Коллежский секретарь. Мучительница и душегубица

Владимир Александрович Андриенко, 2010

Убийца более чем сотни крепостных Дарья Салтыкова вошла в учебники отечественной истории как символ ненавистного российского крепостничества. Перед вами исторический детектив из 18-го века о следствии по делу помещицы Салтыковой Дарьи Николаевны.

Глава 4

Дарья Николаевна Салтыкова.

1

Москва.

Дом помещицы Дарьи Салтыковой.

Соколов и Цицианов тряслись в коляске и смотрели на толпы народа, что спешили на Красную площадь. Там строился эшафот, и народу было на что поглазеть, и о чем посудачить.

— Новое царствование с крови начинается, — проговорил Соколов.

— Что делать, Степан Елисеевич. Раскрыт государственный заговор. Но казнить преступников не станут. Провозгласят у эшафота милость царицы. Все ограничится процедурой гражданской казни. Екатерина марать рук не станет.

— А ты знавал ли, князь, сих гвардейцев, что переворот готовили?

— Нет. Но слыхал про них. Сие дружки Орловых по гвардии. Они и матушку-государыню на престол возводили. Но затем и против неё поднялись. Захотели вместо Екатерины Ивана Антоновича¹¹ императором сделать.

— Чем она им так быстро не угодила?

— Дак все просто, Степан Елисеевич. Орловы за то, что императора Петра III свергли, графами стали. Имение отхватили. Больше 100 000 рублев получили. А Григорий Григорьевич Орлов из капитанов сразу в генерал-адьютанты взлетел. Но не все такие милости поимели. Вот поручики Хрущев и Гурьев решил такоже генералами быстро стать. Зависть их обуяла.

— Оно так. Зависть многим житья не дает. Денег и имений богатых на всех не хватает. А вон, князь, и дом, что нам с тобой надобен.

Двухэтажный дом Салтыковой на Сретенке был настоящим московским дворцом с конюшнями и многочисленными службами. Экипаж с Соколовым и Цициановым въехал в распахнутые слугами большие дубовые ворота. Здесь явно ждали появления чиновников юстиц-коллегии.

Их встретил нарядный коренастый дворецкий. Степан выскочил из экипажа и, напустив на себя важный вид, представился по всей форме:

— Коллежский секретарь Соколов из сыскного ведомства канцелярии юстиц-коллегии и надворный советник князь Цицианов из сыскного ведомства при Сенате по именному повелению прибыли для проведения следствия. Поди доложи барыне о нашем прибытии.

— Барыня ждет вас, господа, и примет немедленно. Прошу вас следовать за мной.

Дворецкий важно развернулся на каблуках медленно пошел вверх по мраморным ступеням к парадному входу в особняк.

Соколов подивился богатству наружной отделки салтыковского дома. Сразу видно, что деньги здесь водились немалые. Высокие колоны подпирали крышу и сверху ослепительно горели в лучах солнца золоченные капители.

Молчаливые лакеи в ливреях распахнули двери перед чиновниками, и они вошли в дом. Внутри также были позолота, мрамор, зеркала, от которых рябило в глазах.

Соколов отметил, что стоимость одних зеркал венецианских не менее чем по 60 рублей за штуку. А ливреи лакеев? Все серебром отделаны. Парики то у них получше, чем у него самого будут.

Вскоре они уже входили в кабинет помещицы, где их встретила сама Дарья Николаевна молодая женщина немного за 30 и довольно приятной наружности.

До этого Соколов так близко её никогда не видел. И она совсем не подходила под грубое прозвище «Салтычихи», как её окрестила молва. На ней было домашнее платье голубого шелка, и плечи прикрывала такого же цвета шаль.

— Рада видеть вас в моем доме, господа, хоть пришли вы и не как добрые друзья, — она указала чиновникам на стулья. — Прошу вас располагаться и быть как дома. Представляться вам не стоит, ибо я знаю ваши имена, господин Соколов и князь Цицианов. А мое имя вам известно. Меня хорошо знают на Москве. Муж мой из рода Салтыковых, а Салтыковы с императрицей Анной Иооановной в родстве были. Хоть и болтают про меня разное холопы и чернь всякая. Но считаю, что дворянам не след слушать бредни подлого люда.

— Мы прибыли по казенному делу, почтенная Дарья Николаевна, и надеемся на то, что вы окажете помощь в нашем деле. Ибо действуем мы по повелению государыни императрицы Екатерины Алексеевны, — церемонно произнес Цицианов.

— Я стану оказывать вам содействие, господа, но не в том, что касается признания моей вины. Ибо ничего за собой не знаю. Хотя насилие надо мной было уже учинено, когда меня аресту домашнему подвергли.

Гости подождали пока сядет хозяйка, и сами заняли свои места.

— Итак, что вам угодно знать? — с улыбкой спросила Дарья Салтыкова.

— Вы знаете, Дарья Николаевна, в чем вас обвиняют?

— Конечно, знаю. Ведь меня держали под домашним арестом, и сообщили мне о том, какая жалоба поступила на меня в столице. И вручили эту жалобу самой императрице в руки.

— Это так, — кивнули Соколов с Цициановым.

— И жалобу подал мой крепостной Ермолай Ильин?

— Совершенно верно.

— Хороши порядки в державе Российской. Я, конечно, не служу и департаменте юстиц-коллегии, господа, и не состою на государственной службе, но я знаю, что подавать жалобы в руки монарха имеет право не каждый.

— Совершенно верно, Дарья Николаевна, право подавать документы и жалобы императрице имеют по табели о рангах чиновники высших четырех классов. То есть рангом не ниже тайного советника, — сказал князь Цицианов.

— А разве мой холоп Ермолай имеет ранг тайного советника Российской империи? — снова спросила Салтыкова.

— Нет, такого чина он не имеет, но дело не в том, как он смог передать в руки государыне свою жалобу, Дарья Николаевна. Дело в том, правда ли там написана. Вот это самое нам надлежит расследовать. А там сказано что вами или по вашему приказу убито более ста человек крепостных, но по законам Российской империи, помещик не имеет права жизни и смерти своих крестьян. Право казнить и миловать принадлежит токмо особе помазанника божия, сиречь монарху или монархине.

— Смертность в моих имениях в последнее время действительно велика, но подобное положение имеется не только у меня в деревнях, господа.

— Речь идет не о простой смертности, Дарья Николаевна, — произнес Цицианов. — Но говориться о смертоубийствах, что недопустимы в христианской стране.

— Я, господа, ни в каких смертоубийствах не замешана. Что касается наказаний телесных, то они в моем имении и в моем доме есть, как и везде. Распускать дворовых нельзя. А донос моего бывшего кучера Ермолая наглая ложь. Я совершенно невиновна в смерти его жен.

— Но жалобы на вас, Дарья Николаевна, были и раньше. В ноябре 1759 года в Сыскной приказ Москвы был доставлен труп крестьянина Хрисанфа Андреева. Вы помните этого человека? Он был вашим крепостным.

— Андреева? — Салтыкова наморщила лоб на секунду и тотчас ответила. — Нет. Я такого не помню. В моих деревнях более полутора тысяч крестьян и всех помнить я не могу. Но мой эконом его наверняка помнит. Особенно тех, кто служил в при доме моем. Савелий!

На зов барыни вошел тот самый человек в ливрее, что встречал их во дворе у экипажа.

— Вот мой дворецкий и эконом одновременно Савелий Марков. Савелий, знаешь ли ты крепостного крестьянина Хрисанфа Андреева? Был такой среди моих холопов?

–Так точно, матушка барыня. Такой холоп среди твоих холопей был, но он давно помер.

— А как он умер? — спросил Цицианов. — При каких обстоятельствах?

Эконом молчал, не поняв об чем его спрашивает чиновник. Ему помогла Салтыкова:

— Расскажи господам как умер этот холоп? Как его тело могло попасть в Москву в Сыскной приказ?

— Дак все просто, матушка-барыня. С Пашкой Шавкуновым повздорил он, и по пьяному делу морду-то Пашке и раскровенил. А Пашка-то был косая сажень в плечах, схватил полено и стал Хрисанфку дубасить по чем попало. Вот и убил.

— А в Москву его тело как попало? Кто доставил его в Сыскную канцелярию?

— Дак, по приказу барыни, Дарьи Николавны! — ответил эконом. — Она прознала про смертоубийство, и велела похоронить тело, но священник отец Михаил, увидел труп и отпевать его отказался. Говорил, увечий больно много и советовал отвезти тело на Москву для розыску. Пусть де там разберутся. Ну, Дарья Николавна и распорядилась. Ты, видать, про то, матушка-барыня, позабыла.

— А где сейчас пребывает этот самый Пашка Шавкунов? — спросил эконома Цицианов.

— Дак, в Сибири он в каторгах, барин, — ответил Марков. — Ежели, конечно, до сих пор богу душу не отдал.

— На каторге? — спросил эконома Соколов. — А за что его упекли на каторгу?

— Так за побег, барин. Сбегли они с дружками и озорничали на Москве. Разбойничали. Споймали их и вернули матушке барыне. А она велела из сечь батогами и отправить в каторгу. Ты разве и про сие запамятовала, матушка? — Савелий Марков посмотрел на Салтыкову.

Та в ответ только спокойно пожала плечами. Мол, ничего не помнит она такого.

–Имеете еще чего спросить у эконома моего, господа? Нет? Ладно, иди, Савелий, отсюдова! Да далеко не уходи, может еще позову.

И эконом, низко поклонившись, вышел.

–Что еще желаете спросить, господа? У вас ведь есть еще что-то?

–Дело о смерти жен Ермолая Ильина. Что имеете сообщить по сему делу? Ведь Ермолай состоял при вас в качестве конюха, и вы его должны знать хорошо.

— Я знаю его хорошо, господа. Что вы хотите знать?

— Вот, например, крестьянка. Катерина Семенова, жена вышеозначенного Ермолая Иванова зимой была загнана в пруд и простояла там под надзором дворни несколько часов и отчего умерла.

— Этого не было! — голос помещицы стал жестким. — Ермолайка возвел на меня напраслину!

— Понятно. А что насчет второй жены Ермолая Ильина Федосьи Артамоновой? — спроси князь Цицианов. — У вас были к ней претензии?

— Вы думаете, князь, что я могу помнить все мои претензии к дворне? Я плохо помню о девке Федосье.

— Но вы помните, от чего она умерла?

— Нет, не помню. Но мой эконом помнит. Савелий! — снова закричала помещица, призывая эконома.

Тот тотчас же появился.

— Спрашивайте его господа. Он все моих крестьянишек знает, что при доме служили.

Цицианов повторил свой вопрос.

— Как же помню я про девку Федосью, — сразу ответил эконом. — Она и вправду опрокинула на себя кадушку с кипятком, когда воду для ванны барыни носила. И от того померла.

— Опрокинула кадушку? — спросил Соколов. — А кто видел сие?

— Да много кто, ваше благородие. Вот сейчас же могу привесть, ежели ваша воля, троих девок. Они тому были свидетелями.

–А наказывали ли Федосью по приказанию барыни? — прямо спросил Цицианов.

–Дак не без того. Барыня наша строга да порядок во всем любит.

–А в чем были эти наказания?

–Да как? Выпороли бабу и все. Но после порки она всегда своими ногами ходила. И от порки никто из крестьянишек не помирал в дому у матушки-барыни.

–А что скажешь о крепостной Аксинье Яковлевой, Савелий? Правда ли что за плохое мытье полов она была пытана кузнечными щипцами, от чего померла?

— Нет, то лжа, барин.

— Значит, Ермолай Ильин врет, сообщая это в своем доносе?

— Как есть врет! Ермолайка еще после смерти своей второй женки грозился отплатить за её смерть барыне Дарье Николаевне.

— А почему барыне? Ведь Федосья, по твоим словам, сама опрокинула на себя кадушку? — «ухватился» за слова слуги Цицианов.

— Федосья то сама ошпарилась, но Ермолайка все по-своему талдычил. Дескать, уморили его Федосьюшку. Барыня тогда приказали его в холодную закрыть, где он и просидел с неделю пока не угомонился.

Цицианов понял, что этот допрос эконома бесполезен и сделал знак Соколову.

— Хотите еще что-нибудь узнать, господа? — спросила Салтыкова.

— Нет. На сегодня достаточно. Благодарим вам, Дарья Николаевна.

— А если с кем из дворни желаете побеседовать, то прошу вас, не стесняйтесь. По моему приказу вас всегда станут пускать в мой дом, и вы получите право беседовать с каждым…

2

В экипаже: Соколов и Цицианов.

Уже в экипаже Соколов сказал Цицианову:

— Держалась Дарья Николаевна хорошо.

— А чего ей бояться, коли у нас нет ничего, Степан Елисеевич.

— Вы, ваше сиятельство…

— Степан Елисеевич нам работать вместе. Давай по-простому. Без сиятельств. Забудем о чинах и титулах.

— Как скажешь, князь. Как думаешь, Салтыкова такая смелая от того, что правда за ней, или от того, что знает — нет у нас на неё ничего?

— Не верю я ей, — ответил князь. — Я таких повидал в жизни. Подумать только, сколько трупов на ней, а доказать что-либо не просто. На все ответ у барыни готов. И Савелий этот умный человек. Такого на мякине не проведешь, Степан Елисеевич. Вот если допрос с пристрастием применить.

— Пытка? Ты сошел с ума, князь. Теперь редко пытают у нас. Кто нам даст пытать дворянку. Да еще саму Салтыкову?

— Кто говорит о пытке. Степан Елисеевич? И государыня против пыток.

— Но ты сам сказал «с пристрастием», князь.

— Можно просто припугнуть её в подвале пыточном. Пыточные подвалы многих еще до пытки ломают.

— И этого нам также никто не даст сделать. Нужно разрешение от Сената, а сенатские запросят саму императрицу.

— И что?

— Да то, что такой запрос можно будет послать, но только после того, как мы хоть что-то накопаем. А скажи, что у нас есть? Случай с Хрисанфом Андреевым Салтыкова объяснила нам вполне разумно. В драке мужик повредился и помер. А тот, кто его пришиб сейчас в каторгах, если вообще жив. Что мы сможем здесь доказать?

— Концы в воду, как говориться. А по делу девки Марьи у нас есть еще меньше. Хотя, ежели, сию Домну, что с Иваном Ивановичем нашим разоткровенничалась допросить, то можно кое чего узнать

— А смысл? Она сама ни чего не видала. Свидетелем быть не может.

— Но есть и другие дела. С женами конюха Ильина все у неё не столь гладко обстоит. И свидетелей здесь найти можно таких, что правду скажут, а не таких как её эконом. Он явно врет.

–Этого мы также не можем доказать. Хотя какой крепостной эконом станет говорить против своего барина?

–Оно так, Степан Елисеевич. Сейчас слуги не станут свидетельствовать против своей хозяйки, пока её не отстранить от управления имением.

–Слишком мощная у Салтыковой поддержка среди местных высоких чиновников. И сам начальник канцелярии юстиц-коллегии боится её тронуть.

Цицианов ничего не ответил, а только кивнул. Он понимал, что Соколов прав. Ему говорили о «терниях» московского правосудия, а теперь он убедился в этом воочию.

Соколова же мучило иное.

–А скажи, князь, не кажется ли тебе в этом деле нечто странным?

— Ты о чем, Степан Елисеевич?

— Что-то здесь не сходится. Неужели Салтыкова произвела на тебя впечатление тупой помещицы с трудом умеющей писать свое имя на бумаге?

— Нет, Степан Елисеевич, такого впечатления она не производит. Но что из этого? Если она умет красиво говорить то, что из этого следует? О том, что она никого не убивала?

— Да не о том я.

— Но тогда выскажись яснее. Или ты мне не веришь?

— Что ты, князь. С чего мне тебе не верить? Верю тебе, хотя знакомы мы с тобой недолго.

— И я верю тебе, Степан. Я много слышал о тебе как о честном человеке. И я человек чести также. Не доносчик. Скажи, что тебя беспокоит.

— Говорят, что Дарья Салтыкова жестокая и ограниченная женщина. Но на меня она произвела впечатление довольно образованной особы. Мне кажется, что кто-то специально копает под Салтыкову.

–Зачем?

–Если бы я это знал, то и дела никакого не было бы.

–Степан! Чиновники ваши московские давно игнорировали жалобы людей на Салтыкову! И такие жалобы были! И сейчас они собираются дело замять! Чего под Салтычиху копать кому-то кроме нас с тобой, кому поручено раскрыть все её подлости?

–А случай с Мишкой?

–Да дался тебе этот Мишка. Нашел, кому верить. Личность то темная. Душегубец настоящий.

–Но Салтыкова права в том, что право доклада императрице имеют чиновники токмо первых четырех классов! И если простой холоп Еромлай Ильин сумел добраться до Петербурга и сумел найти подходы к императрице, то ему помогал некто влиятельный. И этот некто весьма заинтересован в том, чтобы дело против Салтыковой было начато и раскручено.

— Ах, вот ты в каком направлении мыслишь, — усмехнулся Цицианов. — Но могу тебя разочаровать. Ты не был в Петербурге давно и не знаешь что, после переворота, когда свергли государя Петра III, в резиденции императорские попасть проще простого. Везде такой бардак, что просто диву даешься. Барон Корф говорил мне, что во дворце шатались какие-то темные личности, которых там быть не должно. Он спросил, как они прошли, и оказалось, что со стороны парка дворец вообще не охраняется. Ни одного солдата на часах не было. Все перепились.

— Да как такое может быть? А что императрица?

— Степан Елисеевич, государыня наша Екатерина Алексеевна пришла к власти, опираясь на гвардию и на полки солдатские. И те солдаты могли не её приказ исполнить, а приказ императора. И сейчас бы тогда сидеть Екатерине Алексеевне в Петропавловской крепости. И сразу обижать солдат, что привели её к власти? Опасно. Ты бы видел, как солдаты избивали офицеров охраны императора из немцев. Вина лились после отречения Петра III рекой. Сама императрица повелела всех питейные дома открыть и поить людей всякого звания бесплатно.

–А что братья Орловы?

–Не говори мне о них, Степан Елисеевич. Такую власть забрали, что их сама новоиспеченная самодержавная императрица боится. Они то и распустили солдат. И в такой обстановке кто угодно мог подойти к императрице в парке или еще где.

–Это многое объясняет. Но Ермолаю все равно кто-то дал денег! Ты подумай, Дмитрий Владимирович, крестьяне были беглыми и по всем законам совершили преступление, сбежав от барыни. Но они благополучно добрались до Петербурга. И там сумели узнать подходы ко дворцу императрицы. И даже если они плохо охранялись, то ориентироваться на местности крестьянам кто-то помог. Откуда они знали Петербург? Вопрос в том кто помог им добраться куда следует, и кто указал им путь?

— Степан Елисеевич! Ты думаешь, что Салтыкову оболгали? Так?

— Ничего я не думаю. Но и такое может быть! А я желаю сыскать правду.

— Да я совсем недавно на Москве и то уже мой слуга слышал ужасные вещи про Салтыкову. С чего это такие слухи ходят именно о ней? У тебя самого крепостные людишки есть ли?

–Нет. Только мой денщик у меня в услужении. Но он человек не крепостной.

— А у меня имеются 300 душ. Тогда почему про меня такого не говорят? Подумай. Дыма без огня не бывает.

— А если предположить, что кто-то влиятельный и богатый затеял интригу против Салтыковой? Смотри, как получается. Они посылают в Петербург двух холопов Салтыковой и помогают им деньгами. Там помогают вручить жалобу в руки самой императрицы. Им нужно чтобы началось следствие.

— Ну и что? — спросил Цицианов.

— И когда этот кто-то узнает что мы случайно вышли на след Мишки, который может пролить свет на это дело — его убирают.

— Я могу допустить, что холопам Салтыковой кто-то помог добраться до императрицы. Ведь среди дворянства может быть много людей кому эта душегубица не нравится. Кто-то влиятельный видел, что жалобы, поданные на неё в Москве, не имеют действия, и решил поступить хитрее. Но этот кто-то также как и мы с тобой желает торжества правосудия.

–Ладно, князь, посмотрим, что будет дальше. Но работы нам много впереди переделать предстоит. В случайности я мало верю…

3

Москва.

Канцелярия Юстиц-коллегии.

В канцелярии Соколова ждал чиновник, которого направляли делать выписки из церковных книг по женам Еромолая Ильина и другим умершим в имении Салтыковой. Был он в темно-зеленом мундире с красными обшлагами московского драгунского полка.

— Я коллежский секретарь Соколов. Это надворный советник князь Цицианов.

Офицер представился:

— Прикомандированный к сыскному приказу московского лейб-драгунского полка подпоручик Карпов, ваше благородие! — отчеканил высокий, гренадерского сложения молодец. — Был послан в село Троицкое.

— Привез все, что было велено?

— Так точно! Вот списки крестьян, что умерли за последние годы в имении. Сняты мною собственноручно с церковных книг, и удостоверены священником тамошней церкви отцом Михаилом.

— Показывай! — Соколов сел за стол и предложил сесть Карпову. — И ты, князь, к нам подсаживайся поближе. Здесь есть, об чем подумать.

— Мною были сделаны выписки начиная от года 1756-го, — начал Карпов. — От того времени как супруг Дарьи Салтыковой ротмистр лейб гвардии конного полка Глеб Алексеевич Салтыков помер, и она стала полноправной хозяйкой имения и до времени, когда было начато следствие по её делу. За это время только в имении Троицкое померло 129 человек.

— Так много? Только в одном её имении? — вскричал Цицианов. — Людских душ 129! Что я говорил, Степан Елисеевич!

— Вернее число 129 это всего крестьян, что более не числятся за помещицей Салтыковой, — поправил князя Карпов. — Отец Михаил указал мне на всех кто более не числится в его приходе.

— И каковы причины их отсутствия? — спросил Соколов.

— Разные. Много душ официально умерли от болезней. Кое-кто числится в бегах, кое-кто безвестно отсутствует. Но есть в этом одна странность. В основном пропадают души женского пола. И много таких, что померли в молодом возрасте. И именно за тот период, что был проверен.

— Вот! — вскричал Цицианов. — Именно девок молодых она и мучила больше всего, как и указано в доносе на имя государыни императрицы!

— Священник мне показал еще одно…. — Карпов запнулся. — Батюшка явно боится Салтыковой и потому говорил с великим бережением.

— Ну не томи, что он тебе сказал? — торопил подпоручика Цицианов.

— Одна крестьянка была доставлена в село Троицкое для захоронения из Москвы! Из здешнего, значит, господского дома. Отцу Михаилу повелели отпеть девку и подготовить её к захоронению. Но батюшка сказал, что в тот момент девка была еще жива.

— Что? — в один голос вскричали Цицианов с Соколовым.

— Девка была сильно избита. Волосья на её голове были выдраны и голова проломлена, и спина вся гнила от глубоких ран. Не жилец она была, вот и готовили её к погребению.

— Кто готовил? — спросил Соколов. — Кто отдавал приказы священнику?

— Староста тамошний Роман Воеков. Он Салтыковой верный человек. И после когда девка померла, составили там запись о том, что померла она от горячки, которой занемогла при стирке белья на Москве-реке. И врач ту бумагу подписал и священник. В том грехе он господу каялся много раз.

— Фамилия этой убиенной девки? — спросил Цицианов.

— Этого он не сообщил. Боится батюшка. Говорит, что Салтыкова за донос может его от места отстранить и прихода лишить. А знаете, что значит быть бесприходным попом? А у батюшки попадья и шестеро ребят. Не стал я его более мытарить. Все одно он говорил, что управы на барыню не будет.

— Значит, он знает что-то про барыню? Знает. Нужно, Степан Елисеевич, в Троицкое ехать. Там мы свидетелей найдем достаточно, но после того как Салтыкову отстранят от управления именем. А сие могут сделать и здешние власти.

— Эх, ваше благородие, — произнес Карпов. — Не знаете вы наших порядков. Кто здесь против Салтычихи-то пойдет? Да и прокурор Сыскного приказа Хвощинский, и начальник полицмейстерской канцелярии Молчанов, и секретарь тайной конторы Яров частые гости в её доме. У неё и в Петербурге есть своя рука. Да что там рука. Руки!

— Так ты считаешь, подпоручик, что и наказать её по закону нельзя? — строго спросил Цицианов.

Карпов честно ответил:

— Думаю, что нет. Сколь раз уже пытались, и что из того вышло? Ничего. Она с царями в родстве.

— Но есть законы Российской империи! И если Салтыкова их нарушила, то отвечать она будет. Дело на контроле у императрицы Екатерины Алексеевны! И на сей раз, Салтыковой выкрутиться не удастся.

Карпов усмехнулся в усы на слова Цицианова и произнес:

— Дак у нас как оно бывает, закон что дышло, куды повернул — туды и вышло. Так народ говорит. Вот Салтыкова его вертит так, как ей выгодно. И никто на неё не покажет. И даже поп Михаил мне рассказал страшную историю, но на следствии ничего не подтвердит. Своя рубаха к телу ближе. Так-то.

— Посмотрим, куда дышло повернется на сей раз! А ты иди покуда, подпоручик. Ты свое дело выполнил. Иди.

— В бумагах есть и причины смерти жен Ермолая Ильина, — произнес Карпов.

Цицианов был раздражен и указал Карпову на двери. Тот поднялся, забрал треуголку с плащом и, развернувшись на каблуках, прошел к двери и покинул кабинет.

— Дерзок сей подпоручик не по чину, Степан Елисеевич.

— А он правду сказал, князь. Карпов по всему видать служака исправный. Из простых он выдвинулся, из разночинцев.

— Из простых? Тебе он хорошо знаком?

— Нет. Но мужик-то в летах. Не мальчишка, а чин его всего подпоручик. И говорит мне сие, что служба дает ему пропитание и местом своим потому дорожит. И лишних забот на свою голову приобретать не желает. Но свою миссию он исполнил хорошо.

— Нужно срочно подать ходатайство об отстранении Салтыковой от управления имениями.

— Снова ты за свое, князь. Такие вопросы здесь никто решать не станет. Нужна депеша в Петербург. А для того чтобы её послать, нужно представить заключение следствия. А у нас ничего на Салтыкову толком нет. Священник сказал, что привезли замученную крестьянку, но сие всего лишь слова и он их не подтвердит. И Карпов сказал почему. Семья у него! Ниточка с Мишкой оборвалась. По Хрисанфу Андрееву у Салтыковой разумное объяснение. И мы можем с тобой начать следствие по сему делу и начать опросы среди холопов барыни. Но я по своему опыту знаю — это ничего нам не даст. Токмо, время зря потратим.

— А ну давай посмотрим, от чего у нас умерли жены Ильина. Может здесь есть хоть одна зацепка.

Соколов согласился с князем и стал искать нужные листы.

— Вот! Смотри-ка! Дворовая девка Катерина Семёнова. Померла в 1759 году. Отпевал её московский священник Иванов. И захоронена она в Москве на церковном кладбище!

— В Москве? Стало быть, она была убита здесь?

— Получается что так, — задумчиво произнес Соколов. — Нужно будет узнать, где этот самый Иванов держит приход. И допросить его.

— Ладно, разберемся, что далее?

— А далее пишется со слов священника села Троицкое отца Михаила, что барыня не хотела дабы кучер её Ермолай Иванов «томился без женщины» и нашла ему новую жену Федосью Артамонову. Что-то барыня слишком переживала за своего кучера.

— Не понял тебя, Степан Елисеевич.

— С чего переживать ей о бабе для кучера?

— Дак многие помещики крепостных своих женят. Дабы дедки рождались и крестьянину хорошо и барину польза.

— Не вписывается это в портрет душегубицы, князь. Не вписывается.

— Вот заладил ты, Степан Елисеевич! А когда умерла Федосья?

— В 1761 году. От чего померла точно не сказано. Но снова в молодом возрасте. Здоровая девка. Такой только детей рожать.

— Вот в этом вся странность, Степан Елисеевич. С чего это у Салтыковой молодые девки да жонки мрут как мухи? Следующая кто?

— За Федосьей, в качестве жены у Ермолая Иванова, появилась и Аксинья Яковлева, 18 лет от роду. Но в 1762 году и она умирает!

— Верно! Салтыкова девок в гроб загоняет.

В этот момент в кабинет влетел человек в старом камзоле, заляпанном грязью. В руках он держал шапку, а его паричок перекосился и съехал на его левое ухо.

— Мое почтение, господа. Господина коллежского секретаря Соколова бы мне, — произнес он. — Я писарь приказа разбойного Макарьев. По нынешнему писарь сыскной конторы. Однако старое название суть нашего отделения лучше передает. И для народа опять же понятнее.

Соколов прервал словоохотливого писаря:

— Я Соколов. Чего тебе?

— Прислал меня до вас, ваше благородие, Ларион Данилович Гусев. По старому он дьяк разбойного приказа.

Цицианов сказал:

— Приказы еще при государе Петре Великом отменили, чернильная твоя душа.

Чиновник криво усмехнулся:

— Это вы верно сказать изволили, ваше благородие. Простите, но чина не знаю.

— Надворный советник князь Цицианов.

— Прощения просим, ваше сиятельство. Так прислал меня Гусев Ларион Данилович из Тайной экспедиции.

— С чем прислал? — спросил Соколов.

— Просили передать господину коллежскому секретарю Соколову, что коллежский регистратор Иванцов Иван помер.

— Что? — в один голос спросили Соколов и Цицианов.

— Убит он, ваши благородия, господа хорошие.

— Как это убит? Что ты мелешь, дурак?!

— Да я почем знаю? Мне велели брать ноги в руки и сюда. Сообщить его благородию господину Соколову, что господин Иванцов убит. Я и сообщаю.

— Это все? — спросил писаря князь.

— Как есть все. Более ничего мне сказать не велено.

— Хорошо! Иди!

Писарь ушел.

— Вот дело-то как поворачивается, князь. Мы еще и за ниточку-то толком не дернули, а трупов уже сколько.

— По всему видать руки у Салтыковой длинные!

— Хорошо если только у Салтыковой. Едем в Разбойный, Дмитрий Владимирович, — Соколов вскочил со стула. — Сами на месте со всем разберемся.

— Едем!

Примечания

11

Иван Антонович — свергнутый с трона во время переворота Елизаветы в 1741 году император Иван Антонович. Содержался в крепости и был убит во время попытки его освободить в 1764 году.