Жизнь прожить – не поле перейти – 1. Деды. Книга I

Владимир Виленович Лиштванов

Можно изучать историю по тщательно отрецензированным лекциям и учебникам, можно по кинохроникам и вырезкам из старых газет, однако для полного «погружения» в историческую эпоху лучше всего проследить за судьбами современников. Такие истории врезаются в память, потому что несут сильный психологический заряд. Предлагаемая Вашему вниманию семейная эпопея трёх поколений людей как раз из таких. Первая книга охватывает период с 1911г. по 1938г.

© Владимир Виленович Лиштванов, 2020

ISBN 978-5-4474-3845-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

После масленицы, в первую неделю Великого поста Ефим наконец собрался сообщить домашним о принятом решении. Он долго колебался, мучительно искал выход, казалось, из безвыходного положения. Наконец, он пришел к единственно правильному, с его точки зрения, решению.

Поужинав, когда домашние уже насытились и готовы были встать из-за стола, Ефим обратился к отцу:

— Отец, — начал Ефим, слегка волнуясь, — я решил идти работать в уезд на железную дорогу.

— Кем же ты хочешь cтать? — мастеря самокрутку спокойно спросил Семён Петрович.

Спокойствие отца приободрило Ефима, и он уже более уверенно продолжил:

— Вначале кем возьмут, а потом, малость подучусь, стану кондуктором, а может и машинистом.

Отец сунул в рот самокрутку, зажег спичку и прикурил. Несколько минут в комнате висело тяжелое, томительное молчание. Ефим притих, в ожидании ответа, и лишь украдкой посматривал на отца.

Семён Петрович устало оперся натруженной рукой о край стола, молча, попыхивал самокруткой, обдумывая слова сына.

Клубы белёсого дыма тревожно вырывались изо рта, медленно поднимаясь к потолку.

Подумать отцу было о чём.

Ефим был у него первородным, главным помощником в крестьянском хозяйстве.

Парню в этом году должно исполниться восемнадцать лет. Ему скоро пора будет обзаводиться отдельным хозяйством, а там гляди, и семьёй.

Семёну Петровичу очень хотелось, чтоб старший сын был рядом. Он ещё не был стар, но хозяйство было крепким, хоть и земли мало. Если какая нужда, то можно, опереться на сына в любую минуту. Ефим мог подсобить, а то и выполнить какую работу за отца.

Но неволить старшего сына не хотелось.

Год назад Ефим уже уходил работать на Льговский сахарный завод чернорабочим, но проработав несколько месяцев, вернулся домой, и вот опять надумал уйти на сторону.

После долгих размышлений, Семён Петрович решил не отговаривать сына.

— Это дело, — проговорил он степенно, после томительного молчания, — но кто тебя возьмёт на станцию?

— Я уже с Колюхой — соседом сговорился. Он во Льгове работает машинистом, и меня обещал устроить, как земляка.

— Выходит землёй — кормилицей не хочешь заниматься?

— Я бы рад, да наше безземелье уже поперёк горла стало.

— Мужики на сходе разговор вели, что многие вышли из общины в чересполосное укрепление.

— Ну и шо хорошего? Вон, Митрофана Фролова отец, два года назад вышел в чересполосное укрепление. Дали ему четырнадцать десятин земли, а у него кроме Митрофана, ещё двенадцать душ детей, да он с бабой, да его родители. Едва хватает урожая прокормить всех. Так это в последние два года, а они ведь были у нас урожайными, но не дай Бог засуха, или дождями зальёт, так он может легко разориться, и пойти с сумой по миру.

— Правда твоя, но ведь можно уйти на хутора, или отруба.

— Здесь тоже не всё так просто. Хорошо, если будет большой отруб, расположенный как в низине, так и на возвышенности. Тогда получишь всегда хоть и малый, но урожай. А вон, еже ли сделают как в соседней деревне. Так ведь тоже будет тяжело прокормиться.

— Да, у них кажись, одним дали отруба только по взгоркам, а другим — в низинах.

— Во — во, у них в засушливый год с голоду пухнут те, кто отруб имел на взгорке, а в дождливый год разоряются те, кто имел отруб в низине.

— Знамо дело, иметь полосы в разных частях общественного надела куда сподручней. Можно обеспечить семью ежегодным маломальским урожаем. Ведь в засушливый год выручали нас полосы в низинах, а в дождливый год — на взгорках. Но наш староста говорит, шо уездные господа требуют разбивку на отруба для всей деревни, иначе грозятся расправой и другими карами небесными.

— Энто они нас пужают, на то они и господа, готовые семь шкур содрать с бедного крестьянина. Хотя чем черт не шутит, когда Бог спит.

— Так может, пойдешь в ученики к дядьке на мельницу? Ты ж знаешь, у него добротная мельница на речке имеется. Быть мельником, тоже нужное дело.

— Нет, я не спорю, мельничье дело — хорошая работа, но жить за счет тех, кто мелет зерно, это не по мне. Уж лучше мне податься на железную дорогу. Все, какую копейку заработаю, да и вам будет подмога.

— Когда ж ты намерен двинуться в путь?

— Колюха завтра звал на заре, он как раз идёт утром на смену.

— Тогда в добрый путь и да храни тебя Бог.

На том и порешили. Ефим довольный, что получил благословение отца, отправился спать.

Семен Петрович ещё долго сидел за столом, мурыжа давно потухшую самокрутку во рту. В душе всё споря с самим собой, правильно ли поступил, согласившись с доводами сына.

Рано утром Ефим уже был на ногах. Он быстро собрался и вышел из избы.

Робкий рассвет только собирался пробираться сквозь морозную мглу наступающего раннего утра. Неясные очертания соседних изб угадывались вдоль темной, ещё спящей улицы. Замёрзший за ночь ручеёк вешней воды звонко хрустел разламывающимися льдинками под ногами.

Весна 1911 года выдалась холодной и затяжной. Ночью ещё злились морозы, не давая земле скинуть надоевший за долгую зимнюю стужу покров. Днём же солнце слегка припекало, стараясь растопить остатки старого, давно почерневшего снега. Природа ждала обновления.

Едва Ефим подошел к ветхой, низкой избе Николая Сероштанова, покрытой позапрошлогодней соломой, как от покосившейся калитки отделился темный силуэт мужика.

— Ефим, ты не чай? — спросил силуэт.

— А то кто? — с удивлением в голосе переспросил Ефим.

— Я ужо собрался один уходить.

— Не Колюха, — обиженно проговорил Ефим, — я слово держу крепко. Раз решил идти с тобой, то назад оглоблями не поворачиваю.

— Вот и хорошо, — обрадовано подытожил Николай, — мне всё сподручней будет, да и там, знамо дело, веселей с земляком быть.

— Вот только сумнение у меня. Ты давеча сказывал, шо точно возьмут в Депо работать. А вдруг не возьмут?

— Не сумлевайся, мне сам господин Белохвостов обещался, а он хоть из господ, но слово держать умеет.

— Это хорошо, а то я уже домашним успел сказать, шо буду на железной дороге работать.

— А ане шо?

— Отец не очень был доволен, но благословение дал.

— Вот видишь, назад пятками ужо нельзя, надо идыть до последнего.

— И я так разумею.

Так разговаривая между собой, молодые люди быстро, дошли до железнодорожной станции. Дорога оказалась значительно короче, чем когда они ходили по ней в одиночку.

Около здания правления Депо Брянск — Льгов, Донецкой железной дороги они остановились.

— Погодь малёха, — сказал Николай, — я гляну, туточки господин Белохвостов, аль нет.

Николай отлучился на некоторое время, но вскоре вернулся.

— Пошли, — сказал он, — их благородие на месте.

Молодые люди вошли в здание, прошли немного коридором и завернули за угол.

Николай остановился у одной из многочисленных дверей, постучал в неё и робко приоткрыл.

— Ваше благородие, — подобострастно сказал он кому — то, куда — то вглубь комнаты, — дозвольте зайти?

Ефим не расслышал ответа, но Николай кивнул ему:

— Пошли!

Ефим сдёрнул с головы шапку и сжал в кулаке, сразу вспотевшем от сильного волнения. После этого он нерешительно последовал за Николаем.

Они вошли в просторную комнату. Около дальней стены разместился стол, за которым сидел представительный господин средних лет в шинели железнодорожника, над столом висел портрет царя — батюшки Николая II, вдоль других стен стояло несколько стульев.

— Вот, ваше благородие, — начал заискивающе говорить Николай, — мой земляк — односельчанин, о котором говорил я вам давеча.

— А, помню, — проговорил господин и, обращаясь к Ефиму, спросил, — Как звать?

— Ефим Ливанов, ваше благородие, — ответил Ефим, слегка тушуясь.

— Сколько же тебе лет Ливанов? — продолжил расспросы господин.

— Восемнадцать, — ответил Ефим, — но затем, немного замявшись, добавил, — на середу третьей недели Великого поста будет.

— Грамоту знаешь?

— Да, обучены мы.

— Уже где работал?

— На Льговском сахарном заводе.

— Кем?

— Рабочим.

— Где же у нас ты хочешь работать?

— Где прикажите, ваше благородие, но хотелось бы ближе к паровозам.

— Почему?

— Да уж больно мне паровозы нравятся, — искренне ответил Ефим.

— Что ж, пожалуй, мы тебя возьмем, для начала смазчиком вагонов, — задумчиво сказал господин и, обращаясь к Николаю, добавил, — введи его в курс дела.

— Благодарствуем, ваше благородие, — в один голос проговорили Николай с Ефимом и попятились к двери.

Ефим ни сколько не лукавил, говоря, что любит поезда. Ещё в детстве, однажды летом, отец взял его на станцию в уездный город, — посадил Ефима на сено в телегу, сел сам и они поехали.

От сена веял пьянящий, забористый дух степного разнотравья.

Ефим прикрыл глаза и стал с великим наслаждением вдыхать этот запах. От размеренного покачивания и ласково припекающего солнца Ефим заснул, а проснулся оттого, что они остановились.

Отец держал голову мерина под уздцы, а сбоку, пыхтя и отдуваясь, в клубах белого пара медленно двигалось огромное существо черного цвета. Мерин от испуга пытался вырваться и крутил головой, закусив удила, но отец крепко схватил голову, не отпуская.

Живое, неведомое существо, важно проплыло мимо завороженного Ефима, окутав его облаком пара, по каким-то жердям и скрылось за поворотом.

— Батя, шо это было? — с удивлением и испугом проговорил Ефим.

— Это паровоз, машина такая, — ответил отец, садясь снова в телегу и трогаясь с места.

— А шо за жерди, по которым он шел?

— Это не жерди, а рельсы. Паровозы ходют по рельсам.

С того дня Ефим тайно влюбился в паровозы, мечтая, что когда вырастет, обязательно будет управлять этими чудо — машинами.

Когда он немного подрос, у него даже сложилось четверостишье, посвященное паровозу:

Паровоз железный мчится,

Дым клубится из трубы.

Он как огненная птица

Пролетает по степи.

(В. Лиштванов)

Уже на следующий день Ефим приступил к выполнению непосредственных обязанностей смазчика вагонов. Работа была трудной, особенно в холодные и дождливые дни. Не всё сразу получалось, но Ефим всё выполнял добросовестно, стараясь четко следовать указаниям бригадира смены.

Через год, тоже по протекции Николая, Ефима перевели в кондукторы. Но на этом он не думал останавливаться, Ефим хотел стать машинистом.

Новая работа была значительно легче предыдущей, и он стал быстро с ней справляться, а через месяц — другой, уже начал прилично разбираться в новых обязанностях. У него выдавалось достаточно времени для отдыха во время поездки. Ефим часто проводил его в будке машиниста. Вот и сейчас он там ехал, а душа ликовала, от открывавшихся перед ним красот природы.

Мимо проплывали в пленительном великолепии поля и луга. Пригорки и долины ласкали взгляд весенним разнотравьем. Отдельные деревья и рощицы уже покрылись молодой листвой, ласково маня заглянуть под раскидистую тень.

Ефим наслаждался необъятными просторами Родины и на ум пришли только что сочиненные несколько строк:

Широка и привольна ты Россия моя,

Я люблю твои веси, леса и поля.

Ты прекрасна своею суровой красой,

И я рад, что могу любоваться тобой.

(В. Лиштванов)

Но вскоре мысли переключились на более прозаичное и обыденное, вернув к реалиям жизни.

Ему страшно захотелось напиться воды. Съеденная утром селёдка явно начинала давать о себе знать организму. Ефим хотел взять кружку, что бы налить воды из питьевого бака, но кружки нигде не было. Он поискал вокруг, но она как сквозь землю провалилась.

— Колюха, — обратился он к Николаю, — ты не видал моей кружки?

— Да ты шо? — ехидно улыбаясь, ответил Николай, — я её нигде не видал. Мобудь забыл ты где?

— Она ж туточки была, — растерянно проговорил Ефим.

— Могет быть и была, а могет и нет.

— А ты её случайно не спрятал? — подозрительно продолжал допытываться Ефим.

— Да ты шо? Да разве ж я позволю? Ей Богу не брал, вот те крест, — осенив себя крестом, с серьёзным видом, проговорил Николай, но в глазах его играли весёлые бесенята.

Ефим поискал кружку еще некоторое время в тесной будке машиниста, но нигде не мог найти.

Жажда охватывала его всё сильнее и сильнее. Уже мочи не было терпеть, пить хотелось неимоверно.

Без кружки нельзя было залезть в питьевой бак, а больше воды нигде не было.

Надо дожидаться ближайшей станции, там можно будет напиться воды. Но до ближайшей станции ещё часов пять езды.

Вдруг Ефим вспомнил про кран, через который заливали воду в паровоз. Он был снаружи, но можно было попробовать добраться до него.

Недолго думая, Ефим на полном ходу поезда, высунулся из будки машиниста и попытался дотянуться до нужного крана.

С первой попытки это не получилось. Лишь изловчившись, удалось достать до вожделенного крана и открыть его. Он стал жадно пить тепловатую воду, каждую секунду рискуя попасть, под бешено вращающиеся около головы огромные колёса паровоза.