В открытое небо (основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери)

Антонио Итурбе, 2017

Задолго до того как стать писателем, Антуан де Сент-Экзюпери прославился как бесстрашный авиатор. Именно Сент-Экзюпери вместе с французскими летчиками Жаном Мермозом и Анри Гийоме стали первооткрывателями почтовой авиации, полной опасностей и риска. Трое друзей были готовы на все, лишь бы каждое письмо достигло своего адресата. И пока они бороздили небеса, соединяя сердца, на земле им приходилось бороться с миром, раздираемым войнами. «В открытое небо» – это захватывающий рассказ о дружбе и невероятной преданности делу, а также дань уважения великому писателю Антуану де Сент-Экзюпери, затронувшему миллионы читательских сердец.

Глава 14. Пальмира (Сирия), 1923 год

После происшествия в пустыне Мермоз был повышен в звании до сержанта, и ему стали давать поручения, выполнять которые считалось делом только опытных пилотов. Пилотирование санитарного самолета одно из них: жизненно необходимое, как воздух, и вызов для Мермоза. Врачей всего два, они обслуживают огромную территорию в сотни километров в диаметре, и его обязанность — возить их то туда, то сюда, а также транспортировать больных для госпитализации в Дамаск или доставлять больным лекарства. Работа изнурительная, он уже и не припомнит, когда последний раз спал хотя бы пять часов подряд. Но кто здесь хочет спать?

Вот уже две недели по четвергам он не имел возможности приходить на свидания в подземные термы, однако сегодня вечером он, сидя на корточках за большим валуном, вновь ждет, пока четыре вооруженных бедуина не встанут на молитву. А когда они наконец поворачиваются лицом к Мекке, он проскальзывает в расщелину и оказывается в сумраке, пронизанном ритмичным плеском воды. Оглядев сквозь отверстия в стене пространство и удостоверившись, что она одна, он принимается наблюдать за тем, как обнаженное тело в свете факелов погружается в воду.

И вот Мермоз стоит на краю бассейна с улыбкой на лице, предвкушая наслаждение, и, когда она выходит из воды, оба замирают, пристально глядя друг на друга. Смуглое тело, черные глаза, черные косы… только лицо другое. Ему-то не столь важно, та ли это женщина или другая, ведь его желание и очарование остались теми же, и он, гипнотизируя ее, щурит свои глаза соблазнителя. Однако она вовсе не погружается в транс, а начинает биться в истерике, и все рушится. Женщина заходится визгом, взывая о помощи, и ее голос бьется о стены пещеры, становясь оглушительным.

У Мермоза меньше тридцати секунд до появления парней с ятаганами — добежать до выхода на поверхность явно не хватит. Так что он взлетает на несколько ступенек и прижимается к стене за поворотом, каменея, как статуя.

Четыре охранника гурьбой несутся вниз, как стадо верблюдов. В точно рассчитанный момент он выставляет ногу, и подножка в один миг выводит из строя двоих. Еще двое, едва не наступавшие на пятки первой паре, натыкаются на уже упавших и кубарем летят по каменным ступеням вниз. Воспользовавшись суматохой, Мермоз вихрем устремляется вверх и через три пролета ныряет в потайной ход, который, без всякого сомнения, будет обнаружен весьма скоро. Песок на поверхности кажется ему благословением, и он стремглав несется на авиабазу, словно в груди его — пламенный мотор.

На следующее утро, на высоте в три тысячи метров, ногу его вдруг пронзает резкая боль, и он лишается сил. И тут же попадает в зону турбулентности: самолет резко начинает трясти, а сзади доносится стон. Он транспортирует женщину на носилках, диагноз — множественные переломы и воспаленные раны, ей срочно нужна операция. Тряска противопоказана, так что он поднимается выше облаков, пренебрегая опасностью и нарушая все предписания. Ориентироваться на такой высоте можно только по компасу, как следствие — многокилометровые отклонения от маршрута. Так недолго и заблудиться. Но Мермоз в этом небе налетал уже столько, что как будто узнаёт в воздухе каждое завихрение.

Наконец он приземляется, а ведь глаза сегодня он открыл еще до рассвета. Как только шасси касаются земли, к самолету устремляются санитары с носилками. Мермоз свистом привлекает внимание одного из работников аэродрома и властными жестами требует направить к себе заправщика.

— Куда это так спешим?

— Мне нужно вернуться, забрать врача, он остался ждать там, потому что не помещался. Или ты сам прооперируешь эту мадам?

— А ты что, даже чаю не выпьешь?

— Бензинчику хлебну. Шевелись давай, я не обязан здесь весь день околачиваться!

А когда, выполнив задание, он возвращается на базу в Пальмире, солнце уже клонится к закату. Шагает мимо палаток как робот, чувствуя, что еще чуть-чуть — и голова взорвется. Надо бы поспать, ведь через восемь часов снова вылет, но головная боль, по ощущениям, стала еще острее. Заходит в свою палатку, увешанную мавританскими коврами; сейчас они кажутся гротеском. Нервы у него слишком натянуты, чтобы спать, так что забыться сном удается лишь на пару часов, а после пробуждения тошнит, да и сил не прибавилось.

Сует руку в карман брюк и вынимает сверточек, купленный в Дамаске на базаре, на выигранные в подпольный покер деньги. Белый порошок. Он знает, что, возможно, именно кокаин виной за резкие перепады в настроении, но он же позволяет не сбиться с ритма. Завтра снова тяжелый день, а дать слабину он не может. Так что Мермоз насыпает себе длинную дорожку и втягивает ее всю, до самой последней молекулы.

После завтрака — яичницы-болтуньи из четырех яиц и целого батона — он в наивысшей точке доброго расположения духа.

— Давай-давай! — подгоняет он механиков. — Задание получено, дело не ждет.

К вечеру, уже на обратном пути, он обращает внимание на чрезмерную вибрацию рычага поворота, который он перевел на юго-восток. Смотрит на датчики работы двигателя — обороты стабильны. Снимает с рычага руку — дрожит его рука.

Восемьдесят оставшихся до базы миль превращаются в бесконечность: он пытается унять нервную дрожь, но не может. Заходит на посадку слишком резко, самолет кренится. Из горла вырывается яростный рык. Он ненавидит ошибки, а предательски дрожащие руки делают из него пилота-неумеху.

Один из работников наземной поддержки подходит с шуточным комментарием. Но момент для шуток явно не самый лучший.

— Вам что, делать нечего? Не лезь не в свое дело!

Его коллеги по наземной службе поражены — парень всегда слыл весельчаком и балагуром. Мермоз скрывается в своей палатке и вытягивает руку: та дрожит. Рука со всей силы опускается на низкий деревянный столик и разбивает его. Кисть от удара красная, но рука все равно дрожит. Тогда он лезет внутрь кувшина из обожженной глины, шарит там и достает из тайника пакетик с кокаином, в котором еще остается щедрая порция порошка.

Выходит за периметр лагеря, нехотя козыряя дежурному на вахте. Всего несколько шагов, и его поглощает пустыня. Спускается с бархана и, уже невидимый караульным, вытаскивает пакетик и внимательно разглядывает его. Всего лишь какой-то порошок, даже не песок. Чтобы быть Жаном Мермозом, эта финтифлюшка ему не нужна. И он отшвыривает его, стараясь забросить как можно дальше.

Возвращается в лагерь и закрывается в палатке. Глядит на правую руку: она саднит и слегка кровоточит. Сворачивается клубком на койке и — редкость для него — чувствует, что замерзает. На несколько часов он засыпает, однако вскоре пробуждается. Его охватывает внезапная жажда, а внутри поселяется ощущение воронки, как будто где-то в его теле открылась бездонная, все засасывающая пропасть. Все внутри заморожено, а койка под ним качается, словно он в каюте корабля, а на море сильное волнение. Он хватается за край матраса, ведь ему кажется, что падает, и пытается удержаться от крика. Абстинентный синдром властно втаскивает его тело в водоворот, увлекая к стоку, в котором теряется разум.

Как только начинает светать, он встает с койки и поспешно одевается. Уже все, край, совсем невмоготу. Провожаемый изумленным взором караульного, он выходит из ворот базы, держа путь в пустыню. Вроде бы это та самая дюна, первая слева, хотя в пустыне ветер постоянно все перемещает. Прикидывает, куда зашвырнул вчера пакетик, и, подгоняемый дрожью, склоняется и начинает искать. Ползает на четвереньках по песку, погружая в него руки, еще и еще раз, и снова вынимает — пусто. А когда ветер задувает сильнее, останавливается на секунду, весь покрытый потом, тяжело дыша. Открывает рот, туда сразу набивается песок, он стискивает зубы и начинает с хрустом его жевать. И замечает силуэт на песке — это его тень, но с тем же успехом она могла бы быть тенью любого животного, обнюхивающего песок. И, придя в отчаянье, колотит песок руками.

«Что я здесь делаю, стоя на четвереньках, как крыса? Да я и есть крыса».

Вытягивает вперед руку: параллельно земле, ладонью вниз. Она подрагивает, распухшая и посиневшая от удара о столик, как то гнилое бревно, что плыло по течению тогда в Сене. А вот и нет: это уж точно, что нет! Он встает на ноги и кричит, кричит изо всех сил, так громко, насколько позволяет глотка. Вопль нечленораздельный, без слов, но в нем читается все: и стресс последних недель, и его гордость за то, что стал-таки пилотом, и страх перед страхом, и ужас от того, что кокаин превратил его в марионетку. Знойный самум уносит за собой этот нескончаемый вопль. Накричавшись, он немного успокаивается, и в конце концов приходит истощение — благословенная усталость после часов возбуждения, тоски и желания.

Ему вспоминается мутный взгляд того жуткого типа из «кошачьего переулка», который в Истре продавал ему порошок. Однажды ночью Мермоз сказал ему, что покупает в последний раз, а тот только расхохотался, брызгая слюной. И ответил: все всегда возвращаются. Он — нет.

«Я не вернусь, чертов ты сукин сын!»

Никогда больше не будет он ползать по земле. Ни за пакетиком наркоты, ни за чем-то или кем-то другим.

Никогда в жизни…

Он стискивает кулаки, его собственная ярость делает его хладнокровным и высокомерным. Идет в казарму, караульный при входе замечает, что он грязен, перепачкан в песке, но в его манере двигаться прямо, высоко держа голову сквозит столько достоинства, что тот не решается ничего сказать и только молча козыряет по всем правилам воинского устава. Мермоза, стального сержанта, уважают все; только они не знают, что внутри он дрожит, как желе. Мермоз в ответ тоже козыряет и решительным шагом направляется к своей палатке. Кому-то, кто попался ему навстречу, вроде бы послышалось, что он прошептал: «Я не вернусь».

У себя он падает на койку и начинает потеть. Дрожь с рук переходит на все тело. Один из сослуживцев, заглянув в его палатку, пугается, увидев, что Мермоз дергается в жестоких конвульсиях, и бежит за доктором. Военврач, взглянув на пациента, решает, что это приступ эпилепсии, и вкалывает ему лошадиную дозу снотворного.

На следующее утро он просыпается с ощущением, что в голове поселился осьминог, желатиновыми щупальцами переминающий ему мозги. Все вместе и каждая клеточка его тела в отдельности отчаянно требуют своей порции кокаина, весь организм кричит и визжит, да так, что Мермоз чуть не глохнет. Он мог бы попросить о госпитализации, однако предпочел другое: бороться с ломкой, работая вдвое больше обычного, втрое чаще играя в покер, колотя в спортзале боксерскую грушу, глуша вино бутылками и усиленно посещая самые злачные места веселой ночной жизни в Дамаске — чтобы предаться курению кальяна и подцепить столько девочек, сколько удастся поймать на крючок. А это немало, потому как многим из них летчик с телом атлета весьма по вкусу. Одна христианка-маронитка, что работает в кафешантане неподалеку от рынка, нарекла его «златовласым ангелом».

Однажды вечером он приземляется после транспортировки на санитарном самолете пациента на несколько сотен миль и последующей бурной ночи в Дамаске. Как только до кухни доходит весть, что с задания вернулся сержант Мермоз, ему тут же готовят яичницу с беконом из полудюжины яиц. Но он, к всеобщему удивлению, объявляет, что слишком устал и не голоден и лучше пойдет спать. Но до палатки не доходит. Валится как подкошенный возле двери склада запчастей. И приходит в себя только спустя двое суток в медсанчасти. Его хватил удар, он был на волосок от смерти.

Ему остается служить восемь месяцев, и командование, имея в виду, что пусть уж отдохнет получше, прежде чем снова объявится в армии, принимает решение отправить его обратно во Францию — дослуживать срок в более спокойной обстановке. Подполковник, под чьим командованием находится авиабаза в Пальмире, вызывает его к себе, чтобы лично поставить сержанта в известность о том, что его место в части останется за ним.