Гаврош, или Поэты не пьют американо

Валерий Олегович Городецкий, 2018

Современная увлекательная проза, в которой знатоки музыки без труда узнают многих героев рок-н-ролла. А те, кто с роком не знаком, получат удовольствие от веселых историй, связанных с познанием творчества как такового, а порой просто веселых и смешных.Содержит нецензурную брань.

Наслаждение

Как нам вернуться домой,

Когда мы одни;

БГ

Я вошел в метро на Чернышевской. И надо ж было встетить Галю, на самом выходе, там, где те, кто ныряют, встречают тех, кто выныривает. Мне показалось странным ее выражение лица, и я перемахнул через небольшой турникет, чтобы просто поболтать.

Снимая плеер, она вдруг сказала:

— Слушай, это все странно, очень-очень странно.

— Что именно? — спросил я.

— Каждый день я езжу от Чернышевской до Пушкинской, я спускаюсь в метро после Универа в 14–45 и выхожу в 14–59, подхожу через минуту к продуктовому, где в этот момент открывают двери после обеденного перерыва.

— А что же тут странного? — удивился я.

— Дорога от входа до выхода занимает десять минут, плюс по две минуты на эскалаторы, плюс минута туда-сюда, итого пятнадцать минут.

— Так, и что? — спросил я.

— А то, что сегодня я доехала за девять минут, — многозначительно сказала она.

— Так у тебя просто часы спешат, дай-ка их сюда, — сказал я.

— Нет, часы тут ни при чем, — сказала Галя.

— Так не бывает, — сказал я.

— Бывает! — не унималась она.

— Может сегодня поезд быстрее ехал? — предположил я.

— Нет, тут дело в другом — сказала она.

— В чем же? — опять спросил я.

— Сегодня я взяла плеер — ответила она.

— И что с того? А, понял, ты просто бежала по эскалатору, вот тебе и ответ, — нашелся я.

— Нет, я стояла, как обычно, я все делаю одинаково, каждый день.

— Может поезд пустили какой-то скоростной? — продолжал я искать решение.

— Нет, поезд тут ни при чем.

— А что тогда?

— Вот — сказала она, показывая мне наушники.

— Наушники? — удивился я.

— Не совсем, то — что в наушниках — ответила она.

— А что у тебя в наушниках? Сверхсовременный ускоритель? — удивился я.

— Ты «Свободу» слыхал?

— Радио что ли? — ответил я вопросом на вопрос.

— Не тупи, «свобода это деревянный шест, ломающийся в руках на высоте семь метров и еще чуть-чуть»

— Конечно слыхал — это ж раннее — кивнул я.

— Так вот, сегодня я включила «Свободу», сходя на платформу на «Чернышевской», и закончила ее слушать на «Пушкинской». Потом я зашла на эскалатор, поднялась вверх, и подошла к стеклянной двери продуктового магазина.

— Так, и что? — опять спросил я.

— А то, что дверь была закрыта. И открыли ее только через пять минут, когда наступило 15–00. Я подошла к двери, она была закрыта. Тогда я посмотрела на часы, и вот тогда я действительно удивилась, потому что на них было 14–55. И через 5 минут продуктовый открыли.

— Я, кажется, понял — сказал я, — вас препод просто раньше отпустил.

— Нет, у нас звонок, и он прозвенел как обычно! — отрезала Галя.

— Слушай, а почему я встретил тебя на Чернышевской? — спросил я.

— Потому что я провожу эксперимент, — ответила Галя.

— Какой? — удивился я.

— Езжу туда-сюда, от Пушкинской до Чернышевской, в плеере и без плеера.

— И что? — спросил снова я.

— Со «Свободой» доезжаю за 10 минут, без «Свободы» за 15.

— Да ладно, — не поверил я.

— Правда, хочешь проверим? — ответила Галя.

— Давай, погнали, — решился я.

— Мы встали на эскалатор, Галя подготовила плеер и когда мы вошли на платформу нажала Play.

На «Свободе» меня с тех пор всегда вышибает сразу. Гитара простая, запись плохая, но что-то в ней есть, что-то, берущее… не за душу нет, за душу — это слишком мелко. Свобода берет тебя сразу за шкирку и вдруг ты взлетаешь как на аттракционе в Диво-острове под небеса, и невесомость вдруг со всей невероятной очевидностью показывает тебе, что ты жил от нее до нее, а то, что было между, почти не имеет значения, а если и имеет, то это то, строил ли ты из этого «между» трамплин туда, куда давно собирался и не мог вернуться, или бил баклуши, притворяясь, что эта очами видимая невероятность, в которую ты когда-то вообще не верил и есть «данная тебе в ощущениях»…

Свобода — это когда грызешь веревку зубами.

Свобода — соль простыней обмотанных вокруг тела

Новой победы измученной кашей признаний.

Свобода — шум лифта ночью, на кухне свет

Не от свечи. Зачем? просто для чтения книг

Свобода это когда ты ничей, ни в чем, нигде,

Ни за чем, никуда, ни во что, никогда.

Свобода — это деревянный шест,

Ломающийся в руках на высоте семь метров

И еще чуть-чуть.

Свобода — это пот на лбу это пот на висках,

Это забытое слово «забудь», это улыбка, да.

Это изумрудная чистота,

И вопрос — почему буквы вдоль белого листа черны?

И какое кому дело, что ты

Побывав в руках моих

Заставила захотеть забыть.

Я схожу с ума

Из какого ты теста свобода,

Я короную тебя, любимая,

Я короную тебя, любимая,

Я короную тебя, любимая.

Свобода, спасибо тебе, родная.

Ты колешь мне пальцы

Избалованное дитя,

Ты жалишь изгиб плеча

И не шутя ты шепчешь слова, звенящие в воздухе будней,

Ставшим вечным week-end’ом

Между тобой и мной,

Между тобой и мной,

Между тобой и мной.

Когда прозвучало последнее «между тобой и мной…», я услышал как металлический голос объявляет «Станция Пушкинская». Открыв глаза, увидел открывающиеся двери и торжествующее Галино лицо.

— Ну что, убедился? — спросила она

— Кажется, это пипец, — ответил я.

— А можно еще послушать? — попросил я.

— Погоди, пока ты все не забыл, согласись, что все так и было, как я сказала. Мы же проехали три станции, а песня длится чуть более пяти минут. — сказала Галя.

— Да, точно так и есть, все верно, — подтвердил я.

— И что теперь делать? — спросила Галя.

— Не знаю, — пожал я плечами.

Мы помолчали.

— Я знаешь про что подумал? — решил спросить я.

— Про что? — переспросила Галя.

— Вот представь, что ты в гостях, — начал я.

— Так, — кивнула Галя.

— И тебе дают горячее, картошку, предположим с курицей, — продолжил я.

— А при чем тут картошка?

— Да погоди ты, слушай дальше.

— Ну, слушаю, принесли картошку с курицей. — сказала Галя.

— Так вот, ты ешь картошку с курицей, но сама ждешь торт.

— Ха, было такое.

— Во, про то я тебе и намекаю. Ты ешь картошку с курицей, и время длится очень долго, оно почти остановилось, — продолжал я.

— Точно. — кивнула Галя.

— Потому что ты думаешь про торт, — продолжил я.

— Так, а дальше? — внимательно слушала она.

— Дальше приносят торт. Но штука в том, что ты его съедаешь за минуту, а то, за чем ты охотился, мгновенно ускользает из твоих рук.

— А при чем тут торт и Свобода? Что-то я не поняла. — спросила недоверчиво Галя. — я тебе про высокие материи, а ты мне про какой-то там торт.

— А при том, что у них есть кое-что похожее.

— Что же это? — спросила Галя заинтересованно.

— Наслаждение. — ответил я неожиданно для самого себя.

— Что-что?

— На-сла-жде-ни-е! — повторил я по слогам с победным видом.

— Ну допустим, немного похоже, хотя это и разного поля ягоды — сказала Галя.

— Наслаждение, во-первых, никогда не бывает долгим, оно мимолетно, а во-вторых, после него ты всегда возвращаешься к той двери, через которую зашел, а то, что было там, за дверью, кажется тебе эфемерным и почти несуществующим. И вообще, оно от слова «Сладкое», так что связь есть, еще какая!

— Послушай, я вот чего думаю — сказала Галя.

— Что? — спросил я.

— Если у нас такое Наслаждение, здесь, прямо в метро, среди этих сотен людей, то что же там происходит у тех, кто все это придумывает?

Я напрягся, попытавшись понять, но мозг не дал ответа.

— Наверное это и есть космос, — сказал я.

— Кажется, я поняла — сказала вдруг Галя.

— Что?

— Помнишь Эйнштейна и его теорию относительности? — спросила она.

— Ну да, — ответил я.

— Недаром он написал, что все относительно, — уверенно сказала Галя.

— Ну он не совсем так написал, там еще есть скорость света и все от нее зависит, и чем быстрее летит тело, тем больше скорость, потому что масса тела становится меньше.

— А я тебе про то и говорю, мы едем в метро, слушаем Свободу, и в голове у нас свет. И проблемы будто отступают. А значит, мы становимся легче. Ведь проблемы создают тяжесть.

— Точно, так все и есть, — подтвердил я.

— Может нам за это Нобелевку дадут? — спросила Галя.

— А что, может и дадут!? — ответил я, и мы рассмеялись, глядя на окружающих бегущих по своим делам прохожих.

С тех пор, если опаздываю, я всегда включаю «Свободу», ведь теперь я знаю, что опоздать невозможно.