Коллежский секретарь. Мучительница и душегубица

Владимир Александрович Андриенко, 2010

Убийца более чем сотни крепостных Дарья Салтыкова вошла в учебники отечественной истории как символ ненавистного российского крепостничества. Перед вами исторический детектив из 18-го века о следствии по делу помещицы Салтыковой Дарьи Николаевны.

Глава 6

Поиски нити.

Февраль 1763 года

1

В дороге: князь Цицианов.

Февраль 1763 года.

Князь Дмитрий Цицианов возвращался из Петербурга с тяжелым сердцем. Те свидетельства, что он привез в столицу, начальством одобрены не были. Составленный им отчет по смертям трех жен крестьянина Ермолая Ильина был признан неудовлетворительным. Генерал-прокурор Глебов устроил ему разнос и потребовал добыть настоящие доказательства.

— Вам, сударь, надлежит дело расследовать, а не бока отлеживать в Москве. То, что вы изволили привезти, никуда не годится. Я подобный отчет следствия насмешкой над правосудием почитаю.

— Но ваше высокопревосходительство, у нас…, — попробовал оправдаться князь.

Но Глебов не стал его слушать и грубо прервал:

— И слушать более ничего не желаю. Делом надобно заниматься. Идите, сударь!

Его друг барон Корф прямо сказал ему накануне отъезда:

— Если так и далее дело пойдет, то твоей карьере это не поспособствует, князь. Хочешь, я договорюсь о том, чтобы тебя с этого дела сняли?

— Нет, — сразу ответил отказом Цицианов.

— Князь Дмитрий, ты играешь с огнем. Императрица вашим расследованием крайне недовольна. Генерал-прокурор был давеча с докладом у Екатерины Алексеевны, и она спрашивала о том, что в Москве вами сделано. И тебе повезло, что ты с Глебовым во второй раз не встретился. Но тебя хотел видеть, но я сказал, что ты уже отбыл на Москву. А то бы ты от него и не такое услышал.

— Странно. В первый раз он и слушать не стал моих объяснений. А потом вдруг ему поговорить со мной захотелось. Черт знает что такое. Но нам же в Москве палки вставляют в колеса, барон. Ты хоть понимаешь, что нам на каждом шагу мешают?

— А ты что же думал, князь? Это Россия. Мне немцу здесь вообще многое непонятно. Да и ты не русский, князь. Твои родовые корни в Грузии. Понимаешь ли ты русских сам?

— Наш род давно в Росси живет и я уже русский, барон. Мне близок именно этот народ.

— И все же я тебе советую дело это бросить и в Москву не возвращаться. И здесь дел много. Присоединяйся ко мне. Я распутываю одну занятную историю. Ограбление князей Мещерских. И знаешь, куда меня ниточка привела? К одной мещанской семейке.

— Барон, я не брошу Соколова одного в этом деле. Ему и так тяжело. Они же там сожрут его с потрохами.

— Да что тебе этот Соколов, князь? Кто он такой? Кто его в Петербурге знает? Не могу тебя понять, князь. Мы с тобой имеем страсть к сыскному делу, Дмитрий. Ни ты не я не постеснялись пойти по это стезе. Так чего же тебе сейчас карьеру ломать? Ну, попытался раскрутить громкое дело. Не получилось! Бывает…

— Оставь, барон, не смысла меня уговаривать. Лучше скажи, можно что-нибудь сделать, чтобы повлиять на арест имущества Салтыковой?

— Хочешь отстранения её от управления имением? Так я тебя понимаю?

— Так. Ведь сама императрица заинтересована в скорейшем разрешении этого дела.

— Дмитрий, императрица наша чужая в этой стране, как и мы с тобой. Она держится на троне благодаря тому, что она мать цесаревича Павла, хоть и называется самодержавной. Это тебе не Елизавета — родная дочь Петра Великого. За ту стояла кровь Петра Великого.

— Ты хочешь сказать, что престол под государыней не так крепок, барон?

— Еще как некрепок, князь. Для Екатерины мнение дворянства российского не безразлично. А сейчас многие осуждают дело заведенное противу Салтыковой. Вся барская дикая Россия осуждает.

–Понятно. Дело заведено по жалобе крепостных крестьян на барыню свою. И ежели, так и дальше пойдет то и другие крепостные жаловаться на своих господ учнут. А кому сие надобно?

–Верно. И императрице нужны такие доказательства виновности, чтобы от Салтычихи все отвернулись! Чтобы все осудили её. А сейчас что? Дворяне говорят, что судят дворянку по навету холопскому, и ежели так и дальше пойдет, то холопы верх возьмут. И ты думаешь, что императрицу это должно радовать? Она дело завела, и всем хотела показать, какая она справедливая. А что получается? А получается, то она на сословные привилегии дворянства российского руку подняла. Сумароков¹⁸ знаешь, что сказал по поводу сих привилегий?

— Откуда мне знать. Я вообще терпеть сего пиита не могу и вирши его тем более, — зло ответил Цицианов.

— Сие ты напрасно. С ним и императрица считается. Сумароков сие голос России дворянской. Давеча его спросили, потребна ли воля мужику русскому? Так он сказал, что свобода крестьянская не только вредна обществу, но и пагубна. Он спросил нас, потребна ли собаке цепь, что свободу её ограничивает? И сам ответил, ежели собака без цепи, то она на людей станет кидаться и грызть оных. Посему и крепостному нужен барин.

— Стало быть, все зверства помещиков сие правильно? Так утверждает Сумароков?

— Того он не утверждает. Но наоборот, говорит, что баре про холопов пектись должны и вразумлять их на пусть истины. И потому императрице надобно дело Салтыковой, как пример жестокости дворянской.

— Так что же делать?

— Ищите с Соколовым доказательства вины! Ежели тебе угодно в этом деле и далее копаться. И помни, что терпение государыни не безгранично.

— Сие мне ведомо. Но те самые дворяне нам и мешают.

— Без хитрости в России дела, князь, не делаются. Думай…

***

Цицианов плотнее укутался в лисью шубу. Мороз стоял крепкий.

— Барин! — услышал он голос ямщика. — Свернем с тракта в сторону деревеньки Уварово? Она тут неподалеку.

— Нет, — ответил Цицианов. — Гони прямо по тракту до следующей ямской станции. Времени мало. А до Москвы недалеко.

— Темнеет. Смотри-ка. А здесь шпыней полно! Так и шныряют с ножиками!

— Гони быстрее и ничего не бойся.

Князь проверил свои дорожные фамильные пистолеты, работы мастера Кухенрейтера. На всякий случай. Разбойников действительно на дорогах хватало. Слугу своего Цицианов пока в Петербурге оставил по делам и потому ехал один.

Впереди показался лес. Заснеженные деревья в сгущавшемся сумраке казались разбойниками, сидящими в засаде, и князя охватила тоска. Он подумал, что и вправду может вот так просто и нелепо умереть под ножами разбойников. И к чему тогда вся его жизнь до сего часа? К чему его смелая бравада?

Развернуться? Еще не поздно. Но просить ямщика свернуть ему помешала гордость. Князь был из тех, кто был готов скорее потерять жизнь, чем потерять лицо.

— Крепче держись, барин! — прокричал ямщик. — Лесок то одним духом надобно проскочить!

— Держусь! Гони!

Тройка понеслась вперед, звеня бубенцами. Деревья замелькали, и в друг раздался громкий свист.

— Разбойники! Таки нарвались! Эх! Говорил я тебе, барин! Гони родимые!

Князь выхватил пистолет. Но в кого стрелять было не видно. Снова послышался удалой свист, и кони шарахнулись в сторону. Ямской взмахнул плетью и заорал кому-то:

— Берегись! Ожгу!

— Бей его! — послышался чей-то крик. — Серега, бей!

Сани опрокинулись, и князь кубарем покатился по снегу. Сверху на него кто-то навалился. Он извернулся и выскочил из под нападавшего. Вскинул пистолет и выстрелил. Яркая вспышка и прорезала сумерки, и раздался выстрел. Рослый разбойник вскричал и повалился лицом в снег….

2

Москва.

Квартира Степана Соколова.

Февраль 1763 года.

Коллежский секретарь Соколов получил таки орден Святой Анны и московское начальство пока старалось не замечать плохих результатов следствия по делу помещицы Салтыковой. В Москве это всех утраивало, а до Петербурга было далеко.

Иван Александрович Бергоф приказал ему пока обождать и «лошадей не гнать».

— Дождемся, голубчик, вестей из Петербурга. Может, матушка-государыня уже и позабыла про то дело. А нам тогда чего спешить?

— Но следствие должно вестись, невзирая на настроения государыни.

— Снова ты за свое, Степан Елисеевич? Трудно с тобой. Нормальных слов ты понимать не желаешь. Али сидеть тебе скушно без дела? Тогда займись еще и делом по дуэли штаб-ротмистра Кузина.

— Но там обычное дело чести. Я слышал про сие дело, и расследовать там нечего. Каждый дворянин имеет право требовать удовлетворения в деле чести у равного себе.

— Но сия дуэль, не что иное как обычное убийство. Кузин в пятак попадает о двадцати шагах. А противник его Федяшев Федор и пистолета в руках не держал.

— Но Федяшева в спальне его жены застукали. А, по моему мнению, ежели пистолета в руках не держал, то и не след по чужим женам ходить.

— Вот и разберись с сим делом, Степан Елисеевич. И займешь себя заодно.

Соколов быстро разобрался с делом и с почтенного штаб-ротмистра все обвинения были сняты. Последний месяц Степан практически ничего не предпринимал по делу Салтыковой. Затаился и ждал возвращения князя Цицианова из Петербурга. Пусть князь вернется и расскажет как там, в столице об этом думают. А то сожрут его дворяне московские. И начальник канцелярии Юстиц-коллегии им в том поможет….

***

Утром Соколов думал о вчерашнем разговоре с вдовой его покойного друга поручика Романова.

Елизавета Романова сказала ему:

— Богатство салтыковское, Степан Елисеевич, многим не дает покоя. Я была до замужества не столь богата как она, а знаешь сколько было тех, кто разорить и обидеть меня хотел..

— Что ты имеешь в виду, Елизавета Семеновна?

— Ежели вдова одинокая и молодая и богатая, то много таких есть, кто до чужого руки тянет. А салтыковское богатство нечитанное.

— Иными словами она не виновна? Это ты хотела сказать?

— Того я не могу знать, но вину её сильно раздувает кто-то. По Москве среди простонародья слухи ходят, что Дарья Николаевна человеческим мясом питается. А Салтыкова каждый год на богомолье ездит святыням православным поклониться. Ты знаешь о том?

— Слышал.

— Она даже в Киево-Печерской лавре была! И на церковь она щедро жертвует и на сиротские дома. И то истинная правда. Я сама её в церкви не раз видала. Она мне даже Святые пергаменты, церковные старинные на темы богословские дала! Я их не читала сама. Все недосуг. Но про жития святых угодников там писано. И они в красном футляре бархатном с золотыми обводочками. Цены немалой. Да может ли она человечину есть? Ты сам подумай.

— Ну, насчет человечины то ложь. Байки мужицкие. Но крестьян убивать богомолье не помешает. Дикая у нас еще страна, Елизавета Семеновна. Баре наши как древние рабовладельцы. Нигде в Европе таких порядков нет.

— А вот и не прав ты. При хорошем барине и крестьянам хорошо.

— То-то и оно, что при хорошем, — задумчиво произнес Соколов. — А ежели барин плохой? Тогда как? Люди не должны зависеть от произвола других людей. Но токмо от законов справедливых. Так думаю. Но как сделать сие? Вот этого не знаю. И плохо мне от того, что не знаю.

— Много думаешь о других, Степан Елисеевич…

***

Денщик доложил Соколову о приходе Иванцова.

— Проси! — приказал он. — Зачем этот доклад надобен?

— Так в домах чиновных заведено! — огрызнулся денщик. — А мы чем хуже?

— Не министр я чай и не начальник канцелярии!

— Но чин твой, барин выше его чина, и доклад потому надобен!

— Зови! И кофе для гостя сделай.

— Дак готовить долго, барин.

— Но для меня ты уже сделал?

— Точно так-с, барин.

— Вот мой и принеси чиновнику. С мороза кофе в самый раз!

— Как прикажете, барин.

Иванцов вошел, принеся с собой запах мороза. На его щеках играл румянец.

— Мое почтение Степан Елисеевич. Эх, и морозец то крепчает нынче. У меня новости по делу. Пора нам снова за дело браться. Враги успокоились и расслабились. Вот нам и стоит удар нанести.

Слуга принес Ивану Ивановичу чашку кофе.

— Что за новости? Князь приехал? — спросил Соколов.

— Нет пока. Но доподлинно известно, что его в столице приняли не слишком приветливо. Ничего он не добился. Но нам все равно стоит браться за дело!

— Начальник канцелярии приказал мне пока коней попридержать. Ты сильно-то не рвись вперед, Иван Иванович. Да и с какой стороны только браться за дело? Все бумаги у нас из под самого носа увели. Действительный статский советник Молчанов те документы и листы опросные до сих пор у себя держит. Поди забери, попробуй. Я только вчера обращался к Бергофу, и он сказал, что ничем мне помочь не может.

— А вот у меня кое-что есть! — Иванцов раскрыл свой портфель и подал Соколову желтую бумагу с гербом.

— Что это? — Соколов просмотрел лист и ахнул.

Это была жалоба врача Телегина! И он доносил до властей об обстоятельствах смерти крестьянки Аксиньи Григорьевой, что состояла в крепости у барыни Дарьи Салтыковой.

— Где ты взял этот листок, Иван Иванович?

— Отыскал в архивном ведомстве. Не все Вельяминов-Зернов забрал. Доносов на Салтыкову слишком много! И я подумал, ежели поискать, то найти можно! И вот нашел.

— Год от Рождества Христова 1757-й, — прочитал Соколов дату проставленную на доносе. — А дело есть ли по этому смертному случаю? Кто его расследовал?

— Дела нет. Вельяминов-Зернов забрал его, а только донос остался. Но мы можем провести расследование заново, Степан Елисеевич. Что толку от дела коли оно напичкано лжесвидетельствами?

Соколов стал внимательно читать донос. В нем сообщалось: врач Телегин доводил до сведения полиции, что труп крестьянки Анисьи Григорьевой, 18 лет от роду, имел признаки насильственной смерти. Многочисленные синяки и кровоподтеки, гнилостные изменения кожи, вырванные на голове волосы.

— И если бы почитать дело, проведенное по факту доноса, — произнес Иванцов, — то стало бы ясно, что Салтыкова не виновна, а крестьянка повредилась сама по неосторожности. Или еще другое, что придумали для обеления помещицы.

— Может, сие и так, Иван Иванович. Но дело давнее и удастся ли нам найти свидетелей по нему?

–Есть один, и он в доме Салтыковой служит лакеем. Я сие уже выяснил. Это некий Трофим Степанов. И я вызнал, что именно он был инициатором доноса врача Телегина! Он по приказу Салтыковой привез тело девушки к месту захоронения. И он врача потом попросил все бумаги составить и дело в полиции начать. Оказалось, что Трофим был мужем Аксиньи. Вернее он был мужем всего две недели, а затем помещица убила его жену.

— А кто тебе все сие рассказал, Иван Иванович? В доносе об сем нет ни строчки? Ты что и изъятое следственное дело видел?

— Дела не видал, Степан Елисеевич. Но с врачом Телегиным говорил. Он и до сих пор при полицейском ведомстве службу несет. И врач сказал, что с Трофима можно эти показания снять заново и дело восстановить! Но под каким предлогом его взять в сыскную канцелярию? Он крепостной. Салтыкова его просто так не отдаст. И тем более теперь. Начальство-то наше в зимней спячке обретается.

Соколов сказал:

— Его можно захватить во время выхода в город под любым предлогом, Иван Карлович. На торгу, например. Обвините его в краже и схватите. А уж мы постараемся вызнать все, что нам надобно.

— А ведь и верно! — стукнул себя по лбу Иванцов. — Все верно. Возьмем его под видом мелкого воровства. Заворовал холоп. Бывает. И объяснение у нас будет для защитников Салтыковой….

3

Тайная экспедиция: допрос.

Трофим Степанов.

Трофима Степанова взяли через три дня в воскресенье на торгу, как и советовал Соколов. Коллежский регистратор Иванцов все устроил как надо. Никто не заподозрил истинной причины ареста слуги. Схватили его купцы, подговоренные знакомым Иванцову хозяином трактира, и передали в руки полиции в приказ.

И туда сразу же нагрянул Соколов.

— Как дела, Иван Иванович?

— Все идет как надобно, Степан Елисеевич. Степанов сидит в допросном подвале. Начнем допрос сразу по делу нам надобному. А в случае чего скажем, что дело вскрылось случайно.

— Ты думаешь, Иван Иванович, есть здесь в разбойном уши Вельяминова-Зернова или начальника полицмейстерской канцелярии действительного статского советника Молчанова?

— Наверняка есть. Подьячий, что пишет допросные листы, мне не известен. Некто Лисицын. Знаете такого?

— Нет, — покачал головой Соколов. — Но ты прав. Люди Молчанова здесь имеются. Иначе и быть не может. Идем.

В полутемном подвальном помещении уже давно поселилась сырость. Здесь была пыточная, или «чёрная палата», где в прошлом обвиняемых допрашивали с пристрастием.

— Дело надобно срочно делать, Степан Елисеевич. Времени мало, пока Молчанов не опомнился и не понял что к чему.

— Палачи на месте? — спросил Соколов.

— На месте, Степан Елисеевич. Все готово.

Холоп Салтыковой Трофим Степанов уже висел подвешенный к потолочной балке. Палачи ждали приказа начать подтягивать его к верху. Крестьянин был человеком низкорослым, коренастым с крепким телом. На вид ему было около 40 лет.

По всему было видно, что мужик пытки боится. Трофим дико вращал глазами, ища к кому бы обратиться, и, увидев Соколова, закричал:

— Барин! Ваше благородие! Барин! Не виноватый я! Не крал я денег у купца! Не я то был! За что пытать меня хотят? Христа ради спасите!

Соколов приблизился к мужику. За ним следовал Иванцов.

–Ты есть Трофим Степанов крестьянин из поместья госпожи Салтыковой Дарьи Николаевны? — спросил он с ходу.

–Да, — закивал головой мужик. — Я есть Трофим Степанов. Ныне лакеем служу при московском доме барыни Дарьи Николаевны. Но не крал я того клятого кошеля! Не крал, барин! Истинный крест не брал!

–У меня к тебе есть вопросы по иному поводу. Писчик! — Соколов повернулся к подьячему, склонившемуся на бумагой.

–Да, ваше благородие? — тот поднял голову.

–Чтобы все записал со слов этого крестьянина дословно и ничего не позабыл. Понял ли?

–Как не понять, — кивнул тот.

— И горе тебе ежели, что упустишь, — Соколов повернулся к крестьянину. — Трофим Степанов. Помнишь ли ты год от Рождества Христова 1757-й?

— Помню. В тот год моя жена умерла и по гроб жизни не забыть мне его.

— Как имя твоей жены и кто она такая? — снова спросил Соколов.

— Аксинья Григорьева, крепостная крестьянка госпожи Салтыковой.

Писчик усердно заскрипел пером.

— Вот именно её смерть нас интересует. У нас имеется донос доктора Телегина с описанием повреждений на теле Аксиньи Григорьевой. Из чего явствует, что оная крестьянка была жестоко убита. Так?

— Да ведь следствие по смерти моей женки Аксюши еще тогда было проведено и… — крестьянин запнулся. — Чего старое то ворошить?

— Ты должен отвечать на вопросы господина коллежского секретаря, а не задавать свои, — вмешался в допрос Иванцов. — Итак, ты знаешь, как и кем была убита твоя жена?

Трофим облизнул свои пересохшие губы и ничего не сказал. Было видно, что крепостной боится сообщать правду по этому делу.

— Трофим, — снова обратился к крестьянину Иванцов. — Его благородие коллежский секретарь Степан Елисеевич Соколов не желает тебе вреда. Ты должен правду сказать, и он сумет защитить тебя.

— Меня однажды уже пороли за то дело по приказу барыни, господин. Я тогда пять ден лежал на животе, после той порки. Чего хорошего-то будет, ежели я разговаривать стану? Снова меня барыне отдадут, а она уже миловать не станет.

— Не отдадут! — решительно заявил Соколов. — Я повожу дознанием именем матушки государыни. И на этот раз сумею тебя защитить, ежели что. Салтыкова меня не сможет подкупить, как тех следователей, что тогда вели сие дело. Начинай говорить.

— Начинай, а не то нам придется начать допрос с пристрастием, — вмешался Иванцов.

— Женка моя Аксинья сразу после того как повенчали нас в церкве была вместе со мной в дом барыни взята, — начал Трофим свой рассказ. — А как неделя прошла, приказала барыня наша моей женке полы вымыть начисто в горницах. Та, значит все как надобно сробила. Да истопник когда поленья-то в печку закладывал, снова сажи натрусил на полы. А барыня как приказала свое кресло придвинуть к камину, ту сажу и увидала.

–И что? — спросил Соколов.

–Сильно криком кричала на Аксиньюшку мою. А затем била её поленом нещадно. Прямо у камина поленья лежали. Вот она схватила одно и давай колотить женку. Та в крик, а барыня от того еще больше разлютилась. Полено бросила и схватила Аксинью за волосья.

–Ты лично видел ли сие? — спросил Соколов.

–Я-то? Я-то не видал. Но мне опосля слуги про то рассказали. Но как барыня криком кричала, то я сам слыхал. Дак весь дом слыхал.

–А кто тебе рассказал о том, что Дарья Николаевна Салтыкова лично била твой жену Аксинью? Кто именно?

— Дак Лукьян Михеев истопник был тамо у камина.

— Писчик! — Соколов повернулся к подьячему. — Так и запиши Лукьян Михеев.

Снова заскрипело перо.

— Кто еще видел это?

— Крепостная баба Аленка. Да крепостная баба Иринка. Они обе при барыне состояли тогда. Одевали её и волосы укладывали.

— И кто из этих слуг еще жив до сих пор?

— Лукьян живой. Все еще служит при доме барыни на Москве. Аленка о прошлом годе померла от горячки зимою. А вот Иринку-то Алекссеву по приказу барыни показнили.

–Что? — не поверил Иванцов. — Как это казнили? За что?

–Да за колдовство будто бы. Тогда шесть девок дворовых сгинуло за колдовство.

–Подробнее! Что за колдовство и кто их в этом уличил? — допытывался Соколов.

–Дак наш староста из Троицкого Романка Воеков и уличил их. Тогда барыня в имении проживали. И донес барыне, будто через Иринку коровы в хлеву все передохли. Та велела Иринку схватить и допрос ей учинила.

–А кто видел сие? — снова спросил Соколов.

–Дак многие видали. И я это видал. Ибо сам и хватал по приказу барыни ту женку. Я её за одну руку держал, а Романка Воеков за вторую. А барыня допрос ей учинила, но Иринка поначалу отрицала, что она виноватая в падеже скота. Тогда барыня схватила лучину и стала волосы ей на голове жечь. Но Иринка и тогда говорила, что не она это. Затем барыня припекала лицо женки горячим утюгом. Она самолично, тот утюг держала. И Иринка каяться начала после того.

— Что она сказала?

— Говорила — скотину сама потравила. Извела колдовством. И барыня сие услыхав, сразу приказал девку в подвалы запереть. И более Иринку-то мы живой не видали. Но говорили, что её Васька Антонов убил, тот, что в гайдуках при барыне.

— А тот Васька жив ли? Он и поныне в гайдуках служит? — спросил Иванцов.

— Жив. Здеся он на Москве в доме господском. В Троицком-то он жить теперя боится.

— С чего это? — не понял Соколов.

— Да с того, что с тех пор как Иринку убили, дух её по имению бродит. Васька его однажды видал. До смерти напужался…

4

Москва.

В канцелярии юстиц-коллегии.

В казенном присутствии в канцелярии юстиц-коллегии Соколов и Иванцов узнали новости про князя Цицианова. Прибыл он из Петербурга обратно в Москву. Это сказал им слуга как только они в помещение коллегии вошли.

— Князь вернулся, Иван Иванович.

— И где он ныне? — спросил Иванцов. — Поди в гостинице устраивается?

— Никак нет, — ответил слуга. — Ихние сиятельство здеся.

— Здесь?

Слуга ответил:

— Да у вас в кабинете, ваше благородие. Сидит там вас дожидаючись.

Чиновники поспешили в кабинет коллежского секретаря. Цицианов сидел там мрачнее тучи. Но когда он увидел Соколова, настроение его изменилось.

— Степан Елисеевич! Иван Иванович! Наконец!

— Князь! Рад, что ты приехал! — Соколов горячо пожал ему руку.

То же сделал и Иванцов.

— Судя по вашему лицу новости плохие из столицы? — спросил Иванцов.

— Хуже некуда, господа.

— Чего стряслось? — хотя Соколов и сам знал ответ на этот вопрос.

— Нами очень недовольны.

— Но дело только началось, князь. Многие следствия по три-четыре года тянуться, а мы только начали, и полугода не минуло. А дело-то какое. Здесь кому спешка надобна? — возразил Соколов.

— Императрице надобна, Степан Елисеевич. Государыня желает показать, как она радеет за отечество. Генерал-прокурору Глебову надобны железные доказательства. А разве они у нас есть?

— Но нам следствие вести мешают! Ты сказал бы Глебову!

— Думаешь, не пытался все объяснить? Но Глебову не нужны мои объяснения, Степан Елисеевич.

— Но как так, Дмитрий Владимирович? Самой государыни приказ!

Цицианов ответил Соколову:

— Дворянство недовольно делом против помещицы, Степан! Дело начатое по навету крепостного. И нам нужны доказательства вины Салтыковой. Хоть какие-то. Добудем — получим благоволение государыни. А нет, так Екатерине Алексеевне придется дело свернуть и в угоду барам нашим еще и повиниться перед Дарьей Николаевной. Того нам с вами не простят.

— Но Екатерина самодержавная государыня! Кто посмеет ей сказать хоть слово поперек?

— А кто посмел сказать слово против государя Петра III? Гвардия российская нам нынче царей ставит, Степан Елисеевич! Али позабыл? А в этой самой гвардии помещички и служат. И пока для них Салтыкова своя.

Иванцов вытащил из шкафа бутылку с вином и показал товарищам. Не угодно ли тем выпить?

— Давай, — махнул рукой Соколов. — Настроение собачье! А лучше бы не вина, а водки полуштоф! Ты как, князь?

— За водкой посылать надобно слугу. Пусть вино будет. Разливай, Иван Иванович.

Они сели за стол и Иванцов наполнил бокалы. Все дружно без слов выпили.

— А у вас что здесь? — спросил князь.

— Мы нашли одного свидетеля по делу Салтыковой, — произнес Иванцов и поведал князю о том, что они сделали по Трофиму Степанову.

— Так это же великолепно! Нить в наших руках! Тянуть нужно пока не поздно! Не дай бог обрежут ниточку.

— Нить? — спросил с горечью Соколов. — Какая нить, князь? Сам-то Трофим не видал, как его женку убивали. И о том имеются его показания.

— Но он видел, как Салтыкова пытала женку Иринку! — вскричал Иванцов. — И про то показания такоже имеются.

— Но она не от того померла, Иван Иванович. Да, наказала её барыня. Но где свидетельство что девка с пытки умерла? С такими доказательствами нам лучше к начальству не соваться. А Салтыковой наверняка сообщат о нашей хитрости с Трофимом Степановым. И её друзья станут действовать незамедлительно. Да и меня еще наш Иван Александрович не «приголубил». Видать еще не доложили про мое самоуправство.

— Но Трофим ведь назвал вам имена тех, кто может стать свидетелем, Елисеевич? Так не пойти ли нам к ней в дом, и не заарестовать ли тех слуг? — предложил Цицианов.

— Да кто нам даст на то позволение? — удивился Соколов и знаком приказал Иванцову снова налить. — Начальник канцелярии статский советник Бергоф нам сего не позволит. Ты же не привез приказа наложить арест на имущество Салтыковой?

— Да кто его станет спрашивать твоего начальника? Сейчас прямо к Салтыковой нагрянем, пока она ничего не знает, и заарестуем кого надобно. Снимем допрос, и у нас будут свидетельства.

— А князь прав! — вскричал Иванцов. — Так и стоит поступить. Пока она не отрезала нам и эту ниточку. Стоит рискнуть, Степан Елисеевич! Стоит. Ежели время упустим, плохо нам будет.

— Да вы что, белены объелись, друзья мои? Или это дрянное французское вино так ударило вам в головы? Если ничего не выйдет, то нас сожрут!

— А нас и так скоро сожрут, Степан Елисеевич. И если я не привезу им нормально начатого дела по Салтычихе, то нашим карьерам конец. А я поставил на тебя, Степан! Мне предложили отрешиться от этого дела и остаться в Петербурге! Но я не бросил тебя. Решайся!

— Вы хотите прямо сейчас ехать к Салтыковой?

— Да! — вскричал Цицианов.

— Пока она не опомнилась! — вторил ему Иванцов. — Решайтесь, Степан Елисеевич! Если да, то я бегу поднимать солдатскую команду! Нагрянем к ней в дом!

Соколов задумался. В предложении Цицианова что-то было. Хоть и авантюра чистой воды, но дело могло сдвинуться с мертвой точки. Если отложить это до завтра, то, может быть поздно, а так начальник канцелярии вынужден будет смириться со свершившимся фактом.

— Собирай команду, Иван Иванович! — приказал он.

— Иду! — Иванцов сорвался с места….

Примечания

18

Александр Сумароков — известный в то время российский поэт.