В открытое небо (основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери)

Антонио Итурбе, 2017

Задолго до того как стать писателем, Антуан де Сент-Экзюпери прославился как бесстрашный авиатор. Именно Сент-Экзюпери вместе с французскими летчиками Жаном Мермозом и Анри Гийоме стали первооткрывателями почтовой авиации, полной опасностей и риска. Трое друзей были готовы на все, лишь бы каждое письмо достигло своего адресата. И пока они бороздили небеса, соединяя сердца, на земле им приходилось бороться с миром, раздираемым войнами. «В открытое небо» – это захватывающий рассказ о дружбе и невероятной преданности делу, а также дань уважения великому писателю Антуану де Сент-Экзюпери, затронувшему миллионы читательских сердец.

Глава 11. Офис фабрики Тюильри-де-Бурлон (Париж), 1923 год

Сидя в своем кабинете размером с платяной шкаф, Тони бросает нетерпеливые взгляды на висящие на стене часы. Секундная стрелка ползет еле-еле, хромает не хуже месье Шаррона. Полный круг по циферблату — отмеряя минуту — она обходит за год. А чтоб дойти до пяти вечера — понадобится тысяча.

Его ждет Луиза вместе со своим братом Оливье и несколькими приятелями. Он шагает по проспекту Сен-Жермен-де-Пре, а они все уже там, в «Брассери Липп», весело толкаются за столиком в этом пестром заведении, декорированном в стиле ар-деко, с его золочеными потолками, расписанными мифологическими сюжетами, и люстрами-тюльпанами, порхающими над их головами, словно бабочки. Официант, давний их знакомый, уже несет им на подносе кувшин с лимонадом и еще один — с эльзасским вином.

Ему ужасно нравится «У Липпа», с этими их габсбургскими сосисками, пивом с шапками густой пены в огромных, как трофеи, бокалах, с шумом и толкотней.

— Принесите нам селедку под маринадом! — просит Анри.

— И сосиски с квашеной капустой! — вносит свой вклад в заказ Оливье.

— С двойной порцией капусты! — добавляет Тони.

Лулу шепчет ему на ухо:

— Нам нужно поговорить.

— Да, конечно. Но сначала нам нужно выпить, верно, Бертран?

— И за что будем пить?

— Давайте выпьем за сегодняшний день.

— Только за это?

— А тебе мало, Анри? Это же экстраординарно! Нет ничего лучше, чем настоящий момент.

— Давайте выпьем!

Тони торопит — всем нужно поскорей наполнить бокалы.

— Ну же, давайте! Мы не можем терять ни секунды. Время, когда мы все вместе за этим столом, это же просто золото. Так давайте не потеряем ни грамма.

Анри толкает его локтем в бок и показывает подбородком на официанта.

— Видел его волосы?

— А что с ними не так?

— Присмотрись хорошенько! Он черным углем нарисовал себе волосы, а лысину на макушке закрасил, для маскировки.

— Вот это, и вправду сказать, средней руки рисовальщик!

Взрыв хохота. У Анри на глазах выступают слезы, а Бертран чуть не опрокидывает бокал вина на Рене де Соссина.

Тони скашивает взгляд на Луизу и видит, как она, словно при замедленной съемке, зажигает одну из своих сигарилл «Кравен». Ее манера раскуривать сигариллу напоминает ему движения современных актрис из картин кинематографа, но гораздо лучше. Актрисы имитируют жесты, а Луиза их изобретает.

Она пристально смотрит на него, осторожно, чтобы не повредить свое хрупкое бедро, поднимается с места и выходит, слегка хромая, с той чарующей грацией, что гипнотизирует любого.

На улице стало темно, под конец лета к ночи уже веет свежестью, и прохожие с какой-то птичьей бесприютностью движутся по Сен-Жермен-де-Пре.

— Тони…

— Меня всегда занимал вопрос: куда идут те, кто проходит мимо. Они на секунду появляются перед нами, в наших жизнях, а потом исчезают. И куда же они направляются, Лулу?

— Понятия не имею…

— Они ничего о нас не знают. Тебе не кажется это невероятным?

— Тони…

— И если мы прямо сейчас умрем, они даже и не заметят!

— Тони, врачи говорят, что я еще не совсем оправилась от коксалгии. Нам нужно отложить свадьбу.

— Отложить?

— Да, перенести ее.

— Ну конечно, твое здоровье прежде всего. И на сколько перенесем? На два месяца? Три?

Она так глубоко затягивается английской сигариллой, что та полностью сгорает.

— Не знаю…

Зрачки Лулу не отрываются от некой точки в конце проспекта, но в действительности она просто глядит в темноту ночи. Тони вдруг понимает, что она не хочет взглянуть ему в глаза, и грудь его наполняется битым стеклом.

Что она хочет сказать этим «не знаю»? Разве не больше смысла в утверждении, что это врачи «не знают»? И то, как она это произнесла, будто для нее отсрочка — облегчение?

Он все это прокручивает в голове, пока она молча закуривает еще одну сигариллу. А он не решается открыть рот. Он мог бы попросить у нее объяснений, но смертельно боится, что она эти объяснения ему даст. Если он сформулирует роковой вопрос: «Ты не уверена, что хочешь выйти за меня?» — то ведь можно спровоцировать ответ, слышать который он категорически не желает. И он не только ничего не говорит, но и накрепко сжимает губы: не откроешь дверь — не выскочит кошка.

Оба молча возвращаются в кафе. Тони бросает взгляд в зеркала на дальней стене и видит там самого себя, Лулу и всех остальных как бы со стороны. Компания веселых молодых людей, хорошо одетых, они громко разговаривают, пьют из хрустальных бокалов вино.

Кто они?

Приносят пропитанный ликером «Гран-Марнье» слоеный пирог, его любимый, а он и на поднос не смотрит. Это счастливое настоящее, за которое они подняли бокалы всего несколько минут назад, испарилось. Он не знает, с какой стати люди маниакально мечтают о будущем: сам бы он отдал все на свете за то, чтобы время повернуло вспять, чтобы навсегда остаться в том настоящем, когда Лулу смеется, в том времени, когда она еще не произнесла свое «не знаю».