В открытое небо (основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери)

Антонио Итурбе, 2017

Задолго до того как стать писателем, Антуан де Сент-Экзюпери прославился как бесстрашный авиатор. Именно Сент-Экзюпери вместе с французскими летчиками Жаном Мермозом и Анри Гийоме стали первооткрывателями почтовой авиации, полной опасностей и риска. Трое друзей были готовы на все, лишь бы каждое письмо достигло своего адресата. И пока они бороздили небеса, соединяя сердца, на земле им приходилось бороться с миром, раздираемым войнами. «В открытое небо» – это захватывающий рассказ о дружбе и невероятной преданности делу, а также дань уважения великому писателю Антуану де Сент-Экзюпери, затронувшему миллионы читательских сердец.

Глава 8. Истр, 1921 год

Наутро после бессонной ночи, в течение которой он десятки раз разбивался о взлетно-посадочную полосу, Мермоз отправился в офис командира части. Раз уж он завалил экзамен по летному мастерству, его должны будут направить в какое-нибудь наземное подразделение, на такие работы, где не потребуются специальные навыки пилота. Он не сомневается, что его отправят выполнять наихудший из всех возможных видов работ, но ему все равно. Раз уж не суждено стать летчиком, ему без разницы, на что будет потрачено его время.

Он приходит в офис части, однако капрал не обращает на прибывшего ни малейшего внимания.

— Мне бы хотелось узнать о своем новом назначении. Мое имя Жан Мермоз.

Тот бросает бесстрастный взгляд в свежий приказ.

— Нет ничего.

— Ты хорошо посмотрел?

— А ты что, думаешь, я читать не умею?

— И что это значит?

— Да что ты мне тут зубы заговариваешь? Думаешь, я твоя бабушка?

Мермоз поднимает над стойкой руку и хватает его за воротник. И тянет к себе вместе с плетеным, на колесиках, стулом, на котором сидит капрал, поднимая его кверху, над разделяющей их стойкой. А когда голова этой конторской крысы в звании капрала оказывается на расстоянии ладони от его лица, впивается в него колючим взглядом.

— Да я из тебя бабушку и сделаю, потому что в этом случае не нужно будет пробивать тебе башку.

Тот, задыхаясь, шепчет какое-то извинение.

Мермоз идет в учебно-тренировочный отряд, к которому был приписан, и, как положено по уставу, докладывает лейтенанту о своем прибытии.

— Ты ведь Мермоз, так?

— Точно так, господин лейтенант.

— Насколько я понимаю, это ты вчера разбил машину.

— Точно так, господин лейтенант.

— Ты хоть представляешь себе, во сколько обойдется восстановление самолета после подобных повреждений?

Мермоз медлит, раздумывая над ответом, так что лейтенант продолжает:

— Стоимость ремонтных работ следовало бы вычесть из твоего денежного довольствия, беда только в том, что тебе и за сотню лет будет не рассчитаться.

— Мне очень жаль, господин лейтенант.

— Тебе еще повезло, что тебя на гауптвахту не упекли! До сих пор не понимаю, с чего это я поддался на уговоры упрямца Березовского. Он говорит, что у тебя нутро пилота. — Офицер презрительно крутит головой. — Черт возьми! Да мне до лампочки — тайфун там начался или святой Петр с небес спустился. Клянусь всеми своими покойниками, если ты еще раз угробишь мне самолет, то весь остаток службы будешь мыть сральники во всех казармах.

Мермоз так ошеломлен услышанным, что чуть не забывает козырнуть, как положено, когда офицер разворачивается и уходит.

— Есть, господин лейтенант!

Он идет в ангар, где Березовский руководит процессом восстановления двойного винта. И внезапно видит его совсем другими глазами: он вовсе и не такой малорослый, и не такой прибитый.

— Березовский…

Инструктор спокойно оборачивается.

— Не знаю, как мне вас благодарить…

— Опаздываешь, Мермоз.

— Да я думал…

Движение рукой прерывает его объяснения. Березовский протягивает ему связанную из вереска метлу.

— Весь аэродром из конца в конец.

— Есть!

Он и представить себе не мог, что подметать упавшие листья окажется для него таким приятным занятием. Берет в руки метлу и пускается с ней в пляс.

В воскресенье он идет в увольнение гораздо более сдержанным, чем прежде, с головой, забитой мыслями о пересдаче экзамена на пилота, что предстоит ему на следующей неделе. Решение принято заранее — сходить в кино, в тот кинотеатр, что за площадью с мэрией, где порой удается подцепить одиноких девчонок, склонных приятно провести время в компании статного молодого красавца.

На этот раз он знакомится с двумя подружками-смуглянками, одна из которых ему по-настоящему нравится. Вторая отличается смазливым личиком и острым язычком, но вместе с тем еще и ужасными очками, кривыми ногами и тяжелой лошадиной челюстью.

В случаях такого рода Мермоз наиболее строго следует нормам рыцарского поведения. Он подходит к девушкам и в равной мере заигрывает и с той и с другой: комплименты отпускает обеим, ловит слова каждой. Наконец, предлагает им свои услуги, чтобы проводить к их местам в партере. Когда все трое движутся по проходу вдоль зрительного зала, он замечает их волнение и напряженность: девушки гадают, рядом с кем из них сядет этот молодой военный, такой красавчик и симпатяга. Подойдя к нужному ряду, он применяет один приемчик: пропускает первой одну из них, а потом идет сам, оказываясь посредине. Так ему будет легче решиться — выбор падет на ту, которая по собственной воле покажет себя более ласковой. Или на обеих сразу. В тот воскресный вечер каждая из них склоняет головку ему на грудь.

Из кинотеатра он выходит, приобняв за плечи и ту и другую. Обеим девушкам его идея навестить старого приятеля в пансионе «Лион д’Ор» и сыграть партию на троих пришлась по вкусу. Повернув за угол, вся троица оказывается в поле зрения четырех деревенских парней, с удобством расположившихся на каменном парапете. И когда Мермоз с девицами оказываются рядом, один из них извергает из себя:

— Шлюхи!

Девушки шепчут на ухо Мермозу, что лучше бы им прибавить шагу, что этим задиристым деревенским петухам вовсе не нравится, что их соседки проводят время с чужаками. Что ничего хорошего из пререканий с четверкой разобиженных молодцов не выйдет. Но у Мермоза логика другая. Он хоть и бабник, но никогда не добивается девушек при помощи лживых обещаний и никогда не выказывает женщине неуважения. Такого обращения он спустить не готов. Он останавливается перед этим квартетом и с абсолютным спокойствием обращается к молодым людям:

— Сдается мне, что произошла ошибка, друзья мои.

Все четверо с угрожающим видом поднимаются. И удовлетворенно усмехаются: чужак оказался ровно там, где им и хотелось, то есть в тщательно расставленной ловушке, которая предоставит им прекрасный повод дать выход накопившейся злобе.

— Ошибка, солдат? — саркастически переспрашивает один из парней.

— Ну да.

— И в чем ошибка?

— Дело в том, что мои подруги — истинные барышни, в сто раз более благородные, чем все вы, вместе взятые. И прямо сейчас, — он переводит взгляд на того, кто выкрикнул оскорбление, — ты попросишь у них прощения.

Самый высокий из них, выше Мермоза на два пальца, заходится в оглушительном хохоте, к которому присоединяются остальные.

— Солдат, ты у нас щас узнаешь, кто здесь командир.

И отводит руку назад, собираясь нанести удар с замахом, изо всех сил. Если б парень занимался боксом, он бы знал, что такой сильный замах оставит его лицо беззащитным на несколько критически важных секунд. Так что раньше, чем этот переросток получает возможность использовать свой кулак, костяшки Мермоза отпечатываются на его скуле. На мгновение он застывает, чуть покачиваясь, а потом с грохотом, как подрубленное дерево, падает назад. Три его дружка, не двигаясь, наблюдают за происходящим. Это ошибка. Ручищи Мермоза превращаются в ротоплан, и на них обрушивается лавина ударов. Двоим удается удрать, однако третьего Мермоз успевает схватить за шкирку, и он сжимается в комок, чтобы не получить добавки.

— Барышни все еще ждут извинений.

Опустив голову, через силу, парень выдавливает из себя нужные слова, что ему-де очень жаль, и, как только хватка ослабевает, убегает. Остановившись уже на безопасном расстоянии, оборачивается и выкрикивает угрозы, после столь поспешного отступления звучащие уже не столь убедительно. Мермоз улыбается, а девушки покрывают его щеки поцелуями.

Проводив девушек по домам, Мермоз понимает, что уже довольно поздно. Его терзает искушение дойти до известного переулка, где обычно тусуется один тип, с которым его свела Мадлен. Мадлен он, кстати, больше не видел — девушка исчезла из города столь же загадочно, сколь и появилась. Однако время уже поджимает — есть риск опоздать на вечернюю поверку, а позволить себе получить взыскание перед экзаменом он никак не может. Так что усилием воли он выбрасывает из головы все искушения и быстрым шагом направляется в расположение части.

В понедельник с самого рассвета погода стоит скверная. Шквалистый ветер во все стороны швыряется иголками ледяного дождя. Все полеты отменены. Вторник оказывается не лучше понедельника, а в среду погода портится еще больше. Зима разыгрывает свой худший репертуар: перемешанный со слякотью снег покрывает и пропитывает все вокруг.

Мермоз с сослуживцами вынужден проводить целые дни в ангаре, складируя материалы, счищая вековую копоть со зловонных агрегатов и устраняя протечки, расползающиеся масляными лужами. В свободные минуты он кружит по ангару, словно запертый в клетке дикий зверь. Руки подрагивают, и он подчищает последние остатки из коробочки с белым порошком, который, несмотря на пессимизм, помогает его рукам и ему самому продержаться еще несколько часов. Но ненамного, и с каждым разом — все меньше.

Проходят дни, а возможности сдать экзамен как не было, так и нет. Утром к Мермозу подходит Березовский и говорит, чтобы он запасся терпением, что не нужно торопиться, нужно переждать непогоду. Однако прошла уже целая неделя, а погода так и не улучшилась. И он так подавлен этим обстоятельством, что в воскресенье даже не хочет идти в увольнение. Сослуживцы, заметившие, как в выходной день он яростно тягает самодельную штангу, изготовленную из металлического прута и пары ведерок из-под краски с цементом, поглядывают на него с нескрываемым изумлением.

После тренировки он идет в столовку — выпить рюмочку коньячка. Или пару рюмочек. Или тройку. Поскольку в части остались только находящиеся в карауле и на гауптвахте, зал столовой практически пуст, а ответственный за кормежку служивый прикорнул возле аппарата с газировкой. Это старослужащий, ему вот-вот дембель выйдет, и он, похоже, рад хоть какой компании — развеять воскресную скуку.

— Привет, приятель. Холод собачий на улице, вот я и заскочил узнать: не нальешь ли ты мне рюмочку коньячка? Я заплачу — вот только придет денежное довольствие, так сразу же и заплачу.

— Давай поглядим, сможешь ли ты меня напугать. Сколько тебе осталось?

— Тридцать семь месяцев.

Тот улыбается, чрезвычайно довольный этой игрой, этим вечно повторяемым старослужащими ритуалом.

— А мне остается сорок шесть… дней!

Мермоз, подыгрывая, выражает удивление:

— Вот ведь везуха!

— А то…

На коньячных рюмках есть тонкая красная полоска, но обычно наливают на палец выше этой линии. Старослужащий наливает ему рюмку до краев, да и себе такую же.

— Запишу тебе в счет — на сосульке.

Мермоз радостно хохочет над шуткой. Этого достаточно, среди военных не принято благодарить словами. Пользуясь моментом полного взаимопонимания, он спрашивает у старичка, что тот думает по поводу ефрейтора Березовского.

— Настоящий герой войны.

Мермоз чуть было рюмку не заглатывает.

— Но… ты о чем? Он же самый обыкновенный ефрейтор из механических мастерских, ну и инструктор заодно!

Маркитант мотает головой.

— Он записался добровольцем в ВВС, когда уже шла война, и летал так здорово, что все просто рот разинули. Посбивал кучу немецких самолетов и прогулялся перед всеми противовоздушными заграждениями неприятеля. Войну закончил сержантом, с благодарностью от командования. А когда готовились дать ему следующее звание — младшего лейтенанта, кто-то проверил его документы, и оказалось, что он там кое-что подтасовал, когда в армию записывался. Парень дату рождения себе подправил, на пару лет раньше заявил, чтоб его взяли. Ну, у него отозвали эту благодарность, понизили в звании и отправили гнить в этот отстойник. С тех пор как он здесь появился, он ни с кем не сошелся, говорит ровно столько, сколько необходимо, и ни с кем не хочет иметь дела. Странный тип, мрачный, по правде говоря. Но и то сказать — причин у него хоть отбавляй.

— Но как же так? Ему хватило мужества накинуть себе два года, чтобы пойти воевать за Францию, но как же это может быть, что за этот благородный поступок летчик такого высокого класса был настолько сурово наказан — из-за какого-то крючкотворства? Это же уму непостижимо!

— Добро пожаловать в армию.

В понедельник все еще идет дождь, да и ветер не утихает. Мермоз знает, что рискованно, но ждать дальше — сил у него совсем не осталось, и он подает ходатайство о проведении экзамена во вторник.

Придя в ангар, Мермоз замечает, что Березовский выглядит сердитым, однако брови на его лбу не образуют острый угол, как бывает, когда он действительно злится. Он всего лишь делает вид, что сердит. В глубине души он доволен, что Мермоз не трусит.

На следующее утро небо все того же черного цвета, да и ветер все тот же. Сильные его порывы любой полет превращают в рискованный. Но лейтенанту, тому командиру подразделения, который принимает экзамен, на это наплевать, да и Мермозу тоже.

Взлетает он немного неуверенно, но высоту набирает в штатном режиме. Выполняет положенные по программе развороты, пролетает необходимую дистанцию по прямой. Капли дождя на стеклах очков затрудняют видимость. Просветы между тучами закрылись, и кажется, что настала ночь. Взлетно-посадочная полоса едва угадывается, ее границы размыты, словно акварелью нарисовали. Холодно, однако Мермоз потеет. Пора приземляться, но полосу он почти не видит. И решает сделать еще один пролет над землей, чтобы оглядеться. Полоса кажется сильно растушеванной чертой. Он на миг приподнимает очки, но бьющий в лицо дождь тут же вынуждает снова опустить их на прежнее место.

Он делает широкий разворот и заходит на посадку над дальним концом полосы. И хотя практически ее не видит, но все же неплохо различает огни ангара. И в этот момент горячо благодарит Березовского за все те разы, когда тот заставлял подметать полосу. Все скрыто за завесой воды, и ему приходится положиться на интуицию, рассчитывая расстояние между ангаром и началом полосы и направив свой самолет в эту точку. Приземление практически вслепую. Снижается он, будучи настолько занят управлением, что для страха просто нет места. Шасси касаются земли, и вот уже самолет достаточно уверенно катится по полосе, остановившись в назначенном месте. Приземление выполнено превосходно.

Он глушит мотор и на несколько мгновений остается сидеть в кресле пилота. Хочется побыть одному: насладиться моментом, разжевать его, высосать из него все соки.

Спустя несколько дней приходит приказ о его переводе пилотом в эскадрилью под Мецем. Но Мец кажется ему слишком маленьким и провинциальным городком.

Не для того же он стал пилотом, чтобы лопать в Меце лотарингские пирожные с заварным кремом!

Так что он идет в офис части и просит направить его добровольцем в Сирию. Сержант выдает ему бланк, его нужно заполнить и подписать. В одном из пунктов этого бланка требуется указать обоснование ходатайства. Предусмотрено несколько строчек, но он обходится одним словом: «летать».

С вещмешком за спиной и квалификацией пилота он выходит из казармы, которая теперь, когда он ее покидает, видится ему совсем старым, разрушающимся зданием. Но прежде, чем закрыть навсегда эту дверь и отправиться на вокзал, нужно сделать еще одно, очень важное для него дело.

Ангар на летном поле тих. Только шорох вересковых метел выдает присутствие полудюжины солдатиков, подметающих полосу — из конца в конец, как всегда. Березовский скрылся в своем крошечном кабинете, забитом ржавыми железками и беспорядочно разбросанными инструментами, там он пытается выровнять искривленную шайбу. На нем все тот же заношенный комбинезон с масляными пятнами разных размеров, некоторые из которых похожи на тень от медалей, сорванных с его груди. Заметив краем глаза Мермоза, он, не отвлекаясь от своего занятия, слегка хмурит брови.

— Березовский…

Мермоз не успевает продолжить, потому что тот поднимает руку, прерывая его.

— Прощай и доброго пути, — говорит Березовский, не отрывая взгляда от неподдающейся шайбы.

— Я пришел поблагодарить вас.

Ефрейтор ворчит что-то себе под нос и продолжает возиться с шайбой. Так что Мермозу не остается ничего другого, кроме как, простояв полминуты перед ефрейтором и понаблюдав за сосредоточенными усилиями по выправлению негодной железяки, взять с пола вещмешок и направиться к выходу.

— Мермоз!

Березовский смотрит прямо на него — широко открыв глаза и высоко подняв брови, как он делает всегда, когда хочет сказать что-то важное.

— В вашем распоряжении, господин ефрейтор.

— Когда будете там, наверху… слушайте мотор. Слушайте.

Мермоз кивает, и Березовский снова возвращается к своему бесполезному занятию по выпрямлению шайбы, которая уже никогда не станет круглой, подобно поломанным жизням, которым уже не суждено распрямиться.