Воин из-за круга

Андрей Астахов, 2008

Законный император жив, и возрожденный дракон вернулся в мир, где когда-то жили его предки. Подходит время решающей битвы, близок час, о котором говорили старинные колдовские книги – час гибели Лаэды. Зло умножает силы, и скоро его мощь станет неодолимой. Надвигается война, которая откроет Ворота Тьмы. Лишь русский юноша, пришедший в этот мир из-за круга вместе с избранными, может противостоять нашествию Тьмы. Ведь его враг тоже пересек круг, и поединок, в котором они должны встретиться, решит судьбы сразу двух миров, Новгородской Руси и Лаэды, стоящих на краю пропасти.

Глава первая

Вызывая светлый дух,

пролей кровь скота,

Вызывая светлый дух,

пролей кровь скота.

Трижды назови имя,

вызывая светлый дух

У алтаря,

Ибо таков закон.

Вызывая темный дух,

подай кровь раба,

Кровь раба подай, имя не назвав,

Вдали от алтаря,

Ибо грех твой велик.

Шурские оккультные тексты «Этцу-Хатарим»

До заката оставалось совсем недолго. Издалека раздался звон колокола, собирающий прихожан на службу в храм. Жара, иссушающая Гесперополис в последние дни, явно пошла на спад к радости горожан. Сегодня улицы будут полны народа, тем более что сегодняшняя щедрость императора основательно пополнила их карманы…

— Они уже здесь, — сказала Тасси.

Джел ди Оран давно ожидал услышать эти слова, но все равно вздрогнул. На огромной веранде дворца, где они с Тасси наслаждались обществом друг друга и теплом погожего летнего вечера, будто похолодало. Канцлер невольно посмотрел в ту сторону, куда был обращен взгляд девушки, но увидел только шпили церквей, скаты черепичных крыш и густую зелень деревьев между ними.

— Ты не ошибаешься? — спросил он.

— Я не могу ошибаться, — Тасси улыбнулась. — Ты сам прекрасно знаешь, то они уже прошли за круг. Этого следовало ожидать. Но ничего страшного не случилось. Пока не случилось.

— О чем ты?

— Силы равны, Джел. Дракон вернулся, но я знаю, что делать. Мы создадим своего дракона. Своего Стража.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — Джел изучающе посмотрел на блондинку. — В последнее время ты все чаще говоришь загадками.

— Время подходит, Джел. Скоро ты увидишь всю силу Заммека воочию. И никакой дракон этому не помешает.

— Ты с самого начала знала о драконе, ведь так?

— Знала, — Тасси с наслаждением отпила из бокала глоток венарриака, почмокала языком.

— Но мне не сказала? Почему?

— Потому что тебе не дано понять всего. Зачем пытаться понять, почему свет играет на гранях алмаза? Просто наслаждайся этой игрой, верно?

— Ты скрыла от меня правду.

— Не злись, любимый. Пусть тебя утешает мысль, что ты все равно ничего бы не смог сделать.

— Не злиться? Опасность слишком велика! Наши враги уже здесь. Они вернули дракона, и теперь наши планы под угрозой — под очень серьезной угрозой, Тасси! А мы медлим, ждем непонятно чего. Наш император занят только собственными увеселениями и собственным величием. Он целыми днями окружен своими архитекторами и мастерами, обсуждает с ними проект храма в свою честь, а по вечерам он веселится, пьет, танцует, тискает своих наложниц и ничего не хочет слышать о государственных делах. Ему все равно, что происходит у нас на севере, ему наплевать, о чем шепчутся в самом Гесперополисе. Он слишком велик, чтобы заниматься такими пустяками!

— Я слышу иронию в твоих словах, Джел, — Тасси поднялась, подошла к канцлеру и, встав за спинкой его кресла, положила ладони на его плечи. — Ты слишком напряжен. Успокойся. Император делает все, что я захочу. Я слишком хороша в постели, чтобы мне можно было бы в чем-то отказать. Ты ведь знаешь, о чем я?

— Проклятье, ты ведешь себя, как расшалившаяся девчонка!

— А я и есть девчонка, — Тасси тряхнула своей белокурой гривой, беззаботно рассмеялась. — С тех пор, как я живу в этом юном и прекрасном теле, я снова чувствую вкус бытия. И даже твое занудство, Джел, не способно омрачить моего счастья. Ты слишком боишься будущего. Ты считаешь, что наши враги сильнее нас. Может, ты и прав. Но разве все это так важно? Не лучше ли наслаждаться жизнью, пока есть такая возможность?

— Ты заговорила, как император. — с досадой сказал канцлер. — Жаль, что я не могу быть таким же беззаботным.

— Ты слишком сгущаешь краски. Да, дракон вернулся. Это плохо. Легат не справился с задачей. но кто мог предположить, что рядом с этими несчастными окажется особенный воин?

— Особенный?

— Я видела, как погиб Легат. Его смерть причинила мне ужасную боль, потому что в Легате жила часть моей Силы. Ты когда-нибудь привораживал женщину?

— Нет. Я учился. Мне не было дела до женщин.

— Ты поражаешь меня, Джел, — Тасси наклонилась к канцлеру, обдав его ароматом дорогих духов и молодого тела. — Если бы я не спала с тобой, то сказала бы, что ты евнух. Плохо, что ты не привораживал женщин. Тогда ты понял бы, какую адскую боль причиняет вложенная в магию Сила, если колдовство не достигло своей цели.

— Ты говорила о Легате. И об особенном воине, — поспешил сменить тему ди Оран.

— Говорила. — Тасси сделала еще глоток вина. — Тебе не кажется, что этот венарриак кисловат? Надо сказать дворецкому, чтобы заказал новую партию, а эту отправил в портовые кабаки или вылил в канаву.

— Это очень хороший венарриак, — заметил Джел. — Пятнадцатилетней выдержки. Давай о деле, милая.

— Об особенном воине? Хорошо. Что ты знаешь о Силе?

— Только то, что она есть.

— Немного. Тогда скажи, в чем моя Сила?

— Ты Аина ап-Аннон, Дева-из-Бездны. После этого ты спрашиваешь, в чем твоя Сила?

— Я говорю серьезно. — Тасси вновь села в кресло, задумалась на мгновение, словно хотела найти подходящие слова. — Я знаю о природе Силы много больше, чем ты. Если хочешь понять, в чем секрет Силы, надо всего лишь обратиться к очень простым и, на первый взгляд, незначительным вещам.

— Например?

— Например, к простым словам, которые мы говорим каждый день, хотя часто не знаем их первоначального значения. Что мы вкладываем в нашу фразу, когда говорим о каком-нибудь человеке: «Он не от мира сего»?

— Странный вопрос. Что мы имеем в виду? Что это странный человек. Непонятный окружающим. Человек, живущий не так, как все.

— И только лишь? А больше ничего не приходит в голову?

— Тасси…

— Странный человек, — сказала Тасси, пародируя манеру речи канцлера. — Непонятный человек. Так считаешь ты. А если это сильный человек?

— Ты хочешь сказать…

— Слова «не от мира сего» можно понимать иносказательно, Джел, — продолжала Тасси. — Но можно и буквально. Человек, попавший в этот мир каким-либо способом, либо специально посланный в него. Человек, наделенный особой Силой.

— Чепуха! — Джел презрительно поморщился. — У тебя разыгралась фантазия.

— Нет, Джел. Уж кому-кому, а мне это известно лучше, чем всем остальным. Ведь я когда-то давно была человеком. Завидное преимущество, если ты пытаешься понять природу Силы.

— Но как такое возможно?

— Некая Высшая Власть — назови ее как хочешь — выбирает одного из многих для того, чтобы осуществить свои планы. Назови это Предопределением, Предназначением, Судьбой: словом, называй, как хочешь — сути это не меняет. Поскольку высшие силы борятся друг с другом, то они вовлекают в свою борьбу и простых смертных, если это им необходимо. Однако смертный человек слаб и ничтожен, поэтому ему необходимы особые способности. И тогда Высшая Власть наделяет человека такими способностями. Или, попросту говоря, Силой. Так в мир приходят великие герои или великие мудрецы.

— Это я знал. Я думал, ты собираешься мне открыть настоящую тайну.

— Ты зря иронизируешь, Джел. Помнишь, я говорила тебе, что меня мало заботят и сын императора Ялмара, и его сестрица? Это было правдой. Я знала о драконе. Я знала, кем рано или поздно станет тот, кого все считали принцем Даной. И меня такое превращение мало заботило. Дракон — всего лишь Страж. Он следит за мировым порядком, но не вмешивается в него. И знаешь, почему? В драконе есть и Добро, и Зло. Он слишком противоречив, чтобы встать раз и навсегда на одну сторону. Потому издревле драконы искали себе особых слуг — их называли воинами-драконами. В древности такими воинами часто становились исчезнувшие ныне скроллинги, воины Свитка. Такой воин должен был удерживать дракона от метаний между Добром и Злом. У самих драконов, по-видимому, на выбор не хватало ни мозгов, ни духу.

— Ты не любишь драконов, — усмехнулся Джел.

— Я их ненавижу. Драконы со своей магией Огня и Золота стояли у меня на пути еще в те времена, когда я была Аранией Стирбой. Их власть не позволяла мне добиться моих целей. Потом люди перебили драконов, и я смогла освободиться.

— Это я освободил тебя, если ты помнишь, — не без раздражения заметил канцлер.

— Ты невоспитан, любимый. Нельзя напоминать постоянно о своем благодеянии тому, кого ты однажды облагодетельствовал… Может, тебя разочарует то, что я тебе скажу, но ты никогда бы не снял с меня заклятие Алмазной Цепи, уцелей в нашем мире хоть один дракон. Равновесие Сил было бы слишком сильным, и я продолжала бы сходить с ума в пустоте Вирхейна.

— Значит, драконов вовремя уничтожили. Но теперь один из них вернулся.

— Он для нас пока неопасен. Я чувствую его силу и уверяю тебя — он еще слаб. Это ребенок. Ему кажется, что он могуч и непобедим, но перед Заммеком он ничто. Когда придет час исполнения пророчеств, ты сам это увидишь.

— Тогда мне непонятно твое беспокойство.

— Мои враги привели в этот мир того, кто убил Легата. А это мог сделать только очень необычный воин. Особенный воин.

— Воин не от мира сего?

— В самую точку, милый. — Тасси отпила еще глоток вина, придвинула к себе вазу с фруктами. — У этого пришельца дар, о котором он сам еще не подозревает.

— Какой же именно? Прости меня, но в последнее время ты стала изъясняться уж слишком витиевато. В тебе слишком многое осталось от актрисы Тасси, моя любовь!

— У него дар убивать, Джел, — с мрачной улыбкой произнесла блондинка. — И он пришел в наш мир, чтобы быть заодно с нашими врагами. Я бы не беспокоилась о нем, если бы не гибель Легата. Одолеть такого воина не под силу никому из смертных, кроме воина из-за круга.

— Ты его боишься? Только скажи честно.

— Боюсь. И ты должен его бояться. Он опасен. Он опаснее пяти драконов и десяти шлюх, претендующих на престол Лаэды только потому, что в их жилы попала кровь дома Лоэрика. Нам придется сразиться с ним. Найти того, кто сможет его остановить.

— Ага, значит, его все-таки можно остановить! — Джел рассмеялся. — И остановишь его ты, так?

— Да, я, — Тасси запустила руки в свои роскошные волосы, потянулась в кресле с протяжным зевком, будто затеянный ею самой разговор ей уже невыносимо наскучил. — Я видела его возможное будущее в том мире, из которого он пришел. Он был убит в сражении. Значит, в том мире есть другой воин, наделенный таким же даром, как наш враг. Это надо использовать, Джел. Это способ остановить нашего врага. И я его остановлю. Я приведу сюда воина, убившего его. Потому что я непобедима. Чтобы меня убить, мало умения убивать. Нужно знание. А этого у нашего пришельца нет. Он всего лишь неотесанный мужлан, которого судьба занесла за круг. Он неопасен, если только…

— Если что? — Канцлеру не понравилось выражение лица собеседницы.

— Если знание не попадет к нему случайно, непредвиденно. Поэтому нам следует спешить. Пора открыть Вторые врата. Завтра для этого самый подходящий день. Лунное затмение.

Джел ди Оран кивнул, но лицо у него вдруг начало гореть. Он понял, что имела в виду его страшная союзница. И в ее словах звучало предупреждение. Ведь знание, о котором она говорит, есть только у него — единственного мага, прочитавшего полный текст Книги Заммека. Неужели она перестала ему доверять?

Тасси начала медленно и с явным наслаждением есть фрукты, разрезая их серебряным ножиком на маленькие дольки и отправляя в рот. Канцлер стоял и ждал. Он решил, что их разговор еще не окончен, и не ошибся.

— Я совсем забыла, — сказала Тасси, словно спохватившись. — Ты говорил что-то о беспорядках на севере.

— Пустяки, милая. В Венадуре наемники-волахи перебили наших приставов и освободили изменников-еретиков.

— Это не пустяки, — глаза Тасси загорелись. — Это хороший повод для войны. Хэнш так и не успокоился, значит, следует послать туда войска. Позаботься об этом, Джел. Император послушает тебя и подпишет манифест о начале войны.

И снова Джел согласно кивнул, хотя понимал, к чему клонит Тасси. Возвращенных становится все больше и больше. Им необходима жизненная сила, а ничто не насытит их так полно и быстро, как большая война, когда страха, боли и страдания будет с избытком…

— Хорошо, — сказал он. — Я скажу императору.

— А я позабочусь, чтобы он тебе не отказал, — со смехом сказала Тасси. — Он в последнее время желает проводить ночи только со мной. Бедный юноша, он совсем потерял голову! И не беспокойся об этом пришельце, воине из-за круга. Я найду нового бойца. И уверяю тебя, победить его будет труднее, чем Легата.

— Пока это всего лишь обещания.

— Обещания? — Тасси искоса глянула на канцлера. — Возможно. Но я всегда выполняю свои обещания. Поэтому пора переходить к делу. Сегодня за два часа до полночи будь в дворцовом книгохранилище. Мне понадобятся кое-какие старые рукописи. И найди мне шлюху помоложе и посвежее. Такую, которой потом не хватятся. Сегодня мы вместе откроем Вторые врата и начнем нашу войну. Настоящую, такую, какую следовало бы начать еще вчера.

Йол-Толстяк был доволен. До закрытия корчмы еще далеко, а заработал он столько, что минувший день можно считать очень удачным. Хотя объяснение всему простое — сегодня Божественный раздавал народу деньги. Так что все окрестные пьянчуги сегодня побывали у Йола. Некоторые из этих скотов набрались так, что свалились прямо за дверями корчмы и их пришлось оттаскивать, чтобы вход не загораживали. Но это так, мелочи, издержки. С этим можно примириться, когда монеты так и летят с ласкающим сердце звоном на стойку. Побольше бы таких дней, и мечта стать наконец-то богатым и уважаемым человеком перестанет быть просто мечтой. Разве только ноги гудят — сегодня Йолу и всей его многочисленной семье пришлось побегать по корчме, разнося по столам питье и еду. Вот и сейчас, в корчме не протолкнуться, а эта глупая девчонка куда-то снова запропастилась.

— Брен! — позвал трактирщик, сбрасывая медяки со стойки в глиняную миску.

Подавальщиц и вышибал Йол у себя в заведении не держал; прислугой в «Райском уголке» работала многочисленная семья Йола — только так все заработанные деньги могли остаться в руках Толстяка. Здоровенный Брен, старший сын Йола, услышав зов отца, тут же отошел от стола, за которым группа солдат городской стражи азартно метала кости.

— Отец?

— Ты знаешь, куда Шалла подевалась?

— Не, — Брен почесал бороду. — Верно, опять пошла энтого слушать, поэт который.

— Чума на мою голову! — Йол в ярости хлопнул своей огромной пятерней по стойке, так что медяки подпрыгнули. — Сучка! Я ей покажу «поэт»! Ноги оторву! Полный дом народу, а она где-то шляется.

— А что, отец, молодчик-то энтот вроде как при деньгах, богатый, — с ухмылкой сказал Брен, — видать, из знатных. Глядишь и обломится чего нашей дуре. Барахлишко-золотишко ей прикупит, домик какой-никакой…

— Молчать! — Физиономия Йола приобрела свекольный оттенок. — А ну найди ее, дрянь эту! И побыстрее, гости ждут. Я что, сам буду вино разносить по столам?

Брен, продолжая криво ухмыляться, отошел от стойки. Трактирщик проводил его взглядом; убедившись, что сын не вернулся к столу с игроками, вновь занялся выручкой. А потом у него вдруг появилось чувство. что кто-то стоит рядом с ним.

Он поднял глаза. По ту сторону стойки стоял рослый старик в кожаном кафтане. Йол заметил, что шум в корчме затих и глаза посетителей направлены на нового гостя. Уж слишком заметен был старик. Высокий, на голову выше Йола, очень необычного вида; волосы белоснежные, до середины груди, а борода угольно-черная. А уж взгляд у старика был и вовсе особенный. Йол никогда не видел вблизи графов или принцев, но мог бы поклясться, что такой властный взгляд может быть только у человека, всю жизнь повелевавшего другими.

— Что-нибудь выпить? — спросил Йол, придав своей угрюмой физиономии самое приветливое выражение.

— Нет, благодарю, — старик, однако, показал трактирщику серебряную монету. — Комната свободная есть?

— Комната? — Йол не без усилия отвел взгляд от монеты в руке старика. — Комнаты есть, господин. Сколько угодно комнат. Для такого господина даже на выбор. Есть комната с видом на сад, а есть с видом на императорский дворец.

— Отсюда до императорского дворца далеко, — ответил старик. — Мне нужна просто комната и за честную плату.

— Конечно, конечно, господин! — Йол угодливо закивал. — В моей гостинице все по-честному, господин. Четыре гроша в день за кров, господин. За еду и вино плата отдельная, но цены у меня невелики, клянусь Единым. Вам любой подтвердит, что я честный человек.

— Ну-ну! — Старик едва заметно усмехнулся в бороду. — Говоря по совести, я мог бы найти гостиницу получше и корчмаря почестнее. Но мне просто нужно у тебя сегодня остановиться. Поэтому возьми эту монету и покажи мне комнату.

— Стен! — завопил Толстяк. — Поди сюда, сынок!

Младший сын появился даже быстрее, чем ожидал сам Йол. Старик выслушал предложение следовать за мальчиком наверх, ничего не сказал, только кивнул. Он поднимался по лестнице, а глаза посетителей смотрели ему в спину.

Комната была скверная — в другой гостинице за эти же деньги старик смог бы снять целые хоромы. Но странному гостю были не нужны удобства и комфорт. Когда мальчик ушел, старик сел на хлипкий табурет у окна комнаты, обращенного на улицу, и сидел неподвижно до самой ночи, безучастный ко всему, будто фигура, вырезанная из камня.

На башне храма Единого ударили в колокол, отметив наступление полночи. Но парочка, уютно устроившаяся на куче сена под кровлей амбара, не обратила на сигнальный колокол никакого внимания. Они были слишком поглощены друг другом.

— А ты верно видел то, о чем рассказывал сегодня вечером? — спрашивал женский голос.

— Конечно, милая. То, чего я повидал, хватило бы на десяток поэтов.

— Ты такой отважный!

— А ты такая аппетитная! Вот так бы и лежал рядом с тобой и поглаживал твои восхитительные формы.

— Лжешь ты все, — девушка хихикнула. — Ты бы сбежал от меня. Такие баре, вроде тебя, только и ждут момента, чтобы завалить какую-нибудь простушку, а потом ее кинуть, бедняжку.

— Я не сбегу. Ты покорила мое сердце, милая.

— Небось, всем девушкам талдычишь одно и то же.

— Каюсь, было дело. Но тебя, сахарная, я полюбил всей душой. Давай же, позволь мне снять к вордланам этот проклятый корсет!

— Постой, постой, ишь какой нетерпеливый! Ты лучше скажи, поведешь меня к жрецу Единого или нет?

— Я поведу тебя куда угодно, если ты позволишь мне снять с тебя эти мерзкие тряпки и насладиться наконец истинной и ослепительной красотой.

— Врешь. Убежишь, как только получишь свое.

— Убегу? Нет уж, цветочек мой, я останусь рядом с тобой и буду каждую ночь совершать путешествие, которое мне никогда не наскучит.

— Это какое путешествие?

— А вот какое; поначалу я буду каждый вечер проходить между этими белоснежными холмиками — вот так. А между делом поднимусь на каждый из этих холмиков и славно по ним погуляю.

— О, это мне нравится! Я даже готова распустить вот этот шнурочек, чтобы твои пальцы нашли дорогу.

— Ты моя милая! Дай-ка я тебя поцелую… Сладость твоих губок искупает ту недоверчивость, которой ты меня так больно жалишь, моя пчелка. Ну, а потом наш путник проползет по славной гладенькой равнинке, такой шелковистой и теплой. А какое счастье для него будет провалиться в твой пупочек… то есть в чудесную ямку, которая меня так возбуждает!

— А дальше?

— А дальше, — и рука молодого человека спустилась еще ниже, — влюбленный путник углубится в густой лес, такой дивный, что сердце замирает и начинает колотиться все чаще, потому что путник, проходя через чудесный лес, окажется у входа в Царство исполнения желаний — вот здесь! И, кажется, путника, тут уже ждут.

— И это все?

— О нет! Путник не в силах достичь счастья и доставить его любимой — это суждено другому пилигриму. Как ему будут рады, когда он начнет входить в Царство счастья!

— Уж не этот ли пилигрим собрался порадовать меня?

— Он самый! Как истинный местьер, он всегда встает при виде дамы, и потому его воспитанность заслуживает награды… Духи ночи, как давно я не испытывал таких восхитительных ласк!

— И боюсь, парень, уже никогда не испытаешь, — отчетливо и громко сказал мужской голос, — потому что сегодня твой благовоспитанный отросток украсит собой собачью похлебку.

— Ой, папа! — взвизгнула девица.

Посыпались искры, высекаемые кресалом о кремень, вспыхнул факел, осветив весь амбар. Трактирщик Йол-Толстяк, коренастый и краснорожий, с окладистой бородищей, шагнул к полураздетой парочке, испуганно и очумело таращившейся на него с кучи сена.

— Крышка тебе, Уэр ди Марон, — заявил трактирщик тоном, в котором удивительным образом смешались спокойствие и бешеная ярость. — На этот раз не выкрутишься, сукин сын.

— Йол, дружище, ты меня неправильно понял, — поэт тщетно пытался вырваться из объятий дочки трактирщика, — я всего лишь хотел… я собирался попросить у тебя руки Шаллы, но я не… в общем, я просто решил, что… Хочешь верь, хочешь нет, но я не хотел сделать Шалле ничего плохого!

— Конечно, не хотел, — кивнул трактирщик, — ты всего лишь хотел рассказать ей пару стишков, пока она будет тебя ублажать, так? Амбар окружен, так что не вздумай меня злить, — ответил Йол. — Стоит мне подуть в этот свисток, и Брен спустит с поводка нашего пса. Ты видел эту зверюгу — клянусь Харумисом, псина враз отгрызет тебе все твои мужские погремушки!

— Духи ночи! Да я и не собирался тебя злить, Йол. Ты меня поймал, твоя власть.

— Вставай, подлец, — трактирщик пнул поэта носком сапога в бок. — Ты рассчитывал меня умаслить, пообещав жениться на Шалле, но ты просчитался. Шалла уже просватана.

— За кого это, хотелось бы узнать? — проворчал ди Марон.

— За мельника Оллиса из Варденсто, — сказала Шалла, всхлипывая.

— Молчи, дрянь! — прикрикнул трактирщик. — Опозорила и меня, и доброго мастера Оллиса. Вряд ли он захочет теперь взять в жены такую шлюху, как ты.

— Да я, клянусь Единым, ее пальцем не коснулся! — воскликнул ди Марон, торопливо завязывая тесемки на гульфике. — Не делай из мухи слона, Йол, давай покончим с этим недоразумением. Ты угостишь меня вином, а я расскажу тебе столько сказаний, сколько ты…

— Вино, говоришь? Стишки? — Йол плюнул себе под ноги, потом поднес к лицу юноши свой громадный кулак. — Да у меня внутри все трясется от желания расквасить твою смазливую рожу! Нет уж, голубок, ночь ты посидишь у меня в подполе, а утром я сдам тебя императорскому приставу. Есть закон о прелюбодеях, и ты сполна получишь у меня по этому закону. Отучу я тебя портить девок! Эй, парни, идите сюда, вяжите-ка этого ублюдка!

Ди Марон, испуганный и ошеломленный происходящим, даже и не думал сопротивляться, когда Брен, Стен и Арним, сыновья трактирщика, такие же крепкие и могучие, как отец, начали вязать ему руки и тащить к выходу из амбара. Сердце у него бешено колотилось, во рту пересохло от страха, ноги тряслись, и самые мрачные мысли непрошенно лезли в голову.

— Послушай, Йол, может, все-таки решим все полюбовно? — завопил он, когда его выволокли во двор. — У моего отца есть деньги. Я заплачу!

Трактирщик лишь недобро усмехнулся. Он услышал то, что жаждал услышать. Теперь надо как следует попугать сосунка, чтобы, сомлев от страха, он согласился выложить столько, сколько запросит оскорбленный отец. А запросить Йол собрался немало.

— Сначала посидишь в холодной, приятель, — сказал он. — А утром придет пристав, тогда и потолкуем.

— Для хорошего разговора необязательно ждать утра! — произнес за спиной трактирщика чей-то голос. Йол вздрогнул, обернулся и увидел старика, который остановился в его корчме. Гость стоял у двери, выходящей во двор корчмы, и наблюдал за происходящим.

Уэр ди Марон был красив, молод и богат. Его отец Кас ди Марон, выходец из крестьян, сумел неожиданно разбогатеть, поместив свой небольшой капитал в торговые операции земляка купца, а позже женившись на его дочери. За тридцать лет ди Марон из мелкого купчика-спекулянта, дававшего деньги в рост, превратился в одного из самых богатых людей в Гесперополисе. Банковский дом «Ди Марон и сын» процветал еще и потому, что не раз и не два кредитовал императоров Лаэды, а свои долги августейшие должники возвращали с хорошими процентами. Император Ялмар пожаловал Касу ди Марону дворянский титул. Тем больше была печаль почтенного Каса ди Марона — его сын Уэр не хотел быть банкиром. Он писал стихи и влипал в истории, которые заканчивались всегда одинаково — выплатой отступных вельможе, которого молодой виршеплет высмеял в своих эпиграммах, или отцу, дочку которого Уэр соблазнил. Особенно огорчил старого банкира последний случай, когда он случайно обнаружил на конторке сына почти дописанную поэму «Кровь невинных». Кас ди Марон прочел поэму, и от этого чтения его едва не разбил удар. Когда сын вернулся домой, ди Марон-старший вызвал его для разговора в свой кабинет.

— Это ты писал? — спросил он, показав сыну свиток поэмы.

— Конечно, — с гордостью сказал ди Марон-младший. — Эта поэма — моя гордость. Ничего лучше я не писал. Она прославит меня в веках!

— Как я понял из твоей писанины, ты осуждаешь императора за то, что он подавил восстание дикарей-волахов, не так ли?

— Да. отец. Я ненавижу насилие. Императорские войска убивали в Хэнше женщин и детей, сжигали деревни, грабили и насиловали. Это противно всем законам морали. Я, как поэт…

— Дурак ты, а не поэт! — взорвался банкир. — Полоумный щенок! Ты хоть понимаешь, что ты творишь?

— Понимаю, — с достоинством заявил юноша. — Не смей меня ругать. Вы все трусы, вы боитесь говорить правду. А я не боюсь.

— Трусы, говоришь? — Ди Марон-старший встал из глубокого кресла, запахнул шубу. — Идем за мной!

— Куда? — не понял сын.

— Идем, говорю тебе!

Ди Марон-младший, гадая, что бы все это значило, поплелся за отцом. Старый банкир привел сына в свою спальню, откинул роскошный гобелен, закрывающий стену, и нажал на потайную пружину. В стене открылся искусно замаскированный сейф.

— Подойди! — велел он сыну.

Юноша подошел к стене. Ди Марон-старший поднес шандал с горящими свечами к сейфу.

— Что ты видишь?

— Какие-то бумаги.

— Это любовные письма моей покойной жены, твоей матери. Что еще видишь?

— Погоди-ка… Отец, это же оловянный солдатик! Чего ради ты хранишь его в сейфе?

— Скоро узнаешь… Что ты еще видишь?

— Старую деревянную ложку, страшную и обгрызенную. Такой хамы хлебают свою похлебку. Отец, я что-то не пойму, на кой бес ты хранишь в сейфе эту дрянь. Это шутка?

— А теперь послушай меня, сын. Я понял твою поэму. Ты осудил меня за то, что я даю деньги императору на войну, кредитую покупку оружия и снаряжения для армии в Хэнше. Да, ты прав. Я ссудил императорской казне тридцать тысяч полновесных золотых ноблей на покупку военного снаряжения. Император Ялмар за то наградил меня орденом и званием «Почетный гражданин империи». Я горжусь этим. И еще — все это я делаю ради тебя. А этого солдатика и эту ложку я храню всю жизнь. Знаешь, почему я их храню? Когда-то я был беден. Очень беден. В детстве у меня была одна мечта — досыта поесть. Нас было пятеро у отца с матерью. Отец всю жизнь работал в поле и умер на пашне, оставив нас без гроша. Мать зарабатывала вязанием кружевных воротников — четверть галарна за дюжину. Этих денег нам хватало только на оплату жилья, хлеб и молоко. Когда мне было десять лет, я подхватил гнилую лихорадку, и лекарь сказал, что меня спасет только чудо. Тогда мать продала единственную ценную вещь в доме — серебряную солонку, свадебный подарок отца. На вырученные деньги она купила лекарств, еды и этого солдатика, которого я не выпускал из рук, пока болел.

— Отец, это очень трогательно. Я напишу об этом балладу.

— Твое счастье — или несчастье — в том, что ты вырос в богатстве и беспечности. Ты не знаешь, что такое нищета.

— Спаси меня Единый! Ложка тоже особенная?

— Этой ложкой, которой, как ты изволил выразиться, едят хамы, ели мы в детстве — одной ложкой, по очереди. Другой ложки у нас не было. Тебе не мешало бы недельку-другую поесть такой.

— Отец, я… — Ди Марону-младшему почему-то больше не хотелось ерничать. — Прости меня. Я все понял. Я был не прав.

— Это хорошо, что ты понял. Я храню эту ложку и этого солдатика всю свою жизнь, чтобы не забывать о том, откуда я, как я жил в детстве, и память о прошлом помогает мне ценить то, что я имею сейчас. Ты не испытал нищеты и голода; я, слава Единому, об этом позаботился. Однако это не извиняет твоего легкомыслия и твоего щенячьего фанфаронства, — банкир достал из кошеля на поясе свиток со злополучной поэмой, подошел к камину, затопленному на ночь. — Сам бросишь ее в огонь или мне позволишь?

— Сам, — юноша проглотил ком в горле, шагнул к отцу, взял свиток.

Пергамент корчился на горящих в камине дровах, и сердце ди Марона-младшего наполнила грусть — поэма и впрямь была хороша. Голос отца, стоявшего за спиной, потерял металлические нотки; теперь отец говорил с болью и нежностью.

— Я хочу тебе счастья. сынок. Единый дал мне только одного сына, хотя мы с женой хотели много детей. В тебе моя надежда. Я стар, скоро Единый заберет меня, и все достанется тебе. Твое беспутство и твоя бесшабашность пугают меня. Поэтому я намерен тебя женить. Не возражай, все уже решено.

— Женить? — спросил юноша, не отрывая взгляда от догорающего свитка. — На ком?

— На хорошей девушке. Не сомневайся, она тебе понравится. Я нашел тебе лучшую девушку из всех. Скоро вы встретитесь. А до тех пор прошу об одном — никаких сочинений об императоре, никаких пьяных выходок и похождений по притонам. Ты позоришь меня, Уэр. Ты позоришь свою мать. Подумай об этом, сын. Пора становиться взрослым и заняться настоящим делом…

Теперь, стоя на пороге амбара, связанный сыновьями трактирщика, Уэр ди Марон вспомнил этот разговор. Конечно, отец тогда был прав. А он просто идиот. И вся надежда теперь — этот незнакомый ему старик. Кто он, вордланы его забери?

— Меня зовут Ферран ди Брай, — сказал старик, будто угадав мысли и юноши, и трактирщика Йола. — Что здесь происходит?

— Этот негодяй пытался обесчестить мою дочь, — заявил Йол, сделав шаг к старику и уперев руки в бока. — А тебе-то что, старче?

— Просто спросил, — отвечал старик. — Разве нельзя просто спросить?

— Это наши семейные дела, — Йол ухмыльнулся. — Так что иди в свою комнату и ложись спать, приятель. Мы без тебя разберемся.

— Добрый местьер, прошу тебя, помоги мне! — неожиданно для самого себя завопил ди Марон, падая в пыль на колени. — Они же изувечат меня, эти вепри! Во имя Единого!

— Сам виноват, — сказал старик. — Нечего было соблазнять эту девушку.

— Девушку? — Ди Марон не удержался от презрительного смешка. — Эта девица так ухватила меня за мой корень, что чуть не оторвала его. А что она выделывала языком!

— Заткнись, подлец! — Йол, оскорбленный то ли словами поэта, то ли правдой о поведении своей дочки, влепил ди Марону такую оплеуху, что юноша свалился в пыль. — Убью, мерзкая крыса!

— Погоди, — мягко сказал старик, шагнув к Йолу, занесшему руку для нового удара. — Не бей парня. Он всего лишь не может удерживать свой член в штанах. Невелик грех.

— Э, старче, это не грех. Это преступление. Законы божественного Ведды знаешь? Дело-то пахнет битьем кнутом, тюремным заключением и большим штрафом.

— И ты думаешь, судейские с тобой поделятся? — не без иронии спросил старик.

— Треть штрафа полагается мне.

— А я думаю, что ты лукавишь, приятель. Ты хочешь для острастки подержать парня в погребе, а потом взять с него отступные. Так ведь?

— Что ты за, мать твою, отгадчик такой? — Йол был поражен и не без труда скрыл свое изумление. — Хочешь сказать, что все на свете знаешь?

— Не все, но многое. Просто хочу предложить тебе кое-что.

— Да? — Йол оглядел странного гостя. — Ты у нас посланник неба, спасающий заблудшие души, да?

— Скорее, наоборот. Итак?

— Стен, Брен, Арним, гляньте-ка на этого парня! — Йол хохотнул, потом вперился в старика тяжелым взглядом. — Ну, давай, валяй, назови свою цену. Может, я и отпущу этого засранца, если меня устроит плата.

— Скажи сначала, сколько ты хочешь.

— Я-то? — Йол колебался всего секунду. — Две тысячи галарнов.

— Хорошо, — просто сказал старик. — Ты их получишь.

— Разрази меня гром! — воскликнул ди Марон, изумление которого было не меньше, чем шок, охвативший трактирщика и его сыновей. — Старому бродяге подают куда лучше, чем поэту, не жалеющему ни чернил, ни глотки. Это сто золотых, таких денег в этой части города никогда не видели! Я твой должник, дед! Эй, сявки безмозглые, развяжите меня немедленно!

— Погодь, голубок, ишь какой быстрый! — Толстяк шагнул к старику, испытующе заглянул ему в глаза. — Я что-то пока не понял, что к чему. Ты, почтенный, видать какой-нибудь граф переодетый, коли хочешь заплатить эдакие деньжищи за такого прощелыгу. А может, ты пошутковать надумал, так я не охотник до шуток, клянусь задницей Харумиса!

— Я не шучу, — ответил Ферран ди Брай. — Кто я, неважно. Гораздо важнее то, что ты можешь хорошо заработать, если отпустишь мальчишку.

— Деньги вперед! Я тебе не верю.

— Посуди сам, трактирщик, — начал старик спокойным тоном, — в какое дело ты влезаешь. Утром ты потащишь мальчишку к судье, чтобы парня наказали за прелюбодеяние. Тебе потребуется свидетель, верно? Твоя сыновья не годятся в свидетели, ибо они сторона пристрастная. Свидетелем буду я. Что я скажу судье? Что девица забралась с парнем на сеновал не для того, чтобы полюбоваться звездами. К тому же мальчишка не знал, что она просватана.

— Клянусь Единым, не знал! — завопил ди Марон.

— Ну, вот видишь, — продолжал старик. — Судья выслушает твои показания, показания мальчика и мое свидетельство, и ты ничего не получишь. Самое большее, что грозит парню — так это штраф в пользу суда. Законы надо знать, милейший.

— Деньги вперед!

— Даю слово, что ты их получишь.

— Деньги вперед, иначе мои сыновья переломают этому говнюку все кости до единой! — взорвался Йол, который понял, что его план срывается.

— Ты просто грубиян и плебей, — поморщился старик. — Вшивый золотарь куда любезнее тебя.

— А ты просто старый лгун! Где ты возьмешь две тысячи галарнов? Ты морочишь меня, старик. И после этого ты…

— Ладно, только закрой рот и слушай. Прямо за Восточными воротами, в полулиге от городской стены, стоит заброшенная мельница. Пошли своих сыновей, только пусть возьмут с собой побольше факелов, трут и огниво — свет в этих развалинах должен гореть постоянно. Во дворе мельницы есть колодец. Пусть твои парни разберут каменную кладку колодца с восточной стороны. За одним из камней есть ниша, а в ней лежит кожаный мешок. В нем триста азорийских золотых дракианов. Твои сыновья возьмут ровно сто дракианов, не больше и не меньше — это очень важно. Потом они должны вернуть камни кладки на место и спешить в город.

— Черта с два, старик! Ты не хуже меня знаешь, что в эту пору ворота закрыты.

— Ворота — да. Но рядом с воротами есть маленькая калитка для стражи; она не запирается всю ночь.

— Старик, не делай этого! — закричал ди Марон. — Они обманут тебя. Они заберут твои деньги, а меня все равно не отпустят! Посмотри на их рожи — это же разбойники, клянусь духами ночи!

— Не поминай духов ночи, сынок. — Глаза старика вдруг сверкнули в полутьме. — Они могут откликнуться на твой зов.

— И все-таки я не пойму тебя, старик, — сказал Йол, уже не пытаясь скрыть своего изумления. — Кто ты? Святой или демон? Или ты просто разыгрываешь нас?

— Я бедный пожилой человек, которому пришелся по сердцу пройдоха, обольститель и изрядный сукин сын по имени Уэр ди Марон.

— Скажи еще, что ты делаешь это бескорыстно, и я заплачу от умиления.

— Я делаю это не бескорыстно, — ответил старик. — По рукам?

— Брен, Стен, ступайте за деньгами! — скомандовал Йол, а потом вдруг заметил, что старшие сыновья нерешительно жмутся друг к другу и вовсе не собираются следовать велению отца.

— Чего стоите? — рявкнул трактирщик.

— Отец, мы боимся, — сказал Брен.

— Тут что-то нечисто, — добавил Стен. — Этот старик колдун, клянусь Единым. Мы не пойдем.

— Не бойтесь, — ответил за Йола старик. — Идите смело. Только помните, что у вас в руках все время должен гореть огонь. И берите не больше ста дракианов! Идите, время не терпит.

— Слышали? — осмелел Йол. — Вперед, дармоеды!

— Сними с парня веревки, — велел Ферран ди Брай, когда сыновья Толстяка ушли. — Он никуда не убежит.

— Арним, сними веревки, — нехотя приказал трактирщик. — Только стой рядом с ним!

— Спасибо тебе, — сказал ди Марон старику, но тот ничего не ответил. И молодой поэт решил, что лучше помолчать и дождаться конца приключения. Одно ди Марон знал точно; то, что с ним сегодня случилось — великолепная тема для поэмы. Успокоившись, он сел на бревно и начал сочинять, пытаясь запомнить то, что у него выходило.

Через полчаса кто-то вошел в проулок, освещая путь факелами. Ди Марон вскочил на ноги, трактирщик напрягся в предвкушении денег, которые несут его сыновья. Только Ферран ди Брай удивленно покачал головой.

— Так скоро? — пробормотал он.

Люди с факелами вошли во двор корчмы. Трактирщик начал подобострастно кланяться — это не был простой обход. В числе городских стражников, пожаловавших к «Райскому уголку», были два Красных плаща. Один из них сразу подошел к юноше.

— Уэр ди Марон, сын Каса ди Марона? — спросил он.

— Это я, — кивнул молодой человек.

— Ты арестован за ограбление библиотеки Императорского колледжа права и искусств! — заявил офицер. — Ты будешь доставлен в суд немедленно и выслушаешь приговор судьи, который назначит тебе наказание.

— Ну и малый! — произнес Ферран ди Брай не то с иронией, не то с уважением. — Офицер, можно мне слово?

— Кто ты? — Красный плащ шагнул в круг света от факела в руках одного из стражников. Другой сыщик тем временем надевал наручники на совершенно подавленного ди Марона.

— Меня зовут Ферран ди Брай, — старик подошел к офицеру, протянул руки. — Арестуйте меня вместе с ним. Мы ограбили колледж вместе.

— Нет! — воскликнул ди Марон, пораженный непонятным поведением старика. — Он лжет! Его не было в колледже!

— Был, — сказал старик. — Я был в колледже. Арестуйте меня, офицер.

— Клянусь Единым! — Красный плащ обошел трактирщика, застывшего на месте с выпученными глазами и раскрытым ртом, приблизился к старику. — Про тебя мне ничего не известно. В тюрьму захотел, милейший?

— Хочется посмотреть темницы Гесперополиса, — ответил старик. — А я всегда оказываюсь там, где хочу…

— Подсудимый Уэр ди Марон! Подсудимый Ферран ди Брай! Суд велит вам встать и выслушать приговор! Именем Божественного императора, Двадцать Восьмого воплощения Света, повелителя Запада и Востока, Хранителя Закона и Справедливости Шендрегона Первого, объявляю вам, подсудимый Уэр ди Марон, и вам, подсудимый Ферран ди Брай, что Императорский магистрат, заслушав обстоятельства дела и выслушав показания свидетелей, а также ваши собственные показания, пришел к непоколебимому выводу, что в ночь с 10-е на 11-е настоящего месяца года 1333 от Воплощения Света, будучи в состоянии сильного подпития, вы проникли путем взлома замка в библиотеку Императорского колледжа права и искусства и похитили там четыре книги и сто двадцать рисунков искусной работы, кои затем сбыли в Заречном квартале человеку по имени Мески, а по прозвищу Лягушка, известному скупщику краденого, заплатившему вам за вышеупомянутые четыре книги и сто двадцать рисунков двадцать два галарна, семь крон и четыре гроша новой чеканки; соответственно, вами было совершено преступление, предусмотренное параграфами 60, 61,63 и 233 Уложения Империи о наказаниях, принятого в правление божественного Ведды. Таким образом, суд, учитывая тяжесть содеянного и все сопутствующие оному преступлению обстоятельства, приговорил вас, подсудимый Уэр ди Марон, и вас, подсудимый Ферран ди Брай, к смертной казни через повешение, которая будет заменена каторжными работами сроком на 20 лет. Настоящий приговор окончательный и не подлежит пересмотру или смягчению. Пусть Единый смилуется над вами! Нынче же, сразу после суда, вас доставят в тюрьму Гесперополиса, где вы проведете ночь, а наутро, в соответствии с законом, вы будете препровождены на место отбытия вашего наказания. Помните, что только раскаянием и честным трудом на благо нашей великой империи вы сможете облегчить свою тяжелую, но заслуженную участь. На этом суд объявляется закрытым!

— Твой скупщик краденого оказался стукачом, — сообщил ди Брай юноше, когда стража выводила их из зала суда. — Это он тебя сдал полиции.

— Все пропало! — повторял ди Марон; он едва передвигал ноги и шел только потому, что стражник все время дергал его за цепь, прикрепленную к ручным кандалам. — Будь проклята моя глупость! Я погубил себя, погубил отца!

— Не беспокойся, — шепнул ди Брай. — Все только начинается.

— Кто ты, мать твою, такой? Выдал себя за моего сообщника, теперь пытаешься дать мне надежду! Да ты просто псих, клянусь духами ночи! Оставь меня в покое и дай мне ощутить всю глубину моего отчаяния.

— На здоровье… А что за рисунки ты украл из библиотеки?

— Рисунки любовных сцен и увеселений из «Кодекса беспутных».

— Я так и думал, — сказал ди Брай и больше не задавал никаких вопросов до самых ворот тюрьмы.

Девка была небольшого росточка, но молодая и приятная — на вид ей было лет шестнадцать, а может, и меньше. Джел посулил ей пять галарнов, и она сразу согласилась идти за ним куда угодно. В экипаже она решила не терять попусту времени и предложила Джелу сразу начать отрабатывать обещанную плату, но канцлер велел ей немного обождать. Девица привыкла не задавать никаких вопросов — ей было все равно, что, как и где проделывать, лишь бы платили. Лишь однажды за всю дорогу Джел нарушил молчание.

— У тебя есть семья? — спросил он.

— Никого, миленький, — с улыбкой сообщила девушка. — Были мать и сестра, да померли зимой от чахотки. Одна я.

— Это хорошо.

— Почему хорошо? — насторожилась девушка.

— Почему? — Канцлер погладил ее по руке. — Надолго хватит заработанных денег.

— А, вот ты о чем! — Она вздохнула. — А я уж напужалась, удумал ты что нехорошее…

Экипаж доставил их к потайной калитке в крепостной стене Красного Чертога. Джел вел свою гостью так, чтобы никто их не смог увидеть, даже дворцовая стража. Хотя такие предосторожности, пожалуй, чрезмерны. У девушки никого нет, так что не стоит особенно нервничать.

— Куда мы идем? — спросила девица, когда он вывел ее к парадному входу во дворец. — В жисть не видела таких агромадных домов! Ты что, принц что ли?

— Принц, — сказал Джел.

— Во здорово! И член у тебя, наверное, здоровенный, как твой дом, — захихикала девушка. — Ни разу мне еще с принцем не приходилось этим заниматься!

— Вот и попробуешь, — сказал Джел, которому хотелось только одного: чтобы девка ничего не заподозрила. — Тебя как зовут?

— Ширен.

— Ты не лаэданка?

— Роширка, миленький. А тебе, небось. нравятся эти северные белобрысые коровы, верно? Они и мужика-то ублажить как следует не могут.

— Молчи, — Джел успокоился, потому что они уже вошли с бокового входа во дворец, и здесь девушка была полностью в его власти. — Свои деньги ты получишь.

Он повел ее так, чтобы у девушки создалось впечатление, будто он боится быть узнанным своими придворными — через зимний сад дворца. У входа в книгохранилище он велел ей подождать его, а сам спустился по лестнице вниз и толкнул тяжелую, окованную медными скрепами дверь. В хранилище горел свет.

Тасси его ждала. Говорить ничего не пришлось — она по глазам канцлера прочла, что свое дело он сделал.

— У меня все готово, — сказала она. — Обряд можно совершить где угодно, но лучше будет, если ты приведешь ее в Северный покой. Отправляйся прямо сейчас. Я догоню вас.

— Объясни мне, что ты задумала?

— Все узнаешь в Северном покое. Там все готово, иди же. Надеюсь, ты выбрал девку, которую не будут потом искать. Хотя это уже значения не имеет. Когда откроются Вторые врата, в Гесперополисе изменится очень многое.

— Она сирота, — глухо сказал Джел ди Оран.

— Это она тебе сказала? — с иронией спросила Тасси. — Ты так легковерен, мой милый!

— Я ухожу, — Джел развернулся и пошел к выходу, обметая своим длинным плащом пыльные полы книгохранилища. В последние дни Тасси часто заставляла его злиться, но сегодня он ее просто ненавидел. Он, великий маг, единственный, прочитавший полный текст Книги Заммека, стал просто прислужником. Тасси даже не скрывает, что она его использует в своих интересах.

Ширен слонялась по коридору, с любопытством разглядывая затейливую лепнину на стенах, пробуя на ощупь тяжелый бархат занавесей. Когда Джел появился в коридоре, она улыбнулась.

— Ну что, миленький, куда пойдем? — игриво спросила она, коснувшись его плеча. — Пора бы и в постельку!

— Пора, — Канцлер проглотил застрявший в горле ком. — Пойдем, милая. Давай побыстрее со всем этим покончим.

Он пропустил ее вперед и шел, наблюдая, как девушка ведет себя — она ни о чем не тревожилась. Впервые за много лет Джел ди Оран испытал жалость. Эта малютка не заслужила судьбы, которая ее ожидает. Волосы канцлера зашевелились под капюшоном плаща — он подумал о предстоящем ритуале. Книга Каркото, которую искала Тасси в императорском книгохранилище, уже в Северном покое. Он вспомнил торжествующее лицо Тасси, когда в первый раз показал ей эту книгу, еще толком не зная, как и для чего ее можно использовать. Странная гримаса судьбы — покойный император Ялмар долгие годы искал эту дьявольскую книгу, чудом уцелевшую после многолетнего уничтожения всех трудов по чернокнижию, а она была у него под носом, в самом дворце, да еще и пережила своего гонителя. Джел ни разу не мог заставить себя даже коснуться этой книги — она была написана на коже заживо освежеванных младенцев. Отец говорил ему, что Книга Каркото до сих пор издает детский плач, если к ней прикоснуться без специального защитного заклинания. Из четырех главных книг по Магии Луны и Крови Книга Каркото единственная содержала магические формулы, позволяющие управлять Вратами. Теперь Тасси сделает то, чего добивалась многие годы. Гесперополис обречен, завтра здесь воцарится настоящий ад. Стоит ли печалиться о судьбе одной-единственной шлюхи, путь даже молодой и красивой, если ее участь завтра разделят тысячи жителей города? Лишь немногие переживут грядущий кошмар, и среди этих счастливцев — он сам да еще император Шендрегон, бедный, напыщенный, сластолюбивый мальчишка, вообразивший что он действительно живой Бог и что ему на самом деле дана чудесная сила воскрешать мертвых.

«А сам-то я чем лучше него? — подумал с горечью Джел. — Я думал, что это я управляю демоном. А это демон воспользовался мной, чтобы насытить свой голод. Я хотел уничтожить одного человека, а теперь из-за меня погибнут все. И первой будет эта девочка».

— О чем ты думаешь? — спросила Ширен.

— Мы уже пришли, — ответил он.

Перед ними были двустворчатые двери Северного покоя. Джел вздрогнул — на потемневшей, позеленевшей от патины меди дверей сцены изображали воскрешение мертвецов в день Dhovidann Yarhn — День гибели мира. Совпадение показалось ему зловещим предзнаменованием. Канцлер повернул изогнутую ручку, и дверь открылась. Они вошли в красноватый сумрак, пропахший ароматическими курениями.

— Добро пожаловать! — сказала Тасси. Она уже ждала их.

— Еще одна женщина? — Ширен улыбнулась. — Тебе нравится сразу с двумя, принц?

— Нравится, — глухо ответил Джел, сбрасывая плащ. — Ты против?

— Почему бы и нет? — Ширен снова улыбнулась и начала развязывать шнуровку на своем корсете. И в это мгновение Тасси непостижимым образом в одно мгновение оказалась у нее за спиной.

Джел в этот миг — в последние секунды жизни Ширен — увидел глаза уличной девки. Он уже много раз видел то, что делала Тасси со своими жертвами, но привыкнуть к этому так и не сумел. К этому привыкнуть было нельзя. Ужас в глазах Ширен был не просто смертельным — это был запредельный ужас, непостижимый, неописуемый. Девушка упала на колени, затрясла головой; ее губы шевелились, но сказать она уже ничего не могла. Повторилось то, что случилось с той, настоящей Тасси, когда Аина ап-Аннон вселилась в нее. К счастью, Деве-из-Бездны не требовалось больше десяти секунд на то, чтобы забрать чужую жизнь.

Ширен умерла прямо у ног канцлера. То, что мгновение назад было полной жизни цветущей девушкой, теперь напоминало скелет, обтянутый желтой сухой кожей.

Тасси склонилась над Книгой Каркото, лежавшей на конторке в окружении зажженных лампионов, и зубами прокусила себе запястье. Капли крови упали на книгу. Джел увидел, как пролитая кровь немедленно впиталась в пергамент. Тасси нараспев читала заклинания, и по углам и стенам покоя ползли жуткие, искривленные, изломанные тени, собираясь в центр, к Книге. А потом Джел ди Оран услышал тихий стон. Его отец был прав — Книга Каркото стонала. Огоньки лампионов заколебались, окрасились в синий цвет. Стон прервался, и пораженный канцлер услышал звук, который меньше всего ожидал услышать — детский смех.

— Они здесь! — воскликнула Тасси. — Вторые врата открыты!

Труп Ширен зашевелился, потом будто неведомая сила подбросила его к потолку. Тени, ползущие по стенам, разом рванулись под потолок, туда, где повисло в воздухе обескровленное тело шлюхи. Тени метались вокруг трупа, рычали, визжали, чавкали, рвали мертвую плоть на куски. Потом все стихло.

Когда Джел ди Оран пришел в себя, в Северном покое были лишь они с Тасси. От трупа Ширен остались только осколки костей, усеявшие ковер и узорный пол. Лампионы снова горели обычным красноватым пламенем.

Тасси подошла к нему, поднялась на цыпочки и поцеловала его в губы. Ее поцелуй показался ему солоноватым. Джела затошнило.

— Видишь, любимый, как это просто, — шепнула Тасси ему на ухо. — Завтра Гесперополис будет наш. Твой и мой. И пусть наши враги трепещут!

— Арания, ты разбудила смерть!

— Я просто начала войну. И еще — я придумала, как нам доставить сюда своего воина из-за круга. И скоро он будет здесь.

Латгалы все еще сопротивлялись. Часть из них засела за плетнем и метала в кнехтов стрелы и дротики, остальные пытались закрепиться у горящих домов. Хорст фон Гриппен презрительно хмыкнул; верно, Бог лишил дикарей разума, если они надеются отсидеться в таком пекле. Подожженные хижины поселка полыхали так дружно и так жарко, что очень и очень скоро дикари или зажарятся там заживо, или выйдут на открытое место, чтобы сдаться на милость рыцаря или умереть в бою. Ничто их не спасет, а уж их жалкие идолы — тем более.

Рядом с фон Гриппеном остались его оруженосец Оттон и два латника, остальные воины добивали дикарей. У околицы поселка лежало с десяток трупов, еще два или три фон Гриппен увидел у домов. Язычников кто-то предупредил о приближении орденского отряда — в поселке не было ни женщин, ни детей. Верно, они успели уйти в лес. Но это не имеет значения. Сегодня к вечеру от языческого гнезда не останется ничего, кроме пепла и золы. Отцы-инквизиторы вразумляют еретиков через огненное крещение — именно оно и постигло сегодня эту деревню.

Конь под фон Гриппеном зафыркал. До пригорка, на котором они стояли, ветер донес запах гари и горелой плоти. И снова рыцарь хмыкнул; как-то давно в беседе с ним рижский епископ Каспар сказал, что труп язычника всегда пахнет хорошо. Солгал преподобный, нет ничего омерзительнее этой вони. Даже коню это понятно.

Со стороны пожарища появились четверо воинов, тащивших раненого товарища. Фон Гриппен пустил коня шагом им навстречу.

— Ну что там? — крикнул он.

— Почти управились, светлейший брат Хорст, — сказал старший из кнехтов. — Язычники сражаются как одержимые, верно, бесы им помогают. Мы потеряли трех человек, и еще семеро ранены. Но язычников мы положили без числа, а тех, кого не добили, огонь пожрет. Настоящая геена огненная, клянусь Богородицей!

— Хорошая работа, Вольфрам. Я доволен.

— Рады служить Ордену и твоей милости.

— Пожалуй, я сам посмотрю, что там творится. — Фон Гриппен принял из рук неотступно следовавшего за ним Оттона свой шлем с орлиной лапой на маковке, еще раз глянул на кнехтов, устраивавших на траве раненого, полубесчувственного от слабости и потери крови. — Интересно понять, чего это они так дорого продают свои жалкие жизни.

— Верно, святилище охраняют, светлейший брат Хорст, — подал голос один из кнехтов. — Там за домами их языческое капище, будь оно неладно! За то капище нечестивое они и бьются, аки одержимые.

— Ну, пора их отправить к их бесовским богам! — Фон Гриппен надел шлем.

Коня он пустил мелкой рысью, чтобы жеребец, не дай Бог. не сломал ногу на этих буераках. С тех пор, как Хорст фон Гриппен стал рыцарем Ливонского ордена, кроме коня и оружия у него нет ничего. А такого коня, как его трехлетний испанец Фойерблиц, нет ни у кого из братьев — равно, как и такого меча. Меч достался фон Гриппену по наследству от деда, а тому от отца, прославленного крестоносца, побывавшего в Святой земле и видевшего Иерусалим. Великий грех пятнать такой клинок кровью этих свиней, но, верно, придется; кнехты все никак не могут осилить закрепившегося противника. Фон Гриппен уже подъехал достаточно близко, чтобы слышать хриплые крики своих воинов и ответные яростные вопли латгалов.

Кнехты столпились за невысокой стеной, сложенной из нетесаных камней, — здесь им не грозили стрелы и камни из пращей латгалов. Язычники увидели приближение рыцаря, потому что вопли стали громче, а стоило фон Гриппену подъехать ближе, как в него полетели стрелы. Одна из них даже чиркнула по наплечнику, порвав белую орденскую епанчу. Фон Гриппен не стал доставать меча, вооружился секирой. Кнехты, завидев своего командира, осмелели, полезли из-за стены, не обращая внимания на летевшие в них стрелы.

— Herum! — закричал фон Гриппен. — Vorvarts! Во славу Иисуса Христа!

Прямо перед ним в грязь упал пораженный камнем в голову кнехт: Фойерблиц перепрыгнул через него, а потом проломил грудью хлипкий плетень, вынося всадника прямо на врага. Впереди заметались темные фигуры — с десяток мужчин, вооруженных топорами на длинных рукоятках, рогатинами и луками, бросились врассыпную, завидев рыцаря. Фон Гриппен догнал одного из них, взмахнул секирой. Раздался короткий вопль, потом хруст разбитой кости, и вражеский воин повалился прямо под копыта коня. Брошенный латгалом дротик со звоном ударил в щит, отскочил. Рыцарь развернул коня, погнал его вдоль потемневшего от времени и непогоды дубового частокола, намереваясь не дать врагам уйти в лес. Облако дыма от бушевавшего пожара накрыло его. Фойерблиц с ржанием завертелся. Фон Гриппен задержал дыхание, дал шпоры коню. Дым был такой плотный, что видимости не было никакой и дышать было попросту невозможно. Впереди гудело и бесновалось пламя, пожиравшее хижины латгалов, часть частокола и подбиравшееся уже к краю леса.

Фон Гриппен начал задыхаться. Его охватил панический ужас: плотный серый дым обступил его со всех сторон, а воздуха в легких больше не оставалось. Он попробовал сделать вдох и закашлялся. Фойерблиц истошно заржал. От нехватки воздуха и напряжения в глазах молодого рыцаря поплыли огненные пятна, сознание начало мутиться. И Хорст фон Гриппен, потомок рейнских маркграфов, внезапно понял, что умирает.

Дымная пелена разорвалась так внезапно, что юноша принял появившийся перед ним пейзаж за предсмертное видение. Мало того, что Фойерблиц вынес его прямо к языческому капищу — он оказался у входа на священную землю язычников.

Это и впрямь напоминало галлюцинацию. Вокруг с треском и гулом полыхали постройки, выбрасывая в небо языки прорастающего дымом огня, а перед фон Гриппеном открылся будто другой мир. Границу святилища обозначали ряды белых камней, между которыми лежали черепа животных. За кругом камней на равном расстоянии друг от друга возвышались деревянные идолы латгалов, вырезанные целиком из огромных дубовых стволов. Рыцарь въехал в их круг, шепча молитву против нечистой силы, — обращенные на него лица языческих божеств были неприветливы. Да и мог бы рыцарь святого ордена, посвященного Деве Марии, рассчитывать здесь на другой прием? Он не знал имен этих богов, не знал, который из них Диевас, отец богов, а который Перкунас, бог грома; он не знал, какая из этих фигур изображает Лауму, богиню судьбы, а какая — Усиньша, бога солнца. Но ненавидел он их всех одинаково, потому что все они были бесы, злые духи, ненавистные ему, как воину Господню, и он в душе радовался, что пройдет еще немного времени и это богомерзкое место будет уничтожено огнем, как некогда Содом и Гоморра. А пока он проезжал мимо идолов и рубил их секирой. Дубовые щепки летели на землю, и на темных лицах идолов появлялись белые шрамы.

— Ну и герой! — услышал рыцарь звонкий женский голос.

Он удержал руку от очередного удара, обернулся на голос. Его даже не удивило, что с ним говорят на чистейшем немецком языке, который в этой дикой стране, пожалуй, и не услышишь. А потом он увидел ангела. Если бы фон Гриппен мог без помощи своих оруженосцев сойти с коня и пасть на колени, он бы сделал это. Слишком сильные чувства овладели им, когда он увидел говорившую с ним девушку в белом. Ее белокурые волосы были убраны золотыми нитями, а лицо поражало красотой. Она стояла у выхода из круга идолов и, смеясь, манила его рукой.

— Иди за мной, герой! — смеялась она. — Я помогу тебе добыть настоящую славу!

Хорст фон Гриппен ударил себя рукой в кольчужной перчатке в грудь и тронул коня. Девушка дождалась его, взяла под уздцы его Фойерблица, и они вместе двинулись по дороге, ведущей прочь от пылавшего святилища.