Возвращение Аланбека

Борис Бицоти, 2020

В 90-е годы, в Осетии внезапно расцвело производство водки. Дешевая осетинская водка хлынула на российский рынок и обеспечила приток капиталов в регион. Но вскоре лавочка прикрылась и от бойкой, полукриминальной торговли и извлекаемых суперприбылей остались одни лишь воспоминания. Один из деятелей тех лихих времен готов поделиться этими воспоминаниями. Он, после полного краха своей империи, коротает свой век в районной больнице в одном из горняцких поселков, где судьба его сводит с автором романа. Все, что осталось у героя от прошлой жизни – это воспоминания о славных временах, когда водка лилась рекой, а деньги любили счет. Но старая истина о том, что чем выше человеку удается взлететь, тем ему потом больнее падать, на примере нашего героя вновь себя подтвердила.

III

Утро выдалось тяжелым. В моей палате было еще двое тяжелых больных: отставной гаишник и худощавый художник. Они лежали спиной друг другу и молчали, как и положено людям из разных миров."Может, это даже и к лучшему", — подумал я, заправляя свою постель. Я вышел в коридор, не спеша спустился на первый этаж и осторожно зашел в ординаторскую. Там, как мне сказали, нужно было забрать назначенные мне при поступлении лекарства. Медсестра с усиками над верхней губой долго искала меня в списках, но потом вдруг нашла в самом начале первого же листа. Мне полагалось несколько коробок каких-то препаратов, а также одноразовые шприцы и флакон с какой-то мутной жидкостью. Она стала набирать все это из разных коробок, отсчитывая нужное количество, когда в дверь постучали. Раздался скрип, и в проеме показалось улыбчивое лицо.

«Девочки, вам кофточки не нужны недорого?» — спросил звучный поставленный голос. На пороге ординаторской стояла цыганка. Пользуясь секундным замешательством, она втащила свой баул, расстегнула молнию и стала доставать одну за другой цветастые трикотажные изделия. «Не надо нам ничего!» — строго отозвалась из угла старшая сестра. Но было поздно. Жадные взгляды медсестер уже вовсю пожирали мелькающие в руках цыганки яркие наряды. «А вот эта сколько? — спросила высокая, как каланча, медсестра, — а эта?» И вот уже медсестры облепили искусную продавщицу, продолжавшую нахваливать свой товар. «А ну-ка перестаньте! — рявкнула из угла старшая сестра, — кто вас сюда пустил? Это же больница, а не базар! Сейчас главврач увидит…» «Все, все… я ухожу уже, — ответила тут же хитрая цыганка, пряча свой товар назад в баул. — Если что, девочки, я еще здесь, на территории буду», — обратилась она вполголоса к своим покупательницам и вышла. «И как они только сюда попадают?» — спросила как бы саму себя моя усатая медсестра, покачивая головой. «Как-как… — ответила ей из угла старшая, удостоверившись, что объект ее ненависти успел скрыться, — автобус же ходит. Люди в поселке наивные, вот они и мотаются сюда со своим барахлом».

Я получил свою порцию препаратов и вышел. В коридоре я обогнал цыганку, которая, волоча за собой свой баул, заходила во все палаты подряд. Было видно, что для этого предпринимателя закрытых дверей не существовало и вовсе — цыганка, казалось, смогла бы пройти и сквозь стену, если бы захотела. Улыбнувшись этой своей догадке, я дошел до моей палаты, оставил там лекарства и, спустившись вниз, вышел на улицу.

Поселок начинался сразу за оградой, но это был уже совсем другой мир. Зажатый в ущелье между двух скал, он напоминал какой-то оазис с зелеными насаждениями, колодцами и уличными торговцами. Разве что по улицам вместо верблюдов вальяжно бродили коровы, лениво разглядывая приезжих. Запах коровьего помета соответственно добавлял местной атмосфере какую-то изюминку. Все было настолько естественно и просто, что казалось родным и близким. Я прошел центральной улицей и попал на небольшую площадь. В самом центре на пятачке шла торговля фруктами, овощами, мясом и всякими безделушками. Рядом с мешками картошки стояли столы с выложенными на них майками, трусами, полотенцами, тапочками. Здесь можно было купить стельки для обуви, шнурки для ботинок и книги в ярких обложках с броскими названиями, кофеварку — все, что может пожелать заблудшая в эти края душа. Машины выехавших в горы горожан притормаживали, их водители нехотя вальяжно подходили, приценивались и после недолгих пререканий обзаводились минеральной водой, сигаретами или чем покрепче.

«Скажите, а ваш сыр соленый?» — спрашивала продавщицу молодая туристка, высунувшись из окна автомобиля. «Конечно! — отвечала продавщица. — Иди, попробуй. Иди, моя золотая». Девушка, оставив в машине своего кавалера, вылезла наружу, сделала несколько шагов к прилавку и взяла из рук хозяйки отрезанный для нее кусок. «Какой же он соленый?» — возмутилась девушка, прожевав отмеренный ей кусок. Хозяйка развела рукам. «Такой только есть», — ответила, улыбаясь, старушка. «Нет. Я несоленый не буду», — пробубнила девушка, обращаясь скорее к своему спутнику, чем к продавщице. Она спешно вернулась в машину и захлопнула дверь. Продавщица же на это только вновь развела руками, сохраняя улыбку на лице. Но не успела машина отъехать, как старушка уже разразилась громкой отповедью вслед нерадивой хозяюшке. «Катаются тут, видишь ли, пробуют все подряд, соленый — несоленый! — выговаривала она соседу‑ продавцу пуховых платков. — Купи себе соль и соли, сколько влезет. Разве я не права?» «Да-да», — вторил ей сосед, демонстрируя базарную солидарность, — много они понимают».

За маленьким рыночным пятачком стояло в ряд несколько палаток, а дальше на отшибе была школа, закрытая на летние каникулы. На ее пустующем футбольном поле паслись бараны. Вдоль обочин бегали куры, то и дело, как я позже узнал, попадая под колеса проносящегося мимо автотранспорта. То тут, то там с балконов свисало сохнущее белье, игриво развеваясь на ветру. И во всем этом был какой-то сказочный уют и умиротворение. Я вдруг подумал, что это было именно тем местом, где можно дожить остаток своих дней, зарыв, как страус, голову в этот поселковый песок и не ведая о том, что творится за пределами ущелья, какие войны и катаклизмы лихорадят весь мир. Ведь волны любого мирового кризиса, дойди они до этих мест, непременно разобьются здесь о крутые скалы.