Наследники Мишки Квакина. Том IV

Влад Костромин

Сборник «Наследники Мишки Квакина. Том IV».Является продолжением сборников «Наследники Мишки Квакина» том I – II – III. Вас снова ждут веселые и забавные, а порой и страшные, приключения юных костромят Пашки и Влада, их заумного хвастливого и скаредного отца, чопорной строгой и экономной матери, глупых жадных родственников и разнообразных деревенских друзей.

Ловкачи

Папаша наш был большой выдумщик, при этом характером был скаредный и вороватый.

— Валь, — заявил воскресным утром, щедро приложившись к бутылке с молдавским коньяком, — я гений!

— Опять? — вздохнула мать. — Не вздумай больше никаких яблок покупать! Гений он!

— Яблоки — пройденный этап, — отмахнулся отец, — надо глобальнее мыслить, с людями надо помягше, а на вопросы, как говорится, смотреть ширше и углубже.

— Понесло, — мать с осуждением покачала головой. — Не умеешь ты пить, Витя.

— Все я умею! — хлопнул по столу кулаком. — Я пью, да дело разумею, не то, что некоторые.

— Это кто, например? — глаза матери по-змеиному сузились, а рука привычно потянулась к сковородке, которую Пашка вымакивал хлебом от жира, оставшегося от съеденной отцом яичницы на сале.

— Я в общем сказал, — начал юлить отец.

— Тут не партсобрание, ты говори конкретно, кого имеешь в виду?

— Да полно таких несознательных элементов, — папаша покосился на нас, — всякие алкоголики, тунеядцы, «социально близкие» и прочая шелупонь.

— Это да, — согласилась мать.

— А мы, прогрессивное человечество, совсем по-другому. Вот, например, взять куроводство. Некоторые думают, что в нем ничего сложного, а между тем, я, как куровод, могу в любой момент главой Птицепрома стать!

— Хватит демагогию разводить! — прервала мать. — Говори конкретно, что задумал.

— Скучный ты человек, Валентина, — вздохнул отец.

— Ты зато веселый, как жало смочишь. Когда же ты уже нахлебаешься?

— Мои друзья хоть не в болонии, — запел отец, — зато не тащат из семьи. А гадость пьют из экономии, хоть по утрам, да на свои.

— Трепло ты.

— Ничего я не трепло! Слушайте и учитесь, пока я жив.

Мы замерли в ожидании плана очередной папашиной авантюры.

— Мы устроим сбор пожертвований.

— На церковь? — не поняла мать.

— Ты что, совсем того?

— Теперь же можно.

— Сегодня можно, а завтра там, — он показал пальцем на потолок, — очухаются и будет опять нельзя! А тебя уже на заметочку там, — ткнул пальцем себе за спину, — взяли. Не отмоешься потом.

— Это да, — закивала мать, — это могеть быть. Так на что собирать?

— На негров, — выпалил отец и, выпятив грудь, будто петух Петроний, с довольным видом посмотрел на нас — вот, мол, я какой.

— На каких негров? — вытаращила глаза мать. — Где ты нашел негров?

— В Америке. Там их, между прочим, угнетают! Хоть даже «Хижину дяди Тома» почитай.

— Я не знаю, кто там у Тома дядя, но ты чушь какую-то городишь, ахинею несешь.

— Ничего не чушь. Я в райкоме плакаты с угнетаемыми неграми того, — понизил голос.

— Чего «того»?

— Позаимствовал, короче. Душевные такие картинки, трогательные.

— Где они?

— В мастерской стоят.

— Пошли.

Плакаты были внушительные: негры в кандалах; надсмотрщики с бичами; мордатые полицейские в шлемах, избивающие дубинками мирного чернокожего алкаша.

— Ну как тебе? — отец приплясывал от нетерпения.

— Ну… — мать задумчиво изучала наглядную агитацию, — серьезная штука, с душой нарисовано.

— Вот видишь! — обрадовался папаша. — Даже тебя, человека темного, и то трогает за душу, а уж деревенские простаки за раз-два будут готовы. Пиф-паф и наповал.

— Ой-ей-ей, — подсказал Пашка.

— Будет тебе полный ой-ей-ей, — согласился отец. — Дай только срок. Еще и книжка у меня есть «Бесправное положение негров в США». Ну что, Валь?

— Дальше рассказывай.

— Дальше рассказывать собственно нечего: ночью развешиваем в правлении плакаты и ставим ящик для пожертвований жертвам апартеида.

— Сопрут ящик-то, народец шустрый.

— Замечание принимается, — закивал отец, — ящик поставим у вас в бухгалтерии. Будешь за ним присматривать.

— А дальше?

— Дальше на отчетном собрании достаем деньги, пересчитываем, объявляем всем благодарность и я везу их в райцентр — сделать перевод на почте.

— А ну как не поверят?

— Не волнуйся, все продумано. У меня корешок перевода уже готов, осталось только сумму вписать. Привезу его для отчета.

— Ловко, комар носа не подточит.

— А я тебе что сказал? План просто гениальный, — отец засиял улыбкой, как начищенный чайник.

Улыбка была щербатой из-за зуба, который выбила в Пеклихлебах повариха, подловившая его на кражах из столовой (скатерть и запасы черного перца у нас были оттуда). Впрочем, отец всем рассказывал, что лишился зуба, когда помогал КГБ задерживать банду особо опасных контрабандистов.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Поживем — увидим, к чему твоя идея приведет.

Ящик для пожертвований сделали из посылочного, в котором хранили сало — пропилили в верхней крышке прорезь и приколотили крышку гвоздями. Отец еще и обклеил ящик бумажными полосками, на которые щедро наставил оттисков совхозной печати.

— Хорошо бы его цепью приковать, — отец задумчиво почесал лоб, — но куда ее приколотить?

— К стене.

— Ты что, дурачок, стену в бухгалтерии портить? Да и потом, — наставительно отвесил мне оплеуху, — дырка в стене есть улика. Что ящик был, попробуй-ка докажи: может приснилось, а может и галлюцинация. Сон или галлюцинация для суда не улики. А дырка есть объективная реальность, которую любой судья просто обязан будет принять во внимание. Понял?

— Так точно.

— А что, — спросил Пашка, — суд будет?

— Будет, не будет, — раздраженно ответил отец, — какая разница? Надеяться надо, что не будет, но готовиться, что будет. Въехали?

— Да, — закивали мы.

— Молодцы. Ночью никуда не уходите: как стемнеет, поедем плакаты вешать.

— Нас побьют, если поймают? — испугался Пашка.

— Насчет побить не знаю, но куры вас когда-нибудь точно засерут, — он отвесил Пашке щелбан, — если поймают, — довольно захихикал и ушел в дом.

— Спрячемся? — без особой надежды спросил Пашка.

— Куда мы от него спрячемся? — вздохнул я. — Лучше помочь. Если с батей поймают, то бить точно не будут.

— Не будут?

— Он же директор, кто его бить будет?

— Это да, — Пашка слегка успокоился. — Он же вроде на работу пришел.

— Ночью?

— А хоть и ночью. Работа же сложная.

— Это да, это точно.

Полночи мы с отцом вешали на стены правления плакаты. Все было нормально до того, как отец попал себе по пальцам молотком. После он, сидя на принесенном из кабинета стуле, только матерно руководил, а вешали мы. Из-за этого плакаты приколотили низко.

Утром в понедельник пришедшие на работу с удивлением рассматривали плакаты. Прослышав о небывалом событии, понабежали трактористы, доярки и механизаторы.

— Это что же? — возмущался успевший похмелиться заслуженный механизатор Коля Печенкин. — Это как же? У нас социализм, а у них вот как! — ткал почерневшим от машинного масла пальцем в чернокожего алкоголика. — Человеку в пятницу после работы и выпить нельзя?! Это как, товарищи?! — смотрел на односельчан.

— Вон как лупят, — поддержал Серега Корявый, для которого плакаты как раз по росту подходили, — фашисты просто.

— Что за шум? — из кабинета выглянул отец.

— Ты гляди, Владимирыч, что делается! — закричал Печенкин. — Нет жизни рабочему человеку в Америке.

— Да, товарищи, — отец окинул собравшихся цепким взором, — международная обстановка накаляется. Гидра апартеида поднимает кровавые головы, оскаливает щербатые пасти, эксплуатация человека человеком нарастает день ото дня! Наши черные товарищи не жалея крови и самой жизни бьются на баррикадах и помочь им есть наш священный долг! Ура!

— Ура! — грянул нестройный хор.

— А как им помочь? — насмешливо спросил матерый вор-рецидивист Леня Бруй.

— Да, как? — поддержал Корявый, недолюбливающий отца с тех пор, как тот наставил ему рога.

— Как помочь? — отец напустил на себя задумчивый вид. — Денег им надо собрать: на оружие и боеприпасы.

— Денег? — ахнула какая-то из доярок.

— Конечно денег. Кто этого не понимает, есть жертва промышленной революции и призрак мочегонной мечты (отец любил завернуть такое, чего никто не понимал). Нет, если желаете, то можете поехать сами и бороться вместе с ними. Я не возражаю. Подпишу отпуск за свой счет.

Люди зашуршали, зашептались, стали смущенно переглядываться.

— Много денег? — спросил Корявый.

— Что ты как еврей? — зашикали на него. — Там людей убивают.

— Кому сколько совесть позволит, — с достоинством ответил отец. — Лично я, — его гордой позе и благородной лысине позавидовал бы любой древнеримский патриций, — обязуюсь отдать свою зарплату за два рабочих дня.

— Я тоже! — Печенкин сорвал картуз, в который была воткнута искусственная гвоздика, украденная на кладбище, и с размаху хлопнул его об пол. — Я тоже за два дня, пишите!!! Разницу можете отнести на мой счет!

— Не погибнула еще наша Россия, — процитировал Гоголя отец и гулко похлопал в ладоши.

— И я, и я, — донеслось из толпы, — мы тоже дадим.

— Глас народа — закон для нас, — поклонился отец. — Ящик для сбора пожертвований установим в бухгалтерии, а пока все по местам, товарищи. Работа не ждет, — развернулся и скрылся в кабинете.

Гудя словно растревоженный улей, люди расходились по рабочим местам.

Три дня пожертвования были главной темой деревенских разговоров. В четверг неожиданно приехал журналист из районной газеты «Знамя труда» чтобы сделать репортаж о необычной инициативе совхозников в помощь угнетенным чернокожим. Отец насторожился, но было поздно. Раскрутившийся маховик аферы было не остановить: парторг Краха доложил в райком, из райкома отрапортовали в обком. Соседние хозяйства, ободренные примером, тоже объявили сбор пожертвований.

— Витя, что ты натворил? — за ужином скрипела зубами мать. — Комар носа не подточит? Да? Да за тобой теперь весь район наблюдает! Ты еще и кучу своих денег туда засунул! За два дня зарплату!

— Не волнуйся, — без особой уверенности в голосе говорил отец, — что-нибудь придумаем.

— Что тут можно придумать? — она схватила себя за волосы.

— Не знаю…

— Может, пожар? — предложил Пашка. Он любил бегать смотреть на пожары.

— Где пожар? — не поняла мать.

— В конторе…

— Ты что, ку-ку? — повертела пальцем у виска. — Где мы с батей работать будем, если контора сгорит?

— Не знаю, — смутился Пашка, — где-нибудь.

— Ку-ку, — мать покачала головой, — что папаша пень, что сын опенок, оба деревянные.

— А если деньги послать? — не выдержал я.

— Какие деньги? — удивилась мать.

— Ну эти, на негров.

— Кому послать? — нахмурился отец.

— Неграм…

— Третий тоже деревянный, — вздохнула мать. — Просто три тополя на Плющихе. Да твой батя лучше контору спалит, чем с деньгами расстанется! Он за копейку зарежет!

— Валь, не плети ерунды!

— Что, Валь? Что, Валь? Да ты как разбойник с большой дороги!

— Валентина, я бы не стал вопрос ставить так, — отец закурил, — но в твоих словах определенно есть доля истины. Иногда полезнее устроить поджог, чем отдать деньги.

— Вить, что ты несешь?!

— Не обязательно же сжигать здание дотла, можно поджечь только бухгалтерию и быстро потушить. А под шумок прихватить ящик.

— Как ты его вынесешь? Под мышкой что ли?

— Могу закинуть в кабинет, а как все уляжется, спокойно вынесу.

— Господи, — посмотрела в потолок мать, — с кем я живу? Витя, я могу быть с тобой откровенной?

— Нет, — скривился отец, — я хочу, чтобы ты пудрила мне мозги.

— Витя, ты как пигмей.

— Валь, ты не горячись, не надо тут смотреть, как вошь на Моську, ты обдумай.

— Хватит обговаривать и тудукать!

— Сейчас не время для дискуссий. Давай рассуждать конструктивно.

— Идите вы через речку в пень-колоду! — мать злобно зыркнула на нас и ушла на кухню.

— Может, украсть ночью? — предложил Пашка.

— Как ты ночью туда попадешь? — отец затушил окурок в банке из-под кильки и снова закурил. — Дверь взломать? Шум, гам, след, милиция, суд.

— Окно? — Пашка с надеждой блеснул очками. — Мамка оставит открытым, а Влад…

— Не в меня ты, — отец выдохнул ему в лицо струю дыма.

— Почему? — не понял Пашка.

— Там окон нет, — сказал я.

— Нет? — растерялся брат.

— Нет, — подтвердила с кухни подслушивающая мать.

Отец снова выдохнул в Пашку дым:

— Учти, дым идет в сторону того, кто мочится на перекрестках, — сказал он строго.

— Я же не мочился!

— Дыму виднее, он древнее тебя. Не спорь со стихией, балбес.

— Смотри мне! — погрозила Пашке пальцем мать. — На перекрестках черти яйца катают, в свайку играют и летку-енку танцуют. Утащат тебя с собой ко всем чертям! И срать там не вздумай, — дополнила она, — а то деревенские поймают и как шкодливого котенка мордой в фекалий натычут.

— Деревенские могут, — кивнул отец, — только так, в рамках учения марксизма-ленинизма Идея! — он вскочил с табуретки. — Мы переведем бухгалтерию в другую комнату!

— Как? — мать возникла в дверях кухни.

— Временно пересадим вас в диспетчерскую и все дела.

— Но как?

— Элементарно, Вальсон! — папаша сел обратно и приосанился. — Учитесь, пока я жив! В бухгалтерии будет вонять, поэтому женщины попросят решить проблему. Я подпишу приказ о временном переезде в диспетчерскую. Там окна есть. Остальное дело техники: Влад залезет и сопрет ящик.

— Почему там будет вонять? — с подозрением спросила мать.

— Не забивай себе голову, вонь я беру на себя. Дети мои, за мной! — вскочил и устремился из дома.

— Слушайте, — усевшись на скамейку, притулившуюся в тени забора напротив веранды, тихо начал он. — Надо залезть под пол и подложить под бухгалтерию голову.

— Чего? — от неожиданности Пашка отпрянул. — Чью?

— Не твою же, — отец улыбнулся как сытый крокодил. — Телячью. Недавно телят забивали, а потроха и головы выбросили в яму за фермой. Возьмите голову и Влад ее подложит.

— Почему я?

— Пашка там заблудится, а я не пролезу.

— Как я вообще туда попаду?

— Забыл, как Вера Андреевна ногу сломала?

Учась в третьем классе, додумались мы с Андрюхой Пончиком выдрать гвозди из пары половых досок. Я тогда в «Питере Пэне» прочитал про пиратскую казнь — хождение по доске. Длинные доски пола, покрытые коричневой краской. После того как гвозди перестали крепить их к слегам, доски превратились в качели, ждущие неосторожного ученика чтобы превратиться в ловчую яму. Жертвой стали не ученики, и даже не учительница, а, зашедшая в школьную комнату, главный бухгалтер Вера Андреевна — мать Андрюхи. Беззаботно ступила на конец доски и провалилась в разверзшийся под ногой пол.

— Помню.

— Отдерем доску в коридоре, подмостки поперек лежат. Там где-то с полметра прощегал между землей и полом, ты пролезешь. Понял?

— Понял.

— Тогда берите мешок и чешите за головой. Только не надумайтесь домой притащить, а то у вас ума хватит.

— А куда ее девать?

— Повесите в саду на яблоню, только подальше от дома.

Мы взяли в сарае дерюжный мешок и уныло потащились по саду к ферме. Перебежали асфальт, дошли до зарослей бурьяна вокруг фермы. Яму с отходами нашли по удушливой вони. Выбрали среди груд разлагающихся осклизлых потрохов облепленную мухами голову, зацепили палкой, засунули в мешок. Морщась, притащили в сад, привязали на дерево и пошли на огород к большим бочкам с дождевой водой — отмываться от запаха.

Когда стемнело, отец приказал нести голову к правлению, а сам взял инструменты и поехал на машине. Мы вскрыли пол напротив двери бухгалтерии, и я с мешком и фонариком нырнул под доски. Ползти по земле было неприятно, я задыхался от запаха, но спешил, боясь, что отец заколотит доску обратно, и я останусь здесь навсегда. Обошлось — бросив голову примерно посреди бухгалтерии, шустро пополз обратно, обдирая локти и пачкая колени.

— Чего так долго? — недовольно встретил отец. — Заснул там что ли? Мы тут полночи торчать будем?

— Я старался.

— Старался он. Дети на горшке стараются, а ты должен был выполнить задание. Выполнил?

— Так точно.

— Тогда вылезай, — протянул руку и выдернул меня словно репку из грядки.

Поморщился от запаха.

— Короче, приколачивайте обратно, только смотрите, доску сильно молотком не побейте, — протянул кусок войлока со старого валенка. — Вот, гвозди через него заколачивайте, чтобы шляпки не блестели от молотка. А я домой. Как забьете, чешите домой, только помыться не забудьте.

Он ушел, а мы поспешно приладили доску обратно и выскочили из правления. Было тихо, здание почты зияло черной дырой на месте недавно украденной нами на дрова двери.

— Это сюда надо будет лезть? — оглянулся на окна Пашка.

— Если пересадят, то сюда. Пошли домой.

Через пару дней, после жалоб бухгалтерш и кадровички, их пересадили в диспетчерскую.

— Учитесь, — вечером вошел напыщенный как индюк отец. — Я у вас кто?

— Баран ты у нас, — мать всучила газету с репортажем о сборе средств. На фотографии расплывалась щербатая улыбка отца, держащего над головой ящик.

— А что, неплохо вроде вышел? Смотри, какой я красавец! Приходи Маруся с гусем, а потом закусим!

— Что ты мне нервы поднимаешь, падла в галстуке?!

— А что такого?

— Там написано, что приедут с телевидения — репортаж снимать.

— Чего? — выпучил глаза отец. — Какой еще репортаж? СтаршОй, нужно срочно лезть за деньгами!

— Куда он полезет? Я окно не открыла.

— Почему?

— Не получилось.

— Тогда открой завтра.

Назавтра тоже не получилось, а на следующий день приезжали снимать репортаж.

— У нас последний шанс, — вечером сквозь зубы сказал отец. — Я соберу всех в клубе на торжественное собрание, а Валька оставит окно открытым. Понятно?

— Да, — кивнул я.

— Смотри мне, — помахал перед моим носом внушительным кулаком, — не напортачь.

Назавтра мы с Пашкой затаились, лежа в траве в конторском саду, наблюдая, как люди, возбужденно переговариваясь, шли в клуб. Мать со значением оглянулась. Шаги затихли.

— Пойдем? — нервничал Пашка.

— Рано еще, погоди.

Прошло минут десять.

— Пора, — решившись, прошептал я, — жди тут.

Подполз к кустам, росшим со стороны школы, протиснулся через них, спрятался за угол, прислушался. Тихо. Выглянул из-за угла и обомлел. По бетонной отмостке пятился белобрысый мальчик с ящиком для пожертвований в руках. Я нырнул обратно, лихорадочно пытаясь понять, что делать. Это был сын токаря Стасик — известнейший деревенский ворюга. Он шагнул за угол, и я ударил его кулаком в затылок. Стасик упал. Я схватил ящик и кинулся бежать. Добежал до Пашки, упал на траву.

— Давай быстрее!

Топором сбили крышку, пересыпали монеты и купюры в Пашкину холщовую сумку, вскочили.

— Там Стасик был, — сказал я. — Это он украл.

— Он тебя видел? — обмер Пашка и медленно пустился на траву.

— Нет, я его вырубил. Хватит трепаться! — со стороны конторы послышался шум, крики. — Уходим! — я засунул топор за брючный ремень, топорищем в штанину, прикрыл его рубахой и мы кинулись бежать.

Для маскировки побежали не домой, а выскочили из сада и пошли по улице к новому магазину. Дойдя до магазина, обошли его и по околице дотопали до крайней улицы, где жил переселенец Капитан. По ней неспешно пошли в сторону карьера. Никого не встретив, добрались до перекрестка, перебежали асфальт и нырнули в спасительную зелень своего сада. Доклыпали до двора, спрятались в зарослях малины на погребе.

— Сколько там? — трясся от жадности Пашка.

— Не знаю.

— Давай посчитаем.

— Что бы потом батя сказал, что мы украли? Оно нам надо?

— Может, возьмем себе немного? — брат понизил голос, просительно глядя мне в глаза. — Чуть-чуть… Они же не знают, сколько там.

— Вдруг где-то записано? — я покачал головой. — Мы же не знаем.

Между тем, в правлении кипели страсти. Вернувшиеся за забытым в суматохе ящиком главбух Вера Андреевна и вездесущий Печенкин увидели открытое окно и обнаружили пропажу ящика. Вера Андреевна позвонила в клуб, а Печенкин кинулся в погоню. За углом увидел едва пришедшего в себя Стасика и сходу сунул ему в челюсть. Стасик снова вырубился, а от клуба уже бежала, возглавляемая пышущим праведным гневом отцом, взбешенная толпа. Стасика пару раз макнули головой в стоящий в коридоре правления бачок с затхлой водой и начали допрашивать.

Под грузом улик он признал, что украл ящик, но о дальнейшей судьбе денег не знал. От идеи линчевать надоевшего всем ворюгу спасло лишь присутствие корреспондентов. Следопыты-общественники нашли раскуроченный ящик. Повисла зловещая тишина — все думали, кто кроме Стасика мог совершить такое святотатство.

— Вы уж извините, — склонил перед телевизионщиками голову отец. — Сами видите, провокация буржуазных сил, контрреволюционные элементы, — повысил голос. — Мы должны сплотиться перед лицом внешней угрозы! Враг не пройдет!

— Правильно, Владимирыч, — поддержал Печенкин. — Мы с тобой!

— Меня шпион убить хотел, — пискнул ободрившийся Стасик. — А я деньги спасал.

— Молчи, гнила, — прошипел отец, — я с тобой после поговорю! — обернулся к камере — Мы проведем самое тщательное расследование, иностранные агенты будут изобличены и наказаны! — он потряс кулаком.

— Отлично, снято, — корреспондент вяло похлопал в ладоши.

— Вы снимали? — смутился отец.

— Конечно, нам же нужно репортаж сделать.

— Владимирыча по телевизору покажут, — обрадовался наш сосед Колька Лобан. — Давно пора.

— Ура!!! — закричал успевший хорошо похмелиться Печенкин.

— Ура!!! — грянула толпа.

— Качать его!!! — надрывался Печенкин.

— Снимай! — прокричал оператору корреспондент.

Отца подхватили и стали подбрасывать вверх. Ошалевший оператор едва ловил его камерой.

— Хватит! Хватит! — задушено кричал отец. — Поставьте меня!

— Вот так завершился, — в камеру влез корреспондент, — организованный директором совхоза Костроминым сбор пожертвований на дело борьбы за права угнетаемых нацменьшинств США. С вами был Василий Пройма. До скорой встречи. Выключай, — махнул оператору.

Оператор выключил свой агрегат и телевизионщики свалили на стареньком РАФ-ике. Уставшие совхозники поставили отца на грешную землю.

Придя домой, мать отняла у нас деньги и потом вместе с отцом считали их и смеялись. Выслушав историю похищения, отец развеселился еще больше.

— Вот ворюга! — взбеленилась мать. — Черти его за это припекут! Горячими ухватами, ох и припекут! Поделом ему будет!

— Валь, спокойнее, — папаша ласково посмотрел на меня. — Сегодня ты совершил первое в жизни разбойное нападение и при этом благородный поступок: покарав вора.

— А так бывает?

— Тысяча червей! — голосом Боярского вскричал отец. — Еще как бывает. Украсть у вора — это не преступление, а подвиг. Вспомни Робин Гуда.

По телевизору отца мы так и не увидели, но в газете снова про него написали. Еще дали грамоту в райкоме. После вручения, он под шумок украл еще и какой-то спортивный кубок и потом всем хвастался, что был чемпионом Ашхабада по боксу в полутяжелом весе.