Объединяя времена

Валерий Красовский

Эта книга написана как на основании личного опыта автора, так и по рассказам коллег по врачебной работе и армейской службе. Издание адресовано широкому кругу читателей.

От автора

© Валерий Красовский, 2019

ISBN 978-5-4483-6722-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Это книга-роман о судьбах друзей, вначале студентов, а затем практикующих специалистов-медиков. После интернатуры, или годовой специализации по избранному медицинскому направлению, они были призваны в действующую армию на два года. Часть из них, прослужив предписанные сроки возвратилась на родину, а некоторые стали кадровыми военными, подписав соответствующие контракты. В приведенных повествованиях охвачен промежуток времени с шестидесятых годов двадцатого по первое десятилетие двадцать первого века.

Душа автора неизменно присутствует в каждом из героев его произведений, но иногда она не хочет быть в тени и вырывается под солнечные пюпитры событий, перебирается из заднего ряда прямо на сцену, как бы отталкивает действующих лиц жизненной драмы, а потом, осознав пределы возможного, снова исчезает в массовке.

Есть мнение, что в творчестве человек абсолютно свободен, однако бескомпромиссная природа и жесткая человеческая общественная среда не упускают момента напомнить, что их неписаным законам подчиняется не только ремесла и художественные устремления, но и любая другая возможность самовыражения. Мы не хотим признавать ограничений, в то время как они заложены в нас самих.

Как физики протоны в ускорителе, так жизнь в своем круге сталкивает людей, чтобы проявить их во всех спектрах бытия.

Наша память привычно равнодушна к безостановочному движению конвейера событий, но когда творческий инструмент обстоятельств создает нечто экстраординарное на пределе душевных впечатлений и чувственный восприятий, она вся приходит в трепет и начинает действовать в режиме наивысших возможностей.

У каждого поколения свои впечатления и представления о переменчивой и стремительно меняющейся окружающей действительности. Они неразрывно связаны с прошлым и во многом подчинены ему. В решении проблем текущего момента возможности и знания всех деятельных возрастных групп стремятся к объединению. Иначе как выжить!? Многое из человеческого бытия можно зафиксировать техническими средствами, кроме чувства сокровенного. Здесь без литературы не обойтись.

Глава первая

Съемные квартиры

Шел одна тысяча девятьсот шестьдесят шестой год. Упразднялось одиннадцатилетнее школьное образование и по этой экспериментальной педагогической причине в суровую большую взрослую жизнь включалось сразу два дерзновенно устремленных потока юношей и девушек, завершавших обучение в десятых и одиннадцатых классах. Прием в институты, техникумы, училища и другие профессионально ориентированные учебные заведения был удвоен. Волны абитуриентов накатывались на суровые скалистые твердыни приемных комиссий. Не всем удалось попасть из зыбучего жизненного океана на студенческое плато высшего образования. В медицинский вуз конкурс был традиционно высок, более шести человек на место. Это было то время, когда профессию врача окружал дух возвышенной романтики, а меркантильность считалась предосудительным проявлением.

Василий Шувалов оказался среди счастливчиков и уже числился первокурсником. Возведение нового жилого корпуса для института затягивалось. Большинство из поступивших в институт абитуриентов вынуждено было снимать частные квартиры или просить милости у родственников.

В середине августа Шувалов начал обход частного сектора города не только по адресам указанным на доске объявлений в холле вуза, но и по квиткам, расклеенным на городских остановках. Только после нескольких дней безуспешных поисков ему удалось найти большой деревянный дом на улице Мира, где сдавалось сразу три комнатушки каждая по размеру вагонного купе. В двух из них уже обитали студенты медики, переступившие порог пятого года обучения, они должны были прибыть к началу сентября, одна жилая секция была свободна. Заправляла домом одинокая вдова. С ней проживал младший сын студент третьего курса, также будущий врач. Шувалов с радостью отдал залог в пятнадцать рублей и договорился, что прибудет к началу занятий.

Камский Игнат решил начать поиск съемного жилья с благоустроенных кварталов. Он бродил по дворам, расспрашивал мужиков играющих в домино, интересовался у старушек, коротающих свою неумолимую старость, сидя на отшлифованных одеждой скамейках возле песочниц, где играли их внуки или внучки. Намаявшись, растратив добрую половину веры в благоприятный исход дела, в одном из дворовых сквериков Игнат подошел к жадно курившему папиросу мужчине, облаченному в клетчатую помятую рубашку и вздутые на коленках брюки, на его ногах безрадостно держались стоптанные домашние тапочки.

— Добрый день! — подойдя вплотную, поприветствовал его утомившийся искатель временной обители для отдыха и учебы. От курильщика исходил резкий запах дыма и перегара.

— Ну, здорово студент!

— Это что, на мне написано?

— Ты ж по нашим домам целый час ходишь. Из окна все видно. Комнату снять хочешь?

— Хочу.

— Я сдаю. Вот там, на третьем этаже.

Из открытого окна на третьем этаже доносилась музыка популярной в то время группы Битлз. Игнат решил осмотреть жилище.

— Покажете?

— Пошли.

Мужчина стрельнул пальцем сигарету в куст декоративных насаждений и направился к себе домой. Камский пошел следом. Дверь в квартиру была полуоткрыта. Небольшой коридор, запруженный брошенными вещами и обувью, вызывал желание дальше не следовать. В воздухе висел смог затхлости. Из-за остекленной двери слева показалась полуголая девица с сигаретой во рту, изрядно хмельная. Ее пошатывало.

— Валюша, иди к себе! Не мешай нам.

Через дверной проем было видно, что в комнате, куда ушла особа, одурманенная спиртным, пара в составе молодого человека в джинсах с рубашкой навыпуск и девушки с короткой стрижкой, в мини-юбке и синей блузке, дико, с каким-то остервенением танцевала буги-вуги. При этом они были босиком. Музыка, вылетавшая из магнитофона на полу, резала уши.

— Сдаю вот эти апартаменты.

Хозяин провел гостя в небольшую комнату со старым диваном и старательно поцарапанным письменным столом. Стены были в серых и бурых пятнах, потерты и неуклонно приближались к состоянию отталкивающей неприглядности, кое-где на них читались далеко не литературные словосочетания. Казалось, что ремонт в квартире не проводился с момента сдачи дома в эксплуатацию.

— Мои родители проживают отдельно, а жена с сыном от меня ушла…

— И сколько вы хотите за это жилье?

— Тридцатник в месяц.

Названная сумма для Игната, вернее для его родителей, была почти не подъемной. Но не это смутило его, а предполагаемое соседство и невозможность спокойной учебы.

— Я подумаю.

— Давай договоримся конкретно!

— Хорошо, если я к вам в течение двух дней не приду, можете на меня не рассчитывать, — сухо произнес Камский и покинул территорию бурного веселья.

В частном одноэтажном секторе он довольно быстро нашел скромный угол для проживания у одиноких стариков, пообещав носить воду и колоть дрова.

Залесский обошел дальних родственников, проживавших в городе. Все обещали приютить в случае необходимости. Но, интуитивно улавливая нотки, глубоко спрятанной в душах неудовлетворенности от предстоящего соседства, он параллельно вел поиск по другим адресам. И, в конце концов, договорился о добротной времянке на окраине города. А спустя пару недель ему удалось переехать в сносное жилье неподалеку от института.

Валерий Еремин еще в период сдачи вступительных экзаменов познакомился с Родионом Перфильевым. Они оба были зачислены в институт и теперь сообща сняли за двадцать рублей в месяц просторную комнату, которую называла залом, одинокая женщина пенсионерка. В коридоре имелась газовая плита. За баллоны с газом студенты обязались платить, воду от колонки обещали носить. Дров у хозяйки на зиму было в достаточном количестве.

В студенческом сообществе

По весне возле медицинского института было введен в эксплуатацию кирпичный четырехэтажный корпус общежития, и теперь здание наполнялось радостными голосами новоселов, в деканате шло распределение квот по курсам. В первую очередь места выделялись студентам из малоимущих семей, для чего те должны были представить справки о заработной плате своих родителей и составе семьи. В холле вуза перед доской объявлений стояли два молодых человека. Это были второкурсники, к тому же из одной группы, оба имевшие твердую жизненную цель стать хирургами, Роман Залесский и Камский Игнат. Им в глаза бросилось объявление: «Кафедра общей хирургии приглашает студентов младших курсов для занятий в научном кружке. Обращаться к доценту Андрееву Петру Яковлевичу».

— Запишемся? — спросил Игнат друга.

— Конечно. И давай не будем терять время, пойдем на кафедру прямо сейчас, — ответил Залесский и сделал первый шаг в избранном направлении. Однако товарищ его остановил:

— Смотри, спортивные секции приглашают для занятий гандболом, волейболом, баскетболом, велоспортом. «Активным участникам межвузовских и городских соревнований будет предоставлено общежитие», — громко прочел Игнат.

И Камский, и Залесский были из обеспеченных семей по тем временам. У первого родители были на инженерных должностях, в одном из райцентров, у второго педагогами на деревне. Шансов на получение мест в новом здании общежития через деканат в тот момент у них было мало, поэтому они решили примкнуть к велоспорту. В тот же день друзья осуществили задуманное, записавшись в научный кружок и спортивную секцию велосипедистов.

Доцент Андреев внес карандашом их фамилии ниже записи Василий Шувалов, который был им знаком по встречам на лекциях. Всем троим дерзновенным исследователям непознанных явлений в медицине предстояло продвинуть знания человечества по теме: «Современные методы лечения гнойных осложнений».

По ходатайству тренера секции велоспорта кандидата в мастера спорта студента пятого курса Модарова активным участникам соревнований по велоспорту Камскому и Залесскому вскоре было предоставлено общежитие. Волею случая в одной с ними четырехместной комнате номер сорок семь поселились Василий Шувалов и Валерий Еремин.

Время обучения в старших классах школы и пора юности образуют восхитительный космический сплав настоящего и устремлений в будущее. Если наша жизнь — симфония, то юность ее лучшая мелодия. В этот одухотворенный период чувства способны взлетать, увлечения неутомимы, мечтания неудержимы, и в голову стороннего наблюдателя невольно закрадывается мысль, о том, что парни и девушки питаются особой энергией, не связанной с приемом пищи. В юности представляется, что любым нашим желаниям соответствуют возможности по времени, в душе безраздельно царствует чувство бесконечности существования и бессмертия, а влечение к противоположному полу ориентировано по непостижимым разуму силовым линиям любви. Накапливая опыт разочарований, мировоззрение школьных лет, переступив границу совершеннолетия, из поэтической романтики лунных ночей попадает под власть неумолимой правды бытия. На первое место выходят труд, упорство, настойчивость и приобретение умения выживать.

Жизнь в общежитии выходцам из деревень казалась пределом мечтаний. На каждом этаже была общая кухня, где стояли электроплиты. В конце коридора располагались умывальники и туалеты. В подвале бесперебойно функционировали душевые, которые согласно графикам помывки блаженно шумели струйками теплой воды, не пустовали прачечная и сушилка. Девушки студентки обитали на первом и втором этажах, представители мужской половины студенчества на третьем и четвертом. Впоследствии такое четкое разделение размылось обстоятельствами. Зимой общежитие со стороны улицы украшала похожая на лепнину висящая мозаика из множества матерчатых пакетов, авосек и всевозможных приспособлений, прикрепленных к рамам и форточкам, в которых хранились на морозе продукты, привезенные от родителей. Эти запасы позволяли студентам не только обеспечить себе сносное пропитание, но и кое-что сэкономить на увлечения.

В череде непрерывных зачетов и экзаменов незаметно прошел год, затем летняя практика, потом начался второй год учебы, миновала зимняя сессия, каникулы. Игнат и Роман регулярно тренировались в спортзале и на специальных велотренажерах. Когда сошел снег, начались шоссейные заезды.

В мае второй курс был взбудоражен новостью о том, что началось формирование строительных отрядов для работы в Средней Азии и Сибири. Студентам второго курса, кандидатуры которых были одобрены деканатом для включения в списки участников этих всесоюзных мероприятий, была разрешена досрочная сдача экзаменов. Получив, кто заслуженные, кто с натяжкой, свои четверки, стройотрядовцы приступили к пошиву парадной формы, представлявшей собой брюки и куртку определенного фасона. Еремин, Камский, Шувалов, Залесский и Перфильев записались в стройотряд «Альбатрос», направлявшийся в полупустынные степи Казахстана.

После возбужденно вдохновленного прощания с однокурсниками и знакомыми возле главного входа в институт отряд построился в колонну и под оркестровые литавры и барабанную дробь двинулся в направлении вокзала. Улицы, несмотря на дневное время, были немноголюдны, редкий автомобиль двигался навстречу или обгонял шагающих студентов. Это была середина шестидесятых годов двадцатого века.

По прибытии на вокзал энтузиасты трудового семестра заняли целый вагон и отбыли в направлении столицы, где формировались уже целые эшелоны стройотрядовского движения.

Под ритмичные перестуки колесных пар по рельсовым стыкам студенты пели песни, выпускали путевые листки, рисовали дружеские шаржи, устраивали конкурсы. Лучшей творческой работой, включавшей рисунки, стихи и коротенькие рассказы на актуальную тему студенческого движения, была признана выполненная дружным коллективом отряда «Альбатрос». Когда поезд по железнодорожному мосту пересекал водное пространство величественной реки Волга, все без исключения прильнули к окнам. Никто из отряда так далеко от дома еще не выезжал, поэтому глаза светились неподдельным интересом. Вскоре потянулись казахстанские степи, становясь все более пустынными до самого горизонта.

Жанна, Айсулу и романсы

Поваром в студенческом строительном отряде «Альбатрос» была Жанна Полунина, студентка со стажем работы на комсомольских стройках, успевшая неудачно побывать замужем, не без труда одолевшая пять курсов медицинского института. В качестве бригадиров выступали студенты с жизненным и трудовым опытом, остальные — еще вчерашние второкурсники, не нюхавшие целинного степного воздуха ни разу в жизни.

Первую неделю проживания студентов кормили в основном кашами, консервами, да поили чаем. Работа же требовала больших силовых затрат: прибывшие энтузиасты делали вручную цементные растворы, клали бутовый камень, изготовляли саманные кирпичи, грузили в карьере лопатами песок и прочее. По этой причине задора в их глазах поубавилось, в движениях появилась медлительность, маленькие перерывы на отдых участились, а все приехали, и это не скрывали, заработать, чтобы подкрепить скудный студенческий бюджет. Жанна своим опытным женским взглядом ловила все нюансы стройотрядовской жизни, ее зарплата зависела от их общего заработка, и для нее делом чести было, как и ее двух помощниц, студенток младших курсов, держать бойцов отряда в надлежащей физической кондиции. Поразмыслив, она поняла, что надо действовать, и отправилась в совхозную контору, где застала руководителя стройотряда, ассистента кафедры марксизма-ленинизма медицинского института Карасева Вилена Тельмановича, и заявила:

— Вилен Тельманович, мальчишки недоедают, мы кормим их недостаточно! Работа же у них тяжелая.

— С чего ты взяла? — то ли недоуменно, то ли возмущенно возразил руководитель отряда.

— Похудели, осунулись немного, — доказывала Жанна.

— Ну, это у них адаптация.

— Трудятся вяло. На консервах без витаминов при такой работе много не наворочаешь.

— Мне кажется, ты преувеличиваешь! — не очень уверенно возразил Вилен Тельманович.

И тут Жанна решилась на последний бронебойный довод с ее точки зрения: — Их даже на любовные романы не тянет!!!

Торопливо ходивший по комнате в ожидании прибытия местного начальства Вилен Тельманович резко остановился, как то с изумлением посмотрел в лицо Жанне и сказал: — Ладно, ты возвращайся в отряд, займись своими делами.

Со следующего дня ситуация резко изменилась, меню было не узнать: утром гречневая каша и свежая баранина, компот без ограничения, на обед наваристый борщ из свинины, второе из тушеной капусты с рисом и мясным фаршем… И пошло поехало. Студенты повеселели, работа спорилась. Валерий Еремин с Василием Шуваловым работали каменщиками в бригаде по возведению бани из бута. Роман Залесский участвовал в подвозе песка из карьера, расположенного в степи неподалеку от соленого озера с историческим названием Эльтон, при этом никогда не расставался со своим спутником — фотоаппаратом «Смена». Игнат Камский и Родион Перфильев вызвались участвовать в изготовлении самана. Эта работа считалась одной из самых трудных.

Однажды вечером к Жанне подошел Володя Шаталов и сказал на местном наречии:

— Мен сен сьемен! — что означало «Я тебя люблю!»

Жанна ему ответила:

— Я понимаю только «сыктым бар!?» — Володя смущенно удалился.

По вечерам, которые в степи были необъятного масштаба и красоты, Жанна уходила за пределы аула с кем-либо из студентов со стажем, юные неопытные второкурсники ее не интересовали. Они были статистами на том празднике любви. За весь первый месяц работы у студентов было только два выходных, один из которых они посвятили поездке на озеро, а второй — игре в футбол с командой соседнего стройотряда «Вымпел». В августе на заключительном этапе работы стройотряда, ради поездки в Волгоград к мемориальному комплексу на Мамаевом кургане, студенты пожертвовали всеми выходными. Свободного времени было мало, лишь час-другой вечером перед сном.

В совхозном поселке было около двухсот домов, магазин, начальная школа. Дети постарше получали образование в районном центре. Выпускники всегда ездили поступать в техникумы и вузы по всей стране и теперь возвращались по домам, одни с радостью на лице, другие были опечалены. В свой родной дом вернулась также Айсулу. Она набрала проходной балл и сейчас ждала вызова в педагогический институт. Это была очень красивая, стройная девушка, ходившая в платьице с национальным казахским орнаментом. Она охотно общалась со студентами по вечерам, никого из них не выделяя. Как-то так получилось само собой, что в нее влюбились в большей или меньшей степени, многие из младшей когорты студентов. Начались песни под гитару, пантомимы, чтение стихов, пересказы разных небылиц и анекдотов. Число слушателей и участников росло, образовалось нечто напоминавшее театр под открытым небом. Туда приходили также взрослые из местных жителей. Все небесные пюпитры светили на Айсулу. Ей нравилось быть в центре внимания. В день отъезда студенты превзошли себя и устроили настоящий фестиваль, исполнив массу песен и романсов в задорном студенческом исполнении. Жанна сокрушалась, что про нее забыли даже те, с которыми она гуляла по степи, и хмуро одна упаковывала свои рюкзак и сумку, приговаривая: «Неблагодарные!»

Вдруг откуда-то, как привидение из лунного света, показался Шаталов. Он подошел к Жанне и, протягивая маленький букетик степных цветов, сказал:

— Это тебе, Жанна! Ты со своими девчонками хорошо нас кормила. Я даже так дома не ел. Спасибо!

Жанна была тронута и почувствовала, как на ее глаза навертываются слезы. Она привычно взяла себя в руки. Затем сказала:

— Может, погуляем по степи напоследок?!

— Нет, пожалуй, я пойду. Меня там ждут. А ты не сиди тут одна. Приходи.

Когда совсем стемнело, и луна засияла во всем великолепии в звездном окружении, Жанна пошла в поселок, где была импровизированная танцевальная площадка. Студенты пели и танцевали, приглашая местных девчат, среди которых была и Айсулу, что в переводе означало «лунная красавица или дочь луны».

После вычета из заработанных денег затрат на питание студенты за два месяца изнурительного труда получили на руки чуть больше чем по двести рублей. Эта сумма была отнюдь не той, на которую рассчитывали. Стихийно создалась инициативная группа и направилась к руководству совхоза. Что-либо выяснить ей не удалось. Рождались предположения и слухи о воровстве. Несколько неприятных вопросов были заданы руководителю отряда ассистенту кафедры марксизма-ленинизма. Однако с тем и уехали. Уже по осени, во время учебы на третьем курсе до участников трудового семестра дошла информация, что в хищениях был уличен товарищ Карасев и его сообщники из числа руководства совхоза. Поговаривали о судебном разбирательстве, но дело застопорили вышестоящие покровители.

Кроссворд Таисии

Эта забавная история, не лишенная вымысла, произошла в комнате по соседству с той, где проживала четверка будущих хирургов в лице Еремина, Камского, Залесского и Шувалова.

Таисия, или Тася, как называли ее однокурсники и подруги, обучалась на шестом курсе медицинского института. Она была невысокого роста, но и не маленькая, подобно некоторым миниатюрным ее сокурсницам, плотно сложенная, но и не рельефно мускулистая, как культуристка (можно было также сказать, как тяжелоатлетка, или борец, но тогда женщины этими видами спорта еще всерьез не увлекались). Внешностью Таисия не блистала, но и не принадлежала к категории не привлекательных бесцветных женщин, была не глупа, но не выделялась каким-либо умением или талантом. С учетом того, что после окончания школы, она обучалась в медицинском училище, потом два года работала, да еще плюс шесть лет в институте, итого ей было около двадцати восьми лет. Была замужем. Первая беременность закончилась удалением одной из фаллопиевых труб в результате ее разрыва. Спустя год все повторилось, словно в зеркальном отражении судьбы, и хирургами была удалена вторая труба. Две внематочных беременности подряд — довольно редкий случай. С мужем она рассталась, вернее он ее бросил, по причине отсутствия перспективы иметь общих детей. Метод экстракорпорального оплодотворения тогда еще только разрабатывался в экспериментах. В стандартной комнате общежития она проживала еще с тремя студентками. Они были младше ее, так как поступили в вуз сразу после школы. В силу разницы в возрасте тесной дружбы между ними и Таисией не завязывалось. Шестой курс — время, когда учеба подходит к завершению и студенты начинают основательно задумываться о привязке своей будущей семейной жизни к профессиональному выбору.

Галина уже со второго курса обратила свое внимание на одного плотно сложенного среднего роста парня из своей группы и четкой аккуратной филигранной тактикой добилась расположения его к себе. Ее друг был известен как Александр Шестов. У второй студентки Зины дела обстояли сложнее. Она заводила романы, влюблялась, но все вскоре заканчивалось и возвращалось на такую привычную исходную позицию. Третью студентку, с которой проживала Таисия, звали Екатериной. Она с присущим всем женщинам интересом наблюдала за амурными похождениями своих соседок, но сама пока с другом жизни не определилась, хотя у нее был на примете еще с первого курса паренек, как ей казалось, неравнодушный к ней. Они поначалу вместе учились в одной группе, но потом разошлись по разным профессиональным направлениям: он — в хирургию, она — в глазные болезни. Ее товарищ, маячащий на семейном азимуте, имел массу разных увлечений, ходил сразу в несколько медицинских кружков, занимался наукой, спортом. Екатерина также состояла в научном студенческом обществе. Из виду они друг друга не теряли и своих дружеских отношений не разрывали. Таисия была на тот момент одинока, но драму своей личной жизни сумела трансформировать в страстное увлечение.

В один из вечеров Таисия постучала в комнату, где жил Родион Перфильев со своими однокурсниками. Когда ей ответили: «Да, входите!» — она открыла дверь и осторожно вошла внутрь однотипной комнаты с четырьмя кроватями, четырьмя тумбочками, двумя стульями со спинками и одним столом. На стенах висели самодельные лозунги: «Все в космос! Догоним и перегоним! Хорошо, что я не гинеколог! Мы не пьющие! Не наши девушки тоже наши!» Они все были в сборе и с любопытством уперлись взглядами на вошедшую Таисию. А та, ничуть не смутившись, подошла к Родиону и спросила что-то про конспект лекций.

— Таисия, мне осталось дочитать несколько листиков. Ты посиди у нас и подожди, — сказал он, мило улыбаясь, и протянув руку за ее спину, стал делать воздушные поглаживающие движения, копируя изгиб крутых ягодиц гостьи.

Лежавший на кровати Денис Полуэктов, наблюдая за импровизацией Родиона, громко произнес:

— Профиль ее тела сзади напоминал трамплин крутого горнолыжного спуска.

Сидевший на стуле Фомичев Андрей издал ртом звук фыркающего моржа, затем надул щеки и принял очень серьезное и совершенно безразличное ко всему происходящему выражение лица. Мумия — да и только! В это время в комнату вошел четвертый ее обитатель Стас Самойлов со спортивной сумкой через плечо.

— О, у нас гости! — он опустил свою сумку на койку, снял пиджак и повесил его на вешалку в шкафчик. — Есть предложение выпить по чашке чаю.

Он схватил чайник и помчался в кухню, которые были оборудованы на каждом этаже студенческого общежития. Таисия присела, положив ногу на ногу. На ней была одета мини-юбка такой длины, что короче уже просто не бывает. Когда она меняла положение ног, то открывались ее белые трусики, настолько прозрачные, что казалось — у нее там ничего не одето. У Андрея глаза телескопически поворачивались и сближались, а лицо приобретало выражение умственно недоразвитого олигофрена со сходящимся косоглазием. Денис положил на лицо раскрытый учебник по акушерству и гинекологии, скрестил руки на животе и лежал, закрепляя в памяти информацию к завтрашнему зачету. Потом пили чай с печеньем. С небольшим интервалом вскоре Денис, Андрей и Стас разошлись по делам, оставив Родиона с Таисией одних. Когда они поздно вечером поочередно возвратились, то с удивлением обнаружили все еще находившуюся у них гостью.

Родион включил настольную лампу и сказал товарищам:

— Вы ложитесь спать, а мы еще почитаем.

Вскоре с кроватей послышалось легкое сопение. Таисия, к себе вернулась за полночь, открыв комнатную дверь своим ключом. Затем она включила торшер, достала свою записную книжку с адресами, полистала ее и что-то аккуратно вписала на одной из страничек.

На следующий день после занятий Галина и сопровождавший ее Александр возвратились в общежитие. Дверь в комнату Гали оказалась открытой. Рядом с тумбочкой Таисии на полу лежала записная книжка. Александр поднял ее и начал неторопливо пролистывать.

— Клади на место, а то сейчас вернется Тася и поднимет крик, что залезли в ее личные вещи, — предупредила его Галина.

Шестов уже сделал движение рукой, чтобы поместить книжку на тумбочку, но тут на глаза ему попалась колонка непонятных цифр и букв. «Ух, ты! Шифровка прямо какая-то!» — подумал он и незаметно от Гали сунул найденный объект в карман. Затем он покинул Галину, не мешая ей переодеваться и готовить обед, а сам направился к своему другу Родиону Перфильеву. Их комната была вся в сборе. Перфильев стойко выдерживал острые выпады своих товарищей.

— Привет всем! — сказал Александр, входя к ним.

— Салют, Саша! — ответил за всех Родион. — Каким течением занесло к нам?

— Ты знаешь такую Таисию с шестого курса? — перешел сразу к делу Шестов.

Родион несколько смутился, не ожидая такого вопроса.

— Да знает! Знает! — хором завопили его товарищи.

— А что такое? — наконец, придя в себя, спросил Перфильев.

— Я был сейчас у Гали и поднял оброненную записную книжку Таисии и обнаружил в ней нечто любопытное.

Все с интересом уставились на закодированную запись. Потом, вырывая блокнот друг у друга, пытались хоть что-то понять.

— Дайте сюда! — вдруг потребовал Денис. — Если шифровала не «Энигма», то разберемся.

Он уткнулся в листок с шифровкой Таисии, что-то обдумывая, затем сказал:

— Начнем с последней записи. Итак, читаем: 2304196975РП31. Чтобы это значило? Сегодня у нас двадцать четвертое апреля. Значит, первые семь цифр говорят о вчерашнем дне — двадцать третьего апреля одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Две следующие цифры… — Денис задумался.

— Да это же номер вашей комнаты! — вдруг почти закричал Шестов.

— А буквы РП, — подхватил Денис…

Дальше все, скандируя: — Ро — ди — он Пер — филь — ев!!!

Родион не находил себе места.

— Цифру тридцать один предлагаю проверить в эксперименте. Саша, срочно верни книжку, чтобы Таисия ничего не заподозрила! — сказал Денис.

Вечером в дверь комнаты семьдесят пять кто-то осторожно постучал.

— Проходите, дверь открыта, — послышался голос Дениса.

Таисия осторожно открыла дверь и вошла в комнату. Она была одета так же, как и вчера.

— А где Родион? — спросила она.

— Ушел в библиотеку, но обещал скоро вернуться. А ты не стой, присаживайся. — Денис подставил ей стул со спинкой, а сам сел напротив ее в свою кровать. Он завел разговор об учебе, преподавателях, потом переключился на общих друзей. Вскоре они стали говорить о жизни. При этом Денис смотрел на Таисию с выражением восхищения и любви. Казалось, он вот-вот вспыхнет от жара страсти. Его собеседница уже несколько раз меняла положение ног, в ней тоже что-то пламенное заколыхалось внутри, и она зарумянилась.

— Может быть, дверь прикроем?! — вдруг предложила она.

Денис закрыл дверь на ключ и принял прежнюю позу в кровати, расстегнув пуговицы рубашки. На его майке красовалась огромная цифра тридцать два. Таисия вдруг побледнела. Выражение лица Дениса было неизменно влюбленным. Потом Таисия поставила ноги вровень и приподнялась со стула.

— Я, кажется, забыла выключить чайник! — сказала она.

Затем подошла к двери, повернула ключ и поспешно вышла в коридор. Там стояли друзья Дениса, выстроившись в шеренгу. Когда она прошествовала мимо, они торжественно отдали ей честь, как в армии, правой рукой к виску и приподняв локоть. В своей комнате она лихорадочно начала искать записную книжку. Та оказалась на месте. Подруги, которые в тот момент вернулись с занятий, застали Таисию сидящей на кровати, вид ее был растерян, она была явно не в своей тарелке.

— Ну, что? Как? — стали допытываться у Дениса его товарищи.

— Как увидела у меня на майке число тридцать два, сразу убежала.

— А зря! — вдруг сказал Родион.

Никто не стал уточнять смысл его слов. Некоторое время спустя Таисия была замечена в общежитии технологического института.

Практиканты

(в пересказе Василия Шувалова)

Профессор Богданович, начиная цикл лекций по венерическим болезням, разыгрывал небольшую шутливую сценку — он доставал из кармана носовой платок, подносил его к носу и, зажимая ноздри, говорил гнусавым голосом проститутки с сифилитическим стажем: «Молодой человек, не хотите ли получить удовольствие?» Затем перехватывал носовой платок другой рукой и, продолжая зажимать нос, сам же отвечал, еще более гнусавя: «Спасибо! Я уже получил». Эта его театральная импровизация обеспечивала мгновенное и на долгие годы запоминание одного из симптомов сифилиса. Затем профессор извинялся за невозможность демонстрации нам свежего случая болезни Льюиса по причине того, что эта социальная болезнь встречалась в то время исключительно редко и в основном у приезжих из-за рубежа.

Яшке Артемкину предки, так он называл своих родителей, достали путевку в дом отдыха на берегу Азовского моря сроком на десять дней. С медицинской практикой, которая проходила в одном из районных центров, было тоже все улажено: ему разрешили опоздать, но с обязательной отработкой и овладением всех необходимых практических навыков. Вернулся Яшка загорелым и веселым и сразу же начал приставать к девушкам однокурсницам и медицинским молоденьким сестричкам с откровенными предложениями. Когда ему вспоминалась недавняя подружка Света, то он расплывался в самодовольной улыбке. В дом отдыха они приехали одновременно, познакомились в столовой за обедом. На вечерний киносеанс пошли вместе, а потом сразу в комнату к Яшке. Следующую ночь он провел в номере Светы. Потом было на пляже ночью под звездным небом. Еще на волноломе. В воде Светка отказалась. Потом в сквере на скамейке. В лифте тоже отказалась. Еще во время экскурсии в каюте. В арендованном автомобиле отказалась. В последний раз опять у Яшки. Воспоминания тешили и бодрили его. Но через день лицо Якова стало задумчивым, потом и вовсе мрачным. Однокурсники, бывшие вместе с ним на практике, не могли не заметить этой перемены и терялись в догадках. «Влюбился, наверное», — кто-то высказал предположение.

Почему он выбрал в качестве человека, которому решил довериться именно меня, трудно судить, но мне это польстило.

— Вася, понимаешь, как бы это сказать, ну в общем, я залетел, — начал он невнятно мне излагать суть дела.

— В каком смысле залетел? — недоуменно спросил я.

— С конца потекло…

От неимоверного усилия сдержать себя от хохота, я прекратил дышать. Это помогло.

— Яша, но причем тут я? Иди в кожвендиспансер!

— Василий, ты хочешь, чтоб надо мной весь курс потешался?! Какой ты после этого мне товарищ. А если предки узнают?

Родители Артемкина были узнаваемыми в городе людьми.

— Как я понимаю, ты хочешь заняться самолечением с моей помощью?

— Я знал, что ты не откажешь! — восторжествовал Яшка.

— Но я еще не давал своего согласия на сей лечебный эксперимент.

Яшка помрачнел и углубился в размышления.

— Это раз, — продолжал я, — а во-вторых, прежде чем лечиться, надо знать от чего. Нужен точный диагноз.

— Да, что может еще быть, кроме триппера!? — произнес Яшка не очень уверенно.

— Лекции Богдановича помнишь? О микробных микстах читал? — продолжал убивать я Артемкина. — Между прочим, у тебя может оказаться банальная инфекция от морских купаний, и ты зря паникуешь? — продолжал я.

— Так, что ты предлагаешь? — спросил Яшка.

— Сделать мазок, покрасить и посмотреть под микроскопом.

— И опозориться на всю больницу! — добавил сокрушенно Артемкин. — А вообще-то, ты прав. У меня появилась идея. Ты мне поможешь?

— Придется, — ответил я.

Ночь выдалась пасмурная, как раз то, что надо. Яшка заранее подсмотрел, где вешается ключ, от лабораторного отделения и дожидался урочного часа. Скоро это время настало. Последняя медсестра приемного отделения около половины третьего вздремнула, так как больных не было. Яшка, открыв стеклянную створку на стене, за которой висели гирлянды ключей, схватил нужный и побежал, как мы договаривались, ко мне в хирургическое отделение, где я помогал дежурному хирургу. Там тоже была зона штиля. Как опытные диверсанты, мы проникли в клиническую лабораторию, быстро сделали мазок, окрасили его и поместили под микроскоп. Диагноз стал очевиден. Глянув в окуляр, я увидел массу, большей частью лежащих попарно, напоминающих кофейные зерна или почки, коричневых микробов.

— Тут тебе хватит на чашку крепкого кофе! — съязвил я.

Яшка долго всматривался в микроскоп, перемещал препарат туда-сюда, пытался выразить сомнение, но я сказал ему:

— Здесь все очевидно. Нужно обязательно пройти полный курс лечения, а затем обследоваться повторно.

— А провокацию устроим водкой с жигулевским пивом! За мой счет, — заявил Артемкин.

— Возражений нет, — ответил ему я.

Артемкин Яков перешел на круглосуточные дежурства без отдыха. У него появилось невиданное прежде рвение к учебе. «Наверстываю пропущенные часы», — пояснял всем. Он помогал сестрам стерилизовать шприцы, крутил шарики, укладывал материалы в биксы и относил их в автоклавную, забирал результаты анализов, ставил банки, измерял температуру, делал клизмы… Периодически просил кого-либо из дежурного медперсонала сделать ему укол антибиотиков (якобы обострение хронической ангины). Уже после двух или трех инъекций антибиотиков Яшка мне по секрету радостно сообщил, что у него все нормализовалось. Я ответил ему, что если он прекратит лечение, то получит на память хроническую форму болезни. Позже Артемкин был отмечен куратором группы, как один из активных студентов. Светке Яшка написал письмо, в котором были ругательства в каждом предложении. В ответ он получил нежное целомудренное послание, опровергающее его, якобы, пасквиль.

Когда Шувалов завершил свой экспрессивный вечерний пересказ, Залесский поинтересовался:

— А пиво хоть выпили?

— Да, по бутылке.

— Я бы литр потребовал, — подключился к обсуждению Еремин.

Камский Игнат, лежа в кровати, и не без интереса слушавший импровизацию Шувалова, решил возразить:

— А я бы с друга ничего не взял.

— Так все равно нужно было делать каким-то образом провокацию, — как бы оправдывался Шувалов.

— Ну, и обошлось, — опять Залесский.

— Да, все lege artis.

Никто Шувалову не поверил, потому что однокурсника с такой фамилией не было, но поднесено все было весьма правдиво и образно.

На этом разговор прекратился, и коллектив погрузился в молодой и безмятежный сон.

Время учебы неслось с космической скоростью.

Гаудеамус

1.

«Gaudeamus igitur, Juvenes dum sumus! Давайте веселиться, пока молоды». Так начинается студенческий гимн, звучащий под сводами учебных заведений уже несколько столетий. А студенты, как известно, умеют жить, не унывая. Со стороны безучастного наблюдателя ликованье, веселье и уличная радость выглядят массовым воплощением счастья. Невольно представляется, что в этот момент какая-то особая форма душевной энергии овладевает людьми.

У студентов медиков шестидесятых годов, кроме профессиональной увлеченности, было немало других сфер самореализации. Существовали кружки по всем основным видам спорта, а также для любителей танца, театра, фотографии и кино. Вузовский хор пел великолепно. Выступления команды веселых и находчивых вызывали хохот у целого зала слушателей. На волне стихии самовыражения спонтанно возник Клуб холостяков, но был подвергнут обструкции со стороны специальных служб, в результате чего по окончании вуза таковых не осталось. Приоритет был отдан счастливой семейной жизни.

Будущие врачеватели, как и все люди, разделялись на флегматиков, сангвиников и холериков, у кого-то в хронической форме протекало тщеславие, у других был прочный иммунитет к лихорадке популярности. Высокомерие в студенческой среде пресекалось по методу Прокруста с разной степенью успеха. Как известно, чтобы будоражить дух смеха, должен быть найден объект, над которым можно подтрунивать. Все так любят веселиться, но никто не хочет выглядеть смешно. Чтобы отбить атаку дружеских и не очень насмешек, надо иметь, прежде всего, чувство юмора и не быть склонным к обидчивости. Даже в небольших коллективах всегда находятся запевалы выходок за ореолом общепринятой морали, порой на грани хулиганства.

Сеня Фабрикантов лежал в кровати поверх одеяла в спортивном трико и смотрел в окно, за которым чирикали майские воробьи и периодически прорезали воздух крылья чаек. Он только что сдал зачет и был самодовольно расслаблен. Чайки уже давно не мечтали о морской стихии волн и по-соседски прижились среди голубей, ворон и галок. И все же их постоянно влекло к реке, но охота на рыбешек в замутненной стоками воде не всегда была успешной. А вот город совсем другое дело с его мусорными баками, урнами и свалками.

Сеня неохотно приподнялся, накрошил мелко ломоть хлеба и начал бросать крошки в окно. Белокрылые птицы налету ловили падающие подаяния, а то, что достигало земли, служило прикормом голубям и прочей пернатой мелкоте. Когда ржаная выпечка закончилась, Сеня вновь погрузился в раздумья. Внизу проходила заасфальтированная подъездная дорога, по обе стороны которой тянулись пешеходные тротуары. По ним изредка проходили люди. И тут острое молодое зрение любителя приключений признало в приближавшейся фигурке Катю Сергееву, однокурсницу. Озорное решение пришло инстинктивно и без раздумий. Сеня схватил полиэтиленовый мешок, метнулся в умывальник, наполнил тару на треть водой и молниеносно вернулся в свою комнату. Однокурсница в это время поравнялась с открытым окном комнаты на четвертом этаже, из которого торчала курчавая голова Сени. Пакет, наполненный водой, упал на твердь в метре от Кати и обдал ее брызгами. Девушка испуганно отпрянула в сторону и посмотрела вверх. Фасад общежития был безлюден. А Сеня визжал от удовольствия изобретения новой забавы. Вскоре эта не безобидная игра приняла характер эпидемии, к ней подключились даже девушки, и стали при удобном моменте поражать своих недругов холодными осколками брызг. Пешеходное движение отодвинулось на безопасное расстояние.

Как то после беседы с ректором о хозяйственных проблемах заведующая общежитием Гордеева Варвара Устиновна торопливо возвращалась в свой кабинет. Неожиданно рядом с комендантшей ухнул пластиковый пакет, наполненный водой, и разлетелся феерией брызг. Снайперский взгляд опытной женщины мгновенно засек мелькнувшую в окне на четвертом этаже курчавую голову. Без задержки с невообразимой легкостью, несмотря на свою полноту, в течение десятка секунд возбужденная женщина достигла цели и увидела, что в запертой изнутри двери торчит ключ. После громкого стука и сурового крика затаившемуся Арсению Фабрикантову пришлось открыть защелку замка. Он театрально и весьма искусно изобразил вид разбуженного заспанного человека с приоткрытым ртом для зевка. Всплеск эмоций обиженной Варвары Устиновны был стремительным, решительным и беспощадным, заключавшемся всего в одном кратком слове: «Вон!»

Отдышавшись и уняв сердцебиения, видя недоуменное лицо студента, Гордеева засомневалась в том, что не ошиблась адресом. В момент водяного душа от разрыва пакета окна были открыты еще на третьем и втором этажах, а также в соседних жилых блоках.

— Ты бросал в окно? — проследовал вопрос.

— Вчера кормил птиц, хлебные крошки…

— Да нет, пакет с водой ты сейчас швырнул мне под ноги.

Признание для Сени было равнозначно самоубийству, поэтому он, насколько мог, убедительно и экспрессивно ответил:

— Что вы! Я спал, проснулся от стука в дверь.

Осознав, что дело — глухарь по причине отсутствия свидетелей, комендантша мрачно, словно грозовая туча, медленно развернулась и ушла в свой кабинет.

На входной двери в здание появился строгий предупреждающий текст о том, что лица, уличенные в сбрасывании пакетов с водой из окон под ноги прохожим, подлежит немедленному выселению. Водные баталии были прекращены.

2

Родиону Перфильеву не спалось. Едва он смежал веки в ожидании прекрасных образов ночи и не менее очаровательного радостного рассвета, как в области спины, или правого бока, то есть в местах, которыми он привычно со всей тяжестью усталости прижимался к матрацу, начинался зуд. Приходилось прерывать погружение в нирвану блаженства и чесать зловредное место. Он старался поворачиваться осторожно, чтобы не скрипеть пружинами кровати, так как его три товарища удивительно тихо и смирно спали. Только около часа ночи зудящие приступы прекратились, и Родион отключил свое уставшее от неприятных предположений воображение.

А вот и раннее утро с его суматохой: одевание, умывание, чистка зубов, бритье, завтрак, наконец, рассредоточение по аудиториям института.

Сразу после занятий Перфильев направился к врачу, ответственному за здоровье студентов. Тот, ничего подозрительного не обнаружил, но назначил консультацию дерматолога в соответствующем диспансере. Идти туда Родиону не хотелось, и он решил отложить этот визит на день или два.

Строгого распорядка дня у студентов не было. Некоторые при настольной лампе готовились к зачетам и экзаменам допоздна. Наполненная сложными мыслями, непродуктивная в плане отдыха минувшая ночь, заставила Перфильева лечь рано. Его друзья занимались где-то своими делами. Около полночи он проснулся от нестерпимого зуда в пояснице и встал. Ему показалось, что Стас хихикнул. «Наверное, приснилось что-то смешное», — мелькнула мысль. Заправив майку, выровняв простыню, Родион снова настороженно улегся. Когда с трех соседних кроватей послышалось равномерное сопение, он тоже поддался общему гипнозу сна.

После занятий Перфильев направился в кожно-венерологический диспансер и был в порядке очереди принят дерматологом.

— У тебя, дорогой мой, все в норме, — констатировал врач, осмотрев пациента с головы до пят.

— А отчего чешусь по ночам?

— Это либо что-то неладно с твоими нервишками: зачеты, экзамены, понимаешь, и все такое, либо аллергия.

— С нервами у меня все в порядке, аллергией не страдаю.

— Ладно, для успокоения и профилактики купи мазь, сходи в душ, намажься ей, потом смой.

В ближайшей аптеке Родион купил ихтиоловую мазь и направился в душевые городской бани. Намылился несколько раз, ополоснулся, а потом извлек заветный тюбик, выдавил его черное содержимое и размазал по всему телу. Лекарственный запах мгновенно распространился за пределы его кабины по всему пространству, контролируемому банщиком. Через минуту в дверь душевой, где студент осуществлял лечебную процедуру, раздался невообразимо громкий и решительный стук. Чтобы защелка не вырвалась из уже истлевшего от времени дерева, Родион сдвинул ее в нейтральное положение. Перед банщиком и дежурной по смене женщиной предстал обнаженный черный, как африканец, человек, от которого исходил убийственный аромат. У дамы от ужаса расширились глаза, и она истошно заорала:

— Немедленно одевайтесь и следуйте к заведующей. Мы сейчас милицию вызовем.

Перфильеву пришлось прервать лечебную процедуру, смыть черный эликсир с тела, одеться и следовать на экзекуцию к местному начальству.

— Ты что себе позволяешь? — налетела ястребом на несчастного студента главная начальница. Нам теперь баню на карантин закрывать придется.

— Я был на приеме у врача, тот ничего не нашел, но сказал на всякий случай, купить мазь, сходить в душ, намазаться ей, потом смыть.

Для убедительности Родион расстегнул рубашку и снял штаны. Присутствующие женщины слегка сконфузились, но от подозрительности не избавились.

— Да, вроде, все чисто, — сказала одна из них, похоже, что главная, так как была самая толстая.

— В конце концов, я сам будущий врач, учусь на четвертом курсе. И что за издевательство вы здесь устраиваете! Это я сейчас в милицию обращусь.

Фраза подействовала и студента отпустили.

Наступающей ночи Перфильев ждал, как боец, затаившийся в засаде. В положенный момент он сделал вид, что заснул, и вскоре почувствовал зуд. Продолжая терпеть и тянуть время, вынуждая противника раскрыться, он затем резко встал и поймал Стаса с поличным. Тот еще не успел спрятать нить, которая тянулась под простыню возмущенного объекта нападок.

— Ах, ты, паскудник! — и Родион схватил однокурсника за майку, которая сразу же затрещала.

Но тут зажегся свет и в комнате раздался дружный хохот. Перфильеву ничего не оставалась, как присоединиться к общему веселью.

К нему подошел Стас, обнял и сказал:

— Родя, не обижайся. Извини, если что.

Когда к дерматологу было направлено еще несколько человек, прошел слух, что в общежитии началась эпидемия чесотки и предстоит паровая термическая обработка постельного белья и матрасов. Однако вскоре проявления заболевания внезапно прекратились, как и начались то того.

Среди узоров сентября

— Антонина, возьми студентов! Четверо осталось. Прочих уже всех распределил по домам. У тебя же большая пристройка пустая!

Бригадир Иван Торопов умоляюще смотрел на высокую статную женщину лет пятидесяти.

— Хоть на колени становись, не возьму. В субботу на выходные дочка с города приезжает. Ты, представь: она заходит в дом, а тут четверо мужиков.

— Ну, какие они мужики! Студенты. Окромя книг еще ничего не видели.

— Не возьму.

— Да твоя дочка, может быть, среди них жениха присмотрит!

— Рано ей еще.

— Это почему рано.

— Семнадцать ей только исполнилось. Неделю назад.

— А где учится?

— В техникуме связи.

— А где старший сын? Что-то его не видно уже давно.

— На Дальний Восток на стройку подался.

— Один. Да нет с женой и сынишкой.

— Значит, будешь теперь в разлуке с внуком.

— Няма часу скучать. Ящэ три баразды с бульбай трэба выбрать, — перешла на местный диалект женщина.

Четверо молодых парней, двое невысокого роста, около ста семидесяти, и двое ребят повыше спокойно в ожидании стояли за приусадебной оградой, прислушиваясь к разговору хозяйки с бригадиром.

Это были Василий Шувалов, Игнат Камский, Валерий Еремин и Роман Залесский. Они проживали в общежитии в одной комнате, все увлекались хирургией и непременно хотели поселиться на период уборки картофеля вместе, поэтому и возникли происходившие в настоящее время трудности. Просторных изб было наперечет. Станислава Самойлова и Романа Перфильева взял на постой к себе бригадир.

— Ребята, давайте, пока бригадир хозяйку уговаривает, поможем ей распаханные гряды убрать! — предложил товарищам Еремин.

— Все равно нечего делать, — поддержал его Шувалов.

— Тогда я иду за корзинками, — включился в разговор Игнат.

— Пойдем вместе, — развил инициативу Залесский.

Они подошли к женщине, беседующей с бригадиром.

— Добрый день! — обращаясь к хозяйке дома, выразительно произнес Валерий Еремин.

Его тут же дополнил товарищ, не дожидаясь ответа:

— Давайте корзинки, мы вам поможем картошку убрать!

Лицо женщины приняло выражение агрессивного недоумения. Она несколько секунд не осознавала, как в данной ситуации себя повести. Но до нее, хоть и с замедлением, все же дошел смысл предложения студентов, и твердые острые веки ее глаз неожиданно смягчились, как-то радостно изогнулись.

— Надо бы спачатку воды из колодца принести.

— Роман, Василий идите сюда! Работка появилась.

Когда двое, стоявших в отдалении молодых людей подошли к общей группе, хозяйка, овладев ситуацией, сказала:

— Еще бы дровишек наколоть.

— Ну, что ж! Давайте топор! Пойду колоть, — вызвался Залесский.

— А я воды вам наношу, — предложил Шувалов. — А как к вам обращаться?

— Антонина, а по отчеству Семеновна.

— Антонина Семеновна, давайте ведра!

В сенях хозяйка подала Шувалову два оцинкованных ведра и коромысло, но тот взял только емкости для воды.

— Я без коромысла. А куда выливать?

— Сперва в бачок, что в сенях, а потым в бочку, которая в стайке для коровы.

Камский и Еремин взяли корзинки, и пошли выбирать из борозд картошку.

— Ладно, я пойду, — повеселев глазами и лицом, произнес бригадир и быстро покинул двор Антонины.

Наносив воды, Василий Шувалов стал помогать товарищам на копке гряд густо усыпанных светло-желтыми плодами. Роман Залесский в это время стремительно наращивал гору колотых дров.

Антонина Семеновна, затаив дыхание, наблюдала, как быстро выполняется в их хозяйстве череда запланированных на неделю работ. Однако ее оторопь и даже некоторая растерянность созерцателя постепенно была преодолена и она, словно спохватившись, устремилась на кухню готовить обед.

«Постелю студентам в пуне на сеновале, — решила женщина, — а через день, когда дочка уедет, перейдут в залу.

Уже пополудни, когда добровольные помощники управились с делами, и умывались, поставив ведро на деревянную колоду, поливая друг другу на руки, во двор вошла гнедая лошадь, запряженная в телегу с оглоблями, внутри повозки на горке сена сидел худощавый мужичок. Ему навстречу вышла Антонина Семеновна и помогла слезть на землю.

— Это мой хозяин, — представила она студентам подъехавшего супруга, — Егор Дмитриевич.

Хромая на левую ногу, тот подошел к молодым людям и, знакомясь, поочередно пожал каждому руку. Было также четко заметно, что левая рука хозяина менее подвижна, а правая половина лица не участвует в мимике, как у здорового человека.

— Возможно, перенес инсульт, — шепнул Камский стоящему рядом Шувалову, а потом, поразмыслив, добавил, — или была тяжелая травма.

— Скорее всего, последнее, — предположил Василий Шувалов.

Из сеней показалась Антонина Ивановна и громко кликнула:

— Егор, зови на обед ребят. Это же надо, сколько дел переделали!

В прихожей на столе стоял объемистый чугунок со сваренной картошкой, большая сковорода с яичницей на сале на деревянной подставке, в салатнице лежали нарезанные кружочками соленые огурцы, большой жбан доверху был наполнен простоквашей. Изголодавшиеся студенты плотно подкрепились и, поблагодарив хозяев, вышли во двор. За ними не спеша подался Егор Дмитриевич, достал правой рукой из кармана папиросы и спички. Призвав к участию плохо работающую левую кисть, закурил. Затем предложил присоединиться к ритуалу студентам, но те отказались.

Из приоткрытой двери послышался голос его супруги:

— Егор, тебе ж нельзя курить! Врачи запретили!

— Антонина, не шуми! Я токо чуток.

Потушив и выбросив окурок, Егор Дмитриевич внимательно посмотрел на стоящих рядом молодых людей, и обратился к ним с просьбой:

— Хлопцы, пособите мне привезти воз сена с покоса в пуню.

Возражение ни от кого не последовало. Прихватив вилы, мужская пятерка уселась на телегу и выехала из деревни в сторону леса. Прибыв на место, студенты сгребли подсохшее сено в небольшие копны, потом погрузили на гужевой транспорт. Образовавшийся солидный воз увязали веревками через верх, подсадили хозяина и, поддерживая с боков повозку, вернулись обратно. Когда все перебросали в пуню, уже взошла луна. Вечер был тих. Замерцали первые самые яркие звезды. Запах сена был насыщен разнотравьем. Антонина Ивановна принесла матрацы, одеяла и подушки. Под самой крышей сенохранилища молодые люди оборудовали великолепную лежанку и без промедления, так как были с непривычки утомлены, улеглись, мгновенно уснули и были разбужены под утро голосистым кукареканьем петуха. Шувалов по-военному вскочил первым и по стремянке спустился вниз. За ним последовали остальные. Внизу стояла их обувь: кирзовые и резиновые сапоги, но носки куда-то пропали. Услыхав, что постояльцы проснулись, появилась хозяйка и принесла выстиранные и просушенные на печи носки. Студенты явно не ожидали такого попечительства и заботы.

— Антонина Ивановна, большое вам спасибо! — сердечно произнес Шувалов, забирая пару своих коричневых носков. — Мы привыкли сами себя обслуживать.

Его товарищи также рассыпались в благодарностях. Затем все вышли на улицу, разделись по пояс, сделали небольшую физзарядку и облили торсы ледяной колодезной водой. Молодые тела студентов наполнились бодростью и фантастической подъемной силой, мечты превратились в осязаемое чувство и повлекли в неведомые дали. Все казалось возможным. Но этот импульс вдохновения от контрастного обливания быстро прошел.

— Идемте завтракать! — позвала хозяйка.

Была подана пшенная каша, заправленная домашним маслом, затем аппетитно употреблены блины, рядом с которыми стояла сковорода с жареным мелко нарезанным салом и поверх всего, как говорят в народе на верхосытку, парное молоко с черным хлебом.

На колхозном картофельном поле с помощью вездесущих лошадиных сил накануне были разогнаны километровые борозды, начинавшиеся за деревней и уходящие вдаль до самого березового перелеска. Студентки и студенты заняли стартовые позиции и приступили к делу. Учетчик стоял возле прицепа и фиксировал высыпаемые ведра. У каждого был свой порядковый номер.

Слышалось, примерно, так:

— Двадцать пятый — два ведра. Четырнадцатый — одна корзина. Третий — одно ведро.

Так продолжалось до обеда, а после перерыва еще пару часов. Когда расстояние до прицепа увеличивалось, и опорожнять ведра становилось ходить далеко, вызывали извозчика. Лошадь таскала телегу, устеленную и обшитую по бокам досками, вслед за копателями, пока тара не заполнялась. После этого следовал небольшой антракт. Вот так будущие хирурги, терапевты, окулисты и прочие специалисты от медицины приобщались к сельскому труду.

На обед было разрешено брать по ведру картошки. Антонина Ивановна искренне обрадовалась прибавке к своему урожаю. Ее дочь Екатерина, студентка техникума связи, к моменту возвращения студентов-медиков в конце рабочего дня уже была дома. Состоялось короткое знакомство. Ужинали все вместе. Медики с интересом рассматривали молоденькую скромную девушку, а та в свою очередь их. Живого разговора не получалось, все ограничивались небольшими репликами. После обеденного борща, перловой каши и компота на ужин хозяйка приготовила картофельную «бабку» с наполнителем из мелких кусочков жареного сала, принесла также емкий кувшин простокваши. В садах сельчан в тот год случилось яблочное изобилие. Толстоствольные плодовые деревья, оставшиеся еще с панских времен, осыпались на травяную подстилку штрифелем, пепенкой, анисом и особенно щедро антоновкой.

После добротного ужина мужской коллектив с удовольствием откликнулся на просьбу хозяина привезти очередной возок сена на зиму корове. По дороге Шувалов не выдержал напора профессионального интереса и спросил:

— Егор Дмитриевич, а почему вы хромаете? Травма была?

— Это с войны еще.

— Ранение?

— Вы будущие врачи, вам покажу. — Егор Дмитриевич снял шапку и, откинув небольшую прядь волос со лба, указательным пальцем правой руки обозначил место на границе с теменью: — Вот сюда пуля вошла, а вот тут вышла, — и передвинул руку на затылок, что-то там нащупывая.

— Можно посмотреть? — попросил Шувалов.

— Да и пощупайте. Вы ж хирургами собираетесь быть? Случись, — пригодится.

Егор Дмитриевич пододвинулся ближе и слегка наклонил голову. На границе лобной и теменной части справа четко прощупывалось вдавление округлой формы, второе, чуть большее по размеру, было в области затылка. Вся четверка будущих докторов аккуратно изучила анатомию травмы. Остальной путь ехали молча. Возвратившись, медики забрались на свой сеновал и утомленно уснули. В назначенное время послышался громкий петушиный горн.

Предводителем куриного семейства у Антонины Семеновны был степенный, не терпящий возражений, решительный, напористый, иногда даже агрессивный красавец-самец. Над головой короной сидел ярко красный гребень, по бокам ниже глаз маленькие беленькие ушки ловили каждое звуковое подозрение об опасности, ниже клюва свисали роскошные рубиновые серьги. Шею короля кур окружал накладной воротник из оранжевых перьев, переходящий на спину, грудь защищала броня из сине-черных перьевых элементов, которые в области хвоста превращались в изогнутые колеблющиеся серпы, способные скосить любого соперника.

Утром Антонина Семеновна потчевала всех поливкой, изготовленной по собственному рецепту, в которую нужно было макать блины. Поливка была слегка солоноватой густой как сметана, со шкварками. В кувшинах было парное молоко и простокваша.

По ходу раскопок гряд в поле друзья решили разузнать больше о своем хозяине у сельчан. Первым объектом интереса стал учетчик Иван Матвеевич, или Матвеич, как обычно к нему обращались.

В один из перерывов к нему подошел Камский и спросил:

— Иван Матвеевич, вы хорошо знаете Егора Дмитриевича?

— Это Полякова? Где вы остановились?

— Да.

— А што вас цикавить?

— Например, как он получил ранение? Сам он ничего не помнит.

— Гэта я не ведаю. Спытайте у яго сябра Максима Калинкина. Яны разам призывались у сорок першым. Ён можа рассказать.

Потихоньку общими усилиями с привлечением всех заинтересованных и очевидцев удалось воссоздать некоторые события минувшего.

За год до начала войны в деревне по осени состоялось сразу шесть свадеб. Егор и Антонина считались самой красивой парой. Гармошки и песни не утихали целый месяц. Но не прошло и девяти месяцев, как случилось военное лихолетье. Большинство мужиков призывного возраста оказались в армии. Среди них и шестеро молодых парней, сыгравших недавно свадьбы. В июле сорок первого село заняли оккупанты. Как мужественные женщины, еще недавние школьницы, и в каких условиях смогли родить детей трудно представить. Часть деревенских домов была сожжена, многие жители были убиты фашистами. Но юным матерям повезло. Они с грудными детьми выжили, прячась в лесах и наспех вырытых землянках в моменты прихода немцев. Был голод. В пищу шло все от крапивы весной до головок клевера и липовой коры в зимнюю пору. В октябре сорок третьего красноармейцы выбили врага из деревни. Антонина с двухлетним сынишкой вернулась в родительский дом, который случайно уцелел. Отца ее уже не было в живых. О судьбе Егора она ничего не знала. Линия фронта проходила рядом, были слышны периодически звуки канонады. Летом сорок четвертого началось наступление наших войск и фашистов погнали на запад. В один из дней пришло официальное письмо из какой-то воинской части, где было сказано, что Егор жив, но тяжело ранен. Полевой госпиталь находился более чем в ста километрах от деревни. От сельского совета выделили лошадь и телегу, сынишку Антонина оставила матери, а сама отправилась в дорогу. Когда она прибыла в военно-медицинское учреждение, располагавшееся в уцелевших зданиях и брезентовых палатках, ее отвели к мужу. Он лежал на армейской складной кровати, голова его была перебинтована. Около месяца назад он был ранен и прооперирован. Свою жену он не узнал. Кормить его надо было с ложечки. Левая рука и нога не двигались. Антонина проплакала всю ночь, а утром постаревшая, ставшая строгая лицом, четко представившая себе всю дальнейшую нелегкую жизнь забрала своего любимого и благополучно привезла домой.

Она завела козу. Старенькая мать ей во всем помогала. По каплям они вливали в рот раненого это целебное зелье, а также отвары и настои по народным рецептам. Дважды в день она растирала тело Егора. По ночам дежурила рядом на дощатом настиле, сооруженном на табуретках, и плакала от горя. Иногда к ней заходили ее подруги. Из свадебной шестерки сорокового года вернулся только Калинкин на костылях без ноги да Егор. Прошло несколько месяцев. Ее супругу не становилось ни лучше, ни хуже. Жизнь была тяжела. Работа в колхозе и дома, забота о раненом муже и подрастающем сынишке отнимали все силы.

Однажды утром какой-то внутренний импульс заставил Антонину проснуться. В тот момент она чуть не потеряла сознание: на нее смотрел осознанно своими голубыми глазами Егор. По его щекам текли слезы. Она прильнула к нему и зарыдала вслух, разбудив мать и сынишку.

— Доченька, что с тобой? — спросила мать.

— Мама, Егорка пришел в себя!

Это был третий счастливый день в жизни Антонины после свадьбы и рождения сына.

Женщины утроили заботу о раненом, и растерзанный войной солдат встал на ноги.

Когда четверка будущих хирургов все разузнала о нелегкой судьбе этой семьи, они еще с большим усердием старались оказывать всяческое содействие по выполнению работ по хозяйству. Ребята покололи и сложили все дрова, вывезли сено с покоса, привели в порядок огород, подремонтировали изгородь, подправили крышу. После одного из теплых дождей повсеместно появились опята.

— Антонина Семеновна, может быть вам собрать на зиму грибов? — как то поинтересовался Камский Игнат.

— Ой, ребятки, я так вам буду благодарна! Сама хотела попросить, да не решалась. Вы столько нам помогаете!

В тот же день студенческая четверка взяла корзинки, пару холщовых мешков и отправилась в лес, затем тару, наполненную молоденькими опятами, принесла хозяевам. Антонина Семеновна отварила деликатес и засолила в бочке. В те несколько дней, что оставались до отъезда студентов, она кормила их особенно старательно и втайне примеряла каждого из молодых парней к своей дочери. Все ей нравились, и никого она не смогла выделить.

«Это не судьба! Наверное, у этих ребят уже есть девушки на примете?» — грустно прикинула хозяйка дома.

Картофельные поля были убраны. На субботу был назначен расчет хозяйства со студентами. Все ждали с нетерпением этого дня, особенно городские девчата, которым хотелось поскорее возвратиться в уютные родительские квартиры. Да и тем, кто проживал в общежитиях, а таких было подавляющее большинство, начинал надоедать сырой холод осени и спартанские условия жизни.

После получения энтузиастами труда заработанного за три недели они начали готовиться к отъезду. Антонина Семеновна осторожно спросила у своих постояльцев:

— Ребятки, а когда вы собираетесь уезжать?

— Хотелось бы завтра, — ответил за всех Камский.

— А Егор вам сюрприз приготовил.

— Любопытно, что за сюрприз? — заинтригованно спросил Шувалов.

— Хозяин вас у тристене чакае. Помогите ему дежку до кустов сажалки донести.

— Ну, что! Пойдем, посмотрим, что за сюрприз нам Егор Дмитриевич приготовил! — взял инициативу в свои руки Еремин.

— Пошли! — поддержал его Залесский.

В пристройке Егор Дмитриевич примерял деревянную крышку с отверстием посередине на укороченную по высоте металлическую бочку. Скорее всего, стандартная тара была разрезана пополам. Рядом стояла невысокая, но емкая деревянная дежа. Она была обтянутая железным обручем и закрыта клеенкой. По бокам на ней имелись «ушки» с закрепленной на них проволокой.

— Хлопцы, во все это надо вынести, — обратился к своим помощникам хозяин.

Шувалов и Еремин подняли дежу и осторожно понесли к месту назначения. Залесский и Камский взяли металлическую емкость и крышку. Егор Дмитриевич нес в руке сумку, наполненную какими-то нужными ему предметами. Возле пруда-сажалки были хорошо заметны следы кострища, углубленного в землю, в центре которого лежали в определенном порядке черные обожженные камни. На них была поставлена металлическая бочка, укреплена от опрокидывания сбоку дополнительными булыжниками и кирпичами. Содержимое дежки, это была созревшая брага, перелили в металлическую тару. Сюрприз был раскрыт, но студенты охотно приняли участие в этом мероприятии. Они помогли своему чародею приладить крышку с отверстием посередине, зашпаклевать места неплотного прилегания тканью, а затем замазать глиной, которой изобиловали склоны пруда. После этого Егор Дмитриевич залез в ближайший куст и принес метровой длины корыто. Оно было ветхим, трухлявым, покрытым трещинами и на первый взгляд казавшимся ни к чему уже не пригодным. На торцах этого артефакта были сверху небольшие прорези-углубления в форме прямоугольников. Корыто установили на импровизированные подставки, которыми послужили колышки и поперечные деревяшки. Из того же секретного куста была извлечена ржавая, изогнутая на конце под прямым углом металлическая труба. Ее диаметр был точь-в-точь по размеру прорезей на корыте. Из концов трубы были вынуты тканевые пробки, а сама она прилажена на требуемое место. Изогнутый конец трубы был зафиксирован над кромкой браги, в корыто после тщательной замазки дыр глиной, залита вода. Все было готово к действу. Когда костерок разгорелся, уже стало темно. Едва была наполнена первая бутыль первача, как показался хромающий на протезе человек. Это был Максим Калинкин.

— Привет, Егор! — поздоровался он со своим боевым товарищем.

— Здорово, Максим!

— Решил ребят проводить?

— Да, завтра уезжают.

— Быстро они с бульбай расправились!

— А нам с Антониной как помогли!

— Да, за это надо отблагодарить. Они еще твоего первача не пробовали?

— Нет, не довелось угостить.

— У тебя он получается, как ни у кого в деревне. Держишь рецепт в секрете?

— Не без этого.

Студенты поочередно приносили из зарослей сухие ветки и подбрасывали их в костер. Егор Дмитриевич после наполнения очередной бутыли, заменял ее пустой тарой. Из каждой брал пробу в несколько капель и, наконец, сказал:

— Все достаточно! Скоро одна вода пойдет!

Бочку сняли, огонь в костре приуменьшили. Взошла луна, стало светлее. Ветра не было. Из-за редких тучек посматривали звезды.

— Пойдемте в дом? — предложил Егор Дмитриевич. — И ты Максим присоединяйся!

— Егор, а давай на свежем воздухе посидим. Погодка-то, какая! На осень не похоже.

— Ну, как ребята, согласны? — обратился хозяин к молодежи.

— Мы за, — послышалось многоголосое подтверждение.

Егор Дмитриевич спрятал приспособления в куст. Все лишнее было складировано в пристройке. Из дома принесли складной стол, со двора несколько деревянных колод и скамью. Антонина Семеновна накрыла стол. Была вареная картошка, сало, домашняя колбаса, огурцы, хлеб и, конечно же, фирменный первач. Первый тост был за хозяев, потом за ветеранов, потом за студентов. Молодые люди впервые пробовали напиток такой крепости, поэтому быстро захмелели. Умудренные ветераны это заметили и припрятали зелье до новых времен. Когда с закуской было покончено пошли разговоры и воспоминания.

— Страшно было на фронте? — поинтересовался Камский.

— Всяко случалось, — ответил Калинкин.

— А помнишь, как ротный говорил перед первым боем? — спросил своего товарища Егор Дмитриевич.

— Помню: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать!» Когда бой начинался, уже никакого страха не было.

— У каждого была своя задача. Ни о чем больше не думали.

— А как первый бой закончился? — спросил Шувалов.

— Отбились мы. Наших полегло много. А немцы пёрли и пёрли, как из-под земли вырастали. Прорвались фрицы, но не на нашем участке обороны, обошли. Тяжка успаминать, — и Егор Дмитриевич вздохнул.

— Из окружения вышли за Смоленском. Из нашей деревни больше десяти мужиков призвали. Мы только вдвоем выжили — добавил Калинкин.

Ветераны закурили. Было видно, что воспоминания им в тягость.

— Давайте собираться на отдых, — предложил Залесский.

Так как других предложений не последовало, имущество, а также посуда были отнесены в дом, костер погашен. Молодежная четверка забралась на свой сеновал. Наутро после легкого завтрака попрощались с хозяевами, затем помогли донести их дочери сумку с продуктами до автобусной остановки. Антонина Семеновна была расстроена и периодически утирала глаза краями своего платка. В ожидании автобуса Камский достал свой портативный магнитофон, приобретенный за целинные деньги, и включил его. Зазвучала любимая его товарищами мелодия Сальваторе Адамо «Падает снег».

Сеанс внушения

Светлому, прекрасному, удивительному человеческому чувству, которое называется любовью, посвящено бесчисленное собрание рассказов, повестей, романов, театральных драм и лирических душевных всплесков. Возможно, какой-то самозабвенно преданный науке биолог наподобие Паганеля скажет, что этот полет души всего лишь проявление инстинкта продления рода и не более того. Мол, любовь — это украшенная ювелирами от искусства царственная корона полового влечения. Пусть будет так. Но какие, порой недоступные суровому смыслу, движения при этом происходят! Влияет ли у человека на стремление к противоположному полу его профессия? Не исключено. Например, у врачей, как людей эрудированных, способных управлять своей психикой, гораздо реже встречаются страстные болезненные ревностные проявления в семейной жизни. Многим людям, в таком тонком деле как взаимоотношения, не хватает мудрости, а ее составной частью является умение владеть собой. Ну, а теперь снова про любовь. Бывают ли в реальной жизни «спящие красавицы»? Кто-то скажет только в сказке. Увы, это не так. Не пробужденных великим чувством людей предостаточно. Среди них те, кто увлечены каким-либо делом, любо постигшие разочарование и вооруженные осторожностью.

Благинин Вадим на четвертом курсе записался в группу хирургов, но грандиозных планов на будущее не строил, поэтому кружки по избранной специальности не посещал, ограничивался институтской базовой программой. В будущем намеревался вести поликлинический прием амбулаторных больных. Он был чуть выше среднего роста, голубоглаз, нос имел продолговатый, заканчивающийся утолщением округлой формы, и открывающий две солидных ноздри, в которых обладатель сей анатомии любил поковыряться. Губы пухлые, щедро вывернутые вверх и вниз, умели складываться в доброжелательную улыбку. Брови вразброс, роскошные, но до восточного типа не дотягивали, скулы широкие, щеки румяные, лоб обычный с едва уловимыми наметками будущих морщин. Уши были чуть оттопыренные, но внешнего облика не портили. Еще одной особенностью лица Вадима было неестественное утолщение краев век, оставшееся, возможно, от перенесенного в детстве конъюнктивита. У большинства людей смыкающиеся во время сна и при моргании части век ничем не выделяются, фокус зрения постороннего наблюдателя отвлекается ресничным орнаментом. У Вадима края век были не только слегка утолщены, но вдобавок имели интенсивный розоватый даже красноватый оттенок. Его прическа — это стандартная канадка, которая иногда сменялась боксом или полубоксом.

У студентов медиков было немало популярных поговорок, одна из них гласила: «Сдал топочку, — можно жениться!». Топографическую анатомию изучали на четвертом курсе. Если по каким либо причинам приходилось бросать учебу, то диплом фельдшера все равно был гарантирован. К этому времени у большей части обучающихся молодых людей появлялись спутницы, с которыми завязывалась пока еще осторожная ни к чему не обязывающая дружба. Возле Благинина часто замечалась студентка однокурсница Фаина Полякова. Она была невысокая кругленькая, голубоглазая, с такими же пухлыми губками и большим ртом, как у ее товарища. Волосы кудряшки придавали ее доброму лицу обаяние, а все вместе сеяло доверие и участие. Они, дополняя друг друга, создавали какой-то цельный устойчивый жизненный образ. В шестидесятые годы время комсомольской послереволюционной вседозволенности уже давно миновало, поэтому до свадеб у многих влюбленных интима не было. А там кто знает? В конце шестого курса Вадим и Фаина создали новую ячейку общества под обобщенной фамилией Благинины. К моменту призыва Вадима на два года в качестве армейского врача у них уже родился сынишка.

Новоселов Ефим по только одному ему известному велению души и разума решил стать психиатром. Этим разделом медицины он увлекся основательно, поэтому не пропускал ни лекций, ни научно-практических конференций, ни кружковых заседаний. Циклы занятий по психиатрии проходили все студенты независимо от будущего профессионального выбора. У Камского после общения с несколькими пациентами в соответствующей клинике сложилось убеждение, что хирургия — это оазис в сравнении с пустыней безумия. Алкогольные психозы еще, куда ни шло, лечились, а многое другое врачи старались перевести в русло безопасности. И ничего больше. Глупость и сумасшествие существующими лекарствами не поддаются излечению. Возможно, в будущем здесь поможет трансплантация. Студентам преподаватели показывали пациентов, которые в силу неадекватности вскрывали себе живот, чтобы докопаться до источника урчания, самоубийственно наносили другие всевозможные увечья. Больные из следующей группы воображали себя без тени сомнения мировыми знаменитостями: кто-то выступал от имени Наполеона, кто-то утверждал, что он Карл Маркс, Эйнштейны тоже были. Наедине с такой категорией оставаться не хотелось ни на минуту. Больных с тяжелыми психическими нарушениями к счастью мало. Организм здорового человека с успехом выдерживает атаки на сознание, как со стороны природы, так и со стороны общества. Тема гипнотического воздействия Новоселова интригующе интересовала. На старших курсах он уже самостоятельно пытался применять ее на практике для устранения привычки курения и алкогольной зависимости. Как он пояснял, были положительные результаты.

Благинин пристрастился к курению на младших курсах. Будущий доктор прекрасно понимал, что такая привычка врача не красит, но ничего не мог с этим поделать. Однажды вечером в комнату общежития, где он обитал, зашел Новоселов.

— Привет, Вадим!

— Здорово!

— Ну, и запашище у вас! Шире форточку откройте, а то задохнетесь.

В комнате стояли четыре кровати, на которых возлежали сосредоточенные студенты с книгами в руках.

— Что носками воняет?

— Если бы только. Табачным дымом.

— Мы ему говорили, чтобы не дымил в комнате, — сказал один из проживавших молодых людей, кровать, которого стояла возле окна.

— Выгонять будем в курилку! — подключился еще один решительный голос.

Антон Бахтин, также однокурсник Ефима, сосредоточенно читал монографию.

— Вадим, ты сдал глазные болезни? — поинтересовался Новоселов.

— Сдал.

— Какую оценку получил?

— Хорошо.

— Билеты у тебя есть?

— Есть.

— Дашь? Тебе же они больше не нужны.

— Бери. Они в папке на моей тумбочке.

— Слушай, Ефим, — подключился к разговору Бахтин, — ты же гипнозом занимаешься?

— Учусь пока.

— Закодируй Вадима.

— Да ну вас к черту! — пробурчал Благинин. — Я спать хочу!

— Во сне самый эффективный момент! — понизив голос, не унимался Антон. — Его и погружать в сон то не надо, после экзаменов он отрубается за двадцать секунд.

Едва было произнесено последнее слово, как с кровати Благинина послышалось сладкое сопение.

— Приступай! — решительно сказал Бахтин.

— Так он же не согласился!

— На него все равно ничего не подействует.

— Ладно, попробую.

Новоселов пододвинул стул вплотную к спящему товарищу, присел. Блаженство на лице Благинина было освящено сиянием румянца, подчеркнуто расслабленной мимикой и едва заметной улыбкой толстоватых губ.

— Ты слышишь только мой голос, — начал Ефим, — тело твое наполняет нежное тепло, ты расслаблен настолько, что движения становятся невозможны. Вокруг тебя поле покрытое цветами. Ты лежишь на нем, раскинув руки. От множества соцветий исходит удивительный аромат. Ты чувствуешь его?

Вадим глубоко вздохнул.

— Замечательно! — продолжал гипнотизер. — Дует легкий ветерок, по синему небу плывут гирлянды облаков, цветет сирень. Рядом река, на ней с удочкой сидит рыбак. Поплавок неподвижно застыл на глади воды. Иногда на него садятся стрекозы. Близится полдень, поэтому клева нет. — Новоселов все это произносил медлительно с ритуальными паузами. — Внезапно порыв ветра доносит отвратительный запах. Ты это чувствуешь. Тебе неприятно. Это рыбак закурил.

В это время Благинин открыл глаза. Мгновенно усёк обстановку и характер действа, тут же разразился длинным, отборным словоизвержением, которое обычно в книгах не приводят:

— Да пошли вы к е…!

Встал, достал пачку сигарет, вынул одну и, разминая ее пальцами, вышел из комнаты.

— Пойду на улицу, покурю.

Однако через пару минут вернулся. Сигарета была потушена и почти не использована.

— Что за сорт мне подсунули! На тошноту тянет. Надо будет сходить в киоск и разобраться.

Присутствовавшие в комнате переглянулись, не проронив ни слова. Новоселов поспешно взял билеты и, опасаясь непредвиденного развития событий, тут же исчез за дверью.