Воин из-за круга

Андрей Астахов, 2008

Законный император жив, и возрожденный дракон вернулся в мир, где когда-то жили его предки. Подходит время решающей битвы, близок час, о котором говорили старинные колдовские книги – час гибели Лаэды. Зло умножает силы, и скоро его мощь станет неодолимой. Надвигается война, которая откроет Ворота Тьмы. Лишь русский юноша, пришедший в этот мир из-за круга вместе с избранными, может противостоять нашествию Тьмы. Ведь его враг тоже пересек круг, и поединок, в котором они должны встретиться, решит судьбы сразу двух миров, Новгородской Руси и Лаэды, стоящих на краю пропасти.

Глава третья

«Смеешься, приятель? А зря, очень зря! Мне-то было не до смеха. Уж очень скверные были место и компания. Еле ноги унес, и счастлив, что лишь испугом одним и отделался. А о том, что видел там и слышал, лучше умолчу — все равно никто не поверит».

Аноним, Легенда о храбром кузнеце

Это место было ей до боли знакомо. Это была не Пустота Вирхейна. В Пустоте не было ничего, даже света — здесь он был. Здесь были и Пространство, и Время. Она могла видеть по сторонам от себя очертания какого-то неведомого ей мира, и смутные воспоминания все больше оживали в ее памяти. Почему-то это место было ей знакомо. Она уже где-то видела эту ферму, эту дорогу, петлявшую по долине, это дерево, при виде которого ощутила боль. Ей даже показалось, что она увидела на стволе дерева следы, будто кто-то в агонии царапал его кору ногтями, темные подтеки свернувшейся крови там, где она вытекала из ран. Ее тело ощутило холод, а в душе поднялась волна страха. Таких чувств она давно не испытывала, а тут вдруг они захватили ее с небывалой силой. Ей захотелось побыстрее покинуть это страшное место, полное жутких следов чьих-то мучений. И она побежала. Так быстро, как только могла. Однако куда бы она ни бежала, дорога все время возвращала ее к старой липе, ствол которой был замаран засохшей кровью, а с нижних сучьев свисали веревки с приставшими к ним лоскутами кожи. Ей хотелось кричать, но крик не выходил из горла — он застрял в нем, как будто гортань сжали петлей.

— Ты боишься? Тебе страшно?

Она узнала этот голос. Она узнала бы его из тысячи, из сотни тысяч. Когда-то она трепетала от счастья и любви, слушая, как этот голос шепчет ей нежные признания и ласковые слова.

— Это ты, Кирнан?

— Ты не забыла мое имя? Ведь почти тысячелетие прошло!

— Я не забыла. Я повторяла его каждый день. Что ты здесь делаешь?

— Жду тебя. Мы расстались с тобой на этом месте, и я с тех пор не видел в своей жизни ни одного дня счастья. Но я не ропщу. Я был наказан по заслугам.

— Кирнан, ты веришь мне? Это не я тебя наказала. Это боги неправильно истолковали мою просьбу. Я хотела, чтобы ты жил. Они сделали так, что вечная жизнь для тебя стала проклятием.

— Ты просила за меня?

— Я знаю, что это за место. Я вспомнила. Почему ты ждал меня именно здесь?

— Чтобы просить тебя о прощении. И чтобы дать покой тебе. Мне больно видеть, во что превратилась моя любимая, мой Цветок Долины, моя лань.

— Больно видеть? Это люди сделали меня такой. Я вернулась в мир, чтобы изменить его. И я его изменю. Чего ты хочешь, Кирнан?

— Уйти с тобой туда, где душа твоя обретет покой и любовь. Там мы вечно будем вместе. Ты помнишь мое имя — это хорошо. И я помню твое. Хочешь, я произнесу его?

— Ты с ума сошел! Молчи, безумный человек! Ты все испортишь. Обещаю, что я буду с тобой, но не сейчас, не теперь. Ты ждал тысячу лет — подожди еще немного. Скоро мир будет принадлежат нам, тебе и мне, и мы соединимся, чтобы никогда не разлучаться.

— Ты ослеплена злобой и ненавистью. Откажись от всего, пойдем со мной. Я так хочу, чтобы ты стала прежней девой из Долины Водопадов! Неужели это так трудно?

— Я не прежняя девушка-простушка. Я Аина ап-Аннон, грозная Дева-из-Бездны, королева халан-морнахов, а значит, и твоя королева. Поэтому ты должен подчиниться мне, Кирнан. И ждать моего решения.

— Ты так ничего и не поняла. — Он покачал головой, и старая липа, будто подражая ему, зашелестела листвой сокрушенно и печально. — Я люблю тебя и всегда любил. Когда ты умерла, мое сердце умерло вместе с тобой. Неважно, кто сделал меня таким, каким я стал — другим бы я просто не смог быть, потому что жизнь ушла из меня. Но я знаю, как все поправить. Я знаю, как разрушить чары Тьмы, опутавшие тебя и меня. И я сделаю то, что должен сделать. Я назову твое истинное имя, то имя, которое ты носила, когда была Моей Богиней из Долины Водопадов. Вспомни, Дева-из-Бездны, тебя зовут…

— НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!

Тасси не слышала собственного крика, но император от него проснулся. Тасси увидела его лицо — оно было испуганным.

— Что с тобой?

— Со мной? — Тасси постепенно приходила в себя. — Ничего, государь мой. Дурной сон, не более того.

— Как странно! И у тебя тоже?

— О, государь, неужели и вы…

— Нам снилось что-то очень странное. — Шендрегон нервно хихикнул. — Наверное, мы выпили слишком много шабюта. Или это полнолуние не очень хорошо действует на нас. Нам снились какие-то странные безобразные дети, которые тянулись к нам своими тощими ручками и противно пищали. Какая гадость, ты не находишь?

— Скверный сон, государь, — ответила Тасси, думая о своем.

— Позволь нам поцеловать тебя, — император тут же осуществил свое намерение. — В свете луны ты еще прекраснее, чем при свете дня. Нам пришла в голову отменная мысль: мы устроим лунный бал в следующее полнолуние. Никакого освещения, все гости нагие, а для развлечения устроим волчьи бои. Завтра же мы прикажем послать охотников на север, чтобы изловить волков покрупнее и посвирепее.

— Государь, на севере война. Непокорные волахи опять восстали.

— О, мы знаем! Джел уже говорил нам. Мы накажем их. Мы завтра же пошлем армию на север, чтобы растоптать это скорпионье гнездо!

— Государь мой, вы истинный бог и владыка.

— Еще один поцелуй?

— Еще тысяча поцелуев…

Император довольно вздыхал, когда Тасси покрывала его тело поцелуями. Накануне Шендрегон веселился, много выпил, и теперь его мужская сила никак не хотела к нему возвращаться. Тасси это устраивало — ей не хотелось близости с императором. Она думала о своем сне. Машинально лаская императора, она думала о Кирнане. И ей очень хотелось, чтобы на месте Шендрегона был сейчас ее Кирнан, ее единственная любовь, юноша из прошлого, который так сильно любил ее — и который ее предал…

— Ртом, Тасси! — прошептал император. — Мы хотим, чтобы ты делала это ртом… Давай же, сладкая! Да, вот так, именно так!

Мой сон вещий, подумала Тасси. Кирнан где-то рядом. Прежде она никогда не видела его во сне. Но это ничего уже не значит. Вторые врата открыты, и кошмары императора уже становятся явью для многих и многих в Гесперополисе. Скоро она откроет Третьи врата. Потом война на севере даст достаточно пищи для ее воинства. А пока пусть этот мальчишка думает, что он бог. Пусть считает ее всего лишь шлюхой, все назначение которой — доставлять ему удовольствие. Пусть наслаждается жизнью, которая так коротка!

Когда удовлетворенный Шендрегон уснул, Тасси поднялась с ложа и, набросив халат, вышла на балкон дворца. Внизу, в дворцовом парке шумели деревья, а красная тень затмения почти закрыла луну. Налетевший ветер нес в себе голоса — сотни детских голосов. Пока только она могла их слышать. Но очень скоро все в этом городе их услышат.

Кирнан где-то рядом. Но он не властен ее остановить. Тень не может убить тень. Только Свет это может. Кирнан не обладает Силой. В нем слишком много от обычного человека. Разве только он кому-то назовет ее имя…

Луна ушла в багровый сумрак. Внизу под окнами прошла стража. Факелы в руках воинов горели странным синеватым пламенем. За стенами Красного Чертога по улицам поползли клочья белесого тумана. В опочивальне император ворочался в беспокойном сне. Тасси почти физически чувствовала ужас, сгущающийся над городом.

— Доброй ночи, Гесперополис! — шепнула она и, протянув руки к луне, благословила тех, кто уже появился на ночных улицах.

Риман ди Рот выругался — вторая ставка была проиграна им так же бездарно, как первая.

Начальник охраны, лейтенант Ниран ди Арб, с довольным смешком сгреб на свой край стола кучку монет.

— Еще одну партию, Риман? — предложил он.

— Пожалуй. Который час?

— Уже за полночь, — ди Арб посмотрел на почти прогоревший шнур в часах. — Скоро будет смена. Что-то я устал. Подумать только, мы сидим здесь без сна, а сволочь, которую мы охраняем, уже десятый сон видит.

— Сегодня последний день перед выходными, — сказал ди Рот. — Выспишься.

— Твой ход, старина.

Ди Рот взял кости и собрался было сделать бросок. Ниран ди Арб кривил губы в усмешке — он верил в свою удачу и был уверен, что останется в выигрыше. Ди Рот метнул кости.

— Восемь, — объявил ди Арб. — Похоже, ты опять в проигрыше.

— Бросай! — с досадой крикнул ди Рот.

Звук, раздавшийся за окнами домика охраны, заставил его забыть о костях. Его партнер по игре услышал звук одновременно с ним, потому что лицо ди Арба вытянулось и побледнело, а в глазах блеснул страх.

— Чрево Харумиса, что это? — воскликнул начальник охраны.

— Местьер начальник! — Солдат, появившийся в дверях, выглядел ошеломленным. — Там…там…

— Что «там»?

— Посмотрите сами!

Ди Арб схватил меч, бросился к выходу, опрокинув козлы. Монеты и кости полетели на пол. Римон ди Рот выскочил следом. Машинально отметил про себя, что вдруг стало темно — луну закрыла красноватая тень. В открытые ворота периметра вползал белый ледяной туман. И еще из тумана шел этот звук, от которого волосы на голове встали дыбом. Ди Рот никогда не был трусом, но жуткие звуки из тумана не просто напугали его — они поразили его ужасом, равного которому он не испытывал никогда.

— Проклятье! — воскликнул ди Арб, лицо которого было белым, как беленая стена кордегардии. — Там, в тумане! Видишь?

Риман ди Рот увидел. И увиденное поразило его не меньше, чем леденящий душу отвратительный вой, доносящийся из тумана. Прямо на него из белесой пелены шли три маленькие щуплые фигурки. Два мальчика, лет восьми и двенадцати, и девочка чуть постарше их, облаченная в грязные лохмотья. Она держала на руках голого малыша, которому едва исполнился год. Ди Рота поразил облик детей — они были в крайней степени истощения. Все четверо были скорее похожи на скелеты, обтянутые кожей. Они шли, шатаясь, с трудом переставляя тонкие ноги с чудовищно выпирающими коленными суставами. Их волосы висели грязными колтунами, на высохших морщинистых лицах глаза, окруженные черными тенями, казались огромными. И они плакали — это их заунывный вой так напугал лейтенанта. Шатаясь и протягивая к ди Роту костлявые руки, дети вошли в ворота периметра.

— Вот дьявол! — Ди Рот вытер пот со лба, опустил меч. — Чтобы вас вордланы забрали, проклятые ублюдки! А ну назад! Не видите, что ли, куда прете! Здесь вам не место для прогулок! Вон отсюда, домой, пока папаши и мамаши вас не хватились.

Услышав голос офицера, дети остановились и замолчали. Они слушали его внимательно, иногда переглядываясь друг с другом. Когда же ди Рот замолчал, они снова пошли вперед, а за их спинами в тумане замаячили еще какие-то смутные тени.

— Назад! — заорал ди Рот: ужас, который внушал ему этот заунывный зловещий плач, больше похожий на завывания шакала, сменился бешеной яростью. — Какого дьявола вам тут нужно? Охрана, ко мне! Еще шаг — и я вас зарублю! Стоять!

— Нам нужна пища, — сказал старший из мальчиков. Голос его звучал, как шорохи в темных углах заброшенного дома, и сердце ди Рота снова заледенело от ужаса.

— Нет у нас никакой пищи! — крикнул он, поднимая меч. — Назад!

— Пища есть, — сказал младенец на руках девочки, и глаза его сверкнули красноватыми огоньками в тумане. — Ты и есть пища.

Риман ди Рот пытался сопротивляться. Он вопил и рубил мечом наползавший на него туман. Разум оставил его, остался только инстинкт. Вой и плач стали громче; он заглушал хриплые вопли ужаса и боли, бульканье и хруст острых зубов на костях жертв. Десятки костлявых рук вцепились в ди Рота, чтобы утащить в туман, который уже поглотил восемь охранников и Нирана ди Арба, навстречу все новым и новым существам, спешащим принять участие в трапезе.

Когда багровая тень начала наползать на луну, ди Марон поначалу растерялся. Ночь была недостаточно темная для того, чтобы, как подумалось поэту, проскользнуть мимо стражи и оказаться на свободе. Поневоле он подумал о псах-волкодавах и поежился. Однако старый халан-морнах ясно велел бежать влево, к темному зданию у подножия холма, хотя слишком велик был соблазн направиться в противоположную сторону — судя по всему, там были южные ворота лагеря.

«И попасть прямо в лапы охраны, — сказал он сам себе. — Тогда тебе уж точно крышка. Нет уж, Уэр ди Марон, будь любезен сделать все так, как сказал тебе этот самый — тьфу, не к ночи будь помянут! Плевать на все, надо идти! Оставаться здесь тоже нельзя!»

Решившись, ди Марон пустился бежать вниз, с трудом разбирая при свете потемневшей луны узкую дорогу на склоне холма и лавируя между большими камнями и набросанными по обочинам бревнами, досками и кучами строительного мусора. Риск сломать ногу был очень велик, но ди Марон об этом не думал — страх гнал его вперед лучше любой шпоры. Потом он добежал до ухоженной аллеи, обсаженной высокими тополями. В дальнем конце аллеи клубился туман. Другой конец аллеи вел к зданию, о котором говорил ему ди Брай. Ди Марон добежал до калитки — она оказалась незапертой, как и входная дверь. Случайно ли ее не заперли с вечера, или же это ди Брай постарался, поэт не знал, да это было неважно. Гораздо важнее было другое — заперев за собой дверь на засов, ди Марон смог отдышаться и почувствовать себя в безопасности.

Он вошел с главного хода. Ощупью пробрался в кухню. Здесь было чуть светлее — луна светила красноватым свечением в окна, а тут еще и клубившийся за окнами туман будто фосфоресцировал, испуская белесое сияние, подобное тому, каким в темноте светятся гнилушки или болотный газ. Здесь же он впервые услышал эти мерзкие звуки — то ли плач, то ли стон, то ли вой. Пока далекие, они тем не менее явственно приближались. От них подкашивались ноги, и холодная жуть вползала в сердце.

Ди Марон искал фонарь или свечи, но потом сообразил, что добыть огня ему все равно не удастся — у него нет ни огнива, ни кресала, ни трута. Выругавшись, поэт начал пробираться вдоль стены к темному входу в кладовую.

Он попал в разделочную — в большой комнате с окошками под самым потолком стоял крепкий запах бойни. Пахло тухлой кровью, жиром, еще чем-то тошнотворным. Поэт в темноте налетел на большой стол, едва не порезал руку об острый нож — на столе лежали инструменты мясника. А еще он нашел то, чего никак не ожидал найти; масляный фонарь, мешочек с трутом и огнивом.

— Хвала Единому! — вздохнул поэт.

Несколько мгновений спустя он пожалел о том, что высек огонь и зажег фонарь. Колеблющееся пламя фонаря осветило каменный пол со стоком для крови и воды к центру, разделочные столы вдоль стен, ящики для мяса, массивную колоду, потемневшую от жира и крови. Над отверстием стока были устроены тали с крюком на железной цепи, а на крюке висело то, что ди Марон сначала принял за половину бараньей туши. Потом он увидел на одном из столов голову, и его сразу вырвало. Хоть и видел он этого человека всего один раз в жизни, но сразу узнал казненного сегодня утром Кебриса-Карта-в-Рукаве.

— Всеблагой Единый! — всхлипнул он, вытирая мокрый рот и дрожа всем телом. — Так вот почему старик не дал мне есть этот суп! Видать, здешний комендант человек экономный. И гурман порядочный, будь он проклят!

Грохот из кухни заставил его забыть о бедняге Кебрисе и том, что от него осталось. Ди Марон схватил одной рукой фонарь, другой большой разделочный нож и бросился к черному ходу. Вой теперь доносился из кухни, кто-то, расшвыривая оловянную посуду и переворачивая горшки и кастрюли, шел в разделочную.

Ди Марон, повторяя, что все это всего лишь кошмар и что всего этого просто не может быть на самом деле, вбежал в крошечную комнатку, всего десять на десять футов и закрыл за собой дверь. У двери было два достоинства — она была снаружи обшита железом и имела крепкий засов. Недостаток был только один — засов был снаружи, а не внутри. Но ди Марон не растерялся; в углу комнатки стоял тяжелый деревянный настил, и поэт немедленно припер им дверь изнутри. Вой внезапно оборвался, и совсем рядом — некто или нечто проникло в разделочную. На несколько мгновений стало тихо, а потом ди Марон услышал звуки, которые меньше всего ожидал услышать — детские крики и смех. И тут поэт наконец-то догадался, что происходит.

— Будь я проклят! — прошептал он, чувствуя, как переворачиваются от страха его внутренности. — Это же лейры! Клянусь своими потрохами, лейры!

Он притушил фонарь, чтобы свет его не выдал, и сел у двери — ноги его не держали. Ну да, конечно, ведь старик так и сказал — Дети Ночи! Только назвал он их на ортландский манер, леритами. Молодой человек знал об этих существах совсем немного, но даже этой малости было бы достаточно, чтобы нагнать ужас на людей, куда более отважных, чем сын Каса ди Марона. Лейрами называли призраков несовершеннолетних детей, умерших от голода или убитых родителями. Говорили, что их плач невыносим для слуха, что они бродят стаями и пожирают всех, кто попадется им на пути. Но откуда, во имя Единого, в Гесперополисе появились эти твари? О них уже сотни лет никто слыхом не слыхивал…

Судя по новым звукам из разделочной, твари нашли тело Кебриса. Даже сидя за железной дверью, ди Марон трясся от ужаса — его воображение и доносившиеся до слуха хруст и чавканье живо рисовали ему сцены пиршества лейров. А с другой стороны, если твари насытятся, вряд ли они будут продолжать рыскать по кухне в поисках новой добычи. Запах крови Кебриса наверняка забил его запах, так что…

— Он здесь! — внезапно раздался за дверью звонкий детский голосок. — Он спрятался!

Удар в дверь заставил ди Марона отшатнуться. Он еще не до конца осознал, что происходит, а за дверью уже несколько голосов кричали ему:

— Выходи, мы тебя нашли! Давай по-честному!

Втянув голову в плечи, обливаясь потом и моля Единого о спасении, ди Марон вцепился в тяжелый настил, пытаясь удержать дверь еще и своей тяжестью. Судя по многоголосому вою, который раздался за дверью, лейры были в ярости.

— Играй по-честному! — вопил самый пронзительный голос в этом жутком хоре. — Мы нашли тебя, выходи!

— Хрен вам! — крикнул ди Марон. — Скорее вы собственное дерьмо сожрете!

— Нечестно! — рыдал голосок за дверью. — Нечестно!

— А мне плевать! — ди Марон, как и всякий человек, находящийся в крайнем отчаянии, вдруг почувствовал, что больше никого и ничего не боится. — Проваливайте отсюда, отродье могильное! В аду вам всем место!

Несколько ударов в дверь показали, что лейры обладают нечеловеческой силой, но дверь выдержала. У ди Марона появилась надежда. Уж до утра он как-нибудь продержится, а там его найдут и спасут. Уж лучше сдохнуть на каторге, чем быть сожранным этими гнусными порождениями Тьмы.

— Он хитрый! — сказал голосок за дверью. — Но мы хитрее! Мы его сейчас достанем. Сейчас достанем!

Противно, до ноеты в зубах, заскрежетала железная обшивка двери. Вначале ди Марон не понял, в чем дело, а потом, содрогнувшись, сообразил, что маленькие дьяволы отдирают железные листы от двери. Судя по звукам, они пустили в ход и когти, и зубы. Сорвав железо, они в два счета раскрошат деревянную дверь, и тогда…

Вопя от невыразимого ужаса, поэт начал ковырять ножом стену справа от двери. Фонарь замигал и погас. Но мгновение спустя рука ди Марона с ножом будто прошла сквозь стену. Слабо понимая, что происходит, поэт продолжал кромсать стену, и дыра словно по волшебству становилась все больше. Стена оказалась не каменной, а из самана. Тот, кто строил кухню, посчитал, что стены, выходящие во двор, вовсе не обязательно делать каменными.

Когда дверь, источенная зубами и растасканная по кускам, треснула и раскололась, ди Марон уже выбрался во двор. Ноги у него тряслись от напряжения и страха, но поэт все же за считанные секунды добежал до забора и в мгновение ока перебрался через него в яблоневый сад, росший здесь с незапамятных времен и пощаженный устроителями лагеря. Отсюда, в просветы между яблонями, он увидел южные ворота.

Вой раздавался где-то за его спиной. Собрав последние силы, ди Марон бегом преодолел последние двести пятьдесят или триста локтей, отделявшие его от выхода из лагеря. Лейры уже побывали здесь — в кордегардии горела лампа, но от охраны остались только бесформенные лохмотья, искореженное оружие и кровавые брызги на стенах и заборе периметра. К счастью, твари, покончив с охраной, ушли дальше в лагерь. Ди Марон впервые подумал о том, что происходит сейчас в бараках, и в который раз за эту кошмарную ночь почувствовал, что вот-вот упадет в обморок. Лишь страх перед лейрами заставлял его передвигать ноги, чтобы побыстрее уйти из проклятого места.

Ворота были перед ним — распахнутые настежь, покореженные и покрытые черными липкими пятнами, о происхождении которых ди Марону было даже страшно думать. Когда он выбежал за периметр, радости в его душе не было. Когда же поэт сообразил, куда он попал, покинув уничтоженный призраками лагерь, то снова вернулся ужас — южные ворота выходили прямо на старое кладбище. Луна, освободившаяся от красной вуали, освещала полуразрушенные временем каменные надгробия, зияющие ямы провалившихся могил и ржавые полуповаленные ограды, оплетенные вьюном, плющем и заросшие сорняками. Под кронами гигантских деревьев, растущих между могилами, стояла такая темень, что ди Марон после недавно пережитого ужаса даже представить себе не мог, что отважится войти в этот сумрак. Оружия у него не было — кухонный нож он обронил где-то в саду, да и вряд ли против лейров сгодилось бы такое жалкое оружие. Кстати, не с этого ли кладбища эти твари заявились в лагерь строителей?

Внезапно ди Марон подумал о Ферране ди Брае. Интересно, где он, что с ним? Стал ли он точно так же, как и прочие обитатели лагеря, жертвой гнусных упырей, или же сам вместе с лейрами участвовал в бойне? Он вспомнил страшный оскал старика, кровожадный блеск в его глазах — и содрогнулся. Конечно, ди Брай был вместе с лейрами. Потому-то он и не остался с ним, не захотел, чтобы они бежали вдвоем. Сейчас в бараках уже никого не осталось — одни высосанные до последней капли крови и разорванные на куски трупы. И ди Марон вдруг осознал, что, возможно, он единственный из шести тысяч заключенных, кому удалось спастись в эту кошмарную ночь. Во всяком случае, за все это время он не видел больше никого из людей. И дьявол его знает, благодарить ли ему за это ди Брая, или, напротив, его ожидает еще более страшная судьба, чем та, что постигла несчастных каторжников.

Впереди в сумраке под деревьями словно что-то шевельнулось. Ди Марон обмер. Немедленно вернулось чувство опасности, от которого он, казалось, уже избавился. Если лейры были в лагере, то наверняка город просто кишит ими. То, что лунное затмение прекратилось, ничего не значит. Да утра еще долго, значит, могильная нечисть может поджидать его где угодно.

Внезапно ди Марон подумал об отце. Сердце его заболело, съежилось, душа наполнилась холодом. Если лейры захватили город, то никто в Гесперополисе не может сейчас чувствовать себя в безопасности. А это значит, что нужно спешить. Возможно, отец сейчас как никогда нуждается в нем.

Ди Марон больше не думал о призраках. Его больше не пугала тьма под деревьями на кладбище и возможное появление лейров. Следующие четверть часа, озираясь и перебегая от убежища к убежищу, юноша пробирался по улицам ночного Гесперополиса. Улицы были пусты — ни лейров, ни стражи, ни прохожих. Раз или два ему попадались бродячие псы, встречавшие его истошным лаем: на улице Процессий ди Марон натолкнулся на изглоданное тело какого-то несчастного. Небо начало светлеть на востоке. когда он наконец-то оказался у собственного дома. И увидел то, чего больше всего боялся увидеть. Двери особняка были распахнуты настежь, на мраморных плитах холла виднелись следы грязи и крови. Домашней прислуги — старого дворецкого Лардана, двух горничных и поварихи Илланы — в доме не было, и напрасно ди Марон звал их, разыскивал по всему дому, охваченный страшной тревогой. Хотя в первую очередь он, конечно же, искал отца.

В кабинете Каса ди Марона горела бронзовая лампа — отец обычно работал в ее свете. На конторке лежали банковские документы, векселя, долговые расписки и авизо, по паркету были разбросаны еще какие-то бумаги. Ветер, влетая в раскрытое окно, развевал газовые занавеси. Юноша закрыл глаза — ему очень хотелось снова раскрыть их и увидеть отца, сидящего за конторкой с пером в руке и попивающего горячий пунш, приготовленный старым Ларданом. Но он понимал, что ничего этого не увидит. Проклятые нежити побывали и тут. Его отец мертв, эти твари убили его. От этой мысли хотелось выть, метаться, крушить все вокруг себя. Но ди Марон просто стоял посреди кабинета с закрытыми глазами. Стоял, пока к нему не начало возвращаться чувство реальности.

Ди Брай ничего не сказал ему, куда идти, что делать, если он выберется из лагеря. Значит, он свободен. Он не связан никакими обязательствами, никакими клятвами, никакими законами, потому что он сейчас — всего лишь беглый преступник, которому никакие законы не писаны. Когда Гесперополис очнется от ужаса, который посетил его этой ночью, не исключено, что его сочтут погибшим в ночной резне. Если так, искать его не будут. Оно и к лучшему. Он не сможет получить наследство отца, но отомстить за его гибель сможет. Он найдет того, кто напустил на Гесперополис кровожадную свору лейров. Если то, что рассказал ему ди Брай, — правда, он рано или поздно сумеет связать вместе все концы и сделать так, что Кас ди Марон будет отомщен. А пока ему надо уходить. Оставаться в мертвом доме небезопасно. Рано или поздно сюда придут, и не надо, чтобы его здесь видели.

Юноша хорошо знал, где у отца хранятся деньги на хозяйство — больших сумм Кас ди Марон у себя в доме не держал. Ди Марон-младший время от времени приворовывал у отца небольшие суммы, а отец делал вид, что этого не замечает. Но сначала молодой человек занялся провизией и одеждой. На кухне он отыскал головку сыру, половину каравая хлеба, кусок мяса, кое-какую зелень и покидал все это в большую сумку, найденную тут же. Потом он вернулся в свои покои. Оказавшись среди привычной роскоши, ди Марон снова почувствовал болезненную пустоту в сердце и тоску. Он в последний раз находился среди этих вещей, среди всего того, что когда-то было его жизнью. Он медленно переодевался в чистую одежду и спрашивал себя, с чего же ему лучше начать новую жизнь. Подумав немного, поэт открыл ящик комода и вытащил из вороха бумаг футляр, в котором хранил свитки со своими стихами. Здесь были не все его стихи, только самые лучшие. Прочие не стоили того, чтобы брать их с собой.

В ларце, который ди Марон впервые за много лет отпер не своим, сделанным тайно от отца, а собственным отцовским ключом, найденным в кабинете, оказалось не так много денег, как он ожидал. Впрочем, этой суммы хватит на первое время. Вдобавок у него остались галарны, полученные от ди Брая. Не бог весть какие деньги, но в провинции на них можно купить неплохую ферму.

Уже в холле, покидая дом, ди Марон захватил с паноплия на лестничной площадке один из кинжалов. Это был один из двух кинжалов работы мастера Гарраша, которыми ди Марон-старший очень дорожил — неизвестно, почему. Убивать молодого ди Марона никто не обучал, но кинжал сгодится в дорогу хотя бы для большей уверенности в себе…

Небо совсем посветлело. Набросив на голову капюшон широкого дорожного плаща, Уэр ди Марон покинул родной дом, так и не заперев за собой дверей. С улицы Парфюмеров, где находился их дом, он по темным проулкам добрался до рыночной площади, а отсюда еще до рассвета оказался в западном конце города, недалеко от Новых Императорских ворот. Здесь он впервые увидел живых людей — двух мертвецки пьяных босяков, которые, обнявшись, ковыляли вдоль придорожной канавы, горланя какую-то песню, ни мотива, ни слов которой ди Марон так и не разобрал. Юноша почувствовал злобу; эти два никчемных подонка пережили ночь затмения, а его отец погиб. Но время шло, а он все еще не выбрался из города, и думать о пустяках было некогда.

Он спустился по каменной лестнице и оказался в узком переулке, один конец которого выходил на дорогу, ведущую к воротам, а второй упирался в зловонный тупик. Шум шагов ди Марона спугнул нескольких тощих бродячих собак, завтракавших отбросами. Юноша остановился, его снова охватил страх. Однако оставаться в этом унылом месте он тоже не собирался. Собравшись с духом, поэт шагнул в сумрак под невысокой аркой, и тут перед ним возникла фигура нелепая и зловещая, а главное — странно знакомая ди Марону.

— Давай деньги, проклятый лавочник! — зашипел незнакомец, размахивая молотком на длинной рукоятке. — Гони монету, а то я тебе башку расшибу, клянусь титьками моей мамаши!

Еще одна фигура метнулась к ди Марону с другой стороны арки, схватила юношу за руку. Ди Марон рванул из-под плаща кинжал, но в следующий миг замер с открытым ртом. Нападающий тоже встал, его окровавленное и исцарапанное лицо вытянулось от удивления.

— Прах меня покрой! — выпалил он. — Это же наш молодой петушок!

— Ты! — Ди Марон узнал ушастого каторжника, того самого, что назвался Килле-Зайцем. — Живой!

— И ты живой! Балль, ну-ка придержи его.

— Как вам удалось бежать? — спросил ди Марон, пока ушастый освобождал его от пояса с кошельком, сумки с провизией и кинжала.

— Сам не знаю, — Килле посмотрел на поэта. — Расскажи кому, не поверят. А ты как ушел?

— Мне повезло. А старик ди Брай — где он?

— Мы его не видели, — сказал второй каторжник.

— Мы с Баллем спрятались на стройке, — пояснил ушастый. — Залезли в сарай, где стояли бочки с дегтем и смолой, вот нас твари и не учуяли. Остальным хана. Никто не ушел. Весь плац был в крови и в том, что от трупов осталось. А нам и дьявол в помощники! Дождались рассвета и давай тикать! О, где-то бабками хорошими разжился! Кого гробанул, а, малахольный?

— Никого. У себя в доме взял.

— У тебя и дом есть? — Ушастый присвистнул. — А этот дед кем тебе приходился?

— Да так, знакомец просто. Я с ним в корчме познакомился, когда меня приставы арестовали.

— Слушай, Балль, а может, возьмем этого желторотого с собой? — вдруг предложил Килле. — Сдается мне, что петушок этот нам сгодится, если не для работы, то на жаркое. А, фраерок, пойдешь с нами?

— А у меня есть выбор? — спросил ди Марон.

— Во, умный парень, все понимает! — Килле хохотнул, по-дружески хлопнул поэта по плечу. — Ты не ссы, малахольный, Килле покажет тебе, что такое воровская жизнь! Только одно запомни; у нас закон один — слушать старшого и не понтоваться. Нарушишь закон, пожалеешь, что на свет народился. Верно я говорю, Горемыка?

— Ага, — прохрипел Балль. Один глаз у него был мутный, белесый, будто наполненный гноем.

— Сейчас мы пойдем к воротам, — начал Килле, направив острие кинжала в грудь ди Марона. — Стража наверняка сидит в кордегардии, обосранные от страха штаны стирает. Но коли вылезут они до нас, молчи и не дергайся. А то враз с одного удара почку вырежу. Говорить я буду, понял?

— Он понял, Заяц, — сказал Балль.

— Он-то понял. Он дворянчик понятливый. Пошли!

— Один вопрос, Килле, — сказал ди Марон. — Куда мы идем?

— В Венадур, — помолчав, ответил ушастый. — Там сейчас заварушка какая-то идет, не до нас будет. Авось фарт нам подвалит, заживем красиво! Давай, топай, а то до утра не доживешь. Лейры не доели, так я прирежу!

Джел ди Оран едва дождался утра. Ему пришлось провести бессонную ночь — в Красный Чертог беспрерывно прибывали курьеры с сообщениями о том неслыханном ужасе, который творится в столице. Ди Оран делал вид, что изумлен и испуган жуткими новостями. Он с тайным удовольствием всматривался в лица полицейских чинов, военных, представителей магистрата, которые так скоро прибыли в Красный Чертог, что канцлер понял — все они рассчитывают отсидеться в императорской резиденции, пока Дети Ночи свирепствуют в бедняцких кварталах Гесперополиса. Возвращенных среди этих людей не было, неудивительно поэтому, что шалости лейров их так пугают! Ди Орана самого пробрал холодок по спине, когда агенты сообщали ему о том, что происходит в ночном городе. Они приходили в малый рабочий кабинет канцлера — здесь был искусно сделанный макет Гесперополиса, и ди Оран мог проследить путь выходцев из Вторых врат. Аина ап-Аннон сделала то, о чем давно ему говорила — отдала лейрам на растерзание те районы города, где селились бедняки. Заречный квартал по донесениям гонцов был просто наводнен нежитью — там к утру мало кто спасся. Та же участь постигла Старый город. Ди Орана огорчило сообщение, полученное ближе к утру, — лейры прошлись по стройке императорского святилища. У канцлера не было повода сожалеть о судьбе шести тысяч уголовников, собранных на этой стройке, но он представил себе, в каком гневе будет Шендрегон, когда узнает, что стройку храма в его честь теперь придется надолго заморозить. Богатая часть города пострадала от шалостей лейров куда меньше: видимо, Аина крепко держала их на магическом поводке. Здесь были единичные случаи нападения, и все пострадавшие были теми, кого Аина считала подозрительными и случайными людьми в окружении императора. Ди Оран вслух сокрушался, узнавая о гибели того или иного знатного вельможи, а в душе понимал, что так или иначе эти люди были обречены. С исполнением пророчеств и открытием всех семи ворот безмолвия эти люди все равно погибли бы. Аина знала, что делала.

Конец ознакомительного фрагмента.