Сухарева башня

Валерия Вербинина, 2020

Сотрудник уголовного розыска Иван Опалин едет сменить товарища, который вместе с другими агентами ждет в засаде членов бандитской шайки. Из-за несчастного случая на дороге Опалин опаздывает – и обнаруживает, что его товарищи убиты. Его начинают подозревать в том, что он причастен к случившемуся, и тогда он задумывает одолеть бандитов самостоятельно. Однако без помощи ему не обойтись, и Опалин находит крайне неожиданного сообщника…

Глава 5

Друзья

Опалину было тяжело.

Он поздно заснул, и день для него превратился в ночь. Несколько раз он просыпался, потом снова проваливался в сон, как в яму, и, когда пробудился окончательно, было уже далеко за полдень. Первым чувством, которое он ощутил, был голод, но уже в следующее мгновение к нему присоединилась обида. Опалин вспомнил все, что произошло вчера, машинально потрогал синяк под глазом и скривился — больше от моральной боли, чем от физической.

Он был еще очень молод, и хотя дети, заставшие революцию и гражданскую войну, взрослели быстро, Опалин не успел — или не смог по своему душевному складу — обзавестись защитным панцирем, который каждый выстраивает по-своему, сталкиваясь с жизненными невзгодами и испытаниями, и который так резко отличает человека по-настоящему взрослого от того, кто еще набирается ума-разума. Панцирь этот, на первый взгляд, состоит из общих мест вроде «надо жить», «ничего, и не такое бывало», «надо стиснуть зубы и идти дальше» — неосознанных, но, если можно так выразиться, приучающих к стойкости, терпению и осмотрительности. Несправедливость того, что случилось в Одиноком переулке, больно ранила Опалина — и даже не потому, что задевала лично его, а потому, что именно была несправедливостью. Она засела в его душе, как заноза, и, умываясь, чистя зубы и приводя себя в порядок, он уже решил, что сделает все, чтобы ее исправить.

Он поел в ближайшей столовой, потом еще купил французскую булку и, идя по улице, жевал ее на ходу. Москва, очистившись от туманного морока, приобрела свой привычный вид человеческого муравейника, в котором равнодушно сталкиваются и так же равнодушно расходятся миллионы людей, чуждых друг другу. Проходя мимо почтового отделения с телефоном-автоматом, Опалин на мгновение заколебался, не позвонить ли ему на работу, но гордость высказалась против, и он не стал ей перечить. В нем легко уживались самые противоположные качества, и в зависимости от обстоятельств он давал волю то одному, то другому. Он сел на трамвай, потом перебрался на другой и вскоре оказался возле длинного серого здания больницы, в которой лечился его друг и товарищ по комнате Вася Селиванов. Некоторое время тому назад у него открылся туберкулез, Вася лечился, возвращался на работу, потом снова начинал кашлять кровью и отправлялся долечиваться. Опалин навещал его, но сегодня для посещения имелась еще и особенная причина: он хотел посоветоваться с другом, что ему делать.

Вася лежал на кровати, читая журнал «Всемирный следопыт», который, судя по обложке, до него успела изучить как минимум половина больницы. Завидев Опалина, Вася отложил журнал и улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, но что-то в ней имелось такое — то ли грусть, то ли обреченность, — отчего гостю сделалось остро не по себе. Сам-то он чувствовал себя здоровым, как бык, и ему было нестерпимо, что он никак, никоим образом не может поделиться своим здоровьем с Васей, который был хорошим человеком, хорошим другом и тем не менее (как сказал Опалину врач еще в прошлом году) умирал. «Каверны… третья стадия… при самом благоприятном течении болезни…» Но тут Иван спохватился (ему не раз делали прежде замечание, что занимающие его мысли, как в зеркале, отражаются на его молодом, открытом лице) и, волевым усилием запретив себе думать о том, что его мучило, заставил себя улыбнуться. Он осторожно пожал руку Васе, осмотрелся, взял старый стул с изогнутыми ножками, стоявший между кроватями, поставил его поближе и сел.

— Интересный журнал? — спросил гость, подбородком и движением головы показывая на пеструю, измятую и кое-где надорванную обложку «Всемирного следопыта».

— Да, знаешь, когда лежишь в больнице, самое оно, — ответил Селиванов, вглядываясь в его лицо. — Приключения разные, и вообще… Это тебя Бруно так изукрасил?

— Ты уже знаешь?

Больной усмехнулся.

— Ко мне Петрович сегодня приходил.

— Да? Чего хотел-то? — напряженно спросил Опалин.

— Да я и сам не понял. Ребят жалко. И как Рязанов мог так лопухнуться? С восемнадцатого года в угрозыске, кого только не ловил…

Но у Опалина не было никакого желания обсуждать сейчас Рязанова.

— Келлер решил, что я вчера опоздал, потому что их предал. Но это не так! Вася, ты мне веришь?

— Да не дергайся ты, — проворчал Вася, который знал своего товарища и видел, как он переживает. — Я не просто верю — я знаю, что ты ни при чем. Бруно дурак.

— Дурак не дурак, а они ему поверили, — выдал Опалин то, что мучило его со вчерашнего дня. — Петрович мне велел оружие сдать. Ты ж понимаешь, что это значит.

— Ничего не значит, — отрезал Вася. Он завозился, усаживаясь в постели, и Опалин, спохватившись, вскочил и стал перекладывать подушки, чтобы больному было удобнее. Селиванов жестом пытался его остановить, давая понять, что справится сам, но Опалин не вернулся на место, пока не счел, что сделал все, что нужно. — Войди в их положение. Подозревать — да, они имеют право. Но доказательств у них нет и быть не может, если ты ни при чем.

Опалин знал, что и подозревать его права не имеют, потому что он невиновен; и только скрепя сердце он мог стать на точку зрения, которая требовала от него доказательств очевидного.

— Вася, как ты думаешь, Стрелка поймают?

— Петрович-то? — Селиванов усмехнулся. — Петрович — нет. Ну, может, ему очень повезет, тогда да. А так…

В угрозыске все знали, что Логинов — человек опытный и товарищ неплохой, но звезд он с неба не хватал и был более трудолюбив, чем талантлив. А в деле ловли преступников талант нужен не меньше, чем, допустим, при создании картины или поэмы. Опалин шмыгнул носом и надулся.

— Если они его не поймают, то так и будут меня подозревать, — буркнул он, насупившись. — Вот что противно, — и без перехода: — Вася, я хочу взять Стрелка.

— Ваня, не пори горячку…

— Я не порю горячку, я все обдумал. Надо брать его и трясти, откуда он узнал о засаде?

— Тогда обдумай вот что, — заговорил Селиванов резче, чем намеревался, — Стрелок свободен, как птица, куда захотел — туда и подался. Он уже наверняка убрался из Москвы вместе со своей кодлой и Сонькой. А ты — сотрудник московского угрозыска. Да, тебя могут командировать в другой город, но…

— Значит, надо заставить его вернуться, если меня за ним не пошлют. Вася!

— Ну да, конечно, вот ты решил, что возьмешь Стрелка — и все, дело сделано, а то без тебя его не ловили. И здесь, и в Одессе, и в Баку, и черт знает где! Ваня, спустись ты на землю! Он в 23-м тифлисский поезд ограбил, пассажиров догола раздел и запер в разных вагонах: мужчин отдельно, женщин отдельно… Шум был — до Москвы дело дошло! Искали его, выслеживали, лучших агентов прислали, но задержали совершенно случайно, когда он напился… Вышел он по амнистии, взялся за старое, — ты хоть помнишь, сколько к нему подбирались, как пытались хоть кого-то найти, кто к нему приведет? Узнали насчет Соньки, засаду поставили… засаду перебил, ушел с Сонькой! Да ты хоть понимаешь, что это за фигура? Он бандит непростой…

— Непростых бандитов не бывает, — повторил Опалин однажды им услышанные слова Терентия Ивановича. — Они все простые и все мразь…

— Ну хорошо, но непростой он в том смысле, что просто так к нему не подберешься. Я о чем тебе толкую? Рязанов сколько им занимался — ты его за дурака держишь, что ли? Если уж Рязанов не смог…

— Патефон исчез, — буркнул Опалин совершенно нелогично, морща лоб.

— Какой патефон?

— Да в комнате, где их нашли убитыми, патефон раньше стоял. А когда я туда пришел вчера, он исчез. Сонька их отвлекла, музыку поставила. Вот они и не услышали ничего. Да еще туман… А когда бандиты уходили, патефон с собой унесли. Мне вчера показалось, что в комнате чего-то не хватает, но я был на взводе, и мне было не до мелочей…

Селиванов насупился.

— Ваня, мы сейчас о тебе говорим, а не о том, как бандиты наших сделали. Ты слышал, что я тебе сказал? Не ищи Стрелка, он тебе не по зубам. Наберись терпения и жди. Им занимаются, приметы его везде разосланы, рано или поздно… Ведь было уже не раз! Сколько веревочке ни виться…

— Ага, а пока его не поймают, меня на подозрении держать будут, — кивнул Опалин, и его глаза потемнели. — А если он за границу сбежит? Не могу я сложа руки сидеть.

— А что ты можешь сделать? Бегать по Москве и кричать: «Подайте мне Стрелка!»? Ты пойми: Рязанов все делал как надо. Все контакты отработал, осведомителей занял…

— Это все не то, — отмахнулся Ваня упрямо. — Нужно что-то новое… Другое что-то.

— И что же?

— Не знаю. Думаю. Враги у него есть?

— У Стрелка? Конечно.

— Надо их привлечь.

— А смысл? Если ты о родных жертв, они ничем тебе помочь не могут. Люди как люди, кроме ненависти, у них нет ничего. Или ты об уголовниках? Эти с нами сотрудничать не станут — никогда. У них закон.

— Нет у них никаких законов, — огрызнулся Опалин.

— Есть. Ваня, не заносись. Ты наделаешь глупостей, а разгребать кто будет?

— Задержать Стрелка — глупость?

— Ты его не задержишь. Он попался только раз, и то по ошибке. Ваня, я уже говорил тебе: выбрось эту мысль из головы.

— Стрелок не один, у него люди, а теперь еще и Сонька. Чем больше людей, тем больше связей. Близкие, знакомые, перекупщики, проститутки, да мало ли кто. Надо просто нащупать ту нить, которая к нему приведет.

— Угу. А чтобы ее нащупать, нужно время — и много чего еще. Ваня, какого черта? Эту работу и целая группа сделает не сразу. А ты хочешь всех обскакать, потому что…

— Потому что должен, — оборвал его Опалин. — Потому что это мое дело, черт возьми!

Селиванов вздохнул. Он и в относительно здоровом состоянии чувствовал себя не в силах бороться с упрямством друга, а сейчас тем более. Упрямство, впрочем, проявлялось у Ивана нечасто и только в тех делах, которые он считал принципиальными, но зато тогда оно было колоссальным — и приводило в отчаяние окружающих, которые пытались втолковать Опалину, что ничего хорошего из его отношения не выйдет.

— Это не твое дело, — все же сказал больной, хоть и не надеялся достучаться до товарища. — Тебе никто его не поручал. Ты хочешь отомстить за ребят и заткнуть рот Бруно — да, это хорошо, но в нашем деле, Ваня, надо крепко стоять на земле. Очень крепко! А тебя, извини, заносит. И это плохо, потому что ошибки в нашей работе… сам знаешь, чего они могут стоить. Ну как еще я могу втолковать тебе, что ты не должен этим заниматься? — вырвалось у него.

«Еще как должен», — подумал упрямый Опалин, но поглядел на товарища, на его розовые щеки и осунувшееся лицо, и почувствовал, что пора остановиться. Вася, может быть, по-своему прав, только вот Опалин твердо знал, что он прав тоже, а раз так — позиция других людей его мало трогала. Точнее, не трогала совсем. Так уж он был устроен.

— Свинья я, — сказал он. — Ничего тебе не принес.

— Да ладно, — Селиванов махнул своей исхудавшей рукой, на которой выделялись синие вены. — Меня и так хорошо кормят…

В палате потемнело, Опалин бросил взгляд в окно и увидел, что снаружи идет плотный снег. Он деловито падал хлопьями, совершенно отвесно, и в какое-то мгновение стало казаться, что все стало совсем бело — как во вчерашнем тумане. Появилась медсестра, неслышным шагом подошла к выключателю, зажгла свет, убедилась, что на вверенном ей участке все в порядке, и удалилась так же незаметно.

— Ты ведь не отступишься, — неожиданно сказал Селиванов, когда они с Опалиным вяло обсуждали какую-то повесть из журнала.

— Конечно, нет. Кто у него враги? Он же убивал своих так же легко, как чужих. Быть такого не может, чтобы никто не желал с ним поквитаться.

Больной вздохнул, почесал щеку.

— Ну… Сеня Царь, говорят, с ним что-то не поделил^[4].

Опалин резко мотнул головой.

— Мимо. Дальше…

— А из крупных я больше никого не припомню. Знаешь что? Найди-ка ты Дымовицкого, он за ним гонялся. Он сейчас из угрозыска ушел, но наши должны знать, где его найти. Поговори с ним. Дымовицкий — мужик толковый, может, он тебе что подскажет.

— Спасибо, Вася, — искренне сказал Опалин, поднимаясь с места. — Я — честное слово — все понимаю, ты зря думаешь, что я просто так уперся… Если я пойму, что ничего сделать не могу, — отступлюсь. Куда я денусь…

— Ты, главное, на рожон не лезь, — попросил его Селиванов. — Хорошо?

Опалин пообещал, что будет осторожен и осмотрителен (два качества, которые давались ему с трудом), и, попрощавшись с больным, ушел.

Примечания

4

О Сене Царе см. роман «Ласточкино гнездо».