В закрытом гарнизоне. Книга 3

Валерий Николаевич Ковалев, 2019

На берегу жизнь кажется серой и безрадостной. Дни текут вялой чередой, скучно и неинтересно. Совсем другое дело, Военно-морской флот, особенно Краснознаменный Северный. А на нем – подплав, где нет места грусти. Там романтика дальних плаваний – можно побывать на Полюсе и в Бермудском треугольнике, видеть Северное сияние и слышать щебет дельфинов. А еще в море дают вино, а к нему икру и шоколад, что вызывает любовь к Родине, в базе же все весело ходят строем и душевно поют песни. Короче, всего не расскажешь. Лучше нажимай кнопку и отдавай швартовы. Счастливого плавания!

«Пельмени»

Приняв освежающий морской душ, я выхожу в предбанник, слегка промокаю себя разовым полотенцем и, усевшись на скамейку, облачаюсь в очередной комплект такого же белья, небесного цвета, с открытым воротом и короткими рукавами рубаху и просторные, до колен шорты.

«Разовыми» они называются потому, что не подлежат стирке и после употребления используются на ветошь. Это по береговой инструкции. А в море наоборот.

Белье отличного качества, из натурального хлопка, (по слухам такое же выдают космонавтам) и многие офицеры и мичмана, «придерживают» пару-тройку комплектов для последующего отпуска. Что б подарить друзьям, как предмет экзотики.

На исходе второй месяц боевого дежурства, и желанный отпуск не за горами.

А пока мы таимся в глубинах Саргассова моря, по ночам всплываем на сеансы связи и очень страдаем от жары.

До солнца две сотни метров океанской воды, но в отсеках душно, на переборках конденсат и все ходят потные. К тому же у нас уже несколько дней барахлит холодильная установка, и мясо стало припахивать.

Завершив одевание и натянув пропахшее никотином «РБ» (в лодке запахи очень прилипчивы) я отдраиваю глухую металлическую дверь, поднимаюсь на среднюю палубу ракетного отсека и направляюсь в корабельную амбулаторию, где проживаю в изоляторе вместе с доктором.

Там с подволока свисает мокрая простыня, с дующим на нее вентилятором, а у стола сидит «док», и что-то сосредоточено кропает шариковой ручкой на бумаге.

— Че, Сань, наверное о ведмеде пишешь? — невинно спрашиваю я.

Доктор у нас «щирый хохол» и многие слова произносит по украински, что вызывает бурную радость лодочных юмористов.

— Не, — вздыхает док. — Отчет, в бога його маму.

Кто в штабах придумал отчеты о плаваниях я не знаю, но писать их обязательно — бюрократии на флоте хватает.

— Ну-ну, — бормочу я и перебираюсь в смежный с амбулаторией изолятор. Там две, расположенных одна над другой койки, наподобие тех, что в купе поезда, небольшой стол-тумба, два белых платяных шкафчика и наш персональный гальюн за герметичной дверью.

Я наклоняюсь к нижней, подымаю ее и звеню в рундуке бутылками. Все пусты.

Перед походом практически все офицеры, помимо прочего, подкупают для себя ящик-другой минеральной воды, поскольку та, что варят химики безвкусная, и потребляют по мере надобности.

Разочаровано крякнув, я опускаю койку и думаю, у кого может быть минералка.

У «дока» тоже кончилась и у всех моих приятелей тоже.

И тут меня осеняет — у замполита! Тем более, что накануне он приглашал меня на стаканчик. Отношения с заместителем у меня трепетные.

Дело в том, что он готовится к переводу в Москву, а с неделю назад на корабле случилось грандиозное «ЧП». Прикомандированный к экипажу матрос, пытался лишить жизни своего непосредственного начальника. Причем демонстративно, гоняясь за ним по турбинному отсеку, с пожарным топором в руках.

Общими усилиями буяна скрутили, препроводили в каюту замполита, и тот, вместе с командиром, по возвращению решили предать его суду военного трибунала. С парнем случилась истерика, на разборку был вызван доктор, а потом несостоявшегося убийцу, под конвоем доставили ко мне для последующего дознания.

И тут выяснилось, что он подлежал демобилизации еще два месяца назад, но в своем родном экипаже насолил отцам-командирам, и по согласованию с нашими, был отправлен в автономку «для перевоспитания».

Этим вопросом вплотную занялся командир турбинной группы — недавно выпущенный из училища лейтенант, и практически все вахты, не раз бывавший в плаваниях специалист 1 класса, под душещипательные сентенции «воспитателя», черпал там соляр и воду.

С учетом этого всего, состава преступления в его действиях я не нашел, матрос был профилактирован и возвращен на боевой пост, а лейтенант получил неполное служебное соответствие.

— А своему адмиралу по приходу доложишь? — осторожно поинтересовались командир с замом.

— Нет, — пообещал я. — Возьму грех на душу.

Вернувшись в амбулаторию, я выщелкиваю из штатива трубку и набираю номер зама.

— Владимир Петрович, Королев, как насчет обещанной минералки?

— Давай, заходи, — сипит трубка, — как раз посоветуемся.

— Чуешь, Валер, выдури у него бутылку, а я ее подморожу в провизионке, — слыша разговор, сглатывает слюну док.

— Постараюсь, — киваю я, и выхожу наружу.

Сзади хлопают тяжелые переборочные люки, в отсеках надоевший гул лодочной вентиляции, и парная до одури духота.

Тяжело дыша, я поднимаюсь по трапу на расположенную рядом с офицерской кают-компанией матово сияющую площадку и отодвигаю дверь замовской каюты.

В ней, сидят замполит, с помощником и о чем-то тихо беседуют.

— Давай, Николаич, присаживайся, — кивает капитан 2 ранга на расположенный напротив диванчик, затем встает, открывает небольшой лючок в обшивке и извлекает из межбортного пространства запотевшую, с розоватой этикеткой бутылку.

— «Боржом», — закатывает глаза помощник и вожделенно на нее косится. Затем появляются три стакана и хозяин набулькивает в них искрящуюся пузырьками воду.

— М-м-м, — мычим мы от удовольствия и с наслаждением ее вытягиваем.

Наш помощник командира, капитан 3 ранга Паша Малько, тоже «приписной», я с ним был в автономке и глубоко уважаю. Паша блестящий офицер, фанатично любит море и неиссякаемый оптимизм.

Вот и сейчас, в отличие от нас он бодр, подтянут и благоухает «шипром».

— Значит так, — поворачивает в мою сторону кресло зам. — Как по твоему психологическое состояние команды?

— Не очень, Владимир Петрович, — отвечаю я, — полета суток под водой не шутка, все устали.

— Точно, — кивает рыжей головой заместитель. — А посему всех надо встряхнуть и, так сказать, придать бодрости.

— Что, снова лекции о бдительности? — настораживаюсь я.

— Не угадал, — довольно щурится кап два. — Вот мы с помощником, — кивает на Пашу, решили организовать кое-что поинтересней.

— Концерт?

— Нет, — хлопает меня по колену Малько, — коллективную лепку пельменей!

— Ну да, и не делай большие глаза, — ухмыляется Паша. — Когда я был минером на «дизелях» и мы шесть месяцев болтались в Средиземке, с тоски всей командой принялись лепить пельмени с ламинарией, поскольку все мясо протухло. И знаешь, здорово помогло, даже смеяться начали.

— Во-во, — многозначительно поднимает вверх палец зам. — Коллективный труд, это великое дело!

— Это ж сколько пельменей надо? — почему-то начинаю я считать по пальцам

— Совсем плохой стал, — укоризненно качает головой помощник. — Две тысячи четыреста, из расчета двадцать штук на организм.

На лодках матросов, офицеры в обиходе называют по разному. В мое время, когда я служил срочную, нас звали «шлангами», на соседней — «пингвинами», а вот на этой «организмами». И все это от неистребимого флотского юмора и, как на нем говорят, для полноты ощущений.

— А заодно организуем и призы, — развивает мысль Паша. — В каждую сотню по гайке, кому попадет на зуб, тому воблу.

— Как бы того, не подавились, — с сомнением косится на него заместитель. — Ты уж согласуй это с доктором.

— Обязательно, — соглашается помощник, — ну, так я пошел? Озадачу интенданта.

Заместитель солидно кивает, мы остаемся одни и я ложу ему на стол бумажку.

— Это что? — разворачивает он ее и близоруко щурит глаза.

— Да так, вроде частушек, почитайте.

А слева молот, справа серп,

Это наш советский герб,

А хочешь сей, а хочешь куй,

Все равно получишь…

— твою мать, так это ж махровая антисоветчина! — наливается он краской. — Откуда?

— Мичмана после вахты поют, в семнадцатой каюте.

— Ну, я им курвам покажу, — шипит зам. — Получают как министры и такое блядство.

Чуть позже я иду назад, с бутылкой минералки для дока и представляю, как он обрадуется.

— О, боржом! — экспрессивно восклицает Саня, изымает у меня бутылку и бережно водружает на стол. — Шас заморозим и вечером дерябнем, — потирает руки.

Я замечаю на кушетке россыпь никелированных гаечек, беру одну и с интересом рассматриваю.

— Тут заходил Паша Малько, — кивает на нее Саня, — ты в курсе, что они задумали?

— Ага, — киваю я, — в курсе.

— Что ж, психологически все верно, я лично «за». Щас продезинфицирую гайки и завтра приступим к апробации.

— А если кто подавится или проглотит, тогда чего?

— Вырежу, — решительно говорит док, и я ему верю.

Саня по специальности хирург и страдает патологической страстью ко всякого рода операциям. С год назад он удачно вырезал в море аппендикс боцману, виртуозно вскрывает скальпелем панариции и фурункулы и всегда активно ищет, на ком бы еще попрактиковаться.

— Ладно, я пошутил, — угадав мои мысли, ухмыляется док. — Если что, они выйдут сами, потому как мелкие.

После этого он извлекает из шкафа объемную зеленоватую бутыль с намалеванным на наклейке черепом с костями и надписью «spiritus us т», отливает немного в мензурку и ссыпает туда гайки.

Порядок, — бормочет он, затыкает мензурку пробкой, затем убирает бутыль, натягивает на себя куртку, с надписью «начальник медслужбы» на боевом номере и, прихватив мензурку и наш боржом, насвистывая, выходит из амбулатории.

Спустя минуту чмокает дверь и в проеме возникает КГДУ-1, капитан-лейтенант Вася Белякин.

— Привет, Валер, ну и парилка, а где наш эскулап? — кивает на пустое кресло.

— Ушел к интенданту.

— Вечно болтается по лодке, хрен его поймаешь, — недовольно брюзжит Вася.

— А что нужен?

— Ну да, хотел после вахты позагорать.

— Так в чем вопрос, давай, — киваю я на стоящий в углу кварцеватель.

Саня переступает высокий комингс, стаскивает с себя всю одежду и, увенчав лицо защитными очками, укладывается под аппаратом на кушетку.

Я щелкаю включателем, помещение наполняется синим светом и в воздухе чувствуется характерный запах.

— Озон расщепляется, лепота — сладко зевает Вася, забрасывает руки за голову.

— Ты ж смотри, не больше десяти минут, а то сгоришь, — киваю я на висящий над столом хронометр и перебираюсь в изолятор.

— А представляешь, Валер, вот вернемся мы из автономки, сдадим лодку и двинем всем экипажем в санаторий, в Крым, — мечтательно говорит Белякин. — А там красота, синее море, пальмы и все такое. Я надену белую форму, прицеплю кортик и вечером на набережную. Закадрю самую красивую телку и в кабак. Она конечно спросит, откуда у тебя такой загар? А я — да так, отдыхал на Бермудах детка. Представляешь?

— Ага, отвечаю я, — усаживаясь на койку, — представляю.

— Ну а потом…, — бормочет Вася и издает могучий храп.

Я тоже зеваю, приваливаюсь к переборке и начинаю клевать носом.

Мне грезится Крым, пальмы и жующие траву телки.

— А-а-а! — нарушает тишину душераздирающий вопль, я вскакиваю, врезаюсь башкой в верхний кронштейн и впрыгиваю в амбулаторию.

В ее слепящем мареве, носится орущий Вася издавая запах пригоревшего бифштекса.

Я вырубаю кварцеватель и на мгновение слепну.

Потом откуда-то возникает док, амбулатория сотрясается от матов и в его руках извивается очередной желанный пациент.

Стонущему Васе дается чарка спирту, пострадавший укладывается на кушетку и густо намазывается какой-то маслянистой гадостью.

Не ной! — сдергивает у него с глаз очки Саня, и мы заходимся в гомерическом хохоте.

Под ними два пятна незагоревшей кожи и Вася напоминает гуманоида.

— Красаве́ц! — довольно чмокает губами док, — давай топай в каюту, завтра будем делать операцию.

— Какую на хрен операцию? — пугается каплей.

— Пластическую, — значительно изрекает Саня, — давай, давай, топай.

На следующий день в старшинской кают-компании мы дружно лепим пельмени. Здесь практически все свободные от вахты, радостные и оживленные.

В центре, в громадном алюминиевом лагуне накрученный кокшей фарш из двух сортов мяса — говядины и свинины, сюда же, мо мере надобности его помощниками доставляются с расположенного рядом камбуза сотни аккуратно выдавленных тонких кружков теста, на которые вестовые шлепают ложечками начинку, а «док» впечатывает в каждый сотый, выкупанную в спирте гаечку.

— Хорошее дело пельмени, — топорщит казацкие усы зам, ловко залепляя очередное гастрономическое чудо. — Только чебуреки лучше. (Он родом из Баку и обожает кавказскую кухню).

— А че такое чебуреки, товарищ капитан 2 ранга? — интересуются сразу несколько моряков.

— Да те же пельмени, только вот такие, — распяливает он все пять пальцев. — И их варят в кипящем масле.

— Это ж надо, — шмыгает носом кто-то из мичманов. — Может налепим и чебуреков.

— Не, — отрицательно вертит бритой башкой кок. Там совсем другая технология.

В обед в обеих кают-компаниях то и дело раздаются взрывы смеха. Вкусившие призовой металл с гордостью демонстрируют его вестовым и те вручают счастливчикам желанную воблу.

Не обходится и без юморных казусов. Механик давится одним из сюрпризов и его бережно отпаивают компотом, а встревоженный интендант сообщает о перерасходе воблы.

— Ничего, не обеднеешь, — довольно изрекает командир. — На вот тебе еще одну гайку. И все весело хохочут.

Примечания:

рундук — подкоечный шкаф для хранения личных вещей на корабле.

«дизеля» — дизель-электрическая подводная лодка (жарг.)

«приписной» — офицер, мичман или матрос, приписанный к экипажу на время плавания (жарг.)

КГДУ — командир группы дистанционного управления

«кокша» — ласковое название кока на лодках. Бывает и второе, но матерное (жарг.)

Саргассово море. Ноябрь 1980