ГЛАВА ХIII
Поразительное дело: когда я на следующее утро явился на службу, секретарь Былинкин был уже там.
Он смотрел на меня преданным взором сообщника, который совсем недавно помогал матерому злодею — то есть мне — прятать труп очередной загубленной мною жертвы. В его восторженном лице, в суетливых манерах проглядывалось нечто вроде намека на тайну, которая связывала нас обоих. Я упомянул о намеке, но, по правде говоря, мимика и движения его были настолько красноречивы, что даже самый неискушенный человек, глядя на нас, заподозрил бы неладное.
Былинкин сообщил, что Григорий Никанорович с самого утра приводит в порядок дела, чтобы предстать перед заезжей столичной особой во всеоружии. Кроме того, я даже не сразу заметил, пол в управлении сверкал чистотой и на дверях кое-где были приделаны новые ручки.
— Да, вы же знаете, — сказал Былинкин (он такой фразой обыкновенно предварял каждую городскую сплетню, до которых был большой охотник), — Старикова-то отпустили!
Известие поразило меня до глубины души.
— Отпустили? Как? Почему? Анна Львовна забрала свою жалобу?
— Ничуть нет, — ужасно гордясь собой, отозвался Былинкин. — Только сегодня пришла телеграмма от губернатора, что мы тут занимаемся попустительством беззаконию, коего он-де не потерпит. Ну-с, Григорий Никанорович и струхнул маленько.
— От губернатора?
— Да-с, да-с, — самодовольно отвечал секретарь. — Все-таки, как ни крути, помещик, да еще дворянский предводитель, хоть и бывший — не мелкая сошка. Конечно, у Старикова остались друзья, есть кому за него заступиться.
— Должно быть, Веневитиновы будут жутко недовольны, — пробормотал я.
— Вне всяких сомнений, Аполлинарий Евграфович. Кстати, собираетесь завтра быть на торжестве?
— На каком торжестве? — машинально ответил я.
Былинкин изумился так, что его брови чуть не воссоединились с нафиксатуаренными прядями на макушке.
— Как на каком? На свадьбе Елены Веневитиновой и Максима Иваныча Аверинцева. Гостей, говорят, съехалось — человек сто, не меньше.
— Нет, меня не пригласили, — сухо ответил я. — Да я все равно бы и не пошел.
— Понимаем-с, понимаем-с, — вздохнул Былинкин и голову набок склонил, как ученый попугай. — Говорят, вы с невестой своей поссорились. Правда?
Тут, признаться, я вскипел.
— Мадемуазель Плесси мне не невеста и никогда ею не была, — раздраженно отчеканил я. — А теперь простите, мне надо работать.
Былинкин повздыхал еще для приличия, потомился в дверях и вышел, растворясь в золотом свете — уже второй день стояла ясная, солнечная погода. Я снял очки и стал протирать их.
«Провинция, черт бы ее подрал… Только и развлечений, что сводничать да следить за соседями, что они делают да как живут. Надо будет вернуть мадемуазель Плесси ее книги и прекратить двусмысленное общение. Некоторым действительно деньги ударяют в голову… Сначала она купила экипаж вместе с кучером, а потом, пожалуй, захочет и мужа купить. — Я поморщился. — Наверняка все же именно она подсунула мне сторублевку — увидела, когда я расплачивался, что в кошельке у меня ничего не осталось. Хотя она так искренне удивилась… А впрочем, вздор. Разве можно верить женщине?»
Мои размышления прервал стук в дверь.
— Войдите! — крикнул я и хотел надеть очки, но чуть не уронил их на стол. Потому что в кабинет вплыло темно-красное шуршащее пятно и остановилось у порога.
— Я баронесса Амалия Корф. Вас должны были известить о моем прибытии. Меня прислали сюда по делу Петровского.
И, услышав голос, я едва не уронил очки вторично.
* * *
Государь император, очищенный от паутины, с любопытством поглядывает на нас с портрета. В окна ломится летний день и доносятся крики мальчишек, продающих газеты. На лице Ряжского написано смущение, и если бы я был беллетристом, то непременно отметил бы, что написано оно там большими буквами.
— Гхм… Амалия… простите, не знаю вашего отчества…
— Просто баронесса Корф, — отозвалась она, снимая перчатки. — Итак?
Всего несколько слов, и Ряжский повержен. В такое трудно поверить, но непотопляемый исправник прострелен от борта до борта и медленно идет ко дну. И виною тому — красивая спокойная блондинка с глазами цвета ржавчины, источающая нескрываемое высокомерие. А голос, боже мой! Металлический, леденящий…
Нет, не нравится мне баронесса Корф. Совсем не нравится.
— Мы только вчера получили телеграмму о вашем прибытии… — пытается выиграть время исправник.
— Разумеется, — спокойно соглашается она, — вы должны были ее получить… я так думаю. Однако к делу, господа. Должна признаться, у меня не очень много времени, так что дорога каждая минута. Итак, кто из ваших людей нашел тело?
Ряжский засуетился, представил меня госпоже баронессе и упомянул о моей роли во всей истории. Ржавые глаза обратились на меня.
— Значит, Аполлинарий Марсильяк — это вы?
— Аполлинарий Евграфович, — зачем-то уточняю я.
— Хотелось бы поподробнее услышать обо всем.
— У меня тут есть отчет… — пытается некстати встрять Ряжский.
Легкий жест рукой. И Григорий Никанорович сдувается, как проколотый воздушный шарик. Однако стоит признать, что неведомый генерал Багратионов умеет подбирать себе людей…
— Все отчеты потом. Сейчас я хотела бы послушать месье Марсильяка.
Я рассказываю о том, как заблудился в лесу и случайно вышел к железной дороге. Баронесса задумчиво щурится.
— Так, так… Любопытно. Позволительно ли мне будет спросить, что именно вы делали в лесу?
Григорий Никанорович бросает на меня умоляющий взгляд. Но что толку слушать того, кто уже коснулся дна? И я рассказываю нашей великолепно одетой гостье о злодейском умерщвлении собаки Жужу.
— Ах вот оно что… — протягивает Амалия. — Стало быть, у вас есть время и на подобную чепуху? Занятно. Продолжайте, прошу вас.
Я рассказываю о Петровском. Исправник сидит нахохлившись. Вряд ли, конечно, он простит мне, что я вывел его перед столичной персоной в таком комическом виде, но мне все равно, что именно он обо мне думает.
— Откуда вы узнали, что погибший — именно Петровский? — хмуро спрашивает баронесса.
— При нем был паспорт. — И прежде, чем она протягивает руку, я уже лезу в карман.
Амалия Корф бегло просмотрела докумепт, и непонятная улыбка тронула углы ее губ.
— Что ж, замечательно… Великолепно. Что еще вы обнаружили на трупе?
Я перечисляю. Программка цирка… Записка от какой-то Китти… Зубочистки… Кольцо на мизинце… Баронесса задумчиво смотрит на меня, и ее взгляд нравится мне еще меньше, чем она сама.
— Скажите, — раздумчиво спрашивает она, — вы не обнаружили больше никаких бумаг?
— Например? — удивленно спрашиваю я.
— Каких-нибудь, — загадочно отвечает она. — Вспомните, это очень важно.
Ряжский бросает на меня огненный взгляд, торопя с ответом. Я смотрю в свою записную книжку, куда занес детали происшествия, роюсь в памяти…
— Нет, ничего такого при нем не было.
— Вы уверены?
— Абсолютно уверен.
— А что, при Петровском должно было находиться что-то важное? — подает голос изнывающий от желания помочь Григорий Никанорович.
— Как вам сказать… — неопределенно отвечает Амалия и, внезапно сорвавшись с места, бросается к двери. Рывком распахнув ее, обнаруживает за ней секретаря Былинкина. Исправник, побагровев, срывается с места.
— Никита Егорыч! — рычит он. — Вон!
— Я… я т-только б-бумаги н-нес… — лепечет секретарь, заикаясь на каждом слове.
— Вон, я сказал! — генеральским голосом гремит Ряжский. — И чтоб духу вашего здесь не было!
Былинкин в ужасе уносится прочь. Амалия выглядывает в коридор и, поплотнее затворив дверь, возвращается к нам.
— Любопытные у вас сотрудники, — холодно замечает она. — Значит, чертежей вы не нашли?
Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы осмыслить ее вопрос.
— Чертежей? У Петровского были при себе чертежи?
— Мы так предполагаем, — спокойно ответила баронесса. — Восемь чертежей на голубой бумаге, с надписью «Направлено на утверждение» в правом верхнем углу. Нет? Не припоминаете?
Я качаю головой.
— Уверяю вас, баронесса, если бы что-то такое было, я бы ни за что не пропустил… Но у Петровского никаких чертежей не имелось.
— Жаль, — вздохнула баронесса Корф, глядя на меня непроницаемыми ржавыми глазами. — Потому что от них зависит спокойствие Российской империи. — Она поморщилась. — Конечно, вы ни в чем не виноваты. В конце концов, Петровский был не настолько глуп, чтобы носить при себе подобные документы… — Она поднялась с места. — А теперь, господа, с вашего позволения я хотела бы осмотреть тело. Паспорт — это, конечно, прекрасно, но в данный момент он совершенно меня не интересует.
Исправник в ужасе посмотрел на меня, ища поддержки. В глазах его плескалась паника.
— В чем дело, господа? — осведомилась Амалия, учуяв неладное.
— Баронесса, простите нас, — срывающимся голосом начал Ряжский. — Дело в том, что… — Он собрался с духом. — Дело в том, что тела нет. Оно исчезло! Верите ли, мы бьемся над загадкой его исчезновения уже третий день. Не так ли, Аполлинарий Евграфович?
