Воин из-за круга

Андрей Астахов, 2008

Законный император жив, и возрожденный дракон вернулся в мир, где когда-то жили его предки. Подходит время решающей битвы, близок час, о котором говорили старинные колдовские книги – час гибели Лаэды. Зло умножает силы, и скоро его мощь станет неодолимой. Надвигается война, которая откроет Ворота Тьмы. Лишь русский юноша, пришедший в этот мир из-за круга вместе с избранными, может противостоять нашествию Тьмы. Ведь его враг тоже пересек круг, и поединок, в котором они должны встретиться, решит судьбы сразу двух миров, Новгородской Руси и Лаэды, стоящих на краю пропасти.

Глава вторая

Я жил так весело, как мог,

Но вот мой час пришел,

И императорский палач

На казнь меня повел.

Толпа, не плачь и глаз не прячь;

Под крики воронья

Работку выполнит палач,

И в рай отправлюсь я.

Привратник разрешит войти

Мне в рай и скажет: «Вор!

Твои грехи простили Бог

И палача топор!»

Песня смертников в императорской тюрьме Скорн-Присс в Феннгаре

Надзирать за шестью тысячами каторжников, которых согнали со всей страны в Гесперополис на строительство храма божественного Шендрегона, было бы делом почетным для любого имперского чиновника. Однако Геннер ди Борк считал назначение на эту должность скорее наказанием. Он был солдатом, а не тюремщиком. Девять поколений его предков по отцовской линии были воинами. Геннер ди Борк тоже был воином, причем прославленным. Он участвовал в семи кампаниях, в том числе в последней войне против горцев Хэнша. Таких воинов нужно делать военачальниками, маршалами, по меньшей мере полковниками — кавалерийский майор ди Борк непонятно по какой причине стал просто комендантом учреждения, которое получило название «Площадка 21».

С недавних пор ди Борк страдал бессонницей. Не помогали ни отвары трав, ни ароматические ванны. Из-за бессонницы комендант засыпал поздно, а вставал рано — в четыре. В пять с докладом приходили офицеры охраны. На этот раз пришли новенькие; Риман ди Рот и Лардан ди Марр, оба из вспомогательных войск. Ди Борк как раз заканчивал бритье.

— Местьер комендант! — Лардан ди Марр, старший из этой пары, почтительно склонил голову. — С добрым утром и хорошего дня.

— Позавтракаете со мной? — спросил ди Борк.

Офицеры переглянулись. Предложение позавтракать в пять утра с комендантом лагеря — это что-то такое, чего им еще не приходилось испытывать. Про такую традицию на «Площадке» им никто не сказал, когда их направляли сюда.

— Могу предложить овсянку на молоке, сыр, хлеб и ветчину, — сказал ди Борк, ополоснув лицо и вытерев руки полотенцем.

— Благодарим, местьер комендант, — ответил за двоих ди Марр. — Мы уже поели.

— Воля ваша. Итак? Как прошла ночь?

— Сегодня ночью охрана предотвратила побег, — сообщил ди Марр.

— О, это определенно что-то новое в жизни нашего унылого гарнизона. Любопытно. Хотелось бы услышать подробности.

— Около двух часов ночи часовой на западной стороне периметра, между складами и пустырем, заметил какое-то движение, — начал неуверенно ди Рот. — Он подал сигнал охране, а охрана тут же выпустила собак. Всего злоумышленников было четверо. Одного из них пришлось убить, еще одного сильно покусали наши псы — сейчас он в лазарете и вряд ли выживет. Двоих мы взяли, они сейчас в штрафном бараке.

— Кто они?

— Все они каторжники из предпоследней партии, — пояснил ди Рот. Юноша сильно волновался, и уши у него стали совсем красными. — Приговорены к каторжным работам за опасные преступления.

— Ты командовал охраной, лейтенант?

— Так точно, местьер комендант.

— Я упомяну тебя в рапорте, — сказал ди Борк, так и не пояснив, к благу или к худу для Римана ди Рота будет такое упоминание. — Часового, заметившего беглецов, прислать ко мне. Он заслуживает поощрения.

— Местьер комендант, — начал ди Рот и осекся, встретившись взглядом с Геннером ди Борком.

— Что еще? — Комендант направился к столу, где стыл его завтрак.

— Эти беглецы… Дело в том, что они не просто каторжники, местьер комендант. Среди них были два очень ценных работника. Один из них как раз и был убит охраной.

— И что дальше?

— Один из двух арестованных — старшина каменщиков, местьер комендант.

— Он хороший старшина?

— Я говорил с главным инженером стройки, господином Эйваном ди Брином. Он очень озабочен судьбой этого человека и просил меня…

— А почему ди Брин сам не пришел ко мне? — спросил ди Борк.

— Этого я не знаю, местьер комендант.

— Ты ведь племянник ди Брина, не так ли?

— Да, местьер комендант.

— И господин ди Брин просил тебя вступиться за беглеца, потому что он очень хороший строитель, и из-за этого я должен быть милосердным к беглецам, верно?

— Вероятно, местьер комендант, — ди Рот облизал пересохшие губы.

— Господа, вы ставите меня в неловкое положение, — сказал ди Борк, придвинув к себе тарелку. — Мне неудобно есть одному. Может, все-таки присоединитесь?

— Местьер комендант, я сыт, — сказал ди Марр. — Приятного аппетита!

— И я сыт, — добавил лейтенант ди Рот.

— Я не надсмотрщик, — сказал ди Борк, нарезая на тарелке ветчину. — Я военный, и вы прекрасно знаете, господа, что я никогда не работал в исправительных учреждениях. Но я неплохо знаю законы. И я помню параграф 97 Закона о каторге, принятого в правление божественного Ведды. Что говорит этот параграф, Лардан?

— Кажется, что-то о наказании за побег.

— Верно. Параграф гласит, что любая попытка побега с каторги, — а твой старшина каменщиков, лейтенант, прежде всего каторжник, а уж потом знаток строительного дела, — должна караться смертью. Это говорю не я, так записано в законах божественного Ведды. Будем обсуждать законы или выполнять их, господа?

— Выполнять, — побледнев, ответил ди Рот.

— Отлично. Тогда слушай приказ, лейтенант: сейчас же отправляйся в пересыльную тюрьму и доставь мне четырех человек взамен выбывших. Постарайся, чтобы среди них был человек, соображающий в строительстве. Пусть он не такой дока, как этот твой горе-мастер, но это невелика беда — твой дядя обучит его. И еще, попроси начальника тюрьмы одолжить мне на пару часов городского палача. Все ли понял, лейтенант?

— Да, местьер комендант.

— Тогда ступай.

Риман ди Рот поклонился, щелкнул каблуками и вышел. Геннер ди Борк показал ди Марру на стул, потом придвинул к себе горшочек с овсянкой.

— С ди Брином у меня будет отдельный разговор, — сказал он. — Так беззастенчиво подставлять родственника из-за какого-то каторжника!

— Вероятно, этот малый действительно талантливый работник.

— И ты туда же! У нас на площади в восемь тысяч акров собрано шесть тысяч негодяев. Они спят и видят во сне, как бы нас всех перерезать и сбежать со стройки, чтобы вернуться к своему кровавому ремеслу. Стоит простить хотя бы одного из них, и вся остальная сволочь будет думать, что им все позволено, что им все сойдет с рук. Сегодня ди Брин уговорит меня простить одному из них побег. Завтра он уговорит меня простить другому нападение на охранника. А послезавтра нас перебьют без всякой жалости. Закон — это закон, Лардан. Хороший ли он, плохой ли, но его следует соблюдать. Я найду другого работника. А этот сегодня утром получит то, что заслужил. И второй уцелевший тоже. Их казнь станет хорошим наглядным уроком для остальных.

— Как знаете, местьер комендант.

— Поверь мне, Лардан, я знаю, что делаю. В Хэнше под моим командованием были наемники из Таории, Гормианы и Ворголы. Семьсот мерзавцев и живодеров, по каждому из которых петля плакала. Они считали, что им все позволено. Я думал по-другому. Наши мнения не сошлись, и мне пришлось доказывать, что мое мнение правильное. Доказывать силой. Я отправил на перекладину трех или четырех самых буйных и диких, и остальным пришлось становиться воинским подразделением, а не шайкой воров, насильников и убийц. И они им стали, и дисциплина в моем батальоне была образцовая. Мне поручено обеспечить успешное окончание строительства храма в честь нашего императора, и я выполню волю императора, даже если ради этого мне придется казнить сто человек!

— Понимаю, — произнес ди Марр. — И поддерживаю вас, местьер комендант. Я целиком на на вашей стороне.

— Я в этом и не сомневался. Ты хороший офицер.

— Благодарю, местьер комендант.

— Когда вернется ди Рот, — а вернется он, я полагаю, через час, — все рабочие должны быть построены. Я сам буду с ними говорить. Подготовь приказ по беглецам. Я подпишу его сразу после завтрака.

Надежда Уэра ди Марона не оправдалась. Ложась спать накануне вечером, он в душе надеялся, что кошмар, в котором он нежданно оказался, закончится утром с пробуждением, что отец найдет способ вытащить его из тюрьмы, или же случится еще какое-нибудь чудо. С этими надеждами он и заснул, вернее, провалился в тяжелое забытье. Пробуждение оказалось совсем не таким, о каком он мечтал — его и странного старика, разделившего его судьбу, подняли с нар еще затемно и повели куда-то, ничего не объяснив. Ди Марон напрасно пытался заговорить с охранником, но с таким же успехом он мог пытаться разговаривать с камнями, которыми был вымощен тюремный двор. Их привели в небольшую комнату на первом этаже здания тюремной администрации, где уже ждали два человека — один в светском платье, другой в форме императорской полиции.

— Кто ты? — спросил офицер ди Марона.

— Поэт, — ответил ди Марон. — Я сын Каса ди Марона, поставщика самого божественного императора.

— И вор в придачу, — добавил человек в штатском; это был личный секретарь коменданта тюрьмы.

— Поэт мне не нужен, — холодно сказал офицер. — А воров у нас и без этого малого достаточно. А ты, старик? Кем ты был до того, как попасть в каталажку?

— Каменщиком, местьер офицер, — ответил ди Брай.

— Хвала Единому! — Ди Рот не мог скрыть радости. — Тебя я забираю с собой. А поэта верните опять в камеру.

— Секундочку, — внезапно сказал старик к величайшему удивлению офицера, который хорошо усвоил, что заключенный имеет право говорить только тогда, когда ему позволено это делать. — Я бы просил тебя забрать и этого парня.

— Что? Я не ослышался, старик? Ты, кажется, забыл, кто ты и где ты находишься.

— Увы, нет, местьер офицер. Но этот парень мне нужен. Он мне очень нужен. Если тебе нужен хороший каменщик, выполни мою просьбу. Скажешь, что этот мальчик — мой подмастерье.

— Мой ответ — нет!

— Я никуда не пойду, — ди Брай плюнул себе под ноги к ярости офицера, к величайшему изумлению тюремного чиновника и к восторгу ди Марона.

— Спятил, старик? — Риман ди Рот с трудом сохранял самообладание. — Или считаешь, что твоя наглость сойдет тебе с рук?

— Тебе нужен я, — вполголоса сказал старик, глянув на офицера. — Именно я, и никто другой.

В этот миг молодой офицер внезапно испытал странное чувство. Его гнев на этого старого наглеца куда-то исчез. И в самом деле, а почему бы в придачу к старику не взять этого молодого хлыща? Комендант велел взять в тюрьме четверых взамен беглецов — следовательно, двое у него уже есть…

— Наглый пес! — выдохнул он. — Твое счастье, что ты умеешь делать то, чего не умеют делать другие мерзавцы, подобные тебе… Секретарь, запиши, что этого молодца я тоже забрал с собой. И еще тех двоих, которые сидят в восьмой камере — на вид они здоровы, и рожи у них не такие тупые, как у остальных.

— Благодарю, местьер офицер, — Ди Брай почтительно поклонился лейтенанту и подмигнул Уэру ди Марону. — Обещаю, что вы не пожалеете о том, что взяли моего друга с собой.

— Я-то, может, и не пожалею, — со злорадной улыбкой ответил ди Рот, — а вот сопляк может и пожалеть.

— Все может быть, — сказал ди Брай и снова поклонился.

Внизу, на пыльном плацу, бригадиры выстроили все шесть тысяч каторжников — плотную серую человеческую массу, поделенную на правильные колонны. Одна колонна — один отряд. Вполне по-военному, и выглядит так, что не оскорбляет взгляд офицера. Ди Борк с балкона следил за построением, оперевшись ладонями на парапет. Ди Марр и ди Рот стояли за его спиной. Остальные офицеры охраны были внизу, у четырехугольного помоста высотой в пять футов, спешно сколоченного из строительных досок прямо под балконом дома коменданта.

Солнце вот-вот должно было взойти. Ди Борк следил за тем, как светлеет небо на востоке и с удовлетворением отметил, что колокол на сигнальной башне «Площадки» пробил в тот самый миг, когда первый луч восхода просиял над крышами Гесперополиса. Теперь можно было начинать развод.

— Лардан, командуй! — приказал он молодому офицеру.

Обычно развод начинался с переклички — ее проводили бригадиры. На этот раз перекличку начал Лардан ди Марр. И начал ее с имен четырех беглецов. Плац ответил молчанием — все уже знали, что произошло ночью. И все догадывались, что должно произойти на их глазах с минуты на минуту.

Двух арестованных вывели под конвоем из барака, в котором располагалась комендатура. С ними был городской палач — невысокий коренастый человек в черном. Беглецов подвели к помосту, потом офицер, командующий процедурой, взял за руки, скованные наручниками, старшего из двоих приговоренных — это за него безуспешно пытался ходатайствовать перед ди Борком главный инженер строительства, — и втащил его на помост. Бывший старшина каменщиков был спокоен; видно было, что это хоть и преступник, но человек большого мужества.

— Плац, слушать меня! — заговорил Геннер ди Борк. — Этой ночью четверо пытались бежать. Один из них уже заплатил жизнью за свою глупость. Еще один сейчас в лазарете и ответит за свое преступление, как только силы вернутся к нему. Эти двое, Долинс по прозванию Штырь, бывший старшина каменщиков, и Кебрис по прозванию Карта-в-Рукаве, бывший рабочий бригады каменщиков, будут наказаны немедленно, как и полагается по закону. Поскольку император и законы Лаэды дают мне право выносить приговор, я с болью в сердце выполняю свой долг. За попытку бегства из места отбытия заслуженного и наложенного справедливым судом наказания, ты, Долинс-Штырь и ты, Кебрис-Карта-в-Рукаве, будете казнены немедленно и публично. Палач, выполняйте свой долг!

До младшего из осужденных, Кебриса, наконец-то дошло, что происходит, и он с воплем рванулся с места, пытаясь добежать до толпы заключенных и затеряться в ней. Однако стражник, стоявший рядом, среагировал быстро, ударил его в спину древком алебарды, и бедняга рухнул в пыль. Над плацем пронесся ропот, похожий на угрожающий вздох ветра.

— А вдруг случится бунт, местьер комендант? — шепнул Лардан ди Борку. — Мы их не остановим.

— Не будет никакого бунта. Увидишь. Люди обожают наблюдать за убийством себе подобных.

Палач снял наручники с Долинса, по обычаю поклонился ему, на что бывший старшина каменщиков ответил церемонным поклоном. Это была старая традиция приговоренных к смерти, неведомо кем и когда заведенная. А потом палач взял в руки орудие казни из рук своего помощника, поставил приговоренного на колени и посмотрел на ди Борка. Комендант кивнул. В следующую секунду железный ломик обрушился на шею несчастного каторжника, и Долинс мешком повалился на помост, так и не вымолвив перед смертью ни единого слова. Потом на помост втащили вопящего и упирающегося Кебриса, и все повторилось заново.

— Разойтись, — приказал ди Борк, и по плацу снова прокатился глухой ропот. А потом бригадиры повели свои отряды на работу, к гигантской площадке, где строилось величайшее за всю историю Лаэды сооружение — храм живому богу Шендрегону.

— Ты видел? — запинаясь, спросил у старика ди Марон; его трясло, колени ослабли, желудок, казалось, вот-вот вылезет изо рта. — Единый, да что же это такое?!

— Ничего не бойся, — ответил ди Брай. — Держись поближе ко мне, и все у тебя будет хорошо.

— Это что, твой петушок? — вдруг спросил старика один из каторжников, плосколицый детина со странными остроконечными ушами, как у собаки или у сида. — Может, дашь с ним побаловаться, дед? Мы тебе заплатим, как положено. И тебе корысть, и братве удовольствие.

Каторжники загоготали. Ди Марон от страха и стыда втянул голову в плечи, но старик оставался невозмутимым, будто находился не среди последнего отребья, а среди лучших друзей.

— Лучше вспомни, сынок, о том, что увидел минуту назад, — ответил он. — И задумайся над своей жизнью.

— Это ты о чем, дед? — не понял плосколицый.

— О том, что твоя жизнь скоро прервется, а ты думаешь о греховном. Настрой свои мысли на покаяние, и ты увидишь ворота рая.

— А ты что еще за святоша, мать твою? — разозлился плосколицый. — У нас жрецов и их подпевал ой как не любят. Глядишь, поутру проснесся аккурат с пером под ребрами.

— Ты мне угрожаешь? — спокойно спросил ди Брай.

— Да так, предупредил. Ты у нас дедуля образованный, стал-быть, понятливый. А про предложение наше ты не забудь, — плосколицый глянул на ди Марона и зачмокал языком под хохот каторжников. — Оченна хочется такого вот свеженького вьюноша поиметь!

— После работы потолкуем, а пока топай на работу, ушастый. Что-то я не расположен с тобой трепаться, — ответил ди Брай и крепко сжал руку поэта.

* * *

Инженер ди Брин с недоверием оглядел новеньких. Для начала спросил, где работали, когда, кто руководил строительством, потом перешел к делу. Храм божественного Шендрегона должен быть готов ко дню рождения императора, через шесть месяцев. Это значит, что каменщики, — а их на строительстве полторы тысячи, — должны укладывать в день не меньше пятисот тысяч штук кирпича. Такое даже вообразить трудно, а сделать и того труднее.

— Не вижу в этом ничего особенного, — пожал плечами ди Брай. — Мне приходилось видеть и не такое. Не думаю, что тот парень, которому сегодня сломали шею на эшафоте, укладывался в сроки.

— Что ты за отгадчик такой? — Главный инженер со злобой глянул на старика. — Разговор окончен. Ступай на первую площадку, там сегодня кладут внешнюю стену. К обеду стена должна быть выложена до середины. Сам проверю. Ступайте!

Идти пришлось долго. Стройка занимала вершину одного из холмов на западной окраине Гесперополиса, рядом с Торговым городом. Два месяца каторжники копали громадный котлован, потом заливали фундамент. К вершине холма вели четыре широкие дороги по каждому из склонов. Наверх шли рабочие, ломовые кони тянули телеги, груженные кирпичом, известью, щебнем, деревянными щитами, досками, строительными инструментами. Размах стройки поразил ди Марона, который никогда ничего подобного не видел. Ферран ди Брай был равнодушен.

— Какой размах! — восклицал ди Марон. — Каким же великолепным будет этот храм, когда его построят!

— А нужен ли он? — сказал ди Брай. — Молодой глупец и его придворные подхалимы затеяли эту стройку, чтобы ублажить свое тщеславие. Этот храм будет построен на костях людей.

— Тихо! — Ди Марон похолодел от страха. — То, что ты сейчас сказал…

— Знаю, за это нас четвертуют. Но ты не бойся, никто ничего не услышал.

— Вокруг полно людей. Следи за своим языком.

— А ты труслив, — усмехнулся ди Брай. — Вот уж не думал, что придется иметь дело с трусом!

— О чем ты?

— Неважно… Что-то надоело мне топать по этой дороге. Пошли, сядем на телегу.

— А можно ли?

— Опять боишься? Не бойся. Я как-никак старшина каменщиков, а тебя они принимают за моего возлюбленного. Значит, нам многое позволено. Вон и телега идет… Эй, любезный, погоди-ка! У тебя тут местечко есть в телеге. Запрещено, говоришь? Плевать я хотел на запреты! Меня приговорили к каторге. но ни один сучий судья не осудил меня топать на каторжные работы на своих собственных ногах. Так что не болтай и трогай, сдается мне, что мы уже опаздываем…

— Тасси, что с тобой?

— Со мной? — Тасси зажмурилась, провела пальцами по груди императора. — Я просто задумалась о своем, государь. Простите меня.

— Нам показалось, что в твоих глазах появился страх, — Шендрегон погрузил лицо в золотистые кудри наложницы, жадно вдыхая их сладковатый дурманящий аромат, потом повалил девушку на спину, глянул на нее сверху. — Неужели наше величие так пугает тебя, Тасси? Или есть другая причина? Говори, мы хотим слышать.

— Государь, я всем обязана вам. Даже жизнью своей. И ваше величие не пугает, а восхищает меня. Я боготворю вас. Каждый раз, когда отдаю вам свою любовь, я не могу поверить своему счастью.

— Что же тебя напугало так, если мы прочли на твоем лице страх?

— Смею ли я высказывать моему возлюбленному богу глупые мысли жалкой наложницы?

— Не смей так себя называть! — Шендрегон с неожиданной нежностью припал к губам Тасси, потом начал целовать ее плечи и грудь. — Клянусь величием моего дома, ты не простая наложница. Ты бриллиант, волшебный талисман. Наша жизнь была бы пуста без тебя, потому что… потому что ты…

— Люблю своего господина, — закончила Тасси и со звонким смешком опрокинула юношу на спину, легла на него сверху, прижимаясь к нему всем телом. — Так люблю, что готова умереть за него еще раз.

— И мы тебя снова вернем к жизни, — прошептал Шендрегон. — Ничто нам не дорого в этой жизни так, как ты. Сколько раз ты уйдешь от нас, столько раз мы сделаем все, что в нашей власти, чтобы тебя вернуть. Знаешь, о чем мы иногда думаем?

— О чем же, возлюбленный мой бог?

— О том, что мы бы согласились провести с тобой рядом долгие-долгие годы. Только мы вдвоем, и никого рядом. Смешно сказать, но мы даже иногда мечтаем о жизни в горах, наедине с природой и с тобой. Как ты думаешь, из нас получился бы хороший пастух, пахарь или дровосек?

— Бог не может быть пахарем, — Тасси поцеловала руку юноши. — Бог должен сиять с неба, даря всем свое тепло. Государь уже стольким людям вернул радость бытия, что вся страна прославляет его имя. А больше всех я его прославляю!

— Ты слишком любишь нас, Тасси, — сказал Шендрегон, и глаза его загорелись.

— Всей душой, — шепнула Тасси.

— И все же мы видели в твоих глазах страх, — упрямо повторил Шендрегон.

— О государь! — Тасси засмеялась, но глаза ее не смеялись. — Это всего лишь сон. Страшный сон, не более того. Я вспомнила его, и мой страх снова прорвался наружу.

— Расскажи нам свой сон. Мы желаем слушать.

— Смею ли я занимать внимание моего господина своими рассказами?

— Ты сказала, что сон твой был страшным. А мы любим страшные истории.

— Как угодно государю, — Тасси встала с ложа, набросила расшитый атласный халат и отпила глоток венарриака из чаши на столике у постели. — Я не очень хорошо помню все подробности, но во сне меня преследовали. Преследовал мой враг.

— Враг? У такого ангела, как ты, не бывает врагов.

— Враги есть у всех, государь. И еще ужаснее то, что нашими врагами часто оказываются те, кого мы любим.

— Мы не понимаем. Что ты имеешь в виду?

— Вспомните Вирию, государь. Вы одарили ее своей любовью, а она отплатила вам неблагодарностью и неверностью.

— Не напоминай нам о ней! — Император переменился в лице. — Придет час, и эту мерзкую потаскуху бросят к нашим ногам, и мы будем судить ее. Она заплатит нам за свое предательство!

— Значит, я несчастнее вас, государь. Мой враг — всего лишь призрак, который не подвластен вашему суду.

— Твой враг? Ах да, это же сон! Сны нам пока не подвластны.

— Вот поэтому мне и страшно, государь. Враг, приходящий из страны снов, иногда может быть опаснее любого другого.

— И кто же он, твой враг?

— Сейчас он тень, а когда-то был человеком. Я видела его во сне — он был где-то рядом, шел за мной, и сердце мое сжималось от страха. Я чувствовала его присутствие, но ничего не могла сделать. — Тасси в театральном ужасе схватилась руками за голову; ее прекрасное лицо исказила гримаса отчаяния. — Я знала, что он преследует меня уже много-много лет и ничего не могла с этим поделать. Мой враг стремился уничтожить меня. А потом я проснулась и увидела того, одно прикосновение которого возвращает к жизни даже умерших — моего бога и императора. И кошмар мой исчез без следа.

— Какая глупость! — Шендрегон взял наложницу за руку, привлек к себе. — И это вызвало твою печаль? Бедная девочка! Мы осушим слезы на твоих глазах. Мы сильнее вздорных видений. Мы — это Свет и Жизнь. А потому давай предадимся любви и забудем о пустых страхах. Люби нас, Тасси, и ты при жизни познаешь блаженство. А мы будем ценить тебя, потому что нет в нашем окружении никого, кого наше сердце желало бы более, чем тебя! О, мы снова видим это выражение в твоих глазах! Опять ночные страхи и призрачные незнакомцы?

— Нет, государь, гораздо хуже, — Тасси улыбнулась. — Мне вдруг показалось, что я увидела в ваших великолепных кудрях седой волос. Но я, хвала Божественному, ошиблась. Любите меня, государь, и пусть я забуду о моих страхах!

Обед для рабочих привезли после полудня. У телеги сразу собралась громадная толпа — каторжники толкались, отпихивали друг друга, стремясь побыстрее получить из рук раздатчиков плошки с супом и куски хлеба. Ди Марон так устал за истекшие несколько часов, что сил стоять в очереди у него не было. Поэт все утро носил в ведрах раствор для каменщиков, и теперь у него ломило спину, а руки просто горели от напряжения. Старый Ферран ди Брай поэтому забрал и порцию ди Марона тоже. Раздатчик вручил ему миски с едой и хлеб. Варево выглядело очень аппетитно, но ди Брай понюхал его — и помрачнел.

Они устроились под большим навесом, где уже уплетали горячий мясной суп полсотни рабочих. Ди Марон привстал, чтобы забрать у ди Брая свою порцию, но старик внезапно шепнул ему на ухо:

— Не ешь!

— Чего? — Ди Марон непонимающе посмотрел на ди Брая. — Что еще за дьявол?

— Сказано — не ешь! Я заберу твой обед.

— Ты что, с ума сошел? Я голоден!

— Потом объясню. А сейчас ступай к бочке и принеси воды.

Ди Марон под насмешливыми взглядами каторжников вышел из-под навеса и поплелся к бочке. От злости и голода у него появилась дрожь в животе. Чтобы хоть немного заглушить голод, поэт влил в себя несколько кружек воды, но ему стало еще хуже — начало мутить. Когда он вернулся под навес, старик уже покончил с супом.

— Воды принес? — спросил он.

Ди Марон молча протянул ему кружку. Ди Брай прополоскал рот, потом жадно выпил воду.

— Идем! — велел он юноше.

Поэт покорно поплелся за стариком. Поведение ди Брая было ему непонятно и даже раздражало его, но как бы то ни было в этом старом безумце сейчас вся его опора. Возможно, сегодня вечером весь этот ужас кончится — отец уже наверняка знает о том, что случилось с его сыном, и, конечно же, сделает все, чтобы вытащить его из этой преисподней. И тогда он вернется домой, а старый дурак останется здесь, с каторжниками. Сам виноват — никто его за язык не тянул, не заставлял признать соучастие в ограблении библиотеки! Только бы отец его вытянул, а там все будет по-другому. Такой урок не пройдет даром. Надо хотя бы один день испытать на своей собственной шкуре все прелести тюрьмы и каторжных работ, чтобы всю оставшуюся жизнь свято соблюдать законы! Теперь отцу не надо будет читать ему нравоучения — тому, кто видел ад своими глазами, нет нужды слушать того, кто предостерегает идти дорогой в этот самый ад. Единый, только бы отец сумел что-нибудь для него сделать! Только бы вернуться домой!

— Сядь вон там и жди, — ди Брай показал поэту на сложенные штабелями доски под свежевозведенной стеной. — Я скоро приду.

Он и впрямь вернулся через несколько минут и вручил ди Марону какой-то предмет, завернутый в кусок холста. Поэт развернул сверток и увидел краюху ячменного хлеба, кусок копченой колбасы и луковицу.

— Я съел твой обед и взамен даю это, — пояснил ди Брай. — Ешь, пока не объявили сигнал к началу работы.

— Ферран, ты… — Юноша впервые назвал своего странного опекуна по имени. — Где ты это, чума тебя возьми, достал?

— Если есть деньги, можно достать все, что угодно. А я сумел спрятать от охраны в тюрьме десяток галарнов. — Ди Брай показал юноше деньги. — Возьми эти монеты и хорошенько спрячь. Клянусь Единым, они тебе очень понадобятся.

— Но это твои деньги!

— Они мне ни к чему. Ешь же, времени мало!

Ди Марон с готовностью набил рот хлебом и колбасой, а старик тем временем уселся на доски рядом с ним и погрузился в дремоту. Его, казалось, больше ничто не заботит. Пока молодой человек насыщался, ди Брай не проронил ни звука. Молчание он нарушил только после того, как ударили в колокол, возвещая об окончании обеденного перерыва.

— Поел? — спросил он юношу. — Пошли, работа ждет.

— Спасибо, Ферран, — поэт подкрепил свою благодарность учтивым поклоном. — Ты очень добр ко мне. Чем я могу тебе отплатить за доброту?

— Только своим послушанием. Сейчас мы придем на площадку, и ты снова начнешь таскать ведра с раствором, а я класть кирпич. Мы же как-никак осужденные.

— Вот этого-то я и не пойму, Ферран, — не выдержал ди Марон. — Какого дьявола ты наговорил на себя? Я тебя не знаю, и тебя не было в библиотеке колледжа. Зачем тебе все это было нужно? Почему ты заботишься обо мне? Ведь ты меня специально искал, признайся — ты ведь меня искал, да? Ты хотел заплатить за меня этому скоту трактирщику, отправился за мной в тюрьму, теперь заботишься обо мне. Кто ты, старче? Святой или демон? Может, объяснишься наконец?

— Сейчас некогда объясняться, — Ферран стряхнул мелкую белую пыль со своих штанов, обмахнул носовым платком сапоги. — Нас хватятся, и комендант нас накажет. Идем работать!

— Не сойду с места, пока не скажешь, в чем дело! — воскликнул ди Марон, топнув ногой. — Я должен знать, кто ты и чего от меня хочешь! Предупреждаю тебя, что я не из тех мужчин, которые сносят домогательства других мужчин.

— А кто тебе сказал, что я тебя домогаюсь? — спокойно спросил старик. — Не беспокойся, я не интересуюсь мальчиками вообще и тобой в частности. У меня к тебе совсем другой интерес. Но сейчас не место и не время все тебе объяснять. Если ты не будешь вести себя как нетерпеливый идиот и не будешь создавать нам проблемы, обещаю, что сегодня же вечером все тебе расскажу.

— Ага, нашел дурака! Тебе просто нечего мне сказать. И вечером ты опять найдешь повод уйти от разговора.

— Не найду. Потому что сегодняшний вечер будет последним.

Ди Марон с недоумением посмотрел на старика.

— О чем ты, Ферран? — спросил он.

— Я уже сказал тебе, что это долго рассказывать. Идем, нас ждут. Я не хочу, чтобы какой-нибудь кретин нарушил мои планы, разлучив нас с тобой этим вечером. Поэтому работай хорошо и наберись терпения. Если боги нам улыбнутся, завтрашний рассвет ты встретишь на свободе.

Джел ди Оран, как всегда, вошел без стука. Тасси, облаченная в платье из гофрированного льна, полулежала на диване; ее дивные золотистые волосы были распущены, драгоценные украшения искрились на шее, руках и щиколотках. Мальчик лет четырнадцати, устроившись на подушках рядом с диваном, наигрывал на кантере^[1] что-то очень мелодичное и печальное. Джел сделал мальчику знак рукой, и юноша тут же перестал музицировать и встал, чтобы уйти. Однако Тасси, в свою очередь, велела мальчику остаться.

— Поиграй еще, Гораин, — велела она. — Твоя игра восхитительна.

— Тасси, нам надо поговорить, — не выдержал канцлер. — Поговорить наедине.

— Гораин умеет хранить секреты, — с улыбкой сказала Тасси.

— Очень хорошо. Но я буду говорить о делах государственной важности. Если о нашем разговоре станет кому-нибудь известно, я точно буду знать, кого мне отправить на плаху.

— Ступай, Гораин, — не скрывая раздражения, велела блондинка. — Придешь, когда местьер Джел уйдет.

— Я знаю об этом чужаке, Тасси, — сказал канцлер, едва мальчик вышел, — И я жду объяснений. Кто он?

— Ты ревнуешь? — Тасси сменила позу так, чтобы разрез на платье целиком открыл взгляду ди Орана ее восхитительные бедра. — Не ревнуй. Мне нужен мой воин из-за круга. И я его нашла. Этот юноша просто прелесть.

— Я не намерен делить тебя еще и с ним. Ты начинаешь пренебрегать пророчествами.

— В пророчествах не сказано, что я должна лишить себя мужского общества и томиться неудовлетворенными желаниями, — резко сказала девушка. — То. что я делаю, я делаю именно потому, что этого требуют от меня пророчества. Этот воин мне нужен.

— Ты говорила, что с открытием Вторых врат на престол взойдет новый император. Вторые врата открыты.

— Время еще не пришло. Сегодня наступает ночь, которой я давно жду. Этой ночью возвращенные станут хозяевами Гесперополиса. Все наши враги будут уничтожены. А дальше вся Лаэда покорится мне, Деве-из-Бездны. Вот тогда и придет твой час, Джел. Именно тогда империю должен будет возглавить император-тавматург — ты, Джел. Ты поможешь мне установить вечное царство Заммека и наконец-то объединить миры. Но еще мне понадобится этот воин, которого я привела из-за круга. — Внезапно Тасси рассмеялась. — Ты знаешь, он очень странный. Он похож на одержимого. Он принимает меня за святую и клянется мне в вечной преданности. Но он именно тот витязь, который одолеет нашего врага и принесет нам победу. Когда же мы покончим с нашими врагами, ты узнаешь, какой ласковой и нежной может быть счастливая и благодарная Арания Стирба!

— Но пока ты предпочитаешь не посвящать меня в свои замыслы. Почему?

— У тебя сложилось неправильное впечатление. Я ничего от тебя не скрываю. О том, что я собираюсь открыть Вторые врата безмолвия, я говорила тебе давно. Чего же ты от меня хочешь? Если я не сказала тебе об этом молодом воине, то лишь потому, что мне хотелось как следует его узнать, попытаться завладеть его душой и сделать своим оружием в нашей войне. Сегодня я говорила с императором. Его величество соизволил провести со мной ночь и был необычайно ласков.

— Могла бы мне об этом не говорить, — буркнул ди Оран.

— Император целиком на нашей стороне. Он не понимает и не может понимать, что происходит, но его божественные способности кружат ему голову. Он ведь всерьез полагает, что это от него исходит воскрешающая сила! — Тасси впервые с начала разговора с ди Ораном засмеялась. — В нас он видит всего лишь преданных слуг, а во мне еще и восхитительную любовницу, которую он обожает. Согласись, Джел, что до сих пор я служила и служу тебе верой и правдой.

— Скрывая от меня свои замыслы?

— Делая все за тебя, — Тасси сверкнула глазами. — Если бы не я, ты не стал бы канцлером. Если бы не я, император не стал бы нашим орудием. Знаешь, что он мне сегодня обещал? Начать войну с горцами Хэнша. Тебе осталось только заранее заготовить эдикт, к которому наш юный бог приложит свою печать. Мы получим войну, которая нам нужна — возвращенные наконец-то смогут восстановить Силу, необходимую им для решающей битвы. А я смогу открыть оставшиеся врата.

— Война может подорвать любовь народа к императору.

— Да, если она будет неудачной. Но она будет победоносной, даже не сомневайся. На нашей стороне вся мощь магии Заммека, магии Луны и Крови. Дракон не может нам противостоять — он всего лишь ребенок. Пройдет еще очень много времени, прежде чем он обретет настоящую мощь. Мы к тому времени уже откроем все врата безмолвия, и старый миропорядок рухнет окончательно. Боги будут посрамлены, им останется лишь смириться с тем, что миры поменялись местами, и тогда Заммек будет править на земле, но делать это через нас с тобой — мы станем его наместниками. Осталось совсем немного, Джел. Сейчас ты должен доверять мне как никогда. Иначе мы ничего не добьемся. Или ты со мной, или ты разрушишь тот союз, который уже помог отомстить тебе за отца и брата и стать вторым человеком в империи. Посмеешь ли ты сказать после этого, что я плохо послужила тебе?

— Тасси, я… все понимаю, — Джел взял ее за руку. — Но у тебя появилось слишком много союзников, роли которых я пока не могу для себя объяснить.

— Воин по имени фон Гриппен — мой самый большой сюрприз для наших врагов, — сказала Тасси. — Их очень удивит его появление. Они даже не подозревают, что у нас тоже есть свой воин из-за круга. И я позабочусь о том, чтобы мой воин оказался сильнее. Он будет несокрушимым и непобедимым. Посмей сказать после этого, что я зря проходила за круг!

— Не скажу. Я лишь спрошу, как тебе это удалось.

— Я — Дева-из-Бездны, Джел, — с улыбкой сказала Тасси. — Мне несложно пройти в любой из миров. А вот перетащить сюда моего рыцаря было бы невозможно, если бы не это.

Она сняла один из перстней и подала ди Орану. Канцлер с удивлением узнал в крупном зеленоватом камне, врезанном в четырехугольную печатку перстня, магический кристал скроллингов — каролит.

— Действительно, Арания, ты полна сюрпризов, — вздохнул он. — Где ты взяла его?

— Это камень Йола ди Криффа. Последний из уцелевших камней скроллингов. И владею им я. Теперь понимаешь, почему мне не страшен дракон?

— Я восхищен тобой, моя милая!

— Верно ли? Ты пришел ко мне с совсем другим настроением. Но я не в обиде. Поцелуй меня, и я, пожалуй, больше не буду на тебя сердиться.

— С превеликим наслаждением, — Джел выполнил ее просьбу, хоть сердце его охватил могильный холод, когда их губы слились в поцелуе. Он будто упал в ледяную воду, дыхание у него перехватило, а когда сознание ди Орана прояснилось, он увидел, что Тасси уже вышла из своего покоя на огромный балкон и, встав у парапета, смотрит на закатное солнце.

— Сегодня? — спросил Джел, обняв девушку сзади.

— Сегодня, — сказала она. — Сегодня этот город будет очищен от человеческой грязи. Этой ночью наших врагов ждет возмездие. Как только взойдет луна, Гесперополис узрит, кто же пришел на его улицы из Вторых врат безмолвия. Утром это будет другой город, Джел. Город из будущего. Принадлежащий тебе и мне. Ждать осталось совсем недолго.

Инженер остался доволен. Когда сигнальный колокол оповестил стройку об окончании работы, стена была готова.

— А ты толковый малый, — сказал инженер ди Браю. — Поработаешь так еще пару недель, и я доложу о тебе наверх. Наш комендант скор на расправу, но и наградить может так, как тебе и не снилось.

— Я растроган, — с равнодушной миной отвечал ди Брай. — Только для начала я хотел бы просто выспаться.

— О чем он тебе говорил? — спросил старика ди Марон, когда они вместе с десятками рабочих шли в лагерь с вершины холма. — Я видел, он просто бисер перед тобой рассыпал!

— Предлагал мне занять его место. Тебе-то какое дело?

— Да просто спросил. Когда ты мне все расскажешь?

— Скоро. Для начала вернемся в лагерь.

У ворот в жилой сектор рядом с охраной стоял Риман ди Рот. Случайно ли он тут оказался, или ждал кого-то, но, завидев ди Брая и поэта, немедленно подозвал их повелительным жестом.

— Как тебе работалось, старик? — осведомился он. — Руки не натрудил?

— Работа как работа, — ответил ди Брай. — Все лучше, чем караулить всякий сброд.

— Ерничаешь, дед? — Ди Рот схватил ди Брая за подбородок, заглянул ему в глаза. — Я-то свободный человек, не то что ты, шваль тюремная! Не зли меня, тебе же лучше будет. Тебе и петушку твоему. Стоит мне слово сказать, и ты сдохнешь, как собака, на куче собственного дерьма. Хочешь, устрою?

— Только Единый знает, кто и когда отправится к нему за облака, — спокойно ответил ди Брай. — Давай попробуем вместе дожить до утра, лейтенант. Кто доживет, ставит кувшин хинта. Как тебе пари?

— Пошел вон! — со злобой ответил офицер.

Бригадир провел ди Брая и поэта в барак на краю жилой зоны. Ди Марон, следуя за стариком, несколько раз замечал, что ди Брай напряженно вглядывается во все стороны, словно стремясь запомнить, куда, какой дорогой их ведут, что где находится и прочие, одному ему понятные приметы. А еще заметил ди Марон одну удивившую его странность — свирепые волкодавы охраны при приближении старика вдруг начинали скулить и пятиться от Феррана ди Брая. Странное поведение собак заняло мысли молодого человека, но ненадолго — и минуты не прошло, как они оказались у входа в барак, в который их определили.

Здесь ди Марона ждал неприятный сюрприз. В бараке уже собралось с дюжину каторжников — столпившись у огромной перевернутой вверх дном бочки, они с азартом метали кости. Среди игроков был тот самый каторжник со странными остроконечными ушами, что зацепил их с ди Браем поутру после развода.

— Ха, глянь-ка, братва, дед-то наш навроде как и передумал! — воскликнул ушастый. — Сам сюда свою девочку привел, а? Вот это по-нашему, без жлобства! Ну что, молодой, подождем до отбоя, или прямо сейчас нас обслужишь?

— Боюсь, мы не за тем сюда пришли, — сказал спокойно ди Брай, не обращая внимания на хохот и улюлюканье каторжников. — Мы даже не подозревали, что именно в этом бараке встретим одного ушастого сукиного сына, который так и нарывается весь день на неприятности. Так что не зли меня, парень, а то, глядишь, собственную задницу придется подставлять!

— А может, сыграем? — предложил ушастый, в глазах которого загорелся дикий, едва сдерживаемый гнев. — На твоего красавчика? Кто выиграет, тот и пользует.

— Я-то поставлю Уэра, а ты что поставишь, босяк?

— Твою жизнь. Обыграешь меня, проснесся утром.

— Надо же! — Ди Брай был спокоен, и оттого издевательский хохот уголовников, обступивших его, стих очень быстро. — Боюсь, что выбор у меня невелик. Придется играть.

— Ты с ума сошел! — зашептал ди Марон, едва не плача. — Это же шулера! Они обставят тебя в мгновение ока.

— Не обставят, — шепнул в ответ старик. — Давай, ушастый, кидай кости!

— Я тебе не ушастый, — огрызнулся каторжник. — Меня здесь называют Килле. А тебя как фартовые ребята зовут?

— Дед, — ответил ди Брай. — Просто Дед.

— Ну давай, бросай кости, Дед, — с торжеством в голосе предложил Килле.

Ди Брай сгреб кости с донышка бочки и швырнул их обратно. Лица каторжников окаменели, смех стих — у ди Брая выпало двенадцать. Ушастый Килле с трудом проглотил ком, внезапно вставший в горле, обвел сотоварищей недоуменным взглядом и в свою очередь потянулся за костями.

— Ага! — обрадовался он, когда кости упали. — Дюжина!

— Славно, — спокойно сказал ди Брай и снова метнул кости. На этот раз лицо Килле стало пепельно-серым; у ди Брая опять было двенадцать.

— Вордланы тебя забери! — выругался он, вытирая рукавом рот. — Эй, Угорь, дай-ка свои кости!

— Так нечестно, — заметил ди Брай. — По ходу игры кости менять нельзя.

— А мне плевать, что честно, а что нечестно! — ухмыльнулся Килле. Ему подали кости, и каторжник сделал свой бросок.

— Дюжина! — выпалил он, и каторжники довольно зашумели. — Счастливая дюжина, клянусь Единым!

— Славно, — Ди Брай взял кости. — Третий бросок. Играем до трех раз.

Кости со стуком упали на бочку, раскатились в стороны. Килле перестал улыбаться.

— И у меня дюжина, — объявил ди Брай.

— А ты веселый старичок, мать твою! Ну ладно, чем упорнее противник, тем слаще победа, так ведь? Придется и в четвертый раз кидать кости, Дед.

— Бросай кости, ушастый, — напомнил ди Брай.

Килле пошептал на кулак с костями и сделал бросок. Результат был встречен могильным молчанием — у Килле было одиннадцать. Ди Марон с шумом выдохнул воздух. Сердце у него, добравшееся до самого горла, начало успокоенно возвращаться на свое место.

— Проклятье, я проиграл! — обалдело проговорил Килле. — Этого быть не может! Я не должен был проиграть!

— Однако ты проиграл, — заметил ди Брай. — Так что заткни свою пасть и держись от меня подальше. Если ты подойдешь ко мне на расстояние вытянутой руки, я тебя достану и твоя немытая задница пойдет на ужин тюремным волкодавам.

Ушастый Килле исчез за спинами каторжников. Ди Брай и поэт прошли в глубь барака, поближе к окну, где воздух был свежее и вонь лагерной стряпни и грязной одежды не была такой густой и тошнотворной. Здесь было несколько свободных лежаков, которые ди Брай внимательно осмотрел, прежде чем сесть самому и разрешить сесть ди Марону.

— Терпеть не могу вшей, — объяснил он. — А здесь их полно.

— Вши? — Ди Марона передернуло от отвращения. — Никогда, хвала Единому, не видел вшей.

— Твоя жизнь была на редкость безмятежной, — с иронией заметил старик. — Неудивительно, что тебя посетила идея обворовать библиотеку.

— А ты что, поучать меня задумал? Знаешь, я тебе, конечно, благодарен, но…

— Пойдем прогуляемся, — вдруг предложил ди Брай.

— Куда?

— Надо тебе кое-что объяснить. Пришло время.

— Ферран, мне осточертели твои загадки. Неужели нельзя… — заговорил ди Марон и осекся. В этой части барака царил полумрак, но лицо старика он видел хорошо. Ди Брай смотрел на поэта и улыбался. А вот улыбка была особенная. То ли ди Марон раньше этого не замечал, то ли приближение ночи сказалось, но юноша вдруг заметил, что ди Брай этой своей улыбкой демонстрирует ему не только свою симпатию. Но еще и острые длинные белоснежные клыки, каким позавидовал бы матерый волк.

— Кто ты? — прошептал ди Марон, не смея говорить громче.

— Я халан-морнах, — ответил Ферран ди Брай.

После заката весь периметр лагеря строителей храма до утра патрулировали охранники с волкодавами. Горящие факелы в их руках были видны издалека, и каторжники, которым ночью по каким-либо причинам взбрело в голову выйти из своего барака, всегда успевали спрятаться — покидать барак ночью было запрещено. Но ди Марон, следуя по темным переулкам между бараками за ди Браем, об охране не думал. Вернее, почти не думал. Встреча с охраной и ее псами-людоедами пугала его меньше, чем его жуткий сотоварищ по заключению. Он боялся ди Брая — и все равно шел за ним в темноту, потому что ди Брай велел ему идти за ним. Это могли быть чары Луны и Крови, но, скорее всего, это было простое любопытство и желание понять, что же за загадочные вещи с ним происходят. А еще ди Брай сказал, что это важно. Так важно, что никакими словами не передать.

Они вышли на пустырь за бараками. Луна скрылась за тучами, и стало совсем темно. Справа в темноте угадывалась громада строящегося храма, окруженная лесами и заборами. Впереди горели тусклые огоньки и слышался лай собак. Ди Марон остановился. Колени у него подгибались, рубаха под пропыленным камзолом промокла от ледяного пота. Все то время, которое они шли от барака до этого места, он читал охранительные молитвы Единому, и рот у него пересох, а губы вздулись и онемели. Потом ди Брай остановился и повернулся к нему, и ди Марон уловил во тьме красноватый блеск глаз халан-морнаха. Ему вдруг стало спокойнее. Ди Брай столько заботился о нем, что вряд ли будет его долго мучить…

— Не бойся, — глухо сказал старик. — Я должен был объяснить тебе все с самого начала, но у меня не было такой возможности. Только приближение ночи затмения позволило мне показать тебе мое настоящее лицо.

— Ты хочешь меня убить?

— Я не могу тебя убить, даже если бы захотел. Говоря по правде, это единственная причина, почему из множества людей я выбрал тебя.

— Я не понимаю.

— Когда я был еще ребенком, в нашей деревне произошел странный случай, — начал старик. — В одну из зим стояли такие жестокие холода, что волки вышли из лесов и начали нападать на людей. Однажды они напали на группу паломников, которые шли в Венадур. Очевидцами этого нападения стали крестьяне из моей деревни. Они видели, как волки, обезумевшие от голода, разорвали в клочья паломников. Всех, кроме молодой девушки, которая была так парализована ужасом, что даже не пыталась бежать. Она стояла в самой гуще этой страшной резни и наблюдала за тем, как волки рвут одного паломника за другим. Она ждала, что волки вот-вот набросятся на нее. Она была готова умереть и думала, что спасения не будет. Однако случилась удивительная вещь — волки, убив и сожрав всех паломников, даже не приблизились к девушке. Они рвали останки убитых ими людей, а девушка продолжала стоять и ожидать смерти. А потом волки ушли. Крестьяне подобрали девушку и привезли ее в деревню. Об этом случае потом долго рассказывали по всей империи.

— Я не слышал эту историю, — ответил ди Марон.

— Конечно, ведь она случилась много сотен лет назад. Сочини об этом случае балладу. Она будет пользоваться успехом.

— И все же, я не понимаю тебя, Ферран. В чем смысл этой истории?

— Есть люди, над которыми не властно Зло. Оно не может приблизиться к ним, завладеть их душой. Изначальный Свет горит в их сердцах. И он отгоняет от них порождения Тьмы. Волки, которые убили паломников, не могли причинить зла той девушке, потому что она была одной из таких светоносных натур. И ты, Уэр, тоже принадлежишь к числу таких избранных.

— Откуда ты знаешь?

— Я халан-морнах. Я вижу тебя насквозь. Я ведь не случайно оказался в Гесперополисе и не просто так остановился в корчме этого жирного негодяя. Я искал тебя. Именно поэтому я пытался выкупить тебя у мерзавца, именно поэтому наговорил на себя страже и судье, чтобы вместе с тобой оказаться в тюрьме. Не удивляйся — я знал о твоем существовании. Несколько месяцев назад вышла оказия прочесть твои вирши.

— И что ты обо мне узнал?

— Лишь то, что твоя душа чиста и незапятнана Злом. Как раз такой человек и был мне нужен.

— Я — воплощение чистоты и непорочности? — ди Марон захохотал, хотя от страха у него внутри все переворачивалось. — Ферран, да что с тобой? Ты даже не знаешь, какой образ жизни я веду! Я игрок, мот, пьяница и бабник, а теперь еще и вор, приговоренный к каторге. Мой отец был прав — я позорю его, и то, что я оказался в тюрьме, справедливое воздаяние за ту жизнь, которой я жил. Лжешь ты все. Ты просто голоден, и тебе нужна моя кровь. Разве не так?

— Не так, — даже в темноте можно было понять, что ди Брай сердится. — Я покинул убежище, в котором скрывался последние годы, прошел несколько сотен лиг до Гесперополиса вовсе не затем, чтобы забрать жизнь у одного-единственного шалопая. Ты плохо знаешь меня, дружок. Ты понятия не имеешь, кто такие халан-морнахи.

— Халан-морнахи — это вампиры, — произнес ди Марон. — Разве не так?

— Так. Само слово halan-mornah на языке наших южных соседей ортландцев означает «не взятый смертью». Очень меткое название. Вера в халан-морнахов пошла именно из Ортланда. Сегодня в Лаэде многие не верят в то, что вампиры существуют. Но вампиры есть, и разновидностей их много. Есть воракки, есть тэрги, а еще есть халан-морнахи. Именно они всегда внушали особый ужас.

— Ничуть в этом не сомневаюсь, — пробормотал поэт.

— Я стал халан-морнахом не по своей воле. В этом мое отличие от многих подобных мне существ. Готов ли выслушать мою историю?

— Если это доставит тебе удовольствие.

— Боюсь, что эти воспоминания принесут мне только боль и горечь. Но я обязан тебе все рассказать, а ты должен меня выслушать. Потому что моя исповедь спасет множество жизней. Она спасет всю Лаэду. Выслушав меня, ты поймешь, что сегодня эта страна стоит у края бездны.

— Времени у нас много, Ферран; если не ошибаюсь, нас приговорили к пожизненному заключению, — попытался пошутить ди Марон, чтобы скрыть свой страх перед сверхъестественным собеседником. — Так что рассказывай. Надеюсь, мне представится случай переложить историю твоей жизни на стихи.

— И это будет самая печальная поэма из всех, какие когда-либо выходили из-под пера, — покачал головой ди Брай. — А все началось с большой и очень красивой любви. Когда тебе всего девятнадцать лет, любовь всегда бывает всепоглощающей и прекрасной.

— Ты влюбился?

— Безумно. Она была дочерью охотника, который построил дом в полулиге от моей деревни, в Валь-Фотэнна, Долине Водопадов. Они были пришельцами в наших краях — говорили, что охотник покинул родные края после того, как умерла его жена. Я не помню, как его звали. Впервые я увидел его на деревенском празднике в честь божественной Мерои, матери богов — тогда еще вера в старых языческих богов была сильна. А спустя несколько дней я увидел его дочь. Помню, что меня будто молния ударила. Она была так прекрасна, что и не опишешь. Мне до сих пор снятся ее глаза — большие, черные, влажные, их взгляд заставлял мое сердце сжиматься от счастья. Она улыбнулась мне, и я заговорил с ней. Знаешь, о чем я тогда думал? Что родился на свет только для того, чтобы встретить ее и полюбить. Но самое большое счастье ожидало меня дальше. Когда я признался ей в своей любви, она улыбнулась и ответила, что тоже любит меня.

Если ты когда-нибудь сильно и горячо любил женщину, Уэр, ты поймешь меня. Я при жизни оказался в солнечных садах Руанайта. Единственное, о чем я мечтал, так это чтобы побыстрее прошло время уборки урожая и мы могли бы по закону сыграть свадьбу. Ее отец поначалу смотрел на меня настороженно, но потом все-таки стал считать меня своим сыном. Да и мои родители были в восторге от моей избранницы. Ее невозможно было не любить, ее красота и ее прелесть были таковы, что один взгляд на нее наполнял сердце восторгом. Она была как темная душистая роза, как грациозная лань с бархатными глазами. Я обожал ее, я мечтал прожить рядом с ней всю свою жизнь и всей душой стремился к счастью, не ведая, какое горе и какое отчаяние вскоре найдут меня.

Слухи о войне шли давно. В нашу деревню часто приходили странники и рассказывали о зловещих знамениях и пророчествах, о том, что творится на северной границе. Я даже не удивился, когда однажды утром отец разбудил меня и сказал, что началась война с сидами. Отец не опасался, что меня заберут в армию — в нашем селе уже были вербовщики, и императорскую повинность в людях мы выполнили. Гораздо больше отец опасался фуражиров и мародеров; первые могли заплатить за провиант мало, вторые вообще ничего не платили, просто грабили и убивали. Когда живешь недалеко от границы, поневоле готовишься ко всему. Отец, бывалый человек, заранее приготовился к худшему. Часть зерна и прочего продовольствия он надежно спрятал в нескольких местах, а остатки распродал по выгодной цене. Он собирался уехать в глубь страны и увезти нас. Но когда пришло время уезжать, я отказался. Я сказал, что никуда не поеду без своей любимой. Отец долго меня убеждал, но так и не добился своего. До сих пор помню, как он сидел в углу горницы, держа на руках нашего кота, и слушал мои обвинения в трусости.

Прошло два или три дня, и в деревне заговорили о шайках разбойников, которые рыщут по дорогам, грабят и убивают проезжих. Никто не знал толком, что это за люди; одни говорили, что это сиды наняли всякий сброд, чтобы разбойничать на имперских коммуникациях, другие утверждали, что это дезертиры из имперской армии и солдаты из разбитых сидами подразделений. Вскоре женщины и дети даже днем боялись выходить из дома, опасаясь нападения, а мужчины наши днями и ночами дежурили, вооружившись чем попало. А я думал только о ней. И однажды я сбежал из дома — взял отцовскую лошадь и поскакал в Валь-Фотэнна. Я хотел увезти ее к нам. Но я опоздал.

— Что с тобой? — испуганно шепнул ди Марон. Его поразил тон ди Брая; голос старика, вначале твердый и отчетливый, изменился до дрожащего шепота.

— Прости меня. Я никогда никому не рассказывал о том, что случилось тогда, на ферме в Долине Водопадов. Я не мог этого рассказать, духу не хватало. Ты первый. Ты должен знать, иначе ты не поймешь, как было рождено великое Зло.

— Я весь внимание. Что же было дальше?

— Когда я приехал в Валь-Фотэнна, я понял, что опоздал. Во мне все помертвело, едва я увидел над лесом черный столб дыма. Не помню, как я доехал до фермы. Я даже не думал о том, что мне тоже может угрожать опасность. На дороге появились вооруженные люди — я даже не испугался. Это была, как они выразились, «свободная ватага». Командовал ими высокий зеленоглазый сид, с ног до головы облаченный в черную кожу с серебряными клепками. Он расспросил меня кто я, откуда, поинтересовался, есть ли в деревне солдаты. После допроса меня отвели на ферму. Когда я увидел, что стало с домом моей возлюбленной, сердце мое едва не остановилось от горя. Дом сгорел дотла, уцелели лишь амбар и несколько сараев вдоль забора. Я стал расспрашивать бандитов, которые вели меня, о девушке, но они меня не понимали — они были таорийцами и не знали лаэданского языка. В конце концов им надоели мои расспросы, и один из них ударил меня кулаком в лицо. Я лишился чувств и очнулся уже в сарае, на куче соломы, опутанный веревками и кожаными ремнями. Мне было плохо, очень плохо, но я все время думал только о ней. Других мыслей у меня не было.

Сколько меня продержали в сарае, я не знаю — может, несколько часов, а может, несколько дней. Я не чувствовал ни времени, ни голода, ни жажды. Наверное, я был вроде как сумасшедший. У меня были видения, я все время слышал какие-то голоса. Кровь в моей голове грохотала, как вода на колесах водяной мельницы. А потом пришел сид в черном. Он разрезал кинжалом мои веревки и велел убираться домой. Ему не нужна была моя жизнь. Он сказал мне, что не воюет с сопляками.

Я вышел из сарая, и вокруг меня была ночь. Где-то вдали стучали копыта — это уезжал из Валь-Фотэнна разбойничий отряд. А я не радовался. Внутренности у меня горели, ноги и руки не слушались меня. Я ковылял по дороге от фермы к лесу, и за каждым кустом мне чудились притаившиеся враги. А потом я услышал стоны…

— Это была она? — осмелился спросить ди Марон.

— Да, — Ди Брай сделал паузу, чтобы овладеть собой и сдержать рыдания. — Они привязали ее к дереву, одинокой липе рядом с дорогой. Одежду с нее сорвали, и я мог видеть ссадины, кровоподтеки и кровавые пятна, которые покрывали ее тело. А еще они изрезали ей кинжалом лицо, потому что им была ненавистна красота. Удивительно, что после всего, что эти свиньи с ней сделали, она была еще жива. А еще — она узнала меня. Странно, что я не сошел с ума, увидев ее лицо. Оно превратилось в месиво: свисающие лохмотья кожи, безгубый рот, выбитые зубы, сплошная кора засохшей крови. Это было лицо, которое можно увидеть только в бездне Морбара. Но самое страшное было потом. Она мне улыбнулась. И еще она шептала мне что-то. Это была просьба убить ее. Просьба прекратить ее мучения.

— И ты убил ее?

— Нет, — ди Брай заскрипел зубами. — Я не убил ее. Я бы никогда не смог этого сделать. Я убежал. Сказал ей, что я приведу помощь, и убежал. Я действительно думал тогда, что смогу ей помочь. Я ошибся. Когда я вернулся с людьми, она уже умерла. Ее отвязывали от дерева и укладывали на носилки, а я стоял и повторял про себя: «Я проклят! Я проклят!»

— Ты думаешь, ты поэтому и стал халан-морнахом?

— Слушай дальше. Я не сразу заметил ту перемену, которая во мне произошла. После того, как моя возлюбленная умерла, я уехал вместе с отцом из родных мест, чтобы попробовать начать жить сначала. Так прошел год, потом еще год, потом еще. А потом в том местечке, где мы поселились, началась чума. Моя семья умерла, все до единого — отец с матерью, брат и младшая сестренка. Я сам схоронил их в одной яме и уехал в Таорию. Здесь я впервые заметил, что со мной творится что-то неладное. Я работал помощником плотника и однажды сильно поранил руку теслом. Я в панике метался по мастерской, пытаясь разыскать подходящую тряпицу для того, чтобы перевязать рану, и вдруг с изумлением обнаружил, что рана исчезла. С момента, как я рассек руку, не прошло и минуты. Меня это испугало, я решил, что у меня началась какая-то страшная болезнь, вроде проказы. И я пошел к врачу. Он выслушал меня, странно на меня посмотрел и посоветовал пойти к одному знахарю, поселившемуся на окраине Лима. От знахаря я и узнал, какая беда меня постигла. Мой ужас был так велик, что знахарь, сжалившись надо мной, согласился мне помочь…

Тебе незачем знать о моих скитаниях. Я и сам многое подзабыл. Мое проклятие дало мне вечную жизнь, и за сотни лет я обошел весь мир и получил тайные знания, при помощи которых я рассчитывал снова стать человеком. Сейчас мне больно вспоминать о том, сколько зла я совершил, сколько загубленных жизней на моей совести. И лишь через много лет я узнал, что стало причиной моего превращения.

— Ты рассказываешь страшные вещи.

— Самое страшное впереди, Уэр. Я узнал, что моя возлюбленная вернулась из царства мертвых. Высшими силами ей дана была возможность вернуться, чтобы отомстить обидчикам, покарать насильников и убийц за совершенное зло. Моя возлюбленная вернулась из царства мертвых Аранией Стирбой, Лунной Ворожеей, предводительницей войска упырей и призраков, которое вторглось в северные земли. Древние боги дали ей власть найти своих обидчиков. И она нашла и покарала их. Всех, кроме одного. Одного она оставила в живых. Больше того, она дала ему вечную жизнь.

— Ба, какая глупость! — не выдержал поэт. — Она его простила, что ли?

— Она решила остаться в этом мире. И ради этого она обманула богов. Боги дали ей новую жизнь, чтобы совершить справедливое возмездие, но обязали вернуться обратно в царство теней, когда последний из ее врагов будет найден и наказан. Арания Стирба силой магии Луны и Крови превратила последнего своего врага в халан-морнаха. Ты понимаешь, кто этот последний?

— Но это несправедливо, Ферран! — Ди Марон вскочил, замахал руками. — Ты же ее любил, и она тебя любила! Как же так?

— Я предал ее. Я не выполнил ее последнюю волю. Я бросил ее умирать в одиночестве, не был рядом с ней в ее последние минуты. И за это я наказан. Справедливо наказан. Я заслужил это.

— Клянусь духами ночи, ну и история! Верно ты сказал, хоть прямо сейчас балладу пиши! И что ты теперь будешь делать? У тебя есть шанс избавиться от проклятия?

— Есть. И потому мне нужен ты, Уэр. Не удивляйся. Наша жизнь подчинена воле высших сил, и мы не вольны избежать того, что предопределено. Ты еще не родился, а я знал, что обязательно встречусь с тобой. Я слишком долго шел к нашей встрече, сотни лет, полных боли, тоски, одиночества и страха разоблачения. Быть не живым и не мертвым, халан-морнахом поневоле — это вдвойне страшно.

— За тобой охотились?

— Охотились. Я странствовал по свету, менял одну страну на другую, и всюду повторялось одно и то же — находился искушенный маг, который вычислял меня. Что ты знаешь о халан-морнахах, Уэр?

— Почти ничего, — признался поэт.

— Твое счастье. Обычно халан-морнах — это черная сущность, проклятая душа, завладевшая чужим телом. Пока душа не имеет тела, от нее легко защититься, она боится оберегов, молитв, фимиамов, колокольного звона и даже железных предметов. Однако чем дольше такая сущность живет среди живых, тем больше становится ее сила. Преодолев границу миров, халан-морнах начинает питаться жизненной энергией живых людей. Это довольно просто сделать. Гнев, боль, злоба, ненависть и страх заставляют человека расходовать свою жизненную энергию, vitlingae. Вампир же этой энергией питается. Почти всегда этого достаточно для черной сущности, чтобы питать ее существование в материальном мире. Если этих тварей много, они вызывают особую болезнь — сиды называют ее See Bloedan Ensanna, кровавое бешенство. Ортландцы верят, что такие черные души можно прогонять, всего лишь повесив на двери зеркало. Но иногда случается, что халан-морнах завладевает чужим телом, и тогда его мощь возрастает многократно. Инкарнированный вампир почти неуязвим. Он не боится солнца, его не одолеть ни оружием, ни талисманами. Единственное, что может уничтожить его, — это чистый огонь. Он не убивает самого вампира, но делает негодным тело, которым черная сущность очень дорожит. Именно поэтому халан-морнахи ненавидят драконов — их магия Огня и Золота глубоко им враждебна. Отличить вампира от обычного человека невозможно; такая нежить ничем не отличается от живых, может есть ту же пищу и даже вступать с людьми в любовные отношения. Чтобы избежать подозрений, халан-морнах симулирует тяжелую болезнь, человеческие пороки, вроде пьянства, и даже собственный уход из жизни. Вообще-то, некоторые находят в таком существовании особые удовольствия.

— Дьявол! Какие же могут быть удовольствия у живого мертвеца?

— Вечная жизнь, вечное здоровье, невероятная сила, власть над людьми — тебе мало? Если бы я хотел твоей жизни, ты бы уже пятнадцать раз умер. Такое могущество кружит голову. — Ди Брай вздохнул. — Это и сделало мою любимую чудовищем.

— Ты же говорил, что она всего лишь мстила за то, что с ней сделали?

— Верно. Но Арания совершила то, что не удавалось никому: она преодолела границу между мирами. Это означало, что на смену старому пришел новый миропорядок, тот, в котором магия Луны и Крови, магия халан-морнахов, нарушила сложившееся равновесие сил. В то время когда Арания со своей свитой из упырей и вордланов свирепствовала в северных землях, такое нарушение не могло сломать этого равновесия. Правда, сиды, испуганные решимостью и жестокостью Арании, со страху начали ее почитать как божество ночных кошмаров и колдовства и даже строили в ее честь кромлехи, но это не помешало им в конце концов в союзе с людьми одолеть Аранию. Ее заключили в Пустоту навечно.

— Ферран, прости меня, но я никак не услежу за твоими мыслями. Ты сказал, что у тебя есть шанс избавиться от твоего проклятия. А теперь ты говоришь, что твоя… возлюбленная заключена в какую-то Пустоту. Клянусь духами ночи, я совершенно не понимаю, в чем дело! И в чем моя роль?

— Уэр, я виноват перед тобой. Мой выбор втягивает тебя в очень опасное дело, а отказаться ты не можешь.

— Вот как? И почему же?

— Потому что твой отказ погубит всех — и меня, и тебя, и Лаэду, и весь этот мир.

— Опять темнишь, старче? Почему это мой отказ…

— Арания освободилась из заточения, — перебил его ди Брай. — Черная Принцесса Вирхейна на свободе, и тот, кто ее освободил, даже не подозревает, что он натворил. Я догадываюсь, почему такое могло случиться, — за минувшие века я прочел немало книг по магии и тавматургии. Скорее всего, этот несчастный задумал подчинить себе Аранию ради каких то своих целей. Я даже боюсь думать о том. к чему это безумие может привести.

— Похоже, ты сам недолюбливаешь свою бывшую милашку.

— Глупец! — Ди Брай сверкнул клыками в злобной гримасе. — Моей любимой больше нет. Есть могущественный демон, свирепая и жестокая тварь, которая готовится исполнить самые жуткие пророчества, записанные в магических книгах. Я пришел в Гесперополис еще и потому, что узнал, что Арания находится именно здесь.

— Где? — Ди Марона бросило в жар от слов старика. — В городе?

— Да. Как ты думаешь, почему ваш император получил способность воскрешать мертвых? С чего это он вдруг обрел божественный дар? Несчастный обманут — рядом с ним находится принцесса халан-морнахов, которая пока что сделала этого коронованного осла своим орудием, а очень скоро покончит с ним и будет править сама. Если это случится, не спасется никто. Вот почему ты не можешь отказаться. Если ты откажешься, то умрешь этой ночью, если согласишься — проживешь еще какое-то время.

— Это похоже на монолог Баррикано из моей недописанной моралите «Император Хейлер и семь языческих царей»: «Зачем мне мой меч, если с ним или без него я повисну завтра на крепостной стене вниз головой?» — вздохнул ди Марон. — Ты меня почти убедил, приятель. Конечно, я не буду с тобой спорить, потому что ты можешь потерять терпение и разорвать меня прямо здесь, но позволь спросить — как я помогу тебе, если я нахожусь в лагере для каторжников, где меня стережет охрана из крепких парней и свирепых псов с клыками не хуже твоих? Да меня изрешетят из арбалетов, стоит мне подойти к периметру! Или же со мной случится то, что сегодня произошло с этими двумя бедолагами, что попытались бежать. Боюсь, что с переломанной шеей или с арбалетным бельтом между ребрами я плохо справлюсь с той работой, которую ты мне поручаешь.

— Не бойся. Сегодня ночью ты станешь свободным.

— Вот как? Ты, что ли, выпишешь мне вольную?

— Не я. Арания.

— Сила Единого! Я совершенно запутался. Объяснишь, в чем дело?

— Пришла ночь, о которой говорит Книга Заммека. Ночь третьего лунного затмения. Видишь луну? Скоро ее скроет тень, и тогда мало кто спасется. Ты не знаешь, а я знаю. Вторые врата уже открыты, и скоро ад придет сюда!

— К вордланам тебя, дед! У меня зад покрылся гусиной кожей от твоих слов! Последние полчаса ты только и делаешь, что стращаешь меня разными ужасами.

— Я не пугаю. Тебе ничего не грозит, только поклянись мне, что выполнишь все, о чем я тебя попрошу.

— Хорошо. Клянусь!

— Я не слышу искренности в твоих словах.

— Клянусь своей душой! Чем еще тебе поклясться?

— Хорошо. Сейчас я пойду обратно в барак. Ты останешься здесь. Следи за луной. Как только на нее начнет наползать красноватая тень, немедленно беги в ту сторону, — и ди Брай показал рукой направление влево от горевшего в ночи одинокого огонька. — Там ты увидишь низкое одноэтажное здание из серого камня под двускатной крышей. Это кухня. Ты заберешься туда, найдешь кладовую для припасов и спрячешься в ней.

— Почему именно туда, Ферран?

— Потому что запах свежего мяса отобьет твой запах. Они не найдут тебя.

— Кто это «они»?

— Дети Ночи. Лериты.

— Какие еще, к вордланам, лериты? Что еще за новые ужасы?

— Я не шучу, Уэр. Твоя жизнь зависит от того, насколько точно ты исполнишь мои наказы. Слушай дальше; когда все стихнет, ты покинешь кухню и быстро побежишь к южным воротам. Охраны можешь не опасаться, ей будет не до тебя. Когда окажешься по ту сторону стены, сразу беги из города. Арания будет тебя искать, она чувствует, что я здесь. Между нами есть особая связь, которой я не в состоянии скрыть.

— Я все понял, — кивнул ди Марон, облизав пересохшие от волнения и страха губы. — Но что я должен сделать?

— Ты должен найти девятого императора девятой династии. Твой долг назвать ему имя.

— Чье? Единый, да будешь ты когда-нибудь говорить ясно и понятно?

— Настоящее имя Арании.

— Значит, ее зовут не Арания?

— Ее имя — настоящее имя — знаю только я, точно так же, как мое истинное имя известно только ей. Если ты знаешь предания о халан-морнахах, то наверняка слышал, как можно заставить черную душу вернуться обратно в мир мертвых.

— Дьявол, конечно! Я читал об этом — надо трижды громко произнести имя вампира в его присутствии.

— Верно, — кивнул ди Брай.

— Тогда в чем же дело? Назови мне свое имя, и я избавлю тебя от проклятия!

— Не выйдет, дружок. Мое освобождение придет только тогда, когда Арания будет возвращена обратно в царство мертвых. Поэтому в ее гибели — мое спасение.

— Единый, как все непонятно! Тогда скажи, зачем тебе возвращаться в барак? Бежим вместе! Сам все девятому императору и расскажешь.

— Это небезопасно для тебя, дружок, — сказал ди Брай. — Тебе придется делать все самому. А я останусь в Гесперополисе. Может быть, мне удастся с ней встретиться. Сделай все, что я тебе сказал, и ты спасешь множество жизней и эту страну.

— Ты не назвал мне ее имя.

— Я назову его. Ты должен хорошо его запомнить. Если имя назвать неправильно, Арании это не повредит.

— Я запомню. У меня хорошая память на имена.

— Слушай, — ди Брай наклонился к уху юноши и шепотом произнес одно-единственное слово. — Никому его не говори, кроме человека, которому предназначено его знать. Он сам тебя найдет. Так распорядится Судьба. Единственное, что тебе нужно сделать — это выжить и не забыть имя.

— Я не забуду.

— Прощай, Уэр, — ди Брай протянул руку, и юноша не без трепета ее пожал. Рука старика была, к удивлению ди Марона, горячей и совсем не похожей на руку покойника. — Вряд ли мы встретимся еще раз, но скажу честно — ты мне понравился. Помни все, о чем я говорил. И следи за луной. Скоро начнется…

— Ферран, ты… — воскликнул ди Марон и вдруг понял, что стоит среди нагроможденных каменных глыб совершенно один. Старик исчез. А миг спустя подул неожиданно холодный для летней ночи ветер, и красная тень начала наползать на луну.

Примечания

1

Кантера — восьмиструнный музыкальный инструмент, род лютни.