Одна нога здесь… Книга вторая

Владимир Владимирович Титов

Яромилыч из Зибуней, которому на старости лет выпало отправиться на подвиги, продолжает путь в стольный град Синебугорск. Дорога приводит старого богатыря и его товарищей в город Тюрякин, где местный князь Тужеяр требует исполнить три службы. Первая простая: пойти туда, не знаю куда. Вторая потруднее: добыть серебро из преисподней. А третья… с третьей службой вышла накладка… Там же в Тюрякине Яромилыч встречается с волхвом Богумилом и получает от него три наставления…

ГЛАВА 4

Дверь в корчму распахнулась от мощного пинка, одна из петель явно грозила сорваться. «Второй раз за день! — рассвирепел Заяц, грозно поднимаясь из-за стола. — Что ж за наглость такая?! Ладно Семигор, голова дубовая, но это-то что за пень с горы?»

В корчму неспешно зашел крепко сложенный человек, в кожаных портах и кожаной же рубахе без рукавов. Высокие голенища сапог украшены клёпками белого металла, на поясе широкий нож, а в руках сама собой поигрывает дубинка, утыканная кривыми гвоздями. В свете закатного солнца, что ещё посвечивало в оконца корчмы, на миг показалось, что гвозди окровавлены. Круглая голова его была выбрита наголо, почти до ослепительной белизны. А когда он радостно ощерился, стало видно, что двух передних зубов не хватает, а оставшиеся ловко пережевывают смоляную жвачку. Тонкая полоска усов ходила вверх-вниз в такт челюсти. Узрев этот волчий оскал, смутно показавшийся знакомым, Заяц понял: вот она — беда! Пришла…

Чуть постояв на входе, поигрывая мышцами, бритый осмотрелся и шагнул прямо к разбойникам, что сидели в своем излюбленном углу. Следом за ним вбежало семь, — а нет, вот ещё один, — восемь человек. По большей части все молодые, с сытыми нагловатыми рожами. Здоровые, но несколько меньше своего главаря и одеты более привычно: рубахи навыпуск, холщовые порты и легкая кожаная обутка. Двое выбриты, как и их главарь, но остальные вполне при волосах, а у одного даже столь длинные, что он заплел их в три косы. И все при оружии: дубинами, булавами, ножами и даже мечами. Заяц при виде их совсем похолодел. За двадцать лет случалось, конечно, разное, и все всегда удавалось уладить миром. Но как справиться с такой ватагой? Бедой запахло совсем отчетливо…

Молодчики расположились подле входа, о чем-то негромко, но глумливо переговариваясь меж собой. Бритый поручкался с курильщиком, а остальных поприветствовал небрежным кивком, после чего, обронил короткое и требовательное:

— Ну?

Как оказалось, когда он разговаривал, глаза у него презрительно щурились, словно ему было заранее наплевать и на ответ собеседника, и на него самого. Курильщик пыхнул уголком рта, и ответил, не вынимая самокрутки:

— Вон тот толстяк, вырядившийся щеголем и мелкий такой мужичонка напротив него. Как ты и говорил — набиты гривнами, тряхни — так и зазвенят!

«Налётчики! — понял корчмарь, пополнив в придачу свою копилку странностей, которую собирал последние несколько дней. — Как так получается, что разбойники ожидали появления купцов, если дед с книгой появился в корчме позже их самих, а уж за этой книгой ещё позже и прибыли Божесвят с Семигором?! Или их главарю тоже был вещий сон? И ведь как верно время подгадали — посетителей почти нет, никто не помешает…»

Корчма опустела ещё не до конца, но в это время суток новых посетителей ожидать не приходилось. Помимо Зайца с гостями, и известных уже постояльцев, за двумя столиками сидели ещё трое: немолодой селянин с сыном или батраком — мальчонкой лет восьми, да купчик средних лет, с умным и самолюбивым выражением лица, тут же при появлении мордоворотов сменившемся на тревожно-плаксивое. Весь только что буквально лучился от осознания того, как здорово быть богатым, и какие вокруг все смерды, и вот, гляди-ка, вдруг понял, что иногда от богатства бывают и неприятности. В преддверии заварушки, все трое, побросав на столах недоеденное и недопитое, попытались проскочить к выходу, но зашедший последним молодчик, со шрамом над левой бровью и бледный как смерть, так и застыл в дверях, перекрыв путь. Селянин кашлянул, и заговорил с опаской, не отрывая глаз от пола, обращаясь сразу ко всем:

— Я ваших дел не знаю, и ничего не видел. Нам бы с Барашкой дальше поехать, а?

Мальчишка шмыгнул носом как можно жалостливей, а купчик немедля пристроился позади селянина, надеясь проскочить, если тому удастся разжалобить лихой народ. Бритый главарь кивнул:

— Пусть идут.

Селянин споро ухватил мальца за плечо и бочком-бочком протиснулся среди мордоворотов. Барашка затравленно озирался на страшные рожи, нависавшие над ним. А одна из рож вдруг криво оскалилась и сказала: «Бу!», ткнув его пальцем в ребра. Малец испуганно ойкнул и зарылся носом в рубаху своего провожатого. Рожа радостно оскалилась и пояснила остальным:

— Га! Ребяты, а у меня дома братишка такой же подрастает!

Купчика, деловито трусившего следом за Барашкой, попридержали за воротник. Он затрепыхался как рыба на берегу, глаза вылезли из орбит, а рот перекосился от испуга.

— А ты куда, морда? — грозно спросила чья-то морда.

— Я с ними! — зачем-то соврал купчик, уже понимая, что ложью этой оказал себе медвежью услугу.

— А нет ли у тебя при себе, скажем, кошелька? — спросил кто-то таким тоном, словно всего лишь любопытствовал: не знаете ли, уважаемый, который нынче час?

— А вот он! — почти обрадовано воскликнул купчик, ткнув пальцем в увесистый шитый бисером кошель, что болтался на его поясе. «Обрадовано», потому что если собираются отнять гривны, стало быть, оставят в живых. Ну а «почти» — потому как гривен все же было жалко.

— Вот он, вот он — на спине намотан! — грубо хохотнул тот, что только что пугал Барашку. Кошель вмиг был подрезан одним росчерком ножа, и переброшен Бритому, который ловко поймал его на лету. Тот, оценив вес, довольно хмыкнул:

— Хороший день, хорошее начало!

Шайка с готовностью заржала! Стоявший подле дверей ухарь с шутливой вежливостью открыл дверь перед купчиком, чья-то грубая лапа с силой пригнула его голову пониже, заставив наклониться, а потом последовал могучий пинок, и бедолага выпорхнул из корчмы на свободу вольной птахой. Главарь шайки одобрительно проследил за его полетом, после чего повернулся к тем, к кому, собственно, и пожаловал. Теперь, когда все лишние свидетели были удалены, разговор должен был пойти другой, серьезный разговор. Он кивнул своим: давайте, мол. Молодчики, разминая плечи, неспешно шагнули вперед, четверка разбойников встала из-за стола, явно намереваясь принять участие, а вместе с ними и белоглазый, вот ведь сучий сын, а! Кто-то спросил:

— А чего, щипать-то как будем? Догола только или уж совсем в расход?

Бритый покривился:

— Кончайте с этим делом поскорее. Живых мне не надо…

Курильщик вынул из-за пояса тесак и процедил, пуская дым самокруткой:

— Ну, чего, толстосумы, пора раскошеливаться, а то мы вас дожидаться устали уже…

Договорить ему не довелось. Сбоку от Зайца, где стоял Кривой, раздалось подряд два коротких и резких выдоха: «ха!», в воздухе что-то такое мелькнуло, и вот уже у курильщика во рту нет самокрутки, да и самого рта нет, а так, какое-то кровавое месиво с остатками губ и осколками зубов, посреди которого виднеется серый выпуклый бок железного шара. Он застыл, нелепо разведя руки, из которых выпал нож, со стуком впившийся в пол. Столь же глупо выглядел и бритый главарь, лишившись разом всех своих зубов, и получив взамен кусок шипастого железа. Оба они ещё чуть постояли — тело отказывалось верить, что уже всё, жизнь окончена и насовсем — один, судорожно шаря рукой в поисках кисета, где хранилось курильное снадобье, а другой — упираясь в пол своей дубинкой, так и не применив её в деле. А потом оба разом опрокинулись навзничь.

Шайка тупо таращилась, переводя взгляд то на тела, то на тех, кого собирались уже было смять стеной. Наконец, один из них, признаки разума на лице которого были проявлены несколько более чем у всех прочих, объявил и так очевидное:

— Да они Лысака с Псовичем завалили! — а потом, немного подумав, добавил: — Бей гадов!

Только тут разбойники пришли в себя и разразились страшными криками, замахали оружием, затопали ногами. Стены дрогнули от мощного рева их глоток: «Смерть! Смерть!» То, что главные лица выбыли из игры навсегда, похоже, ничего не меняло, а даже, наоборот, к разбою теперь добавлялась ещё и месть. Бойня началась!

Семигор натужно выдохнул — живот, все же, изрядно мешал, — и начал валить стол набок, столешницей к наступающим. Скрипнули, поддаваясь, трехвершковые² гвозди, которыми могучие дубовые ножки были приколочены к полу, дабы разбушевавшиеся посетители не могли бы ничего опрокинуть. Так, надо будет использовать гвозди на четыре вершка — взял Заяц себе на заметку, наблюдая за падением тяжеленного стола. Но ещё до того, как тот окончательно рухнул, Кривой успел похватать с него глиняную утварь — две кружки и крынку — и в три броска без замаха расшвырять её. Посуда промелькнула смазанными тенями. Обе кружки без промаха настигли свои цели — два молодчика попадали с разбитыми в кровь головами. Но вот крынка, видать, пришлась тяжеловата для руки «рыжегородского мясника» — снаряд угодил не в голову, а в грудь белобрысого парня. И хотя он замертво повалился на пол, вряд ли удар надолго вывел его из строя.

Дальше случилось совсем уж невероятное — такого Зайцу видеть ещё не доводилось. Семигор вдруг вздыбил толстое колено и могучим пинком послал упавший стол в воздух, сшибив весь передний ряд неприятеля. И тут же кинулся махать своими пудовыми кулачищами. А я же чего стою? — спохватился корчмарь, глядя на то, как парочка разбойников обходит их с краю. Очень удачно они сейчас располагались, как раз в прицеле скрытого в стене самострела! Эх, жаль, что до стойки не добраться, а то бы достаточно движения одного из рычажков и… Велес, должно быть, услышал сожаления Зайца, ибо на шум, разносившийся по всей корчме, наконец выскочил взъерошенный Докука, что воинственно сжимал в своих лапах здоровенную мутовку. Удача! — порадовался корчмарь, и возопил, словно его кто режет заживо:

— Докука, эй! Слышь, дерни там за стойкой шпенечек! Маленький такой. Да скорее ты, олух! Где? В углу за левой полкой. Ну же!

Помощник не был посвящен в этакие хозяйские тайны, посему не сразу понял, чего от него хотят, однако странный приказ выполнил, дернув за неприметный рычажок. Но только вот не за тот…

Тяжелое пехотное копье пронзило воздух корчмы, чудом не задев Семигора — который этого даже в пылу боя и не заметил, — и со злобным хрустом впилось в стол, под которым отсиживался Божесвят. Купец испуганно пискнул, когда возле его носа просунулось хищное лезвие: «Свят, свят, свят!» И тут же скоренько переполз под другое укрытие, даже и не подумав вставать с четверенек. Перепуганный Заяц, хорошо представлявший возможности своего секретного оружия, истошно заверещал:

— Всё!!!! Ничего больше там не трогай! Иди, давай, оттуда…

Докука кивнул, метнул куда-то вперед мутовку на манер давешнего копья, и кинулся в самую гущу сражения, прихватив по пути скамью наперевес и страшным образом завывая. Заяц, несмотря на творившуюся вокруг кутерьму, улучил миг, чтобы подивиться: А Докука-то, похоже, проснулся! Вона как скамьей орудует, словно всю жизнь этакое умение в себе развивал. Последовав примеру помощника, Заяц сгрёб тяжеленную лавку — благо силушка позволяла — и тоже ринулся крушить неприятеля.

Плечом к плечу с Семигором, махавшим кулаками, словно заправский молотобоец, сражался Кривой. Он вертелся вьюном, уворачиваясь разом от дубья, ножей, и в придачу от кулаков Семигора, и через раз встречал ножи врагов встречным ударом своего тесака. Лезвия вжикали и коротко сыпали искрами. Корчмарь успел дважды приложить скамьей по неприятелю, да ещё спихнуть одного стервеца, что удумал залезть на стол своими грязными сапожищами, прежде чем орудие переломилось пополам обо чью-то излишне крепкую спину.

На шум из своей каморы выскочил заспанный Белята. Глянув с поверха вниз, он мигом оценил обстановку, и тут же понесся по лестнице вниз, на ходу крикнув через плечо:

— Вербан, давай сюда! Наших бьют!

Зайцу, отпихивающемуся от чьей-то рожи, это польстило: ага, наши, значит! О как! Не успел Белята ещё как следует дать волю рукам, когда Вербан сиганул к ним вниз прямо с поверха, свалив по пути какого-то ухаря, что подбирался к мечущемуся под столами Божесвяту. В отличие от Беляты, молотящего кулаками направо и налево с бесшабашной веселостью, усач бил скупыми короткими ударами с мрачной сосредоточенностью. Это даже и хорошо, что они такие мордовороты! — радовался корчмарь, глядя на слаженную работу рыжих. — Теперь семеро против одиннадцати. Выдюжим!

— Типун! — крикнул кто-то из молодчиков. — Уходить надо. Не ровён час, покрошат нас тута!

— Хрена! — отозвался тот, что первым дал клич к нападению. — Лысак сказывал, что такой навар, может, только раз в жизни и обломится. Не уйдем, покудова своего не ухватим!

Расчистив пространство возле себя, усач Вербан очутился рядом с Зайцем и, не переставая обмениваться оплеухами сразу с двумя противниками, начал спрашивать в перерывах между ударами:

— Не похоже… На обычную драку по пьяни… Все, смотрю, при оружии… Что за люди?

— А бес их разберет! — противник Зайцу достался настырный, да и трудно драться с голыми руками, когда на тебя прет детина с кистенем. — Ко мне тут торговые люди приехали с немалыми гривнами. А эти вот, похоже, их ждали…

Договорить корчмарь не успел, его прервал истошный крик, с которым вдруг ожил налетчик, оглушенный Кривым в самом начале драки. Он дождался, когда обидчик окажется на расстоянии вытянутой руки и, улучив мгновение, рубанул ножом ему по ноге. А когда Кривой упал, обливаясь кровью, кинулся к нему и несколькими ударами добил. «Рыжегородский мясник» затих, уставившись незрячими глазами на чур Велеса, что находился сейчас прямо над ним. Налетчик поднялся, вытер лезвие о распростертое у его ног тело, и присоединился к своему сотоварищу, что отбивался от Беляты.

Увидев расправу над Кривым, Заяц матерно выругался дрогнувшим голосом. И ведь посожалеть о нем некогда, того и гляди сами окажемся на его месте. Помимо этих грустных раздумий, корчмаря беспокоило некое смутное чувство. Быстро оглядевшись, насколько позволяли удары противника, он обнаружил, что в корчме кое-кого не хватает.

— Белоглазого нет! — крикнул он на ухо Вербану, словно тот был глухим.

— Кого? — не понял тот.

— Ну, щуплого такого. Он к вашему деду тогда словно ненароком заглянул, сказал, что каморой ошибся, а я точно знаю, что с худым умыслом шел. Нож у него был в руке. А вот сейчас я его не вижу нигде…

Пока Заяц сказывал, усач тоже успел оглядеться, и не найдя нигде белоглазого, смертельно побледнел. Не слушая больше корчмаря, он вдруг рывком подпрыгнул и в прыжке ударил ногами обоих своих неприятелей, а потом стрелой помчался наверх, по пути сшибив и того хмыря, что все это время досаждал Зайцу своим кистенем.

Получив неожиданную свободу, корчмарь не стал медлить. Он стремглав побежал к стойке, пока разбросанные Вербаном налетчики не успели очухаться. Значение имели буквально считанные мгновения. Большую часть спрятанного тут и там оружия и ловушек сейчас никак нельзя было использовать, из опасения зацепить своих. Но один из валяющихся сейчас разбойников упал так удачно, что… Да где же эта треклятая половица? Есть, вот она, родненькая! Давай, пошла!

Здоровяк с мечом, которого угораздило стать жертвой зайцевского хитроумия, уже начал приподниматься, когда пол под его ногами вдруг провалился, и он, тихо ойкнув, исчез в темноте погреба. Меч, оставшийся без хозяина, сиротливо брякнулся об пол. Заяц так порадовался удаче, что не обратил внимание на пугающую странность. Вместо хряска тяжёлого тела об землю — там, как никак, три сажени вглубь — из ямы донеслось чавканье, будто неряха-великан, у которого рот в сажень шириной, хлебал с ложки кисель.

На втором поверхе раздался шум, крики, отборная ругань Вербана, что-то упало, с треском сломавшись. А потом показался и он сам, неся старика на руках.

— Удрал в окошко, скотина, да ещё руку мне прокусить умудрился! — прогремел усач, спускаясь полегоньку вниз. — Я забегаю, а он там на деда с каким-то ножиком чудным наседает. Хорошо старик очнулся и палкой своей укорот ему дал, насколько силенок хватило, а то бы порезали его по-тихому, и всё. И… Э-э, а чего у вас тут за хрень творится?

И так странно прозвучал его громовой голос, что все, кто только что сражались не на жизнь, а только на смерть, остановились, глянуть на Вербана.

— Вы чего, ослепли, что ли? — заорал он, бегом припустив с лестницы. — Не на меня смотрите, по сторонам лучше гляньте, дурни!

А посмотреть было на что! Бревенчатые стены словно заволоклись сизой дымкой, теряя свои очертания, каждое бревнышко подрагивало, меняясь на глазах в цвете, размере и виде. Это не сразу бросалось в глаза, но если уж заметишь, то разглядишь тотчас все подробности того, как привычное плавно перетекает в нечто другое, непонятное ни разуму, ни уж тем паче зрению. Лубки на стенах сочились ядовито-зеленым плевком. Из погреба уже не просто смачно почавкивало, а во всю урчало, сглатывало и пузырилось, будто там завелась каких-то немалых размеров тварь.

Да и со столами тоже творилось что-то неладное. То один, то другой вздрагивал норовистым конём. Краем глаза корчмарь уже примечал это и раньше, но тогда он подумал на Божесвята, что метался под столами, спасаясь от драки. Но Божесвят-то один, а столы, вона, через один дрожат, словно от холода. Тут и сам Божесвят выскочил на белый свет, перепачканный, собравший всю паутину, которую не успела найти Стенька. Он верещал, размахивая кистью:

— Всю руку мне отдавила, гадина такая! Заяц, что у тебя за столы такие бешеные?!

Но было уже не до него. Все, и налетчики, и оборонявшиеся, растерянно поводили головами, озирая все новые страшные изменения. Стойка, за которой пребывал Заяц, начала оплывать, подобно жировой свече, тонкий поблескивающий ручеек от нее уже стекал в распахнутый люк, а оттуда доносилось радостное причмокивание. Корчмарь шарахнулся от стойки, словно от зачумленной живности. Пол под ногами дрогнул раз, другой. Третий скачок досок чуть не опрокинул всех. Люди, старясь устоять на ногах, хватались за всё подряд, даже друг за друга — только что рубились насмерть, и вот уже ищут поддержки, чуть ли не обнимаются. Кто-то схватился за стену, и тут же с проклятьем отдернул руку назад: жжется, зараза! Те, что схватились за столы, отлетели назад, как от здорового пинка, потому что столы заходили ходуном, затопали ногами, как бараны! Сметливый налетчик, что прежде безуспешно пытался уговорить Типуна убраться отсюда поскорее, снова явил себя:

— Да чего стоим-то? Корчма заколдована! Тикать надо, пока всех нас черти не схарчили!

И первым ломанулся к выходу, за ним шумно сопя, побежали и остальные. Кричавший схватился за ручку, дернул дверь на себя, и тут же с истошным воплем откатился назад, потрясая искалеченной рукой: вместо кисти торчал обугленный обрубок, распространяющий вонь горелого мяса и все ещё продолжающий дымиться. Безумно завывая, разбойник побежал не разбирая пути через всю корчму, оступился на краю провала в полу и рухнул вниз. Там что-то уркнуло и крик тотчас же прекратился.

Вот теперь все испугались по-настоящему. Ещё один смельчак, обернув руку тряпицей, сунулся, было, отворить выход, но немедля отступил, даже не начав. Железная ручка, засов и петли медленно, еле заметно для глаза, стекали с поверхности двери, словно подтаявший воск. Они все так же оставались холодны на вид, без жара и рдяных всполохов, но явно были расплавлены. Двери… А вот дверей, по сути, уже и не было. Они, как и стены, заволоклись липкой сырой дымкой, стирающей привычные очертания. Между косяком и самой дверью не было и малейшего зазора! Все загалдели разом, заметались на месте, усатый, придерживая хворого старца на плече, пытался перекричать толпу, но куда там! Гораздо громче вопил, как ни странно, Божесвят, у которого от страха прорезался на редкость пронзительный голосище:

— Да что же это такое делается? Что творится?

Заяц в ужасе озирался, стоя подле стойки, нынче больше напоминающей подтаявший сугроб: им-то, что, им лишь бы выбраться поскорее. А ему что делать? Ведь это ж его корчма, его дом! Вот ведь, приютил разом этих одноногих-рыжих-белоглазых, и теперь, похоже, теряю всё! Эх, мама, мама…

И тут подал голос одноногий дед. Странно было видеть его, вот только недавно безвольно висевшего на плече у Вербана, а сейчас уже серьезно вещающим оттуда же. Говорил он негромко, но, тем не менее, с такой силой, что галдевшие и потерявшие голову люди деда услышали:

— Это называется «оживление»… — когда все недоуменно уставились на него, добавил, — Да, да. Я уже раз видел такое. Прорывайтесь к окнам, и поскорее — только так можно выбраться наружу.

Стадо, в которое от страха обратились присутствующие, тут же начало озираться, в поисках окон, но из четырех светоёмов свой вид сохранил лишь один единственный, находившийся неподалеку от бывшей стойки. Все остальные окна съежились наискось, почти исчезнув.

Заяц, хоть и стоял к этому самому окну ближе всех, тем не менее, не оказался там первым, ибо, когда выход из всего этого сумасшествия худо-бедно стал вырисовываться, корчмарь озаботился вопросом спасения имущества. А такового у него имелось только два — кубышка с гривнами и книга, которая сулила просто сказочную прибыль! Некстати вспомнилось, как мама, читая ему по вечерам сказки, где дураку всенепременно везло ухватить за здорово живешь мешок золота, всегда говорила: «Сыночка, это только сказка. Ты уж губы-то особо не раздувай…» Эх, мама, мама, знала бы ты, какой твой сыночка сказочный богатеище!!!

Ну… почти. Если взбесившийся стол не затопчет.

Именно поэтому он и остался стоять на месте. То есть, не просто стоять, а прикидывая, успеет ли он обернуться туда и обратно? Тем временем, узнав, что не все ещё потеряно, налетчики, вместе с купцами, Белятой и Докукой, двинулись к цели, медленно пробираясь между столов, что с натугой выдёргивали из пола приколоченные ножки, стараясь как можно дальше обойти провал в полу, откуда сыто урчало вперемешку с веселым плеском. Старик же тем временем непонятно пожаловался:

— Нога зудит, моченьки нет! — а потом попросил: — Отпусти-ка меня, сынок.

Вербан спешно поставил его на слегка взбрыкивающий пол. Дед сноровисто заковылял по направлению к лестнице, явно намереваясь залезть на второй поверх.

— Дед, куда? — рванулся усач следом.

— Надо мне! Я сумку там оставил!

— Какая, растуды-сюды, сумка?! Спасаться надо, дед!

— Без нее не уйду, вот что хочешь со мной делай! — уперся одноногий старик, цепляясь за перила. Лестница раскачивалась и трепетала, грозя в любой миг рухнуть.

— Вот ведь настырная душа, так да перетак его мать! — выругался сквозь зубы Вербан и поспешил следом. — Погоди ты, с тобой схожу. Белята, ты давай, дуй со всеми, а мы тут с дедом скоро обернемся!

И оба скрылись из виду. А потом началось то, чего корчмарь и в жизни не додумался бы опасаться: все его ловушки ожили разом! Из остатков лубка, всё ещё сочащегося на стене грязным цветным потеком, жахнул самострел. Неоперенное древко, толщиной в два пальца пронзило разбойника, что как раз повернулся к Зайцу спиной. Между его лопаток вдруг высунулось железное острие, нанизанный на древко налетчик, черноволосый парень, завертелся вьюном, а потом упал, наткнувшись на стол, и затих. Тело упало недалеко от чернеющего зева в полу, откуда немедля взметнулось что-то длинное, гибкое, грязно-красноватого цвета — хобот, щупальце, язык? — обхватило убитого за плечи и потащило к себе в яму. Наконечник стрелы, торчащий наружу, глубоко царапал пол, мешая твари заполучить добычу как можно скорее.

— Это не я! — возопил Заяц, показывая всем свои пустые руки.

Но мало кто следил за всей этой возней с погибшим, и уж совсем никто не слушал корчмаря, потому как было совсем не до того. Увидев, что становится совсем худо, Заяц не стал дожидаться у моря погоды. Вход во внутреннюю горницу все это время оставался открытым, посему корчмарь беспрепятственно проник внутрь, кинулся было вышибать потайную половицу и тут же заледенел от ужаса. Пол ходил ходуном, половицы с сухим скрипом цеплялись друг за дружку как панцирь на спине древнего ящера. Вот вроде показался зазор, Заяц ястребом кинулся подцепить дощечку пальцами… Уф, еле успел отпустить, а то прищемило б. Вот бы лихо вышло — все удрали, а он тут остался один одинешенек посреди всего этого ужаса! Долбить каблуком выходило и вовсе нехорошо. Дощечка от этого только вбивалась глубже в пол. Решение подсказало отчаяние, которое испытал Заяц, представив, что он спасся, но оказался при этом жальче самого пропащего нищеброда, без полушки за душой. Он приволок кочергу — честная железяка не поддалась общему безумию, охватившему корчму, не обернулась гадюкой, не обожгла руку и не попыталась задушить — сунул крюк в появившийся зазор и, стараясь не прислушиваться к воплям из столовой палаты, с немалым трудом додавил треклятую доску. Доска отскочила, явив два ряда мелких, как у пилы, зубов, и тут же принялась действовать. Ударившись о пол, половичка тут же скакнула обратно и вцепилась корчмарю в штанину, едва не прикусив икру. Впору было ожидать торжествующего рычания, как у шавки, справившейся со слоном, но она, или оно, молчало, лишь трепыхаясь на весу. Кочерга пригодилась ещё раз, но бить настырную деревяшку пришлось довольно долго, до полного её превращения в щепу.

Сокровища в тайнике лежали неприкосновенные. Заяц уже было протянул руку их вытащить, но вовремя заметил, что и остальные половицы вокруг тайника показывают зубы. Пришлось вразумить их кочергой.

Схватив средства для дальнейшего и, вероятно, безбедного, существования, Заяц выскочил обратно, где снова обледенел от ужаса. Корчемная палата была почти пуста, и только возле почти затянувшегося оконца все ещё возились старик с тем рыжим усачом, Вербаном, который при его появлении хохотнул:

— На ловца, как говорится, и зверь бежит!

— А где все? — зачем-то спросил Заяц, хотя и так было ясно — где.

— Уже там, где ж ещё! — подтвердил его худшие опасения рыжий. — А мы вот тут с дедом застряли. Не хочет, понимаешь, уходить, старый упрямец, пока книгу свою не найдет. Ты, часом не видел? Разве? А что это у тебя в руках!?..

Примечания

2

Вершок — 4, 445 см.