Гаврош, или Поэты не пьют американо

Валерий Олегович Городецкий, 2018

Современная увлекательная проза, в которой знатоки музыки без труда узнают многих героев рок-н-ролла. А те, кто с роком не знаком, получат удовольствие от веселых историй, связанных с познанием творчества как такового, а порой просто веселых и смешных.Содержит нецензурную брань.

Рубеж

Но это просто рубеж, и я к нему готов,

Я отрекаюсь от своих прошлых слов.

Я забываю обо всем, я гашу свет.

Д.А.

Через неделю мы жили на «Достоевской», рядом с метро, занимая по комнате на втором этаже старинного дома с эркерами по Большой Московской.

Через две недели у Дрозда был концерт.

Возле клуба кучковались группки молодежи. Уже на подступах я уловил ту самую атмосферу, которую позже десятки раз ощущал перед концертами Гавроша… В какой бы точке мира они ни были.

У каждой группы предконцертная атмосфера своя. Со своим запахом, аурой и фоном. На «Алисе» небезопасно. Там уже на подступах воздух был колючим. «Аквариум» давал что-то мягкое, заманчивое и скорее восточное. На «Кино» как ни странно чувствовалась эдакая помесь вина и парфюма. (Но, то, возможно, было влияние Густава). Запах кедрового леса, опережающий выход «Калинового моста» на сцену витал еще за квартал.

Страшнее «Алисы» была лишь «Гражданская оборона». Этот поезд несся на космической скорости прямо в пропасть, несся безостановочно, неудержимо и фатально. И пассажиры-зрители этого поезда, судя по всему, неслись в бездну вместе с ним в своих черных футболках и кожанках с «Балтикой» наперевес.

Достаточно «зацепить» атмосферу и любой концерт уже с тобой, будто все случилось только вчера.

Только фестивали портили колорит. Фестивали несут все усредняющий запах пива. Ибо на фестивалях всё один винегрет, требующий скорее всеобщего угарного веселья, нежели позволяющий разглядеть в общей обойме каждый бриллиант по отдельности.

Фест привлекает обилием имен, и ты несешься, ожидая синергии и многократного усиления частей, ожидая, что сложившись, они дадут нечто потрясающее, превышающее по воздействию каждого участника.

Но фест лишь лоскутное одеяло, и куски в нем не похожи друг на друга. Дело в атмосфере. Как парфюмерный магазин, где аромат «Шанель номер 5» перепутан с «Пуазоном» и «Ля Фе Дассе», что вызывает лишь тошноту, но никак не дарит тебе прекрасный букет, достойный вдохновенного восхищения. Каждая мало-мальски интересная группа — это Вселенная. Ей нужно прокачать зал, настроить его «под себя», зарядить и вымотать, отпустив через пару часов восвояси. А затолкав всех в одну коммуналку, получишь только набор, берущий за душу в момент произношения с придыханием имен-брэндов…

— Я с черного хода пойду, у меня выход с девчонками на сцену через 5 минут. Вот тебе браслет для входа, после концерта увидимся, — сказал Дрозд, цепляя мне на запястье какую-то синюю резинку.

Мне надо было позвонить домой, я дошел до ближайшего телефона-автомата на Невском, купив попутно карту в киоске Союзпечати. Вернулся я минут через пятнадцать.

Спустившись по ступенькам вниз, я зажмурился от навалившейся темноты и сразу получил удар под дых. Сразу. Потом жесткая и сильная рука схватила за шиворот и потащила за собой в сторону сцены. Я попытался зацепиться сначала за перила у лестницы, потом за официанта, потом упал и схватил ножку ближайшего кресла. Но все было тщетно. Силы были слишком неравны, и на мгновение я вырубился. В конце концов, пятеро на одного безоружного — это нечестно.

То были «Пароходы», самое начало, когда барабаны бьют, подобно бревну-тарану, штурмующему ворота замка. Когда все решено и пути назад нет. И тот, кто с бревном, знает, что он либо войдет внутрь, либо сдохнет прямо сейчас, ибо нет большего позора, чем бросив все, вернуться назад. Ладно, барабаны, но была еще и скрипка. Разное приходилось слышать — вот Дядя Федор давал жару на своем баяне. Даже пианино на «Аукционе». Или Терминвокс, на котором никто так и не научился играть. В дело шли разные инструменты. Те, что были под рукой, те и шли…

Но никто не рискнул со скрипкой начать — там, когда еще нет ничего, лишь пустота и предчувствие нарождающейся песни. Ты и понять-то еще ничего не успел, а она уже по-тихому начинает свой разбег, а потом пилит и пилит, пилит и пилит… А потом тебе наносят удар под дых барабаны. Никто не устоит, даже самый толстокожий или хитрый. Ибо Гаврош еще хитрее. У Гавроша всегда все рассчитано и просчитано до мелочей… Теперь я чуть-чуть понимаю, как она готовит эти ловушки. А тогда я сдался сразу и бесповоротно.

Очнулся я у самой сцены, в окружении беснующейся молодежи. Клуб был маленький. Его девизом могло бы стать «в тесноте да не в обиде».

Дальше пошло то, что впоследствии стало известно как «Рубеж», «Кошка», «Волчата», «День Рождения» и много того, чего я не запомнил. Помню лишь, что на этом микроскопическом пятачке уместились пятеро, Света слева, а Дрозд был крайний справа, и что они там вытворяли — так это нескончаемый драйв и рок-н-ролл, который никогда не умрет. Слов, как и положено, я не разобрал, но там было главное — ощущение жизни и невесомости.

Два часа пролетели как мгновение. Если в том подвале, вмещающем от силы человек сто, легко спрессовалось двести, то и время там спрессовалось соответственно. Весь в поту и выжатый как лимон я устало поднялся по ступенькам и присел на ближайшем подоконнике.

Через пятнадцать минут появился Дрозд.

— Ну как? — спросил он.

— Охрененно, — только и смог промямлить я устало.

— Вот так я и живу, — скоро в Москву поедем, потом в тур по стране.