Конец прекрасной эпохи

Вадим Журавлев

В этой книге представлены полсотни интервью с выдающимися музыкантами, режиссерами, театральными менеджерами, многие из которых уже ушли от нас. Интервью эти были опубликованы в главных российских газетах по разным поводам. Собранные вместе, они образуют невероятную картину удивительной эпохи в истории нашего искусства, когда денег на культуру выделялось совсем мало, но сегодня понятно, что это был конец очень важной для нашей классической музыки эпохи.

Марис Янсонс: «Я прятался под стульями, чтобы услышать репетиции великих дирижеров»

В Зальцбурге легендарным оркестром Венской филармонии дирижировал Марис Янсонс. Выпускник Ленинградской консерватории, много лет работавший ассистентом у Евгения Мравинского, сегодня Марис Янсонс — один из ведущих дирижеров мира. Он возглавляет один из лучших американских оркестров в Питтсбурге. После зальцбургского триумфа Марис Янсонс дал эксклюзивное интервью корреспонденту «Газеты» Вадиму Журавлёву.

— Сейчас многие дирижеры возглавляют два-три оркестра сразу. У вас — только Питтсбургский оркестр и регулярные выступления с оркестрами Берлинской и Венской филармоний. Это ваше кредо — не распыляться?

— В данное время у меня действительно один оркестр. Но было время, когда у меня было три оркестра: я был вторым дирижером в Петербурге и главным — в Осло и Питтсбурге. Еще был главным приглашенным дирижером в Лондонском филармоническом оркестре. Но распыляться — это нехорошо. Люди могут сказать: «Он хочет много денег!» Не буду кокетничать: дирижеры много зарабатывают. Но могу честно сказать: важнее денег творчество и престиж. Если тебя приглашают лучшие оркестры, это интересно творчески. Но если ты главный дирижер, надо полностью отдать свои силы оркестру, быть отцом семейства. Поэтому необходимо всегда продумывать, сколько оркестров ты можешь обеспечивать по-настоящему, чтобы не было стыдно.

У меня сейчас сложная ситуация. Я принял приглашение стать главным дирижером оркестра Баварского радио в Мюнхене после ухода Лорина Маазеля. Но после этого я получил еще более престижные приглашения возглавить Лондонский симфонический оркестр и амстердамский «Концертгебау». С амстердамским оркестром я уже давно музицирую и очень его люблю.

— В Мюнхене вас так хотели заполучить, там газеты чуть ли не каждый день публиковали статьи на тему, придет или не придет Янсонс.

— Вот такая ситуация. Отказать «Концертгебау» — это неправильно. Брать этот оркестр возможно, но очень трудно совместить два ведущих оркестра в Европе. Я сейчас сижу и думаю, как устроить свою судьбу. Ведь есть дирижеры, которые не хотят быть главными. А я хочу быть главным — и не скрываю этого. Ведь генерал без армии — не генерал. Я был 23 года в Осло главным дирижером и очень рад, что мне удалось сделать из этого провинциального оркестра престижный коллектив. Но я туда вложил столько здоровья и сил!

— Когда вас впервые пригласили выступить с «Винер филармоникер», самым престижным оркестром мира, что вы почувствовали?

— Я чувствовал большую радость, гордость, удовлетворение, но безумное чувство ответственности. Безумно волновался, потому что выше нет ничего. Я учился в Вене — и для меня это святой город. Тогда не разрешали посещать репетиции этого оркестра. Я бегал по залу и прятался под стульями, чтобы услышать репетиции Бернстайна, Крипса, Шолти. Тогда я и представить не мог, что буду дирижировать этим оркестром. Поэтому для меня это святое чувство.

— А как вы оказались в ассистентах у самого Караяна?

— В 1968 году Караян приехал с оркестром Берлинской филармонии в Россию. В Ленинграде он провел семинар для молодых дирижеров. Двенадцать дирижеров выступали перед ним, я дирижировал кодой из Второй симфонии Брамса. Тогда он отобрал Китаенко для участия в своем конкурсе, а меня он пригласил приехать у него учиться. Меня не пустили, но включили в список студентов по обмену. Австрийская балерина приехала учиться в Вагановское училище, а я поехал в Вену. Приехав туда, я сразу позвонил Караяну, и он сказал мне немедленно приехать в Зальцбург. Я был его ассистентом на трех фестивалях. Я был с ним с утра до позднего вечера — вот как мне посчастливилось.

И еще учился в Вене в музыкальной академии. Тогда я по студенческому билету каждый день ходил или на спектакль, или на концерт. И так полтора года. Когда я возвращался домой, у меня все ноги были в синих мозолях. Меня знали все билетеры, они говорили: «Вот идет этот сумасшедший русский!» — и пускали меня часто без билета. Мне было так интересно, я понимал: возможно, я никогда этого уже не смогу услышать. Когда я приехал в Петербургскую консерваторию, я летал. Потрясающие педагоги были в Вене, я там узнал то, чего не мог узнать в Ленинграде: старинную, современную музыку. Был замечательный профессор, который не мог запомнить имена студентов и меня называл Herr Leningrad.

— Про Караяна рассказывают теперь страшные истории. А каким он был с вами?

— Со мной он был очень мил. Почему о нем рассказывают страшные истории, о том, что он был диктатором? Да не был он диктатором. Просто у него не было ни одной свободной минуты, он никогда не сидел и не болтал. Это оставляло впечатление, что он человек замкнутый. Он был как птица, которая летит над нами и видит больше, чем те, кто стоит на земле. Но если он в ком-то видел талант, то он его очень поддерживал.

Ну и его авторитет. Если он говорил: надо сделать так, — никто не возражал. Попробуй Караяну скажи «нет»! Может быть, он и согласился бы с какими-нибудь идеями, но никто не осмеливался с ним спорить.

Правда, я помню, как Джон Викерс кричал на Караяна. Они репетировали «Отелло», и Караян несколько раз просил его повторить одно место, а он как закричит: «Дайте мне, в конце концов, покоя!» Караян замолчал.

А была еще одна история: знаменитый вагнеровский тенор, которого Караян несколько раз останавливал, сказал ему: «В мире есть всего три-четыре вагнеровских тенора и сотни дирижеров, которые могут дирижировать!» Все вокруг замолчали. А Караян отвечает: «Дело в том, что я вхожу в эту сотню, а вы не входите в эту четверку». Он излучал невероятную энергию — несмотря на то, что дирижировал с закрытыми глазами. Оркестр Берлинской филармонии до сих пор играет так, что пар стоит. Это традиция со времен Караяна.

— А кто для вас был главным педагогом в жизни: Мравинский, Караян или ваш отец-дирижер?

— Я счастливый человек: у меня были потрясающие педагоги. Я вырос в семье дирижера и с трех лет проводил все время в оперном театре. Я играл в дирижера. Потом я много с отцом беседовал — это большая школа.

Я общался с Мравинским, был у него ассистентом. Учился в Вене у Ханса Сваровского. Когда я получил премию на конкурсе Караяна, то в условии было написано, что я обязан быть ассистентом Караяна один год в Берлине. Меня опять не пустили. Потом я узнал, что он написал очень злое письмо Фурцевой. Я и сейчас хожу на репетиции и концерты всех своих коллег — конечно, когда могу. Мне интересно слушать всех. У многих ты можешь научиться. А если мне надо что-то обсудить, то я звоню Курту Зандерлингу, ему сейчас 90 лет. Я звоню также Николаусу Арнонкуру, Бернарду Хайтинку, Аббадо, Мути. Я даже виделся с Карлосом Кляйбером. Он пришел на мою репетицию в Мюнхене и захотел встретиться. Мы 40 минут просидели с ним. Он признался, что очень любит Чехова, и даже стал плакать.

Я не вижу в этом ничего плохого — нам всем нужно что-то получать. Даже если ты очень успешен — это очень опасное дело. Надо развиваться.

— А вы могли бы сейчас согласиться возглавить оркестр в России?

— Мне сейчас уже трудно. Я нахожусь в интересной творческой ситуации. И мне бы пришлось отказаться здесь от чего-то. Ведь брать сейчас коллектив в России — это значит все силы отдавать только ему.

— Вы первым из дирижеров русской школы играете с «Винер филармоникер» их традиционный репертуар: Брамса, Гайдна. Они играли эти симфонии тысячи раз с разными выдающимися дирижерами. Такие снобы-оркестранты легко соглашаются с вашими интерпретациями?

— Они большие личности, много слышали и имеют свое мнение. Завоевать авторитет этого оркестра можно только тем, что предлагаешь им интересные музыкальные идеи. Если даже это отличается от их традиции, это их захватывает. Если дирижеру есть что им сказать, то они всегда будут выполнять его установки. Им неинтересно работать с дирижерами, которые просто говорят им: «Здесь играйте акцент, а здесь — крещендо». Для них очень важна интересная музыкальная идея. Я был раньше большим перфекционистом, всегда добивался, чтобы все было железно. Это, конечно, важно.

Но это только средство. А цель — находится за нотами.

Газета, 21 августа 2002 г.