Коллежский секретарь. Мучительница и душегубица

Владимир Александрович Андриенко, 2010

Убийца более чем сотни крепостных Дарья Салтыкова вошла в учебники отечественной истории как символ ненавистного российского крепостничества. Перед вами исторический детектив из 18-го века о следствии по делу помещицы Салтыковой Дарьи Николаевны.

Глава 2

Капитан Тютчев.

1

Москва.

Дом капитана Тютчева.

Большой каменный добротный дом Тютчева⁸ был заметен издали. Хорошо жил на Москве помещик и дворни содержал при себе не менее 30 душ. Тютчев был землеустроителем и занимался межеванием, проведением по местности границ между землями различных владельцев и имел чин титулярного советника или капитана.

Тютчев встретил коллежского секретаря в своем кабинете и пригласил выкурить по трубке доброго табаку. Но Соколов не курил и отказался.

— Тогда может наливочки откушать изволишь, сударь? У меня жена знатные наливочки ставить мастерица. Не откажи. Уважь хозяюшку.

— Согласен, сударь. С превеликим удовольствием.

— Эй, Прашака! Подь сюды! — барин позвал молодую девку-горничную.

— Да батюшка-барин? — молодая дородная девица тут же появилась из-за дверей.

— Прикажи там наливки нам подать. И посуду серебряную да закусок. Гость дорогой прибыл к нам. Уважить нужно.

Девка убежала.

— Садись, сударь, Степан Елисеевич. Неспроста видать прибыл ко мне? Так?

— Так, сударь, Николай Андреевич — Соколов опустился в удобное кресло. — По государеву делу к тебе.

— По государеву? Ко мне? — искренне удивился Тютчев. — Неужто в нашем земельном ведомстве, что не так?

— Да, нет, Николай Андреевич. Про земельное ведомство мы говорить не станем. Я назначен вести следствие по делу помещицы Дарьи Салтыковой, которая тебе сударь, безусловно известна.

— Вона как! — вскричал Тютчев. — Неужто против Дарьи Николаевны дело завели? Да не верится мне, что получиться из этого что путное. Сколь раз жалобы на неё писали? Знаешь ли? Раз 30, а то и поболее. Разным чиновникам писали. Откупиться Салтыкова, как и ранее откупалась.

— На сей раз дело приказано вести по именному повелению самой императрицы Екатерины Алексеевны.

— Правда ли то? Вот как! Дошло таки дело до государыни! Ох, как хорошо! Тогда может и будет чего. Хотя на Руси говорят, что царские милости в боярское решето сеются. Али еще говорят, жалует царь, но не жалует псарь.

— Сударь, я слышал, что и ты некогда жалобу на Салтыкову подавал. И меня особенно интересует это дело сейчас. Слово дворянина стоит больше чем слово крепостного.

— Подавал, сударь мой, жалобу, подвал. Но хода той жалобе не дали.

— А что тогда случилось? Можешь ли мне, сударь, про то рассказать?

— Отчего не могу? Могу. А случилось вот что. Я в течении года ездил к Дарье Николаевне в гости запросто.

— Такие слухи ходили по Москве, что вы с ней состояли в любовной связи. Так ли сие? Прости меня, что задаю такие вопросы, но не из праздного любопытства, а по долгу служебному.

— Был грех. Очаровала она меня. Муж у ней тогда только помер. Молодая вдовушка. Кровь с молоком. И в постели такая баба, что ух! — Тютчев причмокнул. — Я каждый день к ней ездил, а затем и ночевать оставался часто. Баба без мужика сам понимаешь сударь, и не баба вовсе.

— Так ты бывал в её доме так часто? — этого Соколов ранее не знал.

— Бывало и неделями не вылезал из её имения в Троицком. Но затем я встретил свою Марьюшку и пришлось мне порвать с Дарьей-то. Я престал у неё бывать, а она слала и слала ко мне своих гайдуков с приглашениями. Я поначалу отговаривался нездоровьем. Но она прознала, что у меня есть невеста и приказала своим людям похитить меня, когда я у себя в имении уток стрелял. Моего слугу Степашку они убили до смерти, а меня связали и привезли к Салтыковой. Дарья была в бешенстве от ревности. Перетрусил я тогда, сударь. Ох, и перетрусил!

— И она применила к тебе насилие?

— Насилие? Нет. Только угрожала. Подвалы в своем имении мне показала. И там я видел такого звероподобного ката, что мурашки пошли по коже. Думал сейчас привяжут меня сердешного к бревнышку и растянут на дыбе. Али калеными щипцами прижгут. Но ничего обошлось. Она велела мне забыть Марью мою и думать не сметь о женитьбе. Не то грозила, что злою смертью и меня и Марью порешит.

— И что далее?

— А что далее? Обещал я ей то, и меня отпустили.

— Но выполнять обещание ты не собирался, Николай Андреевич? Так?

— Конечно, не собирался. Я забрал Марьюшку и в Москву. А там жалобу написал начальнику полицмейстерской канцелярии действительному статскому советнику Андрею Иванычу Молчанову. Тот жалобу принял и меня выслушал. Обещал дело завести и во всем разобраться. Прокурор Сыскного приказа Хвощинский назначил чиновника по моему делу надворного советника Льва Вельяминова-Зернова.

— Знаю Вельяминова-Зернова. Это верный человек Хвощинского. Что прокурор скажет, то он и сделает.

— И он вскоре дело то и прикрыл. Никакой вины Дарьи Салтыковой в смерти моего крепостного Степашки не было. И Дарья обещала примерно наказать своих холопов за смертоубийство, а мне выплатить стоимость убытка. Да позабыла о том и ни копейки не заплатила.

— И все?

— А чего еще? Вельяминов-Зернов сказал, что и дела-то никакого нет. Ну, приревновала баба. С кем не бывает. Порухи же чести моей дворянской он не видит в том никакой. Угрозы же назвал пустым звуком. И все.

— Но говорили, что она приказала сечь тебя батогами. Было ли сие?

— Что ты, сударь. Какие батоги? Я столбовой дворянин! Хотя злые языки такое говаривали. Но сего не было.

— А скажи, Николай Андреевич, а что ты видел в подвале барского дома Салтыковой, куда тебя доставили?

— Много чего видал. Но скажу по чести, не уступает он пыточной камере, хоть и не был в такой никогда, а токмо слышал. А рожа у её ката чисто разбойничья. Такого увидать — ночь не спать, а то и две.

— А про пытки в этих подвала слыхал ли чего? — допытывался Соколов.

— Слыхал. Кто о том не говорит на Москве, сударь, — Тютчев перешел на шепот. Мои крестьянишки болтали, что Дарья-то человечину жрет.

— Что? Как человечину?

— А ты того не слыхал? Мой холоп Ромка, что был у меня в конюхах, встречался с девкой из салтыковских, кузнеца дочкой. Так вот она и баила ему, что мол, у крепостной девки Настюхи она велела грудь отрезать и зажарить для себя.

— Но ты же сам, сударь, часто гостевал у неё. Сам-то ты замечал что-то подобное?

— Сам-то? Нет. Ничего такого я за ней не замечал. Да и не до того нам с ней было тогда. Но когда при ней секли кого, глаза у неё такие становились. Что прямо жуть. Я и сам могу какого холопа высечь повелеть. Но не так, как у Салтыковой это делается. Я потому и стал её бояться. От такой бабы и путного потомства не будет. Моя Марья совсем иное дело. Ласковая да мягкая. И глаза такие!

— А ты был свидетелем истязаний её холопов, Николай Андреевич?

— Как секли видал, — осветил Тютчев.

— И от этого кто-либо скончался?

— Того не знаю. Может и да, а может и нет.

В этот момент двери отворились, слуги принесли наливки и закуски. Хозяин пригласил гостя откушать. Они сели за стол и выпили. Соколов похвалил наливку и продолжил допрос:

— А скажи, Николай Андреевич, больше с Салтыковой ты не сталкивался? Оставила она тебя в покое?

— Плохо ты знаешь Дарью Николаевну, если говоришь так, Степан Елисеевич. В январе сего года уже после моей свадьбы с Марьюшкой, мой московский дом пытались взорвать.

— Что? — Соколов ничего об этом не слышал. — Ты об чем говоришь, сударь Николай Андреевич? Как это взорвать?

— А так, сударь. Доподлинно мне известно, что конюхи Салтыковой Иванов да Савельев приобрели два килограмма пороху наилучшего. Смешали его серой и завернули в пеньку. И пытались заложить сие под мой дом. Но мои слуги их поймали и высекли.

— Так чего же ты жалобы не подал, сударь! Это неслыханное преступление!

— Жалобы? Не смеши меня, сударь. Конюхи Салтыковой сказали, что ничего дурного не хотели и подрывать мой дом не собирались. А про то, что имели на сие деяние повеление Салтыковой они молчок. Ну, подал бы я жалобу и что? Салтыкова бы еще большую злобу на меня затаила. Не стал я никому тогда сообщать, но охрану своего дома усилил и еще десяток холопов из деревни выписал. А в апреле сего года, когда я отбыл в Тамбов по делам служебным, на меня устроили охоту. 12 мужиков сидели в засаде по моему пути. И имели повеление Салтыковой меня раба божьего прикончить.

— И что? — еще более подивился Соколов.

— А ничего. Прознал я про то, и потребовал тогда для своей охраны 15 солдат у губернатора.

— И они не напали?

— Побоялись.

— И более она не трогала тебя, сударь?

— Более нет. То был последний случай. Видать Дарья-то успокоилась и ревность в ней вся иссякла. А мне только того и надобно….

2

Москва.

Канцелярия Юстиц-коллегии.

На следующий день Соколов был на своем месте в присутствии и ему представили еще одного чиновника, назначенного вести следствие по делу Салтыковой. Им оказался чиновник следственного отдела Сената в Петербурге надворный советник князь Дмитрий Владимирович Цицианов. Цицианов был под стать самому Соколову, такой же крепкий, хотя годами был помоложе. Князю было не более 30 лет.

— Рад знакомству, князь.

— И я рад, Степан Елисеевич. Много о вас наслышан.

К ним присоединился коллежский регистратор Иванцов. В его руках был увесистый портфель с серебряными застежками.

— Познакомьтесь господа! — Соколов представил князя коллежскому регистратору. — Надворный советник князь Цицианов Дмитрий Владимирович из Петербурга. Коллежский регистратор Иванцов Иван Иванович. Будем работать вместе по делу помещицы Дарьи Салтыковой.

— Рад знакомству, князь Дмитрий Владимирович, — Иванцов склонил голову.

— И я рад, Иван Иванович.

— Прошу садитесь, господа, — произнес Соколов. — У нас есть о чем поговорить.

Они расселись по стульям и стали обсуждать дело.

— Итак, господа, мы начинаем сложное дело. Оно может только показаться легким на первый взгляд. Вы все уже знаете, какая задача поставлена перед нами. Нам нужно выяснить виновна ли помещица Дарья Николаевна Салтыкова в смертоубийстве более сотни своих крепостных крестьян.

Цицианов сказал, что дело сие важное, ибо на контроле у самой государыни.

— Лично мне не часто доводилось видеть её величество, но меня напутствовала перед отъездом из столицы она сама.

— Вот как? — глаза Иванцова округлились. — Государыня?

— Императрица желает узнать правду о сем деле. И по завершении дела наградит тех, кто рвение проявит.

— До завершения нам далеко еще, господа, — сказал Соколов. — Потому предлагаю начать работу. Иван Иванович, тебе слово! Что удалось выяснить по делам в приказе Сыскных дел? Что есть по делу убитого якобы Андреева Хрисанфа?

Иванцов ответил:

— Не много путного-то, Степан Елисеевич. Хотя я провел, как мне было приказано, только поверхностный осмотр. Приказ просто завален бумагами. А времени было у меня не много. Вот я выделил несколько дел. Это жалоба крестьян на свою помещицу от ноября 1759 года, — Иванцов развернул лист бумаги и стал читать. — Салтыкова якобы замучила до смерти крестьянина Хрисанфа Андреева. Было произведено дознание и количество бумаг по нему в сыскном приказе не менее 70. Тело умершего было освидетельствовано тремя должностными лицами. Вот три документа и даты указаны во всех различные. От 2 ноября, от 21 ноября, и от 28 ноября.

— Так, когда же было проведено освидетельствование тела? — спросил князь Цицианов.

— А кто его знает? В бумагах идут показания, что противоречат друг другу и, в конце концов, был сделал вывод, что крестьянин скончался от вполне естественных причин.

— А подробнее? Я бы хотел сам посмотреть, что там есть по Андрееву.

— Да вот. Вот в сей бумаге сказано, что Андреев Хрисанф был жестоко избит. И вот в сей бумаге также сказано. И в этой. Но кто и как его избил — сам черт не разберет. Дело обросло бумагами и разобраться в сем поди попробуй. И все сие попало в архив. Я после двух часов чтения совсем запутался в показаниях. Это же черт знает что такое.

— Так вы ничего не нашли, Иван Иванович? — спросил Соколов, понимая, что у Иванцова все-таки что-то имеется.

— Нашел. Но не по Андрееву, а по девице именем Марья.

— Говори, Иван Иванович.

— Вот, — он вытащил другую бумагу. — Молодая служанка 18 лет по имени Марья Петрова попала в дом Салтыковой в качестве служанки месяца января, 2-го дня, года 1760-го. И ровно спустя месяц она умерла.

— Причина смерти? — спросил Цицианов.

— Ожоги! И это засвидетельствовано. Я выделил эти документы.

— Причины ожогов указаны? Где бумаги? — спросил Соколов.

Иванцов передал ему лист, и Степан Елисеевич стал его читать. Но ничего особенного там не нашел.

— И что? Здесь сказано, что девка обожгла себя горячим утюгом. Это ничего не доказывает. Да таких случаев можно набрать сто по одной Москве. Третьего дня в доме Голицына конюх опрокинул на себя бадью с кипятком и от тех ожогов скончался. И Голицына обвинить в душегубстве?

— Но я, Степан Елисеевич, по тому делу не токмо бумаги читал, а еще и с крепостной девкой Домной, что в настоящее время при Салтыковой состоит беседу имел.

— И что сказала вам девка? И, главное, где вы встретили её? — стал интересоваться Соколов. — Не домой же вы к ней ездили?

— Нет, не домой. Ту девку Домну я встретил случайно. Мне на неё указал архивный чиновник. Вот де на улице стоит девка из дома Салтычихи. Я бумаги схватил и на улицу. Девку догнал, и сумел разговорить.

— И что она сказала?

— Как раз по Марье Петровой.

— Вот как? Сразу по тому делу, по коему ты бумаги читал? — удивился Цицианов. — Редкая удача.

— Редкая? — спросил Соколов. — И, ты князь, в такие совпадения веришь?

— Всякое бывает в жизни, Степан Елисеевич. Но говорите далее, Иван Иванович.

— Сказала мне Домна, что девка Марья Петрова в горницах барского дома мыла полы. И помещица была той работой недовольна. И за то стала бить Марью скалкой. Затем девку отдали гайдукам, и те её били батогами. Затем её избитую снова привели к помещице. Та схватила утюг, коим девки гладили белье, и прижигать стала избитую. А когда утюг остыл, то снова велела его на кухне на огне накались. После того девке было велено полы перемыть, но она к тому была неспособна. И барыня, распаляясь еще пуще, снова стала девку бить скалкой, пока та не умерла.

— И Домна сие видела сама? — спросил Соколов.

— Нет. Она в те поры еще при барыне не состояла. Но про сие слыхала от других слуг.

— Имена слуг Домна назвала?

— Нет, Степан Елисеевич. Я про то не спросил.

— Тогда сие не доказательство, Иван Иванович. Такое дело рассыплется сразу же. Что у нас имеется? Свидетельство про ожоги? Нужны свидетели того преступления. А Домна не свидетель. Она самолично ничего не видала.

— Но она может назвать тех, кто сие видал. Да и у нас есть жалобы крепостных, — вскричал Иванцов. — Тех, кто подал челобитную императрице. Разве нет? В этом направлении и нужно проводить главное следствие.

— Жалоба может быть простым наветом крепостных на свою барыню. Жалобу нужно доказать. Что скажете на это вы, князь? — Соколов посмотрел на гостя из Петербурга.

— Именно за этим меня и прислали. Раскопать, правду ли писали доносители. Императрица наша склонна им верить. Но просто так осудить знатную дворянку по жалобе крепостных нельзя. Это вызовет протест многих помещиков и душевладельцев в России.

— А допросы с этих крестьян-жалобщиков сняли? — поинтересовался Иванцов.

— Сняли. Но более чем в доносе они не рассказали.

— Но их можно допросить снова, — проговорил Иванцов. — Они все еще в Петербурге?

— На показания крестьян можно не рассчитывать, — ответил Цицианов. — Больше того, что они сказали, уже не скажут. Крестьяне Ермолай Ильин и Савелий Мартынов, что доставили челобитную в собственные руки Ея Императорского Величества, как в воду канули. Екатерина Алексеевна выслушала их, велела накормить на дворцовой кухне и пожаловала каждому по 100 рублей. А затем их отпустили.

— Ясно, — проговорил Соколов. — А затем они канули неизвестно куда. Была им охота с такими деньгами возвращаться к своей помещице. Выправили себе за пять рублев новые документы, и были таковы. Поди теперь сыщи их. Россия большая. А эти челобитчики как огня Салтыкову бояться. Ведь Дарью Николаевну пока никто не заарестовал. За ней пока установлено лишь наблюдение в её московском дому.

— Нам стоит поговорить с ней? — спросил Иванцов.

— Именно так, молодой человек. Именно так. Ведь Салтыкова пока не осуждена и дворянства и имущества её никто не лишал.

— Но станет ли она на себя наговаривать? А если с дворней в Москве говорить или с крепостными в имении помещицы, то ничего они против барыни не скажут.

Цицианов согласился с утверждением Иванцова:

— Стоит срочно затребовать установки опеки государства над её имениями! Ибо в противном случае дворня нам ничего не покажет по делу.

Соколов ответил:

— Вон куда хватил, князь. Это дело не простое. Для такого требования нам нужны показания свидетелей и факты, коие подтвердят, что Салтыкова виновата в душегубстве.

— Тогда стоит подвергнуть допросу дворню и произвести повальные обыски в домах Салтыковой, — снова стал настаивать Иванцов. — И начать стоит с её московского дома на Сретенке.

— Экий ты быстрый, Иван Иванович. Кто нам сие позволит? — спросил Соколов.

— Но следствие мы ведем по указанию матушки государыни.

— И что с того, Иван Иванович? Матушка царица далеко, А родственники Салтыковой рядом! Сначала нам стоит провести расследование по женам жалобщика Ермолая Ильина. Ведь в церкви прихода в имении Салтыковой наверняка есть даты смерти его трех жен и записи о его женитьбах. Вот мы и сверим его показания. Другие смертельные случаи также стоит зафиксировать. И займешься этим ты, Иван Иванович, коли так в бой рвешься. А в имение Троицкое надобно чиновника отправить, чтобы все списки умерших были им из церковных книг скопированы. Начиная от того времени, как Салтыкова стала полноправной владелицей имения. На это ему понадобиться не больше двух трех дней. Но чем быстрее он это сделает, тем лучше.

— А может мне самому съездить в имение? — предложил Иванцов.

— Нет. Пусть это сделает кто-то не принадлежащий к нашей группе. А мы с князем навестим Дарью Николаевну в её особняке. А потом подумаем о более решительных мерах. А про сего Андреева Хрисанфа во времена обыска повального вспомнить надлежит, когда разрешение на то получим.

— Вы разрешите мне вопрос, ваше благородие? — Иванцов обратился к Соколову.

— Говори запросто, Иван Иванович.

— Что вам удалось узнать у капитана Тютчева?

— Ничего существенного.

— Как же так? Он же отстоял при Салтыковой в качестве любовника!

Цицианова заинтересовали эти слова Иванцова.

— Как вы сказали? Любовник Салтыковой? И кто сие?

Соколов ответил:

— Капитан Николай Андреевич Тютчев, действительно в прежние годы был любовником помещицы Салтыковой Дарьи Николаевны. Но сие хоть и поруха чести дворянской, но уголовно не наказуется.

— Но жалобу он подвал на Салтыкову, — настаивал Иванцов. — Говорят, что его даже высекли по приказу Салтыковой!

— Сие капитан отрицает. Да его похитили гайдуки Салтыковой, когда Тютчев прервал их любовную связь. Но насилие к нему она не применяла. Токмо холопа Тютчева пришибли гайдуки Салтыковой. Но сие сделала не она а её слуги.

— Но его насильно удерживали в имении Салтыковой! Он ведь сего не отрицает, коли сам жалобу подавал? — спросил Иванцов.

— Не отрицает но сии недоразумения между ними уже разрешены. Капитан мне больше сказал, что де злоумышляла Дарья Николаевна на жизнь капитана Тютчева и после. Но жаловаться он более не стал.

— Вот как? — спросил князь.

— Кто он, а кто она, князь. Тютчев считает, что раз ныне оставила его Дарья Николаевна в покое, то и ладно.

— Помогать нам он не станет?

— Нет, — ответил Соколов. — Какой ему прок от того? Неприятности одни.

***

Соколов обратился к начальнику канцелярии Бергофу и прикомандированный к юстиц-коллегии поручик Карпов отправился в подмосковное имение Дарьи Николаевны Салтыковой Троицкое. Карпов был самым толковым и расторопным служакой. Такой все сделает как надо…

Примечания

8

Николай Андреевич Тютчев — дед поэта Федора Тютчева.