Ликвидатор заклятий

Валерий Петрович Большаков, 2022

2041 год. Жил-был Рома Кнуров – выпускник школы и скрытый метагом. А может, и маг. И все-то у него было хорошо, пока не убили родителей. Роман стал бездомным и отверженным, с одним желанием – отомстить убийцам. Найти того, кто принес ему горе – и тоже наказать. Рома не один, рядом с ним андроид УР, друзья, учитель и любимая девушка. В Кнурове бушуют непонятные силы, но научится ли он подчинять их себе? Справится ли с обидами, гонором и гордыней? Выйдет ли на след могущественного врага?

Глава 1. Полукровка

Российский Союз, Москва. 2041-й год

Прозвенел звонок, эхом скача по главному коридору, но Роман и ухом не повел: сосредоточенный и отрешенный от земного, он набирал код на панели старинного буфета-автомата, школьного раритета, вроде самовара с девятью медалями.

— Хомка, пошли в класс! — позвала Рита Ефимова.

— У меня жажда, — непримиримо ответил Кнуров.

Роман закалял волю: все по звонку бросаются в комнату, у них уже рефлекс выработался, как у собачек Павлова, и только он один мужественно противостоит авторитету учителя, удаляясь независимо и гордо…

Получив-таки заветный стаканчик шипучего «Лио», Кнуров стал медленно, смакуя, цедить тоник — и опять не выдержал.

Не получилось у него небрежно допить, уронить пустую посуду в зев утилизатора, и лишь тогда вернуться в классную комнату — неспешно и непринужденно, пружинистой походкой Фернандо из «Первооткрывателей».

Правда, смелого экспериментатора это не особенно огорчило — грела память о вчерашнем дне, и ослепляли радужные перспективы, распахивавшиеся сегодня, завтра, послезавтра… Ура!

Все уже вбежали в аудиторию, он один оставался в гулкой пустоте большого коридора. Быстро доглотав напиток, Роман чуть не поперхнулся, и ринулся в класс.

В его группе училось еще четверо — две девушки-юницы и два вьюноша. Все они являлись юберами, чему Кнуров страшно завидовал, едва не заработав комплекс неполноценности.

Он-то был полукровка, и никаких паранормальных талантов не числил за собой.

Правда, то, что в его памяти удерживались все события жизни, начиная с самых первых секунд, было не совсем обычным, но Роман не придавал этому особого значения. Подумаешь, память…

Не телекинез же какой-нибудь, не левитация! Полукровка, он и есть полукровка — ни то, ни се… Вот, если бы не одного батю, а и мамульку модифицировали, тогда — да, а так…

Алексей Петрович, правда, уверял, что психодинамическое поле у него ого-го какое, да только Кнурова не успокоили слова учителя — Рома счел их простым утешением.

Хотя, честно говоря, народ в группе подобрался, что надо. Всякое, конечно, бывало, но, даже если он и разругается вдрызг с Мишкой или обидится на Ритку, то подобное ненастье длится недолго — день пройдет, ночь минет, и их снова тянет друг к другу. Рассорятся, надуются, а потом помирятся — и сияют.

И преподаватели были классные.

Физику и математику у них вела Надежда Павловна — очень строгая, потому что была очень доброй и ужасно боялась показаться «мягкотелой».

Русскую словесность преподавал шумный и веселый Борь Борич. Луиза Ахметовна была «историчкой»…

Луиза больше всех нравилась Роме — высокая, стройная, изящная, с приятным грудным голосом, который в романах обычно называют «волнующим».

Но сегодня истории не будет — учительница прихворнула.

Все сначала обрадовались — не болезни, конечно, а лишнему часу свободы. Ага…

Не тут-то было! Учитель Воронин изрек, что им давно пора готовиться к экзаменам, а посему пятым уроком проведут экономику.

«У-у-у…» — пронеслось по классу.

Аллочка Виштальская, с которой Роман сидел за одним столом, съехидничала:

— А ты и счастлив!

— Да, — признался Кнуров, сияя, — очень!

Аллочка растерялась даже.

— Вчера мои родители… поженились! — объяснился Роман, чувствуя, как все сжимается внутри, и разжимается, трепеща.

— Поздравляю, Хомка! — сразу заулыбалась Виштальская, и добавила тоном умудренной женщины: — Сейчас редко кто вступает в брак.

Кнуров покосился на соседку. Девчонки из их группы неуловимо изменились за год. Совсем недавно эти невыносимые создания были писклявыми и тонконогими, а теперь как-то округлились, что ли. Особенно наглядным это стало прошлой весною — тонкие платья не прятали заметных выпуклостей.

Маргарита Николаевна, школьный генетик, объясняла, что юберы взрослеют и развиваются быстрее сверстников-нормалов, и это добавило Роману переживаний.

Вот будет здорово, если он останется в группе единственным сопливым пацаном!

Вырастая, девочки словно отдалялись, в их манере общения со сверстниками сквозила обидная снисходительность. Однажды в спортзале Кнуров тронул алкину грудь, как бы случайно. Приятнейшее касание. Грудь была упругой, как мячик, а сосок дразняще топорщился.

Виштальская тогда ничего ему не сказала, сделав вид, что не заметила «случайности», а потом часто посматривала на него, испытующе и задумчиво.

Впрочем, на Кнурова и студентки поглядывали, что непривычно волновало его, сладко-сладко щекоча.

У девочек пробуждалась женственность, у вчерашних мальчиков проявлялся интерес к одноклассницам, но пока что это не складывалось у Романа воедино с позывами собственного тела.

Кнуров осмотрелся. Недавно он завел для себя такую полуигру: надо было взглянуть на мир вчуже, как бы со стороны, и тогда привычное делалось необычным, словно впервые увиденным.

Одноклассники, они почти как родственники, даже ближе.

Ведь ты с ними проводишь все время. Родню видишь, когда наносишь им визит или принимаешь гостей, а одноклассников — каждый день. И знаешь их, как себя.

Вот Мишка Луценко — малорослый и шустрый, он любит всех смешить, иногда не ведая меры и границ, за что ему попадало не раз…

На задней парте — Вовка Почтарь. Серьезная личность, метится в интеллектуалы. Губастый и вдумчивый, Вован утверждает, будто некая инопланетная цивилизация готовит его к контакту, пользуясь им, чтобы познавать жизнь человечества. А иначе кто ж его заставляет запоем читать то про острова Южных морей, то про Луну, то про Древний Рим?..

Аллочка Виштальская — хорошенькая, в кудряшках, с изысканными чертами лица, в котором чувствуется семитская кровь. Алла — умничка, ее взгляд или задумчив, или мечтателен…

Рита Ефимова — красивое и надменное существо, яркое и энергичное. Не шагает, а бегает. Вывести ее — нечего делать, но после яростной вспышки сама же и подлизывается, ноя и преувеличенно воздыхая. Переживает все бурно, со слезами и криками, и моментально успокаивается…

— Идет! — придушенно крикнул Луценко, шарахаясь от двери.

Закреплять пройденный материал явился помощник Воронина — Михаил Альбертович Вирен, тихий и скучный зануда, прозванный Гроссбухом. Казалось, он всегда был погружен в себя, словно обдумывал некие планы или сверял теорию с практикой. Девчонки придерживались версии, что «Альбертыч» стал таким из-за неразделенной любви.

Сухо поздоровавшись, Вирен проглядел, шевеля губами, экраны на столе-пульте, и поднял глаза на учеников.

— Девушки, — спросил он прекрасную половину группы, — вы цветы поливали сегодня?

— Поливали! — жизнерадостно ответила прекрасная половина. — Только мы не девушки, мы еще девочки!

Собравшись с мыслями, Михаил Альбертович вывел стереопроекцию на стену, и взял указку.

— Сегодняшняя тема — «Рефлекторный менеджмент», — вытолкнул он, — Грубо и зримо данное понятие можно объяснить, как гибкое реагирование на спрос, что соответствует рефлексам в живом организме, и подстраивание ответного предложения. Скажем, выпуск одного продукта увеличивают, другого — уменьшают, а третий и вовсе снимают с производства…

— Михаил Альбертович! — поднял руку Вовка Почтарь.

— Да, Владимир, — нетерпеливо сказал учитель.

— Михаил Альбертович, а вы обещали рассказать про бизнес! Как накрываются разные, там, фирмы и монополии, и вообще…

— Но мы же разбирали процесс демаркетизации в третьей четверти! — недовольно нахмурился Вирен.

— А мы плохо усвоили!

Группа радостно поддержала Почтаря.

Подозрительно оглядев подрастающее поколение, преданно таращившееся на него, Гроссбух повернулся к стене и сменил стереопроекцию — заплясали диаграммы, графики, индексы…

— Хм… — произнес он глубокомысленно. — Если грубо и зримо, то отмирание рынка наблюдается с тридцатых годов, когда с производства вывели первые миллионы работников. Им выплачивают ББД, различные пособия и пенсии, но тут надо увидеть главное — труд перестает быть общественной необходимостью! Экстраполируя, получаем, что к семидесятым годам, когда число неработающих достигнет нескольких миллиардов, объем рынков сбыта упадет ниже минимума, то есть спрос на платные товары почти обнулится. Грубо и зримо — некому станет покупать! Бизнес потеряет прибыли, государство не получит налогов…

Роман слушал невнимательно. Он мечтал.

С задней парты Кнурова подергал за рукав Мишка Луценко. Ромка откинулся на спинку стула, и шепнул, не оборачиваясь:

— Чего?

— У Наташки сегодня день рожденья!

— Да помню я!

— Помнит он… А подарок где?

— Ой… Дома забыл! Я сбегаю после занятий, ладно?

— Ладно, только давай по-быстрому.

— Я мигом!

Гроссбух шлепнул ладонью по учительскому столу-пульту, и строго сказал:

— Кнуров, Луценко! Не отвлекайтесь.

Роман выпрямился, чинно сложив руки, и стараясь не обращать внимания на алкино недовольство. В нем ожило легкое чувство вины — Михаил Альбертович был не только занудлив, но и на диво сдержан. Стоило ли испытывать предел его терпеливости?

И еще Кнуров ругал себя за несобранность. Целых четыре месяца, почти что с самого Нового года, он растил черную орхидею — в подарок Наташе Мальцевой.

И вот наступило двадцать второе мая, наташин день рождения. Сегодня ей исполнится семнадцать. И как в эту знаменательную дату поступает Роман Кнуров? Торжественно приносит заветный фитомодуль в школу? Нет! Оставляет его дома, на подоконнике… Выпускник вздохнул.

Наташиным учителем был сам Подольский, светило педагогики. У Подольского в группе было аж семь человек, максимальное число детей для учителя, однако шестеро мало волновали Романа. А вот Наташа…

В школе она была самая красивая. И очень милая — Наташа испытывала неловкость за свои внешние данные.

Не то, чтобы она страдала из-за красоты, просто считала несправедливым положение, когда ей одной дано так много.

Наверное, это потому все, что Наташа была не только красавицей, но еще и умницей. И у нее первой проявились способности юбера — взглядом девушка двигала по столу стаканы, полные воды, зажигала свечки…

Кнуров опять вздохнул. Отрочество, для которого придумано умное, но дурацкое слово «пубертатный период», баламутит гормоны так, что линия жизни скачет дикими зигзагами — то вдруг плакать хочется из-за совершеннейшего пустяка, то обида горло перехватывает, то смех глупый не отпускает. И еще снятся сны…

На днях Роману приснилась Наташа — девушка стояла на берегу речки, и смеялась. Солнце засвечивало ее «шатенистые» волосы, и те сияли золотыми нитями. Наташа была босиком, в одной майке — и пупок видать, и округлые бёдра, и две складочки, так красиво, так маняще сходившиеся к маленькой розовой щелочке…

Кнуров тогда проснулся, чувствуя сильное напряжение в промежности. Облизал сухие губы, унял расходившееся сердце. Заснул уже под утро. А днем случилось чудо — Наташа его поцеловала.

Он с друзьями помогал перетаскивать стеллажи для нового нейрокомпьютера, и как-то так получилось, что Мальцева осталась с ним наедине. Рядом.

Возникла томительная пауза, весь мир отдалился на край Вселенной, пространство стало пустым и гулким, а наташины глаза — вот, близко-близко, распахнутые, будто для него одного…

«Она прочла мои мысли!» — испугался Кнуров. Великий Космос! Что Мальцева о нем подумает?..

Долгую-предолгую секунду Роман ощущал на своем лице девичье дыхание, мягкое тепло (он сразу вспомнил маму в свой самый первый день рождения), и некие незримые токи, пульсировавшие между ним и Наташей, а потом длинные ресницы напротив затрепетали и опустились.

Наташины губы — мягонькие, нежненькие, — коснулись уголка его рта, шевельнулись, будто пытаясь сказать нечто запретное, невыразимое словами — и медленно отстранились.

В это время одноклассники вернулись, разрушая сказку.

Галактика, Земля, школа снова распростерлись вокруг, а Романа, потрясенного и зачарованного, переполнило блаженство.

Это стало заметно Наташе, и девушка тихонько засмеялась — ласково, смущенно, торжествующе — и словно обещающе…

А он забыл фитомодуль!

Прозвенел звонок, и Рома первым покинул класс.

* * *

Он выбежал из школы и помчался по широкой песчаной дорожке, которую старательно подметали приготовишки — малышня весело гомонила, орудуя метелками и грабельками.

Те, кто постарше, распиливали старое дерево под чутким руководством Пал Степаныча, учителя труда.

У ворот парка Кнуров-младший притормозил, подумал — и нырнул в пышные кусты сирени. Цветки еще не распустились, но уже набухли, соча нежный аромат.

За этими пахучими зарослями прятался сектор ограды с дефектом — в парковой решетке имелась брешь.

Можно было пролезть на ту сторону — и прошмыгнуть на Окружную под прикрытием кленовой рощицы.

Конспирация выглядела постыдной, она сильно задевала самолюбие Кнурова, но достойного выхода из ситуации выпускник найти не мог.

А все дело было в том, что полгода назад по соседству с коттеджами на Окружной, сразу за кольцевым сквером, выстроили большой сотовый дом, куда переехало много неработающих «пролов» — сонных маслянистых дядек и тётек, выведенных с производства. Они ничем не занимались, «просто жили», получая свой «безусловный базовый доход» и «гарантированный минимум благ». Выстаивали очереди, чтоб натащить в дом бесплатного барахла, пили, гуляли — и завидовали работникам.

Мы-де в модульных каморках ютимся, квазибиотическими котлетками питаемся, а эти баре в особняках гужуются, натуральных рябчиков с ананасами трескают! Про то, что работники вкалывают и за все платят, жители «сотика» забывали…

Неприязнь взрослых «пролов» к «трудникам» не распространялась дальше разговоров под пивко, а вот их дети пакостничали, как могли — перебрасывали на газоны у коттеджей дохлых крыс, рисовали на заборах серп и молот, да всякие прочие откровения. Могли их нацарапать и на кузове легковушки, оставленной вне двора.

Эта мелкая шпана прекрасно знала: их хулиганское поведение молчаливо одобряется родителями. Ну, а если какой «трудник» и возмутится, то мамочки из сотового такой хай поднимут, что бедный работничек забьется в самую дальнюю комнату своего «барского особняка».

Некоторые законопослушные жаловались в Службу Охраны правопорядка, но милиционеры старались не замечать мелких правонарушений — такая была установка сверху. Во избежание.

А потом в «сотике» поселился Вася Хлюстов, парнишка с наклонностями вожака. Хлюст мигом подчинил юных пролов — и сильно осложнил жизнь малолеткам из коттеджей да таунхаусов.

Васькина гопа вытрясала у них карманные деньги или просто поколачивала — без увечий, так просто, ради удовольствия. Поваляют, попинают, и дальше топают, новых приключений искать.

Приставали и к Роману. Порой издевались только. Бывало, что и нападали. На оскорбление действием Кнуров давал сдачи, и тогда ему доставалось от самого Хлюста…

…Потоптавшись в сиреневой чаще, Роман круто развернулся и направился к воротам.

— Вперед, трус несчастный! — цедил он сквозь зубы. — Орхидею ты тоже тайком потащишь, крысоид зашуганный? Сколько раз уже обещал спортом заниматься! Лодырь дрисливый…

Широко шагая, Кнуров отправился домой. Уже пройдя высокую решетчатую арку Восточных ворот, он наткнулся на сопливую личность лет пяти по кличке Мумрик.

Сердце у Романа упало — если этот малек здесь, стало быть, и вся гопа рядом. Да вон она, расселась на поребрике, щелкает «семки» и с интересом следит за представлением.

Деловито засопев, Мумрик полез Кнурову в карман. Выпускник выдернул нахальную ручонку, развернул шпаненка и дал ему «поджопника».

— Ты чего маленьких обижаешь? — тут же радостно заголосила «нерабочая смена», вскакивая, дабы побороться за справедливость.

Вася Хлюст, коренастый крепыш с вечно сощуренными глазами, лениво приблизился к Роману.

— Нехорошо… — поцокал он языком, выражая неодобрение.

— Чё надо? — сумрачно спросил Кнуров.

Хлюстов глумливо ухмыльнулся.

— Извинись перед Мумриком, — поставил он условие, — и свободен!

— Перебьется.

В тот же момент крепкий кулак Хлюста врезался Роману в челюсть — больно было не слишком, однако унижение не измеряется силой удара. Кнуров пнул Ваську в колено, как его учил Почтарь, но старшак не упал, а ответил подсечкой. Секунду спустя оба сцепились, катаясь по траве, и ожесточенно мутузя друг друга. Гопа орала, «болея» за своего.

Боестолкновение прекратилось так же быстро, как и началось — оба супротивника были подняты и разведены УРом.

— Так нельзя себя вести, — назидательно сказал робот.

— Твое счастье, — вытолкнул Хлюстов, отряхиваясь, и сплюнул, выказывая презрение.

— Да пошел ты… — ответил Роман, осторожно, костяшками пальцев трогая разбитую губу.

— Ро-оботик! — заголосил кто-то из гопы. — Ромочка обкакался, подотри ему попку!

— И молочка подогрей!

— В бутылочке!

— Гы-гы-гы!

— Ха-ха-ха!

Кнуров сопел только, сжимая кулаки, разозленный и встрепанный. Быстро дошагав до поворота, он снова припустил бегом — отсюда уже можно было, Хлюсту с дружками не видно.

— Твой отец послал меня встретить тебя, — сообщил УР. — Он явно был чем-то обеспокоен.

— Из-за пацанов?

— Не имею информации.

Кибер легко бежал рядом, двигаясь размеренно и экономно.

Одетый в скромный серый комбинезон, он смахивал на ромкиного приятеля, тем более что комбезы входили в моду.

Правда, выпускник уже перерос андроида, но и тот эволюционировал — успел нахвататься стольких слов и понятий за срок своего существования, что малость «очеловечился», а его машинная лексика звучала куда грамотней и стройней, чем у иного москвича. Роман всерьез уверял родителей, что Урчик давно стал разумным роботом…

— Почему ты двигаешься так быстро? — поинтересовался УР.

— А потому что я балда! — буркнул Рома. — Подарок дома забыл! Представляешь?..

Дом их располагался совсем недалеко от школы, на той же Окружной. Батя, когда звонили гости и спрашивали, как добраться до «его берлоги», отвечал, что это как раз напротив станции метро «Варшавское шоссе». Вон, уже заблестел ячеистый купол павильона с красной буквой «М»…

А вот и старая, старинная даже, решетчато-бетонная изгородь.

Само собой, лишних десять шагов до калитки Роман делать не стал — перемахнул прямо на газон, и поскакал, увертываясь от влагораспылителя.

Мимоходом удивившись раздвинутым створкам дверей («Испортились, наверное…»), выпускник влетел в холл и вознегодовал — все было раскидано.

«Как я что-то разбросаю, так сразу замечание! А сами?..»

Кстати, где эти непутёвые родители?

Замерев на секунду, Роман прислушался — из левого крыла доносились голоса. Переговаривались мужчины, но бати слышно не было.

Забежав в гостиную, он резко остановился на пороге. Нет, так не бывает…

— Мам?.. — позвал Рома внезапно осипшим голосом. — Пап?..

Он все видел отчетливо и ясно, но картина, которая отпечаталась на сетчатке его глаз и проникала в мозг, была невозможной.

Отец лежал на ковре, разбросав руки и ноги, а на лице его стыло выражение гнева. Мать распростерлась на диване — длинные, спутанные волосы закрывали ее лицо, один остренький подбородочек выглядывал из-под рассыпавшихся прядей.

Родители были совершенно неподвижны.

Самые темные страхи колыхнулись в Романе, мучая душу кошмаром, прорвавшимся в явь. «Они умерли?!»

— Мама! Папа!

Кнуров бросился к женщине, чья голова безвольно поникла, тронул ее за плечо, потряс сильнее. Откинул волосы — и замер в ужасе. Мама смотрела на него остановившимся взглядом синих глаз, а переносицу ее буравило черное, запекшееся зияние.

Роман оцепенел. С трудом отступил, присел на коленки рядом с отцом (рядом с телом отца?!) — и сразу заметил гибельную отметину, небольшую дырочку над батиным ухом.

Смертельную рану.

— Мама… — беспомощно пролепетал выпускник. — Папа…

Сильная рука обхватила Романа за плечи. Он вскрикнул, но голос УРа сказал негромко:

— Это я. Они возвращаются. Надо спрятаться.

— Их надо убить! — выдохнул Кнуров, кривя губы. — Всех!

— У меня нет оружия.

— Я…

Не слушая человека, робот увлек его в собственную нишу — бокс, где он подзаряжался от сети, — и задвинул пластметалловую штору изнутри, оставив маленькую щелочку.

Роман, мучимый отчаянием и страхом, приник к ней.

В гостиную вошли четверо — это были крепкие парни в синих рабочих комбинезонах. Движения их отличала уверенность, а во взглядах сквозила пустота.

Усатенький молодчик, небрежно помахивавший черным пистолетом, скомандовал:

— Виль! Ян! Ищите пацана!

— Угомонись, Рэм, — пробурчал грузный верзила с круглой, налысо обритой головой. — Мы все уже обыскали.

— В школе он, — заявил плечистый мужчина с тяжелым квадратным лицом.

— Какой ты умный, Джай! — съязвил остролицый типчик, худощавый «полурослик». — А то б мы сами не догадались!

— Заткнись, Шельга, — посоветовал ему плечистый.

— Угомонитесь все! — резко сказал Рэм, и махнул пистолетом: — И за мной…

— Куда? — осведомился остролицый Виль.

— В школу! — хохотнул круглоголовый Ян.

— Чаран, остаешься здесь. Если мальчишка заявится — уложишь баиньки!

— Понял… — буркнул Джай, ставя ударение на последний слог.

Троица киллеров вышла, а четвертый поднялся наверх.

— Надо уходить, — УР тихонько сдвинул штору. — Здесь находиться опасно.

Выведя Романа, робот аккуратно закрыл бокс.

— Я их всех убью… — проговорил Кнуров, пятясь и переводя взгляд с отца на мать, и обратно. — Каждого. По очереди…

Жалость резанула так, что слезы сами брызнули из глаз — горькие, горючие, они жгли невыносимо, но душе было еще больней.

В школе обычно восклицали: «Великий космос!» или «Великие небеса, черные и голубые!», повторяя присловья из сериала о далеком будущем, но вот случилось несчастье, и Роман сразу припомнил ветхозаветное имя божье.

— Господи, мамулька… — прошептал он, утирая мокрую щеку рукавом. — Пап… Да как же…

— Нам надо скрыться, — мерным, однозвучным голосом проговорил андроид.

— Уходим, — безразлично сказал выпускник.

Он не жалел, что покидает привычные, родные стены — у него больше не было дома. Дом — это не место жительства, а убежище, в котором тебя любят и ждут. Сегодня его лишили всего.

Старая жизнь, где царили любовь и доброта, надежда и вера, оборвалась жестоко и страшно. Началась новая — безрадостная, тоскливая, сиротская…