Зеркала Борхеса

Андрей Бондаренко, 2013

Их нет. По крайней мере, так принято считать. В том глубинном смысле, что все они – кентавры, домовые, гарпии, вурдалаки – были когда-то, но очень и очень давно. А потом вымерли, переродились, испарились, далее по списку. Кто же тогда так тревожно воет в ночи, за оконным стеклом? Звеняще и тоненько, с нечеловеческой тоской в голосе? Как раз – полнолуние… А ещё на этом свете существуют старинные Зеркала. Тусклые такие, словно бы отлитые из чистого серебра. Не стоит долго смотреться в них, особенно перед сном…

Глава четвёртая

Валькирии

Лица коснулось что-то нежное и тёплое.

«Это, скорее всего, вечерние солнечные лучи», — отстранённо подумал Алекс. — «А теперь — где-то совсем рядом — приветливо заверещала птичка. Вьють-вьють. Вьють-вьють. Словно наша австрийская синичка… А это что такое, знакомое? Так шелестят листьями на ветру берёзы в моей родимой Каринтии.…Неужели, путешествие по таинственной Стране Грёз закончилось, и я вернулся на Родину?».

Он открыл глаза и сел — взрослый смешанный лес, грибы с тёмно-кремовыми и красно-бордовыми шляпками, выросшие рядом с высоченным муравейником, голубое безоблачное небо за кронами деревьев. И, конечно же, до боли знакомые запахи-ароматы.

Алекс поднялся на ноги и с интересом огляделся по сторонам.

«Разгар лета, судя по всему», — монотонно зашелестел в голове хладнокровный внутренний голос. — «Уже за полдень. Шмели жужжат лениво и сонно. Какой-то холм, поросший лесом… А что у нас с одеждой-обувкой? Что-то явно старинное, с лёгким славянским налётом — мешковатые холщовые портки с прямоугольными заплатами на коленях, длиннополый грязно-бежевый зипун, войлочно-кожаные бесформенные боты на ногах, волосы на голове перехвачены широким матерчатым ремешком… Ага, братец, а ты у нас нынче — бородат. Причём, борода знатная — окладистая и лохматая. С чего бы это, вдруг? Повышенная волосатость подбородка никогда раньше у тебя не наблюдалась. Так, только отдельные волосинки — хилые, тонкие и слегка кучерявые. Ты и брился-то не чаще одного раза в неделю. Ладно, заканчиваю с трёпом… Что делать дальше? М-м-м… Надо, первым делом, определиться на месте. Мол, где, что, когда и как… А не забраться ли нам на дерево? Типа — вспомнив детство голоштанное и беззаботное? Например, вот на эту высоченную корабельную сосну, расположенную практически на вершине холма? Не обязательно, что на самую верхушку. И до половины ствола, на мой опытный взгляд, будет вполне достаточно…».

Спорить с упрямым и своевольным внутренним голосом Алекс не стал (дело заведомо бесполезное, зряшное и неблагодарное), наоборот, слегка поплевав на ладони, полез наверх. Забрался примерно на восьмиметровую высоту и, устроившись на толстой ветке, принялся старательно озирать окрестности. В частности, длинное-длинное светло-голубое озеро, расположенное у подножия холма.

Примерно через полторы минуты он довольно хмыкнул и шёпотом резюмировал:

— Действительно, Каринтия. Знаменитое озеро Вёртерзее, прошу любить и жаловать. Знакомая береговая линия, живописные островные архипелаги… Только, понятное дело, Вёртерзее из древних времён. Там, где раньше (то есть, позже?), располагался стотысячный город Клагенфурт, нынче шумит девственный лес. А на месте Фельдена — курортного городка для супер-богатых туристов — находится какое-то крохотное поселение насквозь старинной направленности: приземистые неуклюжие дома, сложенные из грубых каменных блоков, высокая изгородь по периметру, возведённая из толстенных дубовых брёвен, массивные двустворчатые ворота, щедро оббитые чёрными железными полосами. Воинский опорный пункт, не иначе…

Солнце скрылось за плотными кучевыми облаками, обосновавшимися вдоль западной части горизонта. Вокруг заметно потемнело.

— О чём ты там бормочешь, Пушениг? — полюбопытствовал звонкий девичий голосок. — Сам с собой беседуешь? Или же пытаешься общаться с чванливыми небесными Богами?

Алекс, осторожно свесившись с ветки, заглянул вниз.

Между узловатых сосновых корней, небрежно опираясь ладошкой на толстый ствол дерева, стояла невысокая светленькая девчушка. Вернее, молодая девушка с милыми ямочками на смуглых щеках. Стройная, улыбчивая, зеленоглазая. Облачённая в некое подобие нарядного летнего сарафана — только с закрытыми плечами.

«Не очень-то и длинного летнего сарафана», — не преминул отметить наблюдательный внутренний голос. — «Оставляющего загорелые колени открытыми. Очень аппетитные и милые коленки, надо признать. Совсем недавно, братец, мы с тобой уже удостаивались чести — лицезреть точно такие же. Там, в далёком и прекрасном Буэнос-Айресе. На третьем этаже серого четырёхэтажного дома. В офисе компании — «Заветные сны»… Интересно, а на каком языке — пару-тройку секунд назад — она задавала свои ехидные вопросы? Очень певучий язык, богатый на гласные звуки. Вместе с тем, присутствуют и коротенькие жёсткие артикли, свойственные немецкой речи. Язык приграничных территорий? Мол, с одной стороны некоего рубежа проживают германские племена, а с другой, соответственно, славянские? Вполне возможно. Впрочем, нам, знатным полиглотам Страны Грёз, это без особой разницы…».

— Привет, красотка, — непринуждённо поздоровался Алекс. — Решила немного прогуляться? Подышать свежим воздухом?

— Это, по меньшей мере, невежливо — отвечать вопросом на вопрос, — притворно обиделась девица. — Впрочем, разве можно ожидать элементарной вежливости от полудиких углежогов, не умеющих даже толком умываться? Зряшное и пустое дело… Э-э, Пушениг. Почему молчишь? Никак, оробел?

— М-м-м… Не то, чтобы. Просто думаю…

— Неужели? Углежоги, действительно, умеют думать? Ну, надо же. А я-то, девчонка наивная и доверчивая, была уверена, что это — сказки для маленьких детей.

— Ты всегда такая?

— Какая?

— Насмешливая и бойкая?

— Нет, конечно же. Только когда общаюсь с излишне-робкими и непонятливыми кавалерами… Итак, Пушениг. Для чего ты, легкомысленный оболтус, забрался на дерево?

— Ну, чтобы полюбоваться на местные природные красоты, — слегка засмущался Алекс. — С кем разговаривал? С собственным внутренним голосом.

— Даже так? Наличие внутреннего голоса — о многом говорит. Значит, углежог чумазый, ты ни так и безнадёжен… А к какому выводу, посовещавшись с голосом, ты пришёл?

— К самому обыкновенному и непритязательному. Мол, вид с моей ветки, просто-напросто, открывается замечательный.

— Замечательный? — зачем-то переспросила девушка. — Да ты, Пушениг, оказывается, шутник. Удивил в очередной раз.

— Да я и не думал шутить. Действительно, очень красиво… Не веришь? Забирайся ко мне и сама посмотри.

— Приглашаешь?

— Ага.

— Хорошо. Жди…

И двух минут не прошло, а светловолосая девица — вместе с симпатичными ямочками на щеках — уже обосновалась на соседней ветке.

«Шустра и ловка, чертовка!», — одобрил впечатлительный внутренний голос и тут же предостерёг: — «С такими, братец, надо быть всегда настороже. Чисто на всякий пожарный случай. Дабы впросак — нежданно-негаданно — не попасть… А ножки-то какие! Обрати внимание. Сарафанчик — в сидячем положении — стал, понятное дело, ещё короче. Как говорится, блеск и полный отпад. Я тащусь и медленно офигиваю…».

— Заканчивай, Пушениг, пялиться на мои коленки! — отчаянно покраснев, нахмурилась девушка. — Если, конечно, не опасаешься грядущих неприятностей.

— О каких таких неприятностях, симпатичная селянка, ты говоришь? — целомудренно отведя глаза в сторону, уточнил Алекс. — Не понимаю, право слово…

— Что же тут непонятного? Заявишься в следующий раз — с угольной корзиной за плечами — в наш славный Круппендорф, а от былого радушного приёма и следа не осталось. Наоборот, старухи, сидящие на скамеечках, надменно плюются вслед, собаки злобно гавкают, а встречные пареньки отчаянно задираются. И угля не продашь, и парочку синяков можешь запросто отгрести… Кстати, а почему это ты, бездельник бородатый, величаешь меня то «красоткой», то «симпатичной селянкой»? Забыл моё имя?

— Ничего и не забыл. А-а… Аннель?

— У всех мужчин — память девичья. Меня зовут — «Анхен». Повтори.

— Анхен.

— Молодец. Хвалю за понятливость. И, такое впечатление, уже не первый раз… Итак. О каком замечательно-красивом виде-пейзаже ты толковал?

— Ну, как же. Длинное-длинное озеро, наполненное — до самых краёв — нежно-голубой прозрачной водой. Многочисленные задумчивые острова и весёлые островки. Величественные горы, украшенные белоснежными шапками вечных снегов, нависающие над противоположным озёрным берегом. Ранний светло-сиреневый вечер…

— Ты это серьёзно? — подозрительно прищурилась Анхен. — Или же дурака старательно валяешь? Мол: — «Мы, углежоги, ребята простые-простые. Ещё, ко всему прочему, и незатейливые. Интересуемся только завлекательными природными картинками…».

— Ничего и никого я не валяю, — обидчиво надулся Алекс. — А чем ещё кроме красот озёрной долины, находясь на этой толстой ветке, можно интересоваться?

— Может быть тем, что находится у тебя за спиной?

Он, крепко держась ладонями за шершавый и тёплый ствол сосны, обернулся.

«Ничего себе. Так его и растак», — тихонько пробормотал ошарашенный внутренний голос. — «Картина маслом кисти неизвестного художника под знаковым наименованием: — «Скорбный мрак, сгущавшийся над мрачной Долиной серых теней…». Впечатляет, честно говоря…».

С противоположной стороны холма простиралась широкая травянистая долина, над которой задумчиво клубился призрачно-серый туман. А за туманом — на изумрудной траве — просматривались-угадывались неподвижные человеческие тела.

«Достаточно много тел. Тысяча не тысяча, но сотен семь-восемь, наверное, наберётся», — принялся комментировать назойливый внутренний голос. — «Безусловно-мёртвых и беспорядочно разбросанных по лугу, густо покрытому кроваво-алыми лужицами. Не иначе, здесь совсем недавно отгремела серьёзная битва. В том смысле, что отзвенела жаркая сеча…».

— Благородные склавины^[12] сражались с римскими цепными псами, — пояснила девушка. — Проконсул провинции Норик^[13] никак не может угомониться. Сволочь неуёмная. Шлёт на берега Вербного озера легион за легионом. Упрямец носатый…

— А кто, кха-кха, победил в этом сражении? — смущённо откашлявшись, спросил Алекс.

— Никто. Как и в прошлые разы. Посекли друг друга от души и, подобрав раненых, разошлись в разные стороны. То есть, остатки отрядов разошлись… Почему, углежог, ты забеспокоился? Что-то заметил?

— Туман какой-то странный и подозрительный. Словно призрачным серым саваном накрывает долину. Потусторонним — так и веет.

— Тризна приближается.

— Как это — тризна?

— Скоро, Пушениг, всё сам увидишь. А пока — слушай…

Откуда-то (может, из небесной Вышины?), долетели едва слышимые мелодичные звуки, наполненные благородной печалью и тщательно-скрываемым безразличием. Чуть позже на дальнем краю долины появились, возникнув из неоткуда, девять высоких, слегка подрагивающих фигурок, вокруг каждой из которых наблюдались тонкие светло-жёлтые и бело-серебристые контуры-ореолы.

Фигурки стали постепенно и плавно приближаться, и — по мере их приближения — мелодичные звуки постепенно преобразовались в гортанную и монотонную песню:

Соткана ткань.

Серая, как осенняя туча.

Ты погиб, а над землёй — туман.

Кому-то стало лучше?

Окропим ткань кровью.

Чтобы известить о гибели воинов.

Туман дышит новью.

А кровь — дождики смоют.

Мы ткань сплели

Из кишок человеческих.

Когда запели соловьи

На рассвете, над речкой.

Ткацкий станок — из черепов.

Гребень железный нагрет свечами.

А ткань, чтобы слоилась чередой,

Мы подобьём — мечами.

Каждую ночь мы ткём и ткём

Стяг боевой для конунга.

Ткём ночью, рыдаем днём.

Заледенели сердца от холода.

И, наконец, мы выткали

Наш стяг боевой.

Головы мертвецов поникли

И умылись — росой…

Песня стихла. Чуткое каринтийское эхо задумчиво выдохнуло на прощанье:

— Росой, босой, ой…

Неожиданно по вечернему тёмно-сиреневому небосклону, свободному от кучевых облаков, протянулись — с северо-востока на юго-запад — неровные светло-зелёные полосы. Через несколько мгновений полосы начали причудливо изгибаться, меняя и беспорядочно чередуя цвета. Вот, одни полосы стали светло-голубыми, другие — нежно-розовыми, а между ними беспорядочно заплясали-задвигались аметистовые и густо-жёлтые сполохи.

— Небесные огни, — зачарованно глядя в небо, кротко улыбнулась Анхен. — Очень красиво. Даже сердечко забилось чаще.

— Классическое полярное сияние.

— Откуда знаешь, угольщик неотёсанный, ни разу в жизни не покидавший своей лесной деревушки? Ах, да, совсем забыла. Ведь твои прадеды и прабабки переселились в эти места с далёкого севера. Видимо, рассказывали… А почему в твоём голосе нет удивления? Мол: — «Откуда здесь, в краях тёплых и светлых, взяться полярным огням-всполохам?»… Что скажешь?

— Валькирии, — после короткой паузы тихо-тихо произнёс Алекс. — Эти девять фигурок — валькирии. Они, э-э-э…

— О чём это ты бормочешь, Пушениг? Никак прозрел и слегка испугался?

— Есть такое дело. Слегка. Врать не буду.

— Тогда расскажи бедной германской поселянке.

— О чём?

— Об ужасных и суровых валькириях, жалости не ведающих, — сделала «страшные» глаза девушка. — Что знаешь, то и расскажи. А я потом, так и быть, дополню. Начинай, углежог стеснительный. Не томи.

— Расскажу, конечно. Слушай… Валькирии — это такие воинственные мифические девы, которые…

— Мифические? — ехидно хмыкнув, перебила девушка. — Ты в этом уверен, чумазый углежог?

— Не цепляйся, красотка, к словам, — неотрывно наблюдая за долиной, погружённой в лёгкую туманную дымку, попросил Алекс. — Конечно, не мифические… Как может быть «мифическим» то, что мы наблюдаем собственными глазами? Причём, находясь в твёрдом уме и трезвой памяти? Никак, ясен пень. Итак, продолжаю… Валькирии, что немаловажно, являются — у многих северных народов — символом победоносной войны. Более того, считается, что они составляют свиту могучего Одина и участвуют в распределении побед и смертей в битве. От блеска доспехов валькирий, как утверждают старинные народные поверья, на небе и возникают полярные сияния… Почему ты так многозначительно усмехаешься?

— Говоришь, мол, валькирии принимают участие в распределении побед и смертей?

— Ага, участвуют. В обязательном порядке. А потом сопровождают Души воинов, погибших в бою, в Вальхаллу — это такой небесный лагерь дружинников Одина. Чертог убитых бойцов, образно выражаясь. Там девы-воительницы покорно прислуживают гостям во время дружеского пиршества…

— Стоп-стоп, неразумный углежог. Кому они прислуживают?

— Э-э-э…

— Душам? — выжидательно прищурилась Анхен. — На разгульном пиру? Извини, но это — горячечный бред. Вернее, полная и окончательная ерунда… Разве Души (заметь, бессмертные и бестелесные Души!), могут вкушать пищу, пить хмельные напитки и вести легкомысленные застольные беседы?

Почему молчишь, Пушениг?

— Ну, не знаю. Наверное, не могут… Хотя, это как посмотреть. Если, к примеру, «перенести» в Вальхаллу Души и тела погибших воинов по отдельности? Почему бы, собственно, и нет? Тела потом «оживляются» и в них «вдуваются» Души. Гуляй — не хочу. Впрочем, в этих вопросах я откровенно не силён… Итак, чем же тогда занимаются валькирии? Для чего они… э-э-э, предназначены?

— Потом объясню. А сейчас просто смотри. Будет интересно…

Всполохи полярного сияния запульсировали с новой силой, и широкая травянистая долина, простиравшаяся между прибрежными холмами Вёртерзее, словно бы приблизилась.

— По крайней мере, все персонажи — и живые (условно, конечно же), и мёртвые — стали «ощущаться» гораздо лучше и подробнее, — удивлённо передёрнул плечами Алекс. — Будто бы к моим глазам кто-то любезно поднёс окуляры невидимого бинокля…

— Углежог, заканчивай придуриваться, — недовольно нахмурилась девушка. — Словами бросается незнакомыми, мол: — «бинокль», «окуляры», «любезно». Строит из себя, не пойми и что… Рассказывай, давай, что видишь, раз твоё природное зрение внезапно обострилось.

— Хорошо, слушай… Туман неуверенно и робко клубится рваными узкими полосами. Изумрудная трава, серо-голубоватый ручеёк, неподвижные людские тела, покрытые страшными ранами. Причём, тела разные. Одни, безусловно, при жизни были римлянами. Гладко выбритые лица. На головах присутствуют металлические шлемы, визуально — известной модели «Монтефортино». Они состоят из одной чашеобразной части с очень небольшим задним козырьком и плоскими боковыми пластинами, которые прикрывают уши и боковые части лица. Составные бронзовые латы, на передней части которых имеется характерный рельеф — со слабыми очертаниями мышечных выпуклостей. Добротные и одинаковые (то бишь, стандартные), мечи, щиты и копья… Другие покойники, так сказать, славянской национальности. Широкоплечие бородачи в характерных домотканых одеждах. Латы? Практически отсутствуют. Только на некоторых погибших бойцах наблюдаются короткие кожаные камзолы с металлическими пластинами-вставками. Да и оружие нечета римскому — разномастное и более кустарное что ли…

— Никогда не понимала, почему мужчины так безудержно интересуются оружием и доспехами. Увидят блестящую железяку, и давай курлыкать, словно дикий альпийский фазан по ранней весне… Переходи, Пушениг, к девам-воительницам. Ведь если я, конечно, не ошибаюсь, ты ради них и прибыл сюда? В том смысле, что забрался на это высокое дерево?

— Ага, ради них, — неуверенно сглотнув слюну, подтвердил Алекс. — Залез на дерево, чтобы увидеть… Итак. Их девять. Рослые, широкобёдрые и грудастые девицы, облачённые в металлические доспехи, нестерпимо сверкающие в лучах заходящего солнца… Пардон, слегка погорячился. Солнышка-то и нет: заблаговременно спряталось за облаками, чтобы никому не мешать… Исправляюсь. Облачённые в металлические доспехи, нестерпимо сверкающие в отблесках полярного сияния… Доспехи, конечно, не римские. Скорее уж скандинавские. Изготовлены из бронзы? Определённо, нет. Возможно, что из высокоуглеродистой стали… У всех валькирий — длинные волнистые волосы, ниспадающие из-под шлемов. Разных цветов волосы: светлые, белёсые, платиновые, русые, тёмные, угольно-чёрные, светло-каштановые, тёмно-каштановые, огненно-рыжие. А ещё за спинами у дев колышутся на лёгком вечернем ветерке накидки разных цветов. Причём, классического спектра, мол: — «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан», плюсом светло-серая и тёмно-серая… Шагают широким фронтом. Подошли к месту недавнего сраженья. Остановились. Чего-то ждут… Кстати, а как их зовут?

— Брунгильда, Гель, Гондукк, Гунн, Мист, Рота, Скульд, Хлекк и Хьерфьетур.

— Спасибо, попробую запомнить… Рыжеволосая валькирия достала из наплечной кожаной сумки изящно-изогнутый охотничий рог, поднесла его ко рту…

Рог запел — низко, хрипло и протяжно. Над округой, примыкавшей к долине, поплыла мелодия — скорбная, печальная, чарующая и на удивление красивая.

Поплыла, полетела, окутала и, попав в умелые руки чуткого каринтийского эха, многократно умножилась, зазвучав причудливыми многоголосыми переливами.

Через некоторое время охотничий рог замолчал.

— Рыженькая Гель музицировала, — охотно пояснила Анхен. — Её имя означает — «Зовущая». Это она обращалась к Душам погибших воинов, мол: — «Мы уже идём. Ждите. Отриньте всё мелкое, сущее и глупо-бытовое. Готовьтесь…».

— К чему должны готовиться Души?

— Конечно, к выбору, который сделают, понятное дело, без них. Мол, временная свобода или же вечная тюрьма… Продолжай, симпатичный углежог, свой увлекательный рассказ. Не отвлекайся, пожалуйста.

— Продолжаю, — покорно вздохнул Алекс. — Сейчас вперёд — на пару шажков — выступила другая дева: с белёсыми волосами и светло-серой накидкой за спиной. Выступила, вскинула — в насквозь величественно-торжественном жесте — вверх руки и что-то шепчет… Ага, призрачно-серый туман — словно по мановению волшебной палочки — мгновенно рассеялся без следа.

— Всё понятно. Это воительница Мист выполнила свою рутинную работу. Её имя — на самом деле — «Туманная».

— Выполнила, то есть, разогнала клочковатый туман?

— Не только туман. Но и всё прочее.

— Что — всё прочее?

— Боль, страх, испуг, следы воинской ярости. Негативную ауру, короче говоря… Рассказывай, Пушениг, рассказывай.

— Рассказываю… Девицы в доспехах, достав из походных сумок серебристые вытянутые сосуды, неторопливо двинулись вперёд. Сосуды находятся в их правых ладонях… Нагибаются над мёртвыми. Что-то шепчут. Осторожно и бережно трогают-ощупывают пальцами левых рук лица покойников… Опа!

— Что случилось?

— Валькирия с тёмно-каштановыми волосами и нежно-зелёной накидкой. Она… Не понимаю, что она сделала, но изо рта мёртвого римлянина… э-э-э, вылетел какой-то кроваво-чёрный сгусток. Вылетел и, плавно описав широкую дугу, скрылся в серебристом сосуде… Как прикажешь понимать данное действо?

— Гондукк, она же — «Волчица», лучшая охотница в стае, — уважительно вздохнула Анхен. — Всегда в первых рядах. Всегда и везде…

— Лучшая охотница — на кого?

— На Тёмные Души.

— Сколько можно — напускать пошлой таинственности? — рассердился Алекс. — Намёки всякие и разные. Недоговорённые расплывчатые фразы… Самой, случаем, не надоело? Или излагай всё, как оно есть. Без недомолвок и запуток. Или…

— Или — убирайся на все четыре стороны?

— Э-э-э… Нет, конечно же. Как я без тебя?

— Точно подмечено, — светло улыбнувшись, согласилась девушка. — Одному — всегда трудно. Иногда и невозможно… Ты, углежог, умный. А иногда ещё и очень милый. Слушай… Человеческие Души — изначально, ещё с самого Сотворения Мира — делятся на «тёмные» и «светлые». Причём, многие Боги понимают «тёмные — светлые» совершенно по-разному. То есть, исходя из разных, м-м-м…

— Критериев?

— Хорошо. Будь, Пушениг, по-твоему. Исходя из разных критериев… Сейчас мы говорим о Боге Одине. Он разделяет всех людей на «обожающих войну» и «на всех других». Такой, вот, подход.

— Поясни, пожалуйста.

— Поясняю… Войны, они были, есть и будут всегда. И многие люди относятся к войнам (с точки зрения Одина), «неправильно». То есть, прохладно: принимают, понятное дело, участие, но как бы по необходимости, без особой радости, мол, надо защищать родную землю от врагов и всё такое прочее. Повоевали и вновь отправляются землю пахать. Или же мастерить глиняные горшки и ковать лошадиные подковы. Причём, воюют они «без искорки в глазах», а пашут, мастерят и куют — с нескрываемым и огромным удовольствием. Такие «мирные человеки», обожающие созидать, Одина совершенно не интересуют. Ну, ни капельки. По крайней мере, так принято считать… А, вот, «обожающие войну». Эти готовы воевать всегда и везде. Их не интересуют причины и конечные цели тех или иных войн. Главное, заниматься любимым делом: убивать, грабить, разорять, жечь, разрушать, насиловать. Такие людишки брутальному Одину близки и понятны. Вернее, их подленькие и грязные Души. По крайней мере, так принято считать… Вот, валькирии, верные служанки сурового Одина, и обходят все поля недавних сражений — охотятся за «обожающими войну». То бишь, за их «тёмными» Душами. Чтобы заключить в серебристые сосуды и доставить на небесный пир-тризну. По крайней мере, так принято считать…

— Принято считать? — понятливо усмехнувшись, переспросил Алекс. — Значит, всё обстоит с точностью, но наоборот? Ну-ну… Хочешь, попробую угадать, как оно всё — на самом деле?

— Попробуй, догадливый и сообразительный углежог.

— Общеизвестно, что Душа покидает мёртвое тело человека только через девять суток после его смерти. Покидает и становится «неприкаянной». То есть, начинает бродить по Свету и даже может — при стечении определённых обстоятельств — «вселиться» в тело младенца. Поэтому мудрые Боги не заинтересованы, чтобы «тёмные» Души умерших бесконтрольно шастали по Земле, так как в этом случае весь Мир — рано или поздно — может погрузиться в хаос непрерывных войн, и человечество — в конечном итоге — исчезнет… Я всё правильно понимаю?

— Исключительно верно, — согласно кивнула головой Анхен. — Прозорливые Боги, действительно, охотятся за «тёмными», помещая их Души в различные «чертоги». Суровый Один — в Вальхаллу. И это, поверь, не единственная «небесная тюрьма». Но, к сожалению… Как же это объяснить?

— У всего человечества Тёмное Начало — очень сильно? «Тёмных» изначально было в разы больше, чем «светлых»? Было, есть и будет? Боги с огромным трудом справляются с обязанностями «санитаров леса»? И когда они, беспредельно устав, дадут слабину, то случится-грянет приснопамятный Армагеддон?

— Не буду цепляться к непонятным словам и фразам. Но ты, по большому счёту, прав. К огромному сожалению. Армагеддон уже не за горами… Ага, валькирии, позабыв об охоте, сошлись в одном месте. Восемь — сошлись. А одна стоит на отшибе, отдельно от других… Что там происходит?

— Черноволосая валькирия, действительно, стоит отдельно, — доложил Алекс. — Более того, она сняла со своей головы шлем и отцепила с доспехов ярко-жёлтую накидку. А теперь, предварительно сложив в шлем серебристый сосуд и свёрнутую накидку, отбросила его далеко в сторону.

— Надо же! — восторженно охнула девушка. — Нам с тобой, углежог, несказанно повезло — наблюдать такое. Очень редкое событие. В том смысле, что случается один раз в сто лет. Не чаще… Понимаешь, девы-воительницы, они бессмертны. Так сказать, бессмертные служанки мрачного Одина. Посещают места «свежих» боёв и собирают в специальные сосуды «тёмные» Души. Непыльная работёнка, надо признать. По крайней мере, не требующая каких-либо значимых физических усилий. Это тебе не за плугом идти, поднимая каменистую целину, образно выражаясь… Так вот. Каждой валькирии даровано право — покинуть (через оговорённое количество лет, или же веков), своего господина. Для этого надо попросить Одина об «оживлении» конкретного покойника-мужчины, а потом выйти за «оживлённого» замуж. Естественно, став после этого обыкновенной смертной женщиной. Говорят, что именно в результате таких браков и рождаются они, Великие Герои… Может, в этом и заключается истинное высокое предназначение валькирий? Высмотреть на одном из полей брани идеального мужчину-производителя? Отважного, сильного, могучего, идеально-сложённого? Рыцаря без страха и упрёка? Высмотреть, «оживить», выйти за него замуж и нарожать целую кучу маленьких «геройчиков»? Которые потом, превратившись в брутальных мужчин, поставят — в очередной раз — наш скучный и сонный Мир на рога? Дабы придать ему дополнительный плановый импульс, принуждающий к поступательному развитию? Кто знает… Значит, черноволосая Брунгильда высмотрела-таки суженого? Искренне завидую. Причём, белой завистью.

— Получается, что у тебя, красотка, нет ухажёров и кавалеров?

— Обидеть хочешь? Да, сколько угодно. Отбоя нет. Не в этом дело. Просто…

— Просто твоё девичье сердечко до сих пор свободно? — вкрадчиво уточнил Алекс.

— Угадал, прозорливый Пушениг, — призналась Анхен, после чего, лукаво подмигнув, продолжила: — Хотя, знаешь… Недавно на моём горизонте возник-появился один достойный кандидат. В том плане, что идейный бродяга и законченный чудак…

Вновь запел охотничий рог — низко, хрипло и протяжно. Над округой, примыкавшей к долине, поплыла мелодия — скорбная, печальная, чарующая и на удивление красивая.

Поплыла, окутала, полетела и, попав в умелые руки чуткого каринтийского эха, многократно умножилась, зазвучав причудливыми многоголосыми переливами…

Охотничий рог замолчал.

— Рыжеволосая Гель кого-то звала? — предположил Алекс. — Кого? Впрочем, кажется, я догадался… Своего хозяина и господина? То есть, легендарного Одина?

— Конечно. Как же без него? Ведь, выбранного воина надо ещё «оживить»… Ага, в конце долины показались новые фигурки. Давай, глазастый углежог, всматривайся и рассказывай об увиденном.

— Знаешь, красотка, намечается нестыковочка. Похоже, что сам могущественный Бог прибыть не может, так как занят более важными делами. Поэтому прислал по зову Гель целую команду, призванную его — сурового из суровейших — заменить.

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась девушка.

— Ничего особенно. Во главе означенной команды следует высокий сутулый старик в длиннополом тёмно-синем плаще, с бесформенной войлочной шляпой на голове. На каждом его плече сидит по упитанному угольно-чёрному ворону. Рядом — по бокам, слегка отстав, ленивой трусцой — бегут два облезлых лесных волка. В одной старческой ладони зажато древко чёрного копья, которое он использует в качестве посоха, а в другой — длинная кожаная уздечка, прикреплённая к печальной конской морде. Х-мм…

— Что смешного?

— Теперь понятно, почему у гнедой рослой коняшки такая печальная физиономия, — пояснил Алекс. — На её (его?), месте кто угодно загрустит-запечалится — ног-то насчитывается в два раза больше, чем надо. Ровно восемь штук. Затоскуешь тут… А замыкает эту странную процессию костистая старуха в боевых доспехах. Цирк бесплатный, короче говоря, с престарелым клоуном во главе…

— Цирк, говоришь? — неожиданно развеселилась Анхен. — Ну, Пушениг, ты и наглец. Назвать великого Одина — «престарелым клоуном»? Это дорогого стоит… Чему ты удивляешься? Ну, любит мудрый Бог перемещаться по белу Свету в образе мирного и безобидного старца. Что в этом такого? Каждый, как известно, чудит по-своему. Тебе ли, беспокойный углежог, этого не знать? Что же касается остальных — по твоему мнению — «цирковых». Воронов зовут Хугин («Думающий»), и Мунин («Помнящий»). Волков — Гери (Жадный»), и Фреки («Прожорливый). А ездового восьминогого коня величают Слейпнир («Скользящий»). Стыдно не интересоваться древними легендами.

— Стыдно… У старика, кстати, знакомое лицо.

— И кого же он тебе напоминает?

— Тряпичную итальянскую куклу Пьеро, — неуверенно шмыгнул носом Алекс. — Уголки длинного рта так же печально опущены вниз, а выпуклые водянистые глаза мерцают загадочно и таинственно…

— Извини, но не понимаю, о чём идёт речь.

— Нет ли у уважаемого Одина второго имени, которое начиналось бы на букву «Б»?

— Есть. Некоторые восточные народы называют его — «Ботан». Подожди, — девушка озабоченно нахмурилась. — Что ты говорил про старуху, идущую последней?

— То и говорил. Мол, костистая старуха в латах и шлеме. На левом бедре болтается солидный меч в потёртых деревянных ножнах, оббитых серебряными нашлёпками. Всё.

— Волосы выбиваются из-под шлема?

— Выбиваются.

— Какие они?

— Длинные, жидкие и сальные.

— А кого они цвета?

— Ну, так сразу и не скажешь, — засомневался Алекс. — Разноцветные. Пего-пёстрые. И чёрные прядки присутствуют, и русые, и рыжеватые, и совершенно-седые.

— Плохо дело. Пора — в очередной раз — прощаться.

— Почему? Мы же ещё толком и не поговорили…

— Потому, Пушениг, — печально улыбнулась Анхен. — Потому… Дев-воительниц должно быть ровно девять. Всегда. Брунгильда решила уйти. То есть, стать обычной смертной женщиной. Ей, как и полагается в таких случаях, прислали замену… Эту пеговолосую валькирию зовут «Скёгуль», что означает — «Свирепствующая». Она самая пожилая и мудрая среди валькирий. А ещё Скёгуль очень не любит, когда наглые «смертные» наблюдают за слугами и служанками Одина. Понимаешь меня? Свирепствующая «ощущает» чужие любопытные глаза. Ощущает, свирепеет и, призвав на помощь верных подружек, нападает… Так что, углежог чумазый, вытаскивай из кармана, не теряя времени, бархатный чехольчик. А из него — в свою очередь — зеркальце. Доставай и смотрись.

— А как же ты?

— За меня не бойся. Не пропаду, — доставая, якобы невзначай, из кармана сарафана приметный чехол чёрного бархата, пообещала девушка. — До свидания, бродяга легкомысленный. Мы ещё встретимся. Обязательно…

Примечания

12

Склавины — так в римских и византийских летописях называли западных славян, иногда путая их с германскими племенами.

13

В античные времена Каринтия (в настоящее время входит в состав Австрии), относилась к древнеримской провинции Норик.