Четвёртая стража

Валерий Симанович

«Четвёртая стража» – новый концептуальный сборник поэтов-рубежников. Включённые в сборник стихотворения различаются по жанрам, стилям, авторскому мировоззрению и даже временам создания, если учесть, что в сорокалетний период с начала 1980-х по конец первого двадцатилетия нового века, этих времён уложилось, как минимум, три… Книга издана при финансовой поддержке Министерства культуры РФ и технической – Союза российских писателей.

Фарида ГАБДРАУПОВА

Андр

…Обтекала вода его каменный стан,

Зацелованный солнцем, облаков выше

Величаво из волн смуглый шёл великан

И, как статуя, на берег вышел.

Высоко и таинственно прошагал,

Житель неба, любовник самой природы,

Первозданной гармонии идеал,

В первый раз покинувший воды.

Я не помню его каких-нибудь глаз,

Взор античный красив и бездушен.

Пару длинных прозрачно-зелёных ласт

Он торжественно вынес на сушу.

Римский профиль его издалёка возник

Как упрёк некрасивому люду.

Этот острый, прекрасно-пронзительный миг

Я уже никогда не забуду.

Осенний ветер

Нам не понять этот шум, запоздалый, неистовый,

Словно кончается что-то и надо успеть задержать.

Плачет луна сухими слезами-листьями,

Листья не падают, листья кружат и кружат.

Вечность врезается в сердце, прямая, как истина.

Тело умрёт, порвётся, как оболочка.

Облачком белым я в синюю ночь поплыву.

Только любовь в воздухе держит прочно.

Но почему не любовник, а ветер полночный

Вызвал меня сегодня на rendez-vous.

«Мы сидели за столиком и говорили о Фрейде…»

Мы сидели за столиком и говорили о Фрейде.

Он ломал шоколад и пива мне подливал.

Я сказала: «Послушайте! Лучше меня убейте,

Только не обрывайте сверкающий мой карнавал».

Он ответил задумчиво: «Я слишком верю в Исуса,

Ничего не получится, детка, у нас с тобой.

Я чуждаюсь всего, что красиво, легко и вкусно,

Чёрным хлебом питаюсь и запиваю водой».

Я смотрела и плакала: боже, какая нелепость!

Он же язву желудка скоро себе наест.

…Значит, хлебом — всю жизнь неизменным хлебом,

Ни на час не снимая с сутулых лопаток крест.

Осень

Прощай, поколение листьев,

Измученное дожелта.

Как ветер, легки мои мысли,

Немыслимо жизнь проста.

Не жаль… Да кому ещё дело

До бедной моей головы?

Кружится, кружится осенний демон.

Он ранен, поэтому листья в крови.

«Я раздвоенная: лечу небом — плетусь бродом…»

Я раздвоенная: лечу небом — плетусь бродом,

Обрушиваюсь, утопаю и возвышаюсь — вдруг, внезапно.

Одна нога моя в сапоге-скороходе,

Другая — в домашнем тапке.

Рассеченье своё я принимаю мирно, молча,

Так, что можно услышать, как в пустоте тихой

Тревожно сигналит беспомощный колокольчик

На колпаке отчаявшейся шутихи.

Герой

Когда опускается липкая тьма,

И бесы свистят во мраке,

Останься в себе, не сойди с ума,

Не стань ни козлом, ни собакой!

А если к тебе присмотрелся зверь

(На воле они отныне!),

Смотри ему прямо в глаза и верь:

Он душу твою не отнимет!

Взмахнёт он торжественно молотком!..

Но даже голодным и босым —

Храни свою душу, как отчий дом, —

Не бойся, герой, не бойся!

Духом-скалой, победным орлом —

Стой напролом!

Бабочка и репей

Мне от него восторженно и плохо,

Я поживляюсь для медовых песен

Горьким татарником-чертополохом.

Nemo me impune lacessit.

— Никто не тронет меня безнаказанно,

Одна лишь бабочка во мне созреет.

Живая бабочка недосказанная,

Душа, сроднившаяся с репеем.

«В последнем порыве…»

В последнем порыве

Заходится моё сердце.

Смотрите, мой милый,

Какая сегодня осень!

Печальным, остылым

В карету любви не усесться,

Но ветер-насмешник

В ваши края уносит.

Как сладко-надрывно

Хрустят под ногами ветки.

Смотрите, мой милый,

Как я очарована вами.

Промокли глаза…

Ломая грудную клетку,

Заходится сердце

Праздничными шарами.

Элегия

Всего вернее мне моя печаль,

Она не подведёт, она — родная.

И сколько б сердцу праздно ни стучать,

Ни торкаться и ни сиять в лучах —

Моя печаль цветёт, не увядая.

И так привычен этот пресный сок

Душе затронутой — свернувшейся улитке.

Моя печаль умней, чем жизни ток,

И чем случайно вышедший цветок

Твоей улыбки!

«Моя карета превратилась в тыкву…»

Моя карета превратилась в тыкву,

Сошла сияющая пелена.

И кто-то злой с кривой улыбкой тыкнул

В моё сожженное, меня — в меня.

Золой умылась, стала только чище,

Обезоружена, пуста, поражена.

И кто-то добрый мается и ищет,

Как будто только я ему нужна.

Такая бесполезная уже.

«Ну, пошутили — и хватит!..»

Ну, пошутили — и хватит!

Вы размотали мне сердца клубок

В красную нитку бегущих строк.

Острою стекловатой,

Колкостью комика защищены,

Мною — возвышены и прощены!

Вами осмеянная многократно!

Мне не понятна — ваша броня.

Есть чувство юмора и у меня.

С лёгкой руки я прощаю братьев.

Тайны храню…

Пошутили — и хватит?

«Жизнь — приглашение на банкет…»

Жизнь — приглашение на банкет,

за который уже заплатили.

А потом объявили,

Какою была плата.

То брат убил родного брата,

То все вместе кого-то убили.

И нашлись гости такие,

Которые перестали слушать

И отказались такое кушать.

И ушли, твердые в своем слове:

«Нам не нравится вкус и запах крови…»

«Он очень боялся сознаться, что я ему нравлюсь!..»

Он очень боялся сознаться, что я ему нравлюсь!

Он сомневался,

он надеялся найти улучшенный вариант меня:

поновее и с перламутровыми пуговицами.

А я боялась

и совершенно оправданно стыдилась

убеждать его, что он напрасно тратит наше время.

Что я бесподобная. И что он вырвал моё сердце

и таскает в отвороте своих модных узких брюк.

И всякий раз,

когда он шагает по земле,

оно бултыхается и бьётся о запылённую кожу его кроссовок.

«Я тебя поняла: любовь — излученье…»

Я тебя поняла: любовь — излученье,

Сладкий дух и классическое мученье,

Невозможное!.. Из правил исключенье.

Вот и стал ты моей золотой осью,

Чтобы я оставалась летучей и рослой,

Чтобы я обвивалась вокруг вопроса,

(Закрутившегося воронкой ветра),

На который ты сам не найдешь ответа.

«Имя твоё зелёным сияет, моя недотрога!..»

Имя твоё зелёным сияет, моя недотрога!

Вот и вся радость, такой небогатый улов.

Видишь, как мне от тебя надо немного

Света в окошке, где ты жив и здоров.

Имя твоё охраняет стеклянный панцирь.

Сердце твоё сокрыто в серебряный куб.

Пусть отдохнут пишущие мои пальцы,

Имя твоё открываю касанием губ.

Эзоп

Умные женщины ищут гарантии,

Глупые женщины строят химеры.

Кто тот судья в бордовой мантии,

Кто осудит любовь и веру?

Птица любви на автопилоте

Летит в никуда на крыльях бодрых.

Аве, влюблённые идиоты!

Где тут пропасть для людей свободных?

«Осень долбит в моё окно…»

Осень долбит в моё окно,

Я смотрю на мученье веток,

Листьев выветренное панно,

Сокращение выси и света.

И мне кажется: в домике я,

За стеклом — ураган-погода!

Дом — не дом. Это трюм корабля,

Уплывающего полным ходом —

В беспросветность!..

«Море повсюду разлитого света…»

Море повсюду разлитого света —

Обжигает глаза. Жар — темноте равный!

Всё идеальное исключает жизнь-движенье.

Всё идеальное — всполохи страсти

И жертв приношенье.

(Не потому ли всё тотальное

Любит картинки монументальные!

Всё людоедское сладкозвучно…)

Несовершенство — имеет надежду,

Скромное — утешает душу,

Дарит блаженное равновесье.

Вот и в тебе я люблю изъяны,

Необразцовость и непохожесть

На идеал. Все твои перегибы,

Пятнышки на душе и коже.

И только сияющие твои губы

Крайне волнуют — они идеальные!

«Бить кулаком по стене…»

Бить кулаком по стене —

Тщетно! Не бей, не плачь!

Все ворота пробиты, мир теней

Аплодирует стоя, проигран матч.

Буйно горела заря — зря,

Кончился свет твой, фейерверк!

По-партизански и втихаря —

Отходи незаметно вверх.

«Мы идём по земле голой, по широкому долу…»

Мы идём по земле голой, по широкому долу,

Молодые и крепкие, словно кремний.

Мы вдвоём в горизонт — к золотому престолу,

Неся в глазах наше будущее время.

Ещё холодно, влажной весны зародыш

Прорастает меж нами — там, где ладонь в ладони.

Ещё не о чем плакать: прошлого не воротишь…

И начало весны, как небо, кажется нам бездонным.

«Ярко на площади горел Воршуд…»

Альберту Разину

Ярко на площади горел Воршуд.

Скажете, выжил из ума старик?

Вынес достойную жизнь на суд,

Пламя души, несгораемый лик!

Рыжебородый жрец Восясь,

Словно внезапный, кошмарный гром,

Инмару в небо своё помолясь,

Жертвенным стал костром.

Осеннее утро

Ах, как отчаянно я не хотела с ним прощаться!

Даже разорванная надежда, как дорогое платье,

Хранилась музейно. А без неё я была — пустой и несчастной,

В её золотые ошмётки я любила зарыться лицом и плакать.

Это вот если бы что-то умерло, а схоронить жалко.

Хочется забальзамировать и оставить навек с собою.

Такою близкой и дерзкой была моя мечта-нахалка,

Равная вертикали неба, смыслу жизни или возвышенному собору.

Листья похужлые за окном склёвывает белый голубь.

Скоро зима, и спасения нет — крах, катастрофа!

Я наблюдаю, как ветер срывает надежды, оставляя дерево голым.

Горькая ясность утра, утрата и сладкий кофе.

«Слетели со шкурки весенние перья…»

Слетели со шкурки весенние перья,

Но я уговариваю соловья:

Останься со мной до зимы, теперь я —

Только с тобою — я.

Свяжи мне из звуков жгуты и петли,

Прокинь своих нот усы.

Оформи мой крик в молодые песни,

И песней меня спаси!

«Нет уже тех паромов…»

Нет уже тех паромов,

Которые сводят.

Нити мои рваные не соединимы.

Я не знаю твоих паролей,

Шифров и кодов.

И зачем они мне —

Что мне делать с ними?

Почернели мои птицы,

Прогорели дрова и угли,

Нежной улиткой по медунице

Я уползаю, иду на убыль.

Яблоня осенняя,

Жалкий осколок зеркальца.

Одно у меня спасение —

Шкатулка твоего сердца.

«Он сочинял для меня тени…»

Он сочинял для меня тени,

Одни лишь тени являлись мне.

И в алом свете моих видений

Была я счастлива, но во сне.

Ступали стопы мои по тропам

В высоком граде его значений.

Лукавый Ка мне в ладоши хлопал,

Пытая душу мою качелей.

То вверх взмывала я, зависая,

То низко падала, без сожалений.

Так и теперь, до небес большая,

Я по земле проползаю тенью.

«Ни к чему объясненья и земная печать…»

Ни к чему объясненья и земная печать,

Тут — печаль и разрыв. А нам бы

В алопарусной джанне рассветы встречать,

Состоять из шафрана и амбры.

Я себя пронесла мимо взоров твоих,

Я тебя на земле не замечу.

Если ждёт где-то вечность и рай на двоих,

Ты мне дан на самое вечно.

«Как бессмысленно это женское ликованье!..»

Как бессмысленно это женское ликованье!

Жизнь раздавит меня, грохнет молотом по наковальне.

Оттого, что мечта всегда впереди и всегда богаче,

Я себя, приземлённую, от тебя, высокого, прячу.

Я сижу в уголочке и с привычным усердием плачу.

Разве так разрешают жизненную задачу?

«Изгнанная из рая…»

Изгнанная из рая

За то, что не молодая,

За то, что в миру осталась,

Согласная выйти в старость.

Я в юности в рай хотела

Взлететь в совершенстве тела,

Как будто девичья моя красота —

Билет в золотые врата.

Мне было гораздо проще

Шагнуть в небесные рощи,

Где выброшенные бурей

Спят юноши в сомне гурий.

Но я согласилась жить.

«Меня раскололи, оказалось…»

Меня раскололи, оказалось,

Что меня две.

И такой же, раздвоенный,

Крутится в голове.

Одна — ликует, танцует,

Наряжается, лицо рисует.

Меняет диеты,

Носит кружево и корсеты.

Создаёт образы и фигуры.

Любит алое.

— Господи! Как устала я

От тебя, дуры!..

«Ох, какая луна-то — буквой «С» — старая!..»

Ох, какая луна-то — буквой «С» — старая!

И почему же я не умерла в юности?

Так и осталась бы вечной девушкой.

Кто-то сложил бы про меня песенку,

И сохранил бы мою фотографию.

А потому я не умерла в юности,

Что никого не было ни для песенки,

Ни сохранить обо мне памяти.

Вот и осталась я тут, дурочка.

С верой в Луну, молодую, растущую.

«Как я хочу обратно…»

Как я хочу обратно —

Задорной девочкой,

Бесхитростно держать тебя за руку.

Лето!.. Бежать к реке, к солнцу в воде,

Мерцающему рассыпанными огнями.

Зарыться в синей траве,

Закрыв глаза,

Ощущать, как небо

Растекается в теле.

Строить замки,

Как джаннат — из песка.

Украшать его живыми цветами.

И не знать ничего

О делах суетливых взрослых.

Потому что в райский сад

Попадают лишь детские души.

«Ты — зверь таёжный, тёмный, осторожный…»

Ты — зверь таёжный, тёмный, осторожный.

Твои глаза теряются в ветвях.

Два лезвия, запрятанные в ножны.

Два факела — влечение и страх.

За мной повсюду ты крадёшься тенью.

Сплошь — отчужденье, приближенье — сплошь!

Не выдаю ни жажды, ни смятенья.

Сквозь шорох листьев слышу: ты идёшь!

И я петляю волчьею тропой.

Иди, иди… Не бойся — я с тобой!