Карма

Александр Шумилов, 2018

В рассказе описана жизнь сотрудника уголовного розыска от первого лица с крутыми изменениями личности, образа жизни и, как следствие, логическим концом.

Глава I

— Стой, милиция! Стрелять буду! — Этот возглас я произношу в тот момент погони, когда силы мои на исходе и преследуемый мной человек медленно, но верно начинает увеличивать расстояние между нами. Пару раз я даже стрелял, — в воздух, — из своего травматического пистолета. Табельное оружие вообще для стрельбы не подходит, даже в воздух, потому как впоследствии замучают служебными проверками, установлением правомерности его использования и прочими головными болями. Но сейчас у меня нет даже травмата, поэтому надежда только на слабохарактерность бегуна. Однако характер у этого марафонца оказался на кремниевой основе, а значит, погоня продолжается. Упустить его нельзя, это важный фигурант в преступной группе, который, ко всем прочим своим криминальным заслугам оказался еще и серьезным спортсменом. На какие-то секунды я упускаю его из вида в тот момент, когда его силуэт скрылся в подворотне. Но вот я, уже вбегая в темную арку дома, со всего маха встречаюсь головой с чем-то твердым, от чего, как мне показалось, делаю полноценное сальто назад и приземляюсь на обледенелый асфальт плашмя лицом вниз. В теле внезапно ощущается какая-то легкость, возникает непреодолимое желание, сопровождающееся соответствующим действием, вскочить на ноги и продолжить погоню, но в голове моей карусель, в центре которой ухмыляющееся лицо объекта моего преследования. Вестибулярный аппарат расстроен, ноги ватные и, как следствие, новое падение, но уже на спину, добавляя к удару в лоб от моего визави, рассечение затылка. Тело потеряло чувствительность и лишь только ощущается как на лице, плавно соприкасаясь с ним, тают снежинки.

— Вот он! Степан! Степа! Ты живой? Вставай!

— Как он? Живой?

— Вроде бы живой. Степа, вставай! Встать можешь? — этот диалог и обращение в мой адрес я слышал, находясь уже в полузабытье, медленно погружаясь во мрак отключенного сознания, как мягкую перину. Последнее, что я помню, так это полная безмятежность и умиротворенность, которая бесцеремонно была нарушена до боли знакомым женским голосом:

— Степа, вставай! Степа потянулся, солнцу улыбнулся. Вставай!

Не совсем понимая, что происходит я тщетно пытаюсь найти солнце за окном. Там темень непроглядная, тело мое не может оторвать голову от подушки, шаги кого-то из взрослых затихают в соседней комнате. Пара секунд тишины и тело, изнемогая от попытки поднять-таки голову, бессильно падает на сетчатую кровать. Наступает обманчивое состояние блаженства, сон густой пеленой накрывает сознание, которое взрывается от пронзительного, заунывного произнесенного на распев, голосом, звука скрипучей двери: — «Степа, вставай!». Как же это невыносимо слышать. Физические страдания и неукротимый гнев бушуют во мне от этих слов. Чьи-то крепкие, мозолистые руки поднимают меня с кровати, несут и садят на край табурета перед столом так, чтобы до стола мне пришлось тянуться, а соответственно не оставить мне шансов прилечь на него головой. Запах аладьев заполнил небольшое пространство кухни между русской печкой и столом, на столе кружка молока и кружка чая, чуть остывшего, забеленного молоком. Два моих любимых варианта на случай, если мое величество сегодня изволит капризничать.

Сейчас мне три года. Раннее утро, я напуган поведением бабушки, которая ругаясь, сбирает меня в детский сад. Мы опаздываем, потому как в это утро я проснулся в плохом настроении и с большой неохотой и медлительностью выполнял утренний туалет. На улице зимнее утро, но тепло и падает снег. Я лежу на детских санях, не до конца еще проснувшись, смотрю в темное небо. На выходе из ограды дома меня догоняет пуховый комок, собака по кличке Рекс. Радостно виляя хвостом, Рекс облизывает мне все лицо, чем вызывает очередную волну моих негативных эмоций, крика и слез. Бабушка, в силу возраста, неуклюже пытается попасть по Рексу ногами, отгоняя его, Рекс же, в свою очередь, принимая все за игру, резвится вокруг нее рыча и пытается цапнуть за валенок. После бесконтактной схватки с неуловимым псом, махнув рукой, бабушка почти бегом тянет нагруженные мной сани, периодически оборачивалась, проверяя, не вывалился ли я из них по дороге. Я же всю дорогу до детского сада лежу в санях не двигаясь, за исключением рта, которым пытаюсь ловить крупный пух снежинок, падающих мне на лицо.

Длинный и высокий забор детского сада из штакетника тянулся нескончаемой преградой на пути к огромной, яркой лампочке над входом в здание. Этот единственный источник света на улице в это время, с падающими хлопьями снега на его фоне, действовал завораживающе. Безотрывно смотря на эту лампу я, тем не менее, чувствую, как меня поднимают с саней, перекидывают с правой руки на левую и заносят в помещение, где запах манной каши на завтрак, смешанный с характерным запахом помещений, где находится большое количество детей, вызывает у меня сейчас смешанные чувства. С одной стороны, это перспектива веселого дня, с другой, — та самая манная каша. Холодная, слипшаяся, с застывшим на ней озерцом сливочного масла, она внушала отвращение, прилипая к ложке, а во рту, к нёбу. Комочки в ней оказывались фаршированы сухой, так и не сварившейся крупой. Низкая длинная лавочка возле кабинок в детском саду, по идее, предназначена для воспитанников, но почему-то сами воспитанники, в то время, когда их раздевают находятся, исключительно, в положении стоя. Родители, присаживаясь на нее, чувствуют себя настолько неуютно, задевая коленями собственные уши, что каждое их движение доставляет им массу неудобств. Прибавим сюда наглухо застегнутый тулуп из овечьей шерсти и вот, к окончанию процесса по перевоплощению меня из неповоротливой сардельки с затянутым в районе шеи шарфом в веселого и неугомонного воспитанника ясельной группы, беспрестанно пытающегося вырваться из объятий целующей меня на прощание бабушки, она, обливаясь седьмым потом, с чувством выполненного долга, стремится как можно скорее покинуть помещение. Я не понимал тогда почему бабушка злится и искренне удивлялся ее раздражительности.

Воспитатель замешкалась у входа в группу, а я смотрел в след уходящей бабушке, с внезапно накатившей тоской, которая молнией из низа живота ударила в глаза, выбив из них град из слез. В этот момент мне так сильно захотелось обратно, в дом, где в русской печи томится молоко, пекутся блины и дед, в ожидании обеда, тайком от вездесущей бабули накатывает сто грамм самогона. Бабушка вышла, а я зашел, но не в группу, а на Новогоднюю елку на заводе, на котором работала моя мать. На мне обычная повседневная одежда, этот факт меня расстраивает до глубины души. Мою обиду и расстроенные чувства подкрепляет костюм одного мальчика. Он был мушкетером. Его родители постарались на славу. Очень много вышивки ручной работы было на его, небесного цвета, плаще. Сам плащ из плотной ткани, края его обрамлены белой бахромой и искусно вышитые белые кресты венчали все это произведение искусства. Скорее всего над созданием его костюма трудилась вся семья, потому так и мушкетерская шпага была так же искусно сделана с тем изяществом, которое присуще столяру-профессионалу. Тонко вырезанная рукоять, сплетенный из толстой алюминиевой проволоки эфес и длинная, до пола, закругленная на конце, шпага. Всю эту красоту венчала светлая, с большими полями, шляпа с пером… большим, пышным пером. Этот мальчик знал, что его костюм лучший. Он смотрел на окружающих с высока, как бы своим поведением подчеркивая всю статусность роли гвардейца французского короля. Я ему завидовал, а вместе со мной ему завидовали все мальчишки.

Но что меня качественно отличало, на мой взгляд, от других детей, так это то, что я, моментально впадая в уныние и грусть, переживая, что жизнь несправедлива и выхода нет, так же быстро, каким-то чудесным образом, выискивал, случайно наткнувшись на мысль в своей голове, выход из любой, казалось, фатальной ситуации. Так произошло и в этот раз. Вернувшись после новогоднего праздника домой, я застал бабушку за стиркой. В то время это было целое мероприятие в частном доме. Процесс, в котором участвовала вся семья. С утра бабушка ставила на печь огромных размеров чан с водой, после чего начинала сортировать вещи, нуждающиеся в стирке. На протяжении всего этого действа дед выносил отработанную воду, приносил чистую, наполнял и ставил на печь очередной чан с водой, закидывая в топку новую партию дров.

Отдельной кучей лежало постельное белье, в которое я нырял, зарываясь в него с головой. Во время очередного моего прыжка в мои руки, а потом и на голову, попалась наволочка синего цвета. Подняв внутри нее руки вверх, расставив их по углам наволочки в разные стороны, бегал по дому с веселыми криками, представляя собой большой, синий квадрат на ножках. В какой-то момент я остановился, чтобы передохнуть и тут в мою голову вернулись воспоминания о празднике. Небесного цвета плащ мушкетера… такого же цвета как эта наволочка. Не имея точного представления о том, что конкретно нужно сделать с наволочкой для того, чтобы она превратилась в плащ я, все так же с поднятыми вверх руками внутри наволочки, молча, неуверенными шагами, периодически посматривая в сторону бабушки, от чего она начала подозревать неладное, покидаю зону ее присутствия. В этот момент я, совершенно четко понимая, что вижу, так сказать сон, одновременно являясь непосредственным участником действия, то есть собой, в голове кручу мысль, точнее событие прошлого, которое вот-вот произойдет в моем «сне» и понимаю, пытаясь отговорить себя четырехлетнего от не обдуманного поступка, но «маленький я» меня не слушается. Все мои попытки его остановить тщетны и теперь, как будто кто-то невидимый понял мой замысел, поменял ракурс камеры, оставив меня наблюдать за происходящим со стороны.

В соседней комнате, сняв с головы будущее счастье, внимательно его осмотрев, «маленький я» приходит к выводу, (я это совершенно точно осознаю) что края нужно разрезать, а посредине верхней части нужно сделать отверстие для головы. Кроме того, нужно на обеих сторонах изобразить кресты. Необходимый инструмент, ножницы и фломастеры, находит тут же, на полке, где лежат бабушкины принадлежности для шитья и на моем столе для рисования, который специально для меня изготовил дед. Бабушка стирала, дед старательно выносил использованную воду, «маленький я» занимался созданием образа, — все были при деле. Старая дедовская шляпа, правда без пера, а также длинный деревянный прут от моей детской кроватки в качестве шпаги, пылившейся в углу на веранде, неровно, от руки, нарисованные черным фломастером, кресты, сделали мой костюм мушкетера целостным. Перевоплотившись в Д’ Артаньяна, я предстал в таком виде перед бабушкой и дедом. Реакция на мое появление у них, надо сказать, была неоднозначной. Бабушка, в первые секунды, широко раскрыв глаза, с обреченным выражением лица, понимая, что я испортил наволочку от ее любимого комплекта постельного белья, смогла только, на выдохе произнести: «Стёпа…», а дед, закатываясь беззвучным смехом, повалился на диван, закрыв лицо руками, иногда поглядывал на меня, для того, чтобы получить очередную порцию веселья. В какой-то момент он через силу сумел выдавить из себя еле слышное «беги» и в это время бабушка, сжимая в руке только что отжатое, влажное полотенце, с грозным видом двинулась в мою сторону. Удивленные соседи, в этот день, через окна своих домов, смеясь, наблюдали как гордый гасконец мчится по улице со шпагой на перевес, а вслед за ним, с замерзшим полотенцем, бежит его бабушка.

Я еще бегу по заснеженной улице, придерживая шляпу от порывов ветра, но чувства страха и неотвратимости наказания, посредством полотенца, замерзшего как палка, уже нет. Я уже не в себе малолетнем, наблюдаю за погоней откуда-то сверху, но в себе настоящем. Озноб, который бьет меня сейчас, разительно отличается от ощущений «сна». Там, во «сне», чувства и ощущения более насыщенные, глубокие, густые. Они, проявляясь, захватывают все мое существо и пространство вокруг, погружая в себя как кисель, а сейчас банальный, нудный, отвратительный озноб, причиной которому, как мне кажется, где-то слева от меня, открытое окно.

Открыть глаза не могу, свет, заливающий помещение режет их ножом. Они слезятся, мешая получить какую-либо четкую картинку, но и вытереть слезы я не могу. Руки как будто прикованы, а может так оно и есть, и совершенно потеряли чувствительность.

— О! Смотри! Зашевелился.

— Ага. — и обращаясь уже, как я понял, ко мне — Проснулся? Ну ты, в натуре, голова-ранетка. — со смехом в голосе говорит некий добродетель, которого по голосу я отождествляю как Николая, моего коллегу, одного из оперов моей группы.

— Этого то поймали? — первое, что я произношу не своим голосом.

— Да сидит уже. Вчера замотали, сегодня поехал. После тебя ему долго бегать не пришлось. Весь розыск города на ушах три дня стоял.

Наш нехитрый диалог прерывает моя нелепая попытка поднять с подушки голову. В тот самый момент, когда последний волос оторвался от наволочки, в лоб мой плавно, но решительно и уверенно, чьей-то невидимой рукой, вставляется лом. Боль пронизывает все мое тело ото лба к затылку, по позвоночнику, стреляя в левую пятку и, уже впадая в очередное забытье, слышу только голос Николая: «да лежи ты… Всё, отъехал.»

Я еще в себе, потому как мозг мой явно дает мне понять, что он, хоть и не работает на окружающую меня действительность, но продолжает функционировать во внутрь, в меня, мучая меня вопросами, которые я не успел задать коллегам. Например, какое мнение имеют отцы-командиры относительно моих «боевых» заслуг? Хотя, их реакцию предугадать не сложно. Дифирамбы, естественно, никто петь не будет, что правильно. Я сейчас лежу в больничной палате, а мог бы остаться лежать в арке, что непременно отразилось бы на командовании нашим подразделением в виде лишения должностей и серьезных наказаний. Или вот еще, — какой мой диагноз? Комиссуют меня или, все-таки, получится отскочить? Отскочить и остаться на службе? Отскочить… как тогда, на озере…

Последнее лето перед школой. После раннего обеда я и два моих друга любили уходить на озеро, берега которого густо поросли камышом. В этой, почти непроходимой, чаще и разворачивались баталии за территорию между индейцами по старше и нами, шестилетними смельчаками.

Средней толщины ветка ивы, предварительно вымоченная в двухсотлитровой бочке с водой, прочная капроновая веревка, натянутая почти как струна, импровизированный колчан со стрелами из стебля камыша с шишкой, одинаковой длины и несколько голубиных перьев в волосах, — вот он, среднестатистический сибирский индеец. Для удобства передвижения по этим зарослям мы протаптывали тропинки, которые то и дело выходили на небольшие полянки, — места наших привалов так как дело это было не из легких. Для тех, кто впервые попадал в лабиринт этих тропинок и полян, возможности выбраться без нашей помощи практически не было. С одной стороны, стена тростника, пробираться через заросли которого на открытое пространство, могло привести к многочисленным царапинам и ссадинам, с другой стороны озеро с болотистой местностью. Это было наше царство, которое мы отбили у старшиков (им просто надоели эти игры, и они ушли), и которое, впрочем, было совсем не жаль спалить по осени. Пожарище, надо сказать, было грандиозным.

Перед моими глазами, качаясь от ветра, колышется камыш. Над озером то и дело летают небольшие стайки уток, которые, наслаждаясь последними теплыми днями, готовятся к трудному перелету. Отвлекает меня от созерцания сего действа голос, в котором я без сомнения узнаю моего старинного друга детства Димку. На тропинке, ведущей к поляне, на которой мы с ним расположились, среди зарослей мелькает силуэт Сереги, еще одного моего закадычного друга.

Серега, достал где-то литровую банку бензина. Во времена моего детства, надо сказать, достать нечто подобное больших усилий не требовало, поэтому само наличие бензина меня и Димку не удивило. Вдохновил нас способ его применения. Серега предложил вымачивать в бензине подсохшие к тому времени шишки камыша, а потом поджигать их и запускать в озеро. Смысл веселия заключался в финальной стадии. Когда горящая стрела входила в воду, она издавала специфический звук, который нас, собственно и занимал.

— Чего вы боитесь? Мы же в воду стреляем.

— Ага! А если упадет в камыши, загорится же?

— Так ты стреляй дальше, чтобы в воду падало, ну а если уж и загорится, то мы быстренько потушим, — давайте? — Серега был неумолим. Его заговорческий полушёпот, горящие глаза подбили нас на это сомнительное мероприятие.

И сейчас я опять пытаюсь нарисовать в своей шестилетней голове воспоминания того пожара, и, кажется сознание меня шестилетнего отреагировало на это предостережение, так как в груди, на секунду, все замерло от страха, но в это же мгновение меня снова отстранили из малолетнего меня, оставив безмолвным свидетелем надвигающегося Армагеддона.

Половина банки с бензином уже была израсходована. Горящие стрелы с успехом, по дуге, преодолевали расстояние до воды и падали в нее шипя. Совсем расслабившись, шестилетний я со своими друзьями, для увеселения наскучившей нам забавы, начали стрелять чуть выше зарослей камыша, что конечно же привело к точному попаданию прямо в их центр. Несколько секунд молчаливого осуждения стрелявшего, внимательное обследование зарослей взглядом на предмет возгорания и вот, когда уже, казалось бы, пронесло, над озером появилась первая, едва заметная струйка дыма. Мы честно пытались потушить начинавшийся апокалипсис, но стрела угодила в аккурат в топкое место, до которого с берега уже было не добраться и огонь быстро, переходя по верхам стеблей, начал распространяться по всем зарослям. Мы, побросав свои луки, стрелы, пол банки с бензином, бросились по дальше от этого места. Несмотря на юный возраст, нам хватило ума разделиться и появиться на нашей улице (в это время столб черного дыма был виден, наверное, с другого конца города) порознь и вести себя так, как будто мы только что встретились. Ни запах бензина и дыма от нашей одежды, ни перепачканные сажей лица и руки, почему-то никого не навели на мысль о нашей причастности к все полыхавшему адскому пламени.

Искали нас все, кто жил в окрестностях озера, потому как от запаха дыма, поднимающегося от зарослей камыша, использованных автомобильных шин, выброшенных в эти заросли, дышать было невозможно. Искали нас, да не нашли, потому как мы тоже нас искали. Самое темное место под свечой.

Глава II

К моменту моей выписки из госпиталя, промежуточная судьба моя уже была решена. Я отстранен от должности старшего оперуполномоченного, однако числюсь в штате и ожидаю решения военно-врачебной комиссии. Кто-то может подумать, что отстранение от должности подразумевает под собой и прямое «разрешение» на неисполнение своих должностных обязанностей, однако на практике послаблением, в этом смысле, может служить, разве что, отсутствие твоей фамилии в графике дежурств. В остальном же все та же работа, потому как в уголовном розыске сил и средств постоянно не хватает, а раз ты в «штатке», будь ты хоть стажер, хоть инвалид, выжимать из тебя будут по максимуму.

Как водится, после продолжительного отсутствия занятия любимым делом, которое в течение года, заставляет морщиться и подпирает к глотке, при одном только упоминании о нем, инициатива растянутая, максимум, на неделю, прет из меня из всех мест. За время вынужденного отсутствия на рабочем месте в голове были перебраны несметные количества вариантов оптимизации труда, более качественного подхода работы с документацией, которые, в теории, казались верхом простоты исполнения, нужно только лишь придерживаться плана. Однако уже через упомянутую неделю весь план летит к чертям, оптимизация не оптимизируется, а бумаги… да Бог с ними. Сделаю, когда будет время.

Все бы так и продолжалось и уже почти вернулось на круги своя в моем сознании, если бы не вердикт врачебной комиссии, который рекомендовал перевести меня, временно, под наблюдением врачей, на должность, не связанную с оперативно-розыскной деятельностью. Не могу сказать, является ли это традицией, но частенько сотрудников из оперов переводят, по разным причинам именно в участковые. Принято считать уголовный розыск элитой МВД. Раскрытие тяжких преступлений, изобличение преступных групп и прочие доблестные победы бойцов невидимого фронта, конечно, по праву дают им такое звание, но если уголовный розыск — это элита, то участковые уполномоченные, это настоящие трудовые лошадки. Участковым как и опером, нужно быть рожденным. Хороший участковый, человек на своем месте, знает на своей территории всех и всё. Он, если позволите, в малейшей перемене поведения своих подопечных, может уловить, а под час и пресечь, какую-нибудь подготавливаемую ими каверзу. Хорошему участковому не нужно часами стаптывать туфли по району в получении информации, к хорошему участковому, по большей части, вся информация с района стекается на его опорный пункт, потому как он на своем районе человек уважаемый. Поэтому, на мой взгляд, профессия участкового, под час, сильно недооценена.

И так, для меня началась новая жизнь. Тридцатисантиметровые стопки материалов, заявлений о мелких кражах, драках, побоях, громкой музыке в ночное время и прочих бытовых и не очень правонарушениях. На опорном пункте «постоянные клиенты»: бабули, у которых постоянно что-то происходит, сидельцы, приходящие на отметку. В некоторых местах мне такая работа даже нравилась, однако постоянное общение (очень много общения) с гражданами, которым от тебя всегда что-то нужно, сильно изматывает. В какой-то момент, когда я, находясь дома, наследующий день после суточного дежурства, начал ощущать неполноценность жизни от того, что целый день ни одна живая душа не обратилась ко мне с претензией или требованием.

Отдельной, красной, линией в работе участкового сияет взаимодействие с отделением по делам несовершеннолетних. Это не проходящая головная боль. Нет ни одного дня, чтобы какой-нибудь из подопечных инспектора этого подразделения не сотворил бы в школе, на улице или дома «великого подвига». Но если малолетние хулиганы, «чисто поржать», создают Везувий из унитаза общественного школьного туалета, закидывая в него двести грамм дрожжей, то так называемые «АУЕ» нацелены на совершение не просто хулиганских поступков, а именно с элементами криминала, будь то кражи, вымогательство или грабежи. Их преступления дерзки по своему исполнению, потому как носят публичный, нарочито показушный характер. Демонстрируя всем приверженность к, якобы, воровским традициям, эти «стремящиеся», однако, не экономят на бумаге после задержания, рассылая жалобы на сотрудников полиции во все возможные инстанции. Вероятно, в их интерпретации воровских понятий, «не в падлу» жаловаться в прокуратуру на ментов.

Вот и для меня сегодня настал этот «замечательный» день, когда на утреннем рапорте, вместе с начальником участковых, в кабинет вошла инспектор ОДН. Я смотрел на нее и хотел плакать от умиления. Маленькая, ростом около 160 сантиметров, худенькая девочка с миловидным лицом, в кукольном форменном обмундировании. Своим мягким детским голосом, после того, как ее представил начальник, она в общих чертах пересказала суть нашего будущего сотрудничества:

— Здравствуйте! У меня в производстве находится материал по краже. — в кабинете среди участковых прошелся неодобрительный шепот и в это же время из коллектива прозвучал вопрос с места — Детский мир обокрали? — вызвав дружный смех коллег.

— Нет, не Детский мир. — с невозмутимым лицом продолжала девочка-инспектор. — В сорок пятой школе, в раздевалке, похитили сотовый телефон из кармана, мы по видеокамерам установили кто совершил, а задержать не можем.

— Что за персонаж? — уже серьезным тоном прозвучал очередной «вопрос из зала».

— Некто Кривоногов, — продолжала девочка, а в «зале» едва слышно прозвучало, — хе-хе… Кривоногов.

— Да, Кривоногов, — услышав это саркастическое замечание повторила девочка, — он в футбол играл раньше… — договорить ей не дал дружный гогот моих коллег, который то и дело подогревался шутливыми комментариями. — И что же, больше не играет? — сквозь смех выдавил один из участковых, рассчитывая, на смешное продолжение истории спортивной карьеры этого парня с футбольной фамилией.

— Нет, больше не играет. — Совершенно искренне, без намека на улыбку, даже с какой-то досадой на лице произнесла девочка, — у него что-то не получалось, и он забросил занятия.

После этого краткого дополнения коллектив участковых, включая начальника, залились громким смехом, высказывая свои предположения, что именно не получалось у парня. Инспектор же стояла с растерянной улыбкой, не зная, что ей делать дальше. За всеобщим весельем никто и не заметил, как дверь в кабинет тихонько отворилась и на пороге плавно появилась фигура начальника отдела. Немой вопрос застыл у него на лице. Переводя взгляд с коллектива на нашего начальника, он становился суровее, но, когда он дошел до кукольного инспектора, желание расщепить нас на атомы, явно присутствующее у него до этого в глазах, моментально испарилось.

— Товарищ майор, что у вас здесь происходит? — заразившись всеобщим весельем, а также испытывая, по всей видимости, умиление от вида рассказчика, с едва заметной улыбкой на лице, обратился к нашему командиру начальник отдела. Товарищ майор, уткнувшись в это время в стол, сотрясаясь от беззвучного смеха, моментально выпрямился, услышав голос начальника, вскочил на ноги и неестественно громко подал команду: — «Товарищи офицеры!».

В этот момент, как будто выключился свет, закрылся клапан подачи воздуха высокого давления, кто-то на пульте дистанционного управления нажал кнопку подавления звука, смех прекратился и все как один вскочили на ноги.

— Товарищ полковник, проводим инструктаж по взаимодействию с ОДН. Инспектор докладывает о ситуации в целом и ставит задачи.

— Ну и что это за задачи такие, что вас балаган слышно на улице? — начиная распаляться, интересуется начальник, неспешно прохаживаясь по кабинету.

— Нам необходимо задержать Кривоногова, футболиста, он телефон украл — чувствуя нарастающее напряжение и неотвратимость наказания, докладывает майор.

— Кривоногого футболиста, который украл телефон? Причем здесь футболист? Причем здесь кривоногий? У него что, фамилии нет? — по кабинету, как при цепной реакции, в этот момент, раздаются уже ничем не сдержанные смешки и девочка-инспектор, которая до этого момента не понимающая всеобщего веселья, а сейчас осознав всю комичность сложившейся ситуации с фамилией, закатилась громким детским смехом.

Товарищ полковник, резко обернувшись, с негодованием смотрит на нашего начальника, а его бегающий, растерянный взгляд, перемещающийся с коллектива на отвернувшуюся, закрывшую свое лицо руками, сотрясающуюся от смеха девочку умоляет о пощаде.

— Товарищ полковник, это фамилия, Кривоногов, он футболист. — запинаясь произносит майор. Секундная пауза, по лицу начальника отдела расползается улыбка, которую он едва сдерживает, быстрым шагом направляясь к выходу из кабинета полковник бросает через плечо «продолжайте» и скрывается за дверью.

— Хватит ржать! — Неожиданно резко и громко сказал наш командир, обращаясь к коллективу и, уже обращаясь к инспектору, более мягко, добавил, — продолжайте, Дарья.

Инспектор Дарья, не ожидавшая столь резкой перемены настроения товарища майора, выпрямилась и робко поглядывая на него продолжила:

— Так вот, кража, как я уже сказала, произошла в сорок пятой школе, и я хотела бы попросить вас помочь с задержанием Кривоногова и отработкой его на причастность к этому преступлению.

— Сорок пятая школа чья территория? — осведомился у участковых их начальник.

— Моя, у меня на территории. — с неохотой говорю я, понимая, что сегодня весь день уйдет на поимку этого злодея.

— Хорошо. Васильев займись. У вас все, товарищ инспектор? Тогда вот, капитан Васильев вам в помощь, договаривайтесь с ним о дальнейших действиях, а ты, Васильев, сегодня вечером с раскрытым преступлением доложишь, ясно?

— Так точно. — обреченно говорю я и перевожу взгляд на Дарью. Она же смотри на меня с застенчивой наивной улыбкой ожидая от меня действия. Я жестом приглашаю ее пройти за мой стол, одновременно убирая с него пачку материалов проверки, которую мне сегодня уже не суждено исполнить.

Утренний рапорт закончился, коллеги разошлись по своим делам, а мы с куклой Дашей приступили к планированию мероприятий.

Из рассказа Дарьи о Кривоногове я понял, что рассчитывать на стороннюю помощь в лице его друзей или родителей нет смысла. Парень «стремящийся», а значит друзья у него такие же и стоит нам только задать вопрос, при встрече, кому-нибудь из них о местонахождении их братана, по району тут же разлетится новость, что «Кривого», а именно такое прозвище носит наш воришка, ищут менты. Мать, со слов Дарьи, на него влияния не имеет, где он находится и чем занимается она, зачастую, не знает, а для отца уже давно детьми стали дрожжи, надувающие перчатку метаном на банке с брагой.

Положительным моментом являлась осведомленность Дарьи о настах обитания «Кривого». Игровой компьютерный клуб, расположенный в двух кварталах от отдела, давно является прибежищем для праздно слоняющейся по улицам молодежи. Недолго посовещавшись с моим новоиспеченным напарником, принимаем решение выставить засаду у входа в этот клуб, дождаться появления нашего персонажа, и задержать его в помещении дабы исключить возможность его побега.

В кафе, расположенном напротив компьютерного клуба, самое удачное место для наблюдения. Мы не светимся в форме и вход в него хорошо виден. Чтобы исключить малейшую возможность прокола я сажусь спиной ко входу в клуб, закрывая тем самым, наряженную в форму Дашу, а она, в свою очередь, имеет возможность незаметно, через мое плечо, наблюдать за происходящим на улице. Со спины, да еще и на расстоянии, невозможно понять, что на мне одето, форма или гражданская одежда, поэтому прикрытие идеальное. Ждать долго пришлось. Дарья даже не успела доесть второй кусок пирога, который, к моему удивлению, она поглощала с приличной скоростью, как наш фигурант нарисовался в компании приятелей.

— Во что он одет? — Спрашиваю я коллегу борясь с желанием повернуться.

— Черная болоньевая куртка, с красными вставками, синие джинсы, черные кроссовки и кепка-бейсболка.

— Значит так: скажи, когда он зайдет внутрь, я сразу же иду туда, а ты рассчитывайся и присоединяйся, ясно? — Говорю я, одновременно доставая из кармана две сотенные купюры. Дарья кивает, глядя, не отрываясь через мое плечо и как бы между прочим, отрешенно произносит, — Зашел.

Пара минут и я у в хода в игровой клуб. Перед входом, обернувшись, я увидел, как Дарья спешно уже спускается с крыльца кафе и направляется в мою сторону. Неспешно спускаюсь по лестнице в цокольное помещение клуба, открываю дверь и как только переступаю порог заведения сразу же с десяток пар глаз устремляется в мою сторону. То неловкое ощущение полицейского в форме среди негативно настроенной молодежи, когда ты здесь явно лишний. Гул и громкие возгласы играющих подростков стихли, они вернулись к игре, но напряженное молчание повисло в воздухе, нарушаемое только гулом системных блоков. Бегло окинув взглядом аудиторию вспоминаю недобрым словом Дарью, которая к тому моменту уже цокала каблучками по кафельной лестнице, ведущей в клуб, потому что как минимум трое человек были одеты в описанную ей одежду Кривоногова.

То ли это пирог так подействовал на куклу Дашу, то ли выпитая ею большая кружка кофе, но от прежней застенчивой девочки не осталось и следа. Голос, по-прежнему детский, но звучащий твердо и уверенно, в дополнение к недоумевающему, обращенному на меня, требовательному взгляду, деловито интересуется чего это я стою как в копаный и замечая подростков, одетых в сходную одежду, снисходительно снимет свой вопрос.

— Ну что, двоечники, опять прогуливаем учебу? Давно на комиссии не были? — проходя по залу обращается к заметно погрустневшей малолетней братии Дарья.

— Дарья Александровна, да че вы? Не было последних уроков. — Бормочет кто-то из детей.

— Завтра разберемся, я всех сидящих здесь запомнила. Кривоногов, вставай пошли!

— Куда это? — Раздается голос из угла, явно нерадостный от внимания инспектора.

— В отдел пошли. Или мне тебя за уши при всех вытащить? Я могу, ты же знаешь.

— Да иду я… — С тяжелым вздохом произносит Кривоногов, поднимаясь со стула.

— И не вздумай бежать.

— Да куда от вас убежишь?

Сказать, что я был озадачен, это ничего не сказать. Спускаясь по лестнице, я готовил себя к словесным перепалкам с малолетками, завуалированными оскорблениями и насмешкам, а тут, как выяснилось, благодаря силам доблестного ОДН, наши позиции оказались не так шатки. Раз в задержании злодея участия принять мне не удалось, свою лепту в раскрытие преступления я планировал внести во время проведения дознания, задействовав весь свой опыт работы с задержанными, но и здесь Даша проявила себя в высшей степени профессионально.

Заходя в свой кабинет отделения по делам несовершеннолетних Даша вальяжно бросила сумку на стул, жестом указала Кривоногову куда ему нужно присесть, включила чайник и совершенно не обращая никакого внимания на меня начала разговор:

— Ну что, Алеша, в ЦВИМП (центр временной изоляции малолетних правонарушителей) собрался говорят? — голос ее был спокоен, слова она произносила размеренно. Казалось, для полной картины ей не хватало сигареты в зубах и фразы «я слишком стар для этого дерьма».

— За что? Что я сделал то? — нелепо пытается изобразить недоумение Алеша.

— Ты, дружок, дурочку то не включай. Ты в курсе, что в школьных раздевалках установлены видеокамеры? Это вам подарок от директора, он ведь беспокоится за сохранность вашего имущества.

Алеша плохо умел скрывать свои эмоции. По виду его сразу же стало ясно, что он понял какой, конкретно, его «подвиг» Даша имела ввиду. И Даша видела, что она попала точно в цель и продолжала:

— Видеозапись у нас в наличии, хорошее кино получилось. Будет разговор?

— Будет. — Буркнул себе под нос Алеша.

В это время в кабинет вошли коллеги Дарьи, приветливо поздоровались с нами, иронично заметили, что Лешка, в последнее время, зачастил в гости, мол, совесть ему иметь надо, чая на него не напасешься, на что Алексей только отреагировал обреченным взглядом в сторону юмористки.

— Твоя мама когда прейти сможет? Когда она приходит с работы? — Интересуется Дарья у задержанного, параллельно набирая номер на своем телефоне.

— А что, без мамы никак? — Пытаясь оставить последний мост для отступления интересуется Алексей.

— Никак. Не имею права. Ты «нелетка», я не могу с тобой ничего сделать без ее участия.

Алексей совсем погрустнел, а Дарья, после неудачного звонка, поблагодарила меня за помощь, и я, смущаясь, откланялся. На первый взгляд может показаться, что смысла в моем присутствии при проведении этой спец операции не было никакого, однако же для статистики это было очень даже полезно. Теперь на совещаниях начальников участковых и ОДН никто не смеет упрекнуть в отсутствии взаимодействия между службами, потому что вот он, результат, воришка пойман, преступление раскрыто совместными усилиями.

Я вернулся в свой кабинет, когда уже стемнело. Коллеги участковые разошлись по домам, начальник тоже, судя по всему, не стал меня дожидаться с докладом. Сидя за своим столом перебрал еще раз утреннюю стопку материалов проверки, которую не сделал сегодня, расстегнул галстук, бросив его висеть на зажиме посредине форменной рубахи, верхнюю пуговицу воротника, который натер шею до раздражения на коже, откинулся на спинку стула и задремал. В голове крутилась мысль о том, что такая новая временная жизнь вполне может стать для меня и постоянной. Что не говори, а работа участкового, все же, тяжелее и не комфортней для человека, начинавшего свою карьеру в уголовном розыске. Ухудшение условий труда, с одной стороны, не вселяло оптимизма, с другой же зарождало в голове мысль о том, что то, что нас не убивает, делает нас сильнее. Как тогда, в детстве, когда мы с мамой переехали к отчиму. Первый мамин брак не удался, с родным отцом они развелись, когда мне не было и года. За этими воспоминаниями, незаметно для себя, я провалился в глубокий сон. До четырех лет мы благополучно жили у бабушки, а вот сейчас здесь, у отца. Я помню, как я первый раз назвал его папой. Помню радостное удивление матери, слезы на глазах отца. То время, хотя я его мало помню, было, наверное, самым счастливым в нашей жизни. Середина восьмидесятых, большая, как раньше было принято говорить, рабочая семья с многочисленными дядями, тетями, братьями и сестрами. Совместные выезды на картошку, огромный стол у бабушки дома после сбора урожая. Дед рекламирует свой первач, от которого, по его словам, голова ясная, а ноги ватные. Отец с интересом дегустирует, закусывая солеными грибами и свежевыкопаной картошкой, морщится, кивает головой, подтверждая качество продукта. Застольные пения, жаркая баня, веселье и громкий смех моей тети.

Идиллия закончилась вместе со страной, которую на протяжении поколений строили мои родственники. Резкое падение уровня жизни, отказ от привычек, нехватка денег, как следствие, взаимные претензии и разлад. Семья не развалилась совсем. Поддерживались отношения, но с каждым годом все формальнее, праздновались дни рождения, но никто уже не считал своим долгом присутствовать на каждом из них. Те же выезды на картошку, но уже посменно и каждая семья, преимущественно, на свою деляну. Так же как развалился огромный Советский Союз, будучи силой в единстве республик, развалилась и наша большая, когда-то дружная семья. Выросли мои старшие братья и сестры. Шагая в новую, взрослую жизнь, потребовали независимости они от своих родителей, выбирая свой путь в жизни согласно новым веяниям и правилам, которые, естественно, старшее поколение не понимало.

Я помню, как наш учитель физики снимал с флагштока над крыльцом школы красное знамя и водружал на освободившееся место триколор. Это была не единственная перемена в стенах школы. Отмена школьной формы, новые кружки, новая молодежная культура ворвались в нашу жизнь и начали тестировать на прочность нашу неокрепшую психику. Многие из моих одноклассников не прошли эти тесты, поддавшись неограниченной свободе, воровской романтике, золотому тельцу и зеленому змию.

Мне двенадцать лет, на дворе начало девяностых годов. Теплым, летним вечером я качу впереди себя телегу с водокачки с двумя флягами воды, спеша к очередному выпуску программы «Стартинейджер». Мечта всей моей жизни научиться танцевать хип-хоп и брейк-данс, но, к сожалению, в нашем городе, как мне в тот период времени казалось, она не осуществима. А там, на сцене этой программы, коллективы, состоящие из ребят моего возраста и немного старше, со всей страны, соревнуются в мастерстве этих направлений танцев. Их яркие костюмы, короткие куртки, безразмерные по ширине штаны, бейсболки приковывали меня к телевизору. В эти минуты мое желание быть частью этой культуры, входить в эту касту крутых, как я их называл, рэперов, не знало предела. Но вот как раз в этот вечер, отрывая меня от просмотра, настойчиво уже просто долбит в окно моего дома одноклассник Ромка. С большой неохотой отрываюсь от телевизора, выхожу во двор и с нетерпением и раздражительностью интересуюсь чего ему нужно. Ромка, со свойственной ему пафосностью, в отместку за мою раздражительность по отношению к нему, заявляет, что-он-то «записался на кружок рэпа в нашем клубе», дескать, набор уже закончился, но он зашел ко мне предложить сходить вместе с ним, а вдруг и меня возьмут? Какой там «Стартинейджер»? Какая там передача? Мечта махнула хвостом перед моим носом и стремительно старается от меня скрыться за фразой «набор уже закончился». Внутри меня борются два чувства. Радость от появившейся возможности приобщиться к этому сообществу и страх, — что если не удастся вскочить на подножку уходящего поезда? Забежал домой, переоделся, крикнул маме: «я на улицу!», выскочил из дома и вот уже вместе с Ромкой мы идем по направлению к клубу, бурно обсуждая какие-то движения из танцев, не стесняясь их демонстрации.

В клубе, не смотря на вечерний час, людно. Многих из тех, кто там находился, я не знал, но были и знакомые ребята из моей школы. В концертном зале началась репетиция, а я сидел на дальних рядах и как завороженный смотрел на сцену. В какой-то момент на меня обратил внимание один из старших парней, тех, кто уже некоторое время входил в эту команду, и поинтересовался, не хочу ли я попробовать? Вопрос этот ввел меня в ступор. Я растерялся, промычал что-то нечленораздельное, но, в конце концов, кивнул головой. Он провел меня на сцену, так как я был несколько выше многих из учащихся, поставил меня в задних рядах и улыбнувшись сказал: «давай!». Ну что ж, я дал. Я дал так, что все последующие годы, без малого семь лет, танцы стали неотъемлемой частью моей жизни. А вместе с этой страстью пришла и культура, пропагандируемая этим движением. Конечно, мы отличались, от тех смуглых ребят из Бронкса, снимающихся в пафосных музыкальных клипах, но было и общее. Так, например, мы как истинные гангста-рэперы не уважали милицию, да и вообще какую бы то не было власть, но со своим, местным колоритом. На этой волне в нашей жизни прочно закрепилась «воровская романтика». И хотя мы, по большому счету, ничего существенного на этом поприще не сделали, но мнили себя приближенными к бандитским группам, процветавшим в то время в нашем городе. Представьте себе сцену, малолетний пацан жмет, расписанную татуировками в виде перстней, руку взрослому уже мужику и гордится этим, раздувая свое эго до немыслимых размеров. Особенно важно это было сделать на глазах знакомых мне людей, чтобы видели, — я знаю этого бандита… и он меня тоже.

Общение в таких кругах внушало мне мысль о моей значимости. Меня уважали за это, боялись и я был этим доволен. Гордыня моя раздулась до непомерных размеров и в один момент лопнула, как мыльный пузырь по происшествии одного события, которое перевернуло всю мою жизнь.

В череде бесконечных разборок, «крестовых походов» в соседнюю деревню «строить» аборигенов, «чтобы уважали», употребления алкоголя, поселилось в моем сознании чувство вседозволенности. На его волне я и докатился до празднования одного из Новых годов, когда после обильных возлияний в нашей компании родилась идея сходить на городскую горку, дабы там, в веселии и радости, продолжить празднования. И этот наш поход не обошелся без приключений. По дороге, такая же веселая, но более старшая и менее многочисленная компания, выходя из своего дома случайно выпустила на улицу дворового пса, который, как и следует всякой уважающей себя собаке, всенепременно набросился на нас с лаем. Этого оскорбления, да еще и от собаки, мы стерпеть не могли. Словесная перепалка с хозяевами быстро переросла в драку, потом в банальное избиение и, как следствие, бегством мохнатой зачинщицы. Наблюдая за происходящим глазами семнадцатилетнего меня, я понимаю, что сейчас я пройду точку невозврата, наступят такие последствия, которые испортят мне жизнь на несколько месяцев вперед. Вижу лежащего на земле передо мной одного их тех, кто посмел нам перечить и понимаю, что мое семнадцатилетнее тело, под управлением такого же разума, собирается добить пытавшегося подняться на ноги, обидчика. Мой эмоциональный протест проникает в мое же, но молодое сознание, я чувствую, как оно получило этот сигнал и замешкалось, не совсем понимая, что происходит, однако действие алкоголя вуалирует все мои потуги и вот уже тело, размахнувшись ногой перед ударом, неожиданно замирает на мгновение и, все же наносит удар, но сила его смешная. Молодое сознание протестует, не понимая почему тело бьет так слабо и пытается все сильнее нанести удар. Каким-то неимоверным усилием воли я настоящий гашу энергию удара тела, но молодое мое сознание этого не понимает и злится все сильнее. В конце концов пьяное семнадцатилетнее тело бросило это бесперспективное занятие и обессиленное, вместе со своим разумом, присоединившись к остальной компании, отправилось дальше, а я уже наблюдаю за ними со стороны. И все бы ничего, да только кто-то из наших «авторитетных воров» прихватил трофеи с поля боя в виде старых, замызганных, потертых ондатровых шапок. Проигравшие не смирились со своей участью и предоставили нам возможность проявить себя на поприще бандитском в стиле «коли меня, раскалывай», написав заявление в милицию. Все эти приключения обошлись бы нам всего лишь хулиганством, возможно административным правонарушением, но прихваченные трофеи квалифицировали наши действия как грабеж с отягчающими обстоятельствами. Сейчас я сижу в кабинете держа руки на столе. На лбу испарина, тело ломит от усталости, внутри пустота. До конца не понимая, что же все-таки произошло, пытаюсь прийти в себя.

Хорошо было бравировать знакомствами с бандитами, не зная, какой ценой дастся мне искупление бесчинств. Для оперативника такие, выражаясь языком «фени», «пряники» (что значит привлекающийся к уголовной ответственности в первый раз) были подарком судьбы и, естественно, уже через полчаса «беседы» у него на столе лежал листок с «чисто сердечным признанием». Отягощалось же мое незавидное положение еще и тем, что как раз в этот год, после школы, я поступил в институт. Моя мама, переживая о том, что меня могут привлечь к уголовной ответственности, потратила уйму сил, нервов и денег на то, чтобы уговорить потерпевших забрать заявление. Долгих, как казалось, два месяца длилась эта эпопея с уголовным делом. Допросы, очные ставки и множество других процессуальных действий довели нашу компанию до полного распада. В конце концов, каким-то неимоверным чудом, уголовное дело прекратили за примирением сторон, но урок, который я получил, помню до сих пор.

Глава IV

Вы когда-нибудь видели, как собака, попав не проезжую часть с интенсивным потоком движения, мечется из стороны в сторону, не зная, бежать ли ей вперед или не рисковать и бежать назад. Сама по себе эта картина совершенно безрадостная и каждый человек, хоть немного обладающий чувством сострадания, стремился бы помочь несчастному животному. Другое дело человек. Вот забава наблюдать за тем, кто впервые в жизни, переходя улицу на нерегулируемом перекрестке с четырьмя полосами движения, он застрял посредине. Да, этот человек я. Мало того, что первого сентября я вынужден был вставать в пять утра, потому как жил в пригороде, толкаться на вокзале, висеть на одной руке в электричке, так в довершение всего еще этот перекресток. Люди на обочинах, по обе стороны дороги, поначалу улыбаясь, а потом и вовсе не скрывая, заливались веселым смехом.

Мне же было совсем не до смеха. Потеряв всякую надежду попасть на противоположную сторону дороги, я остановился посреди проезжей части и с поникшим видом начал ждать удобного момента. Мимо меня пробегали школьники, спеша на занятия. Они со знанием дела ловко лавировали среди потока, при этом еще, успевая оборачиваться на меня с ехидной улыбкой на лице. И вот, наконец-то мой шанс настал. Просвет длиною около двадцати метров замаячил передо мной. Те, кто интересуется легкой атлетикой и видел забеги Усейна Болта, скажу вам, его стартовая скорость ничто, по сравнению с той, которая была у меня в тот момент. Пыльные брюки и костюм, испарина на лбу и бурные аплодисменты людей за спиной, а некоторые специально ждали, чем закончится мой переход, не помешал мне удалиться с чувством собственного достоинства.

Институт для меня, заколдованное, загадочное место. Для меня это та вершина, которую еще никто не достигал в моей семье. Тот факт уже, что я поступил, являлся достижением. Одно только слово, статус «студент», вселяло в меня уверенность, придавало мне какую-то значимость. Я горжусь тем, что я студент, я вижу мамины глаза, вижу радость и удовлетворение в них и я рад. Тем больнее мне, в конце семестра, было осознавать, что я проигрываю наукам, что они, смеясь надо мной, издеваются и не даются для изучения. Ночами мне снились кошмары, в которых преимущественно преобладали такие слова как «хвосты» и «отчисление», а также общественное порицание на малой родине, слезы мамы и укоризненный взгляд тетушки.

Такая моя незавидная ситуация сложилась из-за того, что я, привыкший в школе все делать наполовину, знающий, что учителя мне все равно помогут, вытянут за уши на троечку, просто присутствовал на лекциях, не ходил на семинары, а наслаждался свободной от родительского попечения, жизнью. Группа собралась веселая и легкая на подъем. Совместные выходы в бары, клубы и на природу окончательно убили во мне тягу к знаниям, растворили все мои эмоции о значимости поступления в ВУЗ, стерли в памяти радость маминых глаз.

За неделю до Нового года на доске объявлений появились списки на отчисление студентов старших курсов. Тогда один из отличников нашей группы язвительно заметил, что скоро очередь дойдет и до наших неудачников, но его прогнозу не суждено было сбыться. К счастью, руководство института предоставило мне и таким же как я нерадивым студентам второй шанс. О, это замечательное средство от нервов для студентов, — пересдача. Долгие, бессонные ночи подготовки, решительное «нет» праздности и твердое обещание закончить институт сделали свое дело. Хвосты подтянуты, долги отданы и второй семестр начат бодро и активно. Все последующие годы обучения в институте проходили под девизом «ученье свет…», что позволило мне стать достаточно знающим студентом и, кроме того, на четвертом курсе, старостой группы.

Конец ознакомительного фрагмента.