Соборище 2. Авангард и андеграунд новой литературы

Антология, 2019

Если есть новая литература, живая и современная поэзия – значит есть в ней и авангард и андеграунд – весьма известные поэты, актеры и музыканты, чье творчество не укладывается в рамки основного литературного потока. Очень разные авторы собраны вместе – и это интересно для самого широкого круга читателей.

Ника Ратомская

Поэт, композитор, певица.

Драма-лауреат Всероссийской поэтической премии им. Велимира Хлебникова «Послушайте!». Финалист Всероссийской национальной кинопремии «Страна-2012», голос и создатель московского музыкального шоу-проекта «Мантра». Член правления московской национально-культурной автономии «Дом Польский».

Соорганизатор международного культурного проекта «МоZаика. Соединяя миры».

…Поэзия — это состояние души и то самое Слово, с которого все началось. Когда единая вселенская Душа распустилась, подобно волшебному цветку, и выплеснула из себя окружающий нас мир в самом его прекрасном первозданном виде. И такой мир каждый из нас носит внутри себя. Дайте этому миру раскрыться, подберите для него подходящее Слово, и вы увидите, как вы на самом деле прекрасны.

Ника Ратомская

«Это такая шутка у нашей Вселенной…»

Папе

Наша жизнь — это море. Едва ли оно по колено.

Но того, кто бесстрашен, Стихия хранит от невзгод.

И когда он сдается и падает в пропасть Системы,

Одиссей подает ему руку и тянет на борт.

Это такая шутка у нашей Вселенной,

Будто она считает, что мы — атланты.

Можно вложить нам в руки родную Землю

И наблюдать — насколько потом нас хватит.

Я, как и ты, не сдаюсь, потому что верю:

Каждому груз дается, как жизнь — от Бога.

Если ж суметь любовью измерить время —

Вечность, пожалуй, это не так и много.

«Голос твой — птенчик в кармане у маленькой феи…»

Голос твой — птенчик в кармане у маленькой феи.

Чуть всколыхнешь — и порхает, как взрослая птица,

Пыль золотую на всех оставляя ресницах,

Запах жасмина на коже и — привкус шалфея.

Жизнь просыпается. Зелень играет на солнце,

Словно оркестр из тысячи крошечных скрипок.

Мир состоит не из боли — из детских улыбок,

Просто случается так, что никто не смеется.

«Собери меня по крупинкам из давнего прошлого…»

Собери меня по крупинкам из давнего прошлого,

По частицам, кристаллам, фрагментам, по именам.

Собери на ладони меня, как цветов семена,

Что цветут только в Памяти. Нужно держать осторожно.

Собери мое тело из шелковых лоскутков,

Из заморских тканей будто — как вспышку цвета.

Ты потом заглянешь в этот калейдоскоп

И, возможно, тоже найдешь для себя ответы

На вопросы, которые мне не дают уснуть.

Красота, к примеру… Что если корень в нищих

Не увядает, а прорастает в самую глубину

И врастает им прямо туда, где никто не ищет?

Что если ум и разум имеют двойное дно

И открывающий тайну обычные видит звезды

И никогда не теряет связующее звено,

А просто становится ближе к Тому, кем создан?

Рядом с Ним наши страсти все выглядят, как возня.

Если это не так — собери меня,

Так, как будто впервые в грудь набираешь воздух.

«Я не знаю, дарят ли розы прекрасным принцам…»

Я не знаю, дарят ли розы прекрасным принцам.

Говорят, что мужское дело — броня да войны.

А мне так приятно видеть у них в петлицах

Красоту из мира, где судят не по обойме.

Мой прекрасный принц явился ко мне из сказки.

Про таких героев Спилберг снимает фильмы.

Но мой принц не в курсе, что где-то проходит кастинг,

Да и я-то в общем — не то чтобы героиня…

В нашем замке живут драконы, играют страсти.

В нем идут приемы, ночами звучат стихи

Непонятные только завистливым и глухим.

Говорят, в этот замок порою заходит Счастье.

И никто не признается, дорого ли одето,

До утра ль сидит или просто успело к чаю.

Но мой принц из тех, кто и в малом души не чает,

Потому его счастье похоже на бабье лето.

Да, заметит каждый — мой принц не молод.

Но — он сердцем юн, словно лучник в стране Морфея,

Где нежданным гостем слывет лишь зубная фея.

И поэтому Вечность его стороной обходит,

Серебря виски. Но я вижу в том долю шарма.

Этот шарм — он скорее к лицам прекрасным принцам.

За такими носят шлемы и амуницию

Кто угодно, но главное, что — не мама.

Красота начинается там, где гордятся этим,

Открывая ее в себе, находя причину.

Мой прекрасный принц, он достоин всех роз на свете!

И не надо его упрекать в том, что он — мужчина.

Лазарь

Поцелуй мне глаза, как умеешь лишь Ты.

Чем унять эту дрожь? Многоликий ковбой,

Я себя уверяю, что это — мечты,

А другие мне зуб дают, что это — боль.

Боль от глупости собственных мыслей и слов,

Тишиной выдаваемая за мигрень.

Я себя уверяю, что это — любовь.

От любви — говорят мне — нельзя умереть.

Я не спорю. Я знаю, что — нужно терпеть.

И почти не могу. Я не в силах — увы.

А другие мне шепчут, что там, где есть смерть,

Кто-то хочет, скорее, чтоб я был живым.

Кто-то хочет, чтоб я оставался таким

До тех пор, как в каморке не выключат свет.

Поцелуй мне глаза, убери пятаки.

Мне пора. Дай мне руку. В ногах правды нет…

«Есть под закрытыми глазами…»

Есть под закрытыми глазами

Дверь в никуда

Из ниоткуда.

Никогда

Которую нам не откроют,

Пока мы не откроем сами.

За дверью — там, под небесами,

Жив каждый звук,

Из тех, что часто мы не слышим,

Забравшись суетно и выше

В прикосновенье чьих-то рук

И чьих-то просьб или ошибок,

Что часто сами же вершим мы

И тот багаж несем к двери.

Как часто нужно видеть крест,

Чтоб научиться говорить,

А не выкрикивать с порога

О том, как с нами все теперь.

Есть под закрытыми глазами

Одна не отпертая дверь.

Туда, где наше искупленье,

Но где не нужно на коленях

Стоять.

«Я не буду тебе говорить, как сжигают мосты…»

Я не буду тебе говорить, как сжигают мосты.

Ты, наверное, знаешь и сам, что такое огонь.

Я пыталась не раз и не два догореть и остыть,

Догореть и простить и не рушить вокруг ничего.

Я пыталась, и многие видели радужный миф

И мечтали прожить в этой сказке свой пасмурный век,

Забывая о том, что и миф превращается в мир,

Если мир этот строит не Бог, а живой человек.

Я мечтала построить дорогу в такие места,

Где еще не кипела застройка под чьи-то дворцы.

Мне казалось, что музыка вечна, а правда проста

И что звезды на небе — как Господа леденцы.

Он роняет их с неба в ладони всех тех, кто готов

Их поймать, кто упорен и смел и в ком вера сильна.

А потом на руинах великих времен и эпох

Чьим-то детям дают их простые на слух имена.

Я была из таких. Я сияла как солнечный луч.

Я была выше тех, кто c князьями возился в грязи.

Я построила рай в техногенном пространстве. Под ключ.

Не заметив в восторге, как рай превратился в бензин.

И когда полыхнул этот феникс, срывая покров,

Как защитную маску с чужой застаревшей привычки,

Говорили, что воздух рванул из-за крошечной спички.

И, конечно, никто не поверил в такую любовь.

Говорили — я глупая, путь избрала я ко дну.

Поделом мне за все, что я есть: за полеты во сне

И за то, что я жизнь выбирала себе не одну,

За пример мой и путь, за размах и попытки краснеть!

Я не помню тебя, но я знаю — ты был среди них,

Среди тех, кто судил, как мне жить и когда умирать.

Я не в силах тебя упрекнуть, ибо мы не одни,

Кому дан этот выбор и право дано выбирать.

Часто мы выбираем, надеясь, что выбор спасет,

Просто он неисправен. Ты слышал, что где-то извне

Вроде есть сторона, на которой работает все.

Но не дай тебе Бог оказаться на той стороне.

«Я боюсь, что кумиры приподняты…»

Я боюсь, что кумиры приподняты.

Я боюсь, что за смертью — стена.

Я боюсь оказаться непонятой

И что правда — одна.

Я боюсь, что не хватит идей,

Чтоб закончить неначатый круг.

Я боюсь нерожденных детей

И от детства родивших подруг.

Я боюсь, что сбывается все.

Даже то, о чем страшно просить.

Я боюсь, что устану просить

И желание меня не спасет.

Я боюсь, что когда я смирюсь

С тем, что нет здесь другого пути,

И тебя вдруг возблагодарю,

Ты посмотришь мне прямо в глаза

И ты скажешь: «Прости…»

«Эти редкие встречи — как тонкое пламя свечи…»

Эти редкие встречи — как тонкое пламя свечи:

Вот оно, очевидно, как то, что есть Бог.

Он лепил нас с душой и старался нас не разлучить.

Но потом передумал. И стало по Слову его.

Я тебе говорю все, как есть, не меняя слова.

Не лукавя, не брезгуя самой нелепой из правд.

Что случилось с тобой? Разучился меня узнавать?

Или просто привык к тому, что ты каждый раз — прав?

Я не знаю, когда это было. Я — странник. Я — гость.

Я пришла так давно, что не в силах постигнуть, зачем.

Но я помню, что там, где потом становилось темно,

Я не раз и не два на твоем засыпала плече.

Сонет № 10

Ты говоришь, что тайна Мирозданья —

Крыло огромной бабочки, а мы —

Крупицы перламутра. Наше пламя —

Искра в руках у девочки-зимы.

А я смеюсь: какое ж это счастье —

Быть искрой от вселенской красоты.

Ты говоришь, что бабочка прекрасна,

А я — что не прекраснее, чем ты.

И смотрит Бог, как наступает вечер.

И просит Бог, чтоб были все людьми,

А я прошу его, чтоб эта вечность

Была б у нас еще хотя бы миг.

Волшебный миг симфоний наших тел,

Где бабочки порхают в темноте.

«Герой нашего времени» (с)

Мир сегодня, как женщина, молча идет к алтарю.

Технотронное варево ест нашу печень и вечность.

Дорогой человек, да ты болен совсем, я смотрю.

И помочь мне тебе в этом горе решительно нечем.

Если прежде мы все выбирали какой-то исход,

Между злом и добром разрываясь, как чуткий любовник,

То у нас была правда, мотивы и следующий ход.

Посмотри, кем ты стал. Что ты любишь? И — где твои корни?

Что ты знаешь о людях — истории из Сети?

К ней ты прочно прилип всей душой, как случайная муха.

Ты бы мог быть Граалем и Господу душу нести,

Не боясь расплескать от чужого падения духом.

Только ты почему-то забыл, для чего был рожден.

Ты бы мог быть царем, но ты к стулу прирос, словно к трону.

Извини, мой любимый, тебя миновала корона.

Жаль, что ты не вставал, а уже навсегда изможден.

Что тебя занимает? Чужие походы и страсти,

И чужие постели, и судьбы невинных детей?

Ты бы мог рассказать этим детям, что есть только счастье,

Но ты пишешь о том, что мы все рождены в темноте.

Книга странствий

Глава 1. Сахара

Здравствуй, Сердце мое. Я вернулся. Как ночь нежна!

И Пустыня под ней раскинулась девой томной.

Мы еще не спим. Я лежу у Нее в ладонях

И ищу средь звезд знакомые имена.

Говорят, когда мир рождался, я падал вниз

И песок вокруг собирался в цветов бутоны.

Там, где я упал, меня ждал остроухий лис.

Он шепнул: «Мой, принц, ты теперь далеко от дома…»

Я был нем и гол и не знал, что ему сказать.

Пустота звала и лишала меня вопросов.

— Не грусти, мой принц, — лис поднял на меня глаза,

А затем привстал и лизнул меня в кончик носа.

Много зим прошло. Я все реже смотрел наверх.

Я пошил пиджак, изучил язык, обзавелся Делом,

Преуспел, описал все в книге… В седьмой главе

Я забросил бизнес и вышел затем из тела.

Я пришел в мой сад, наступая на шелк песка.

Говорят, здесь когда-то были живые розы…

Сколько было мне до того, как прошли века?

До того, как я начал верить и стал серьезным?

Знаешь, Сердце мое, здесь такие порой цвета!

Я хотел бы, чтоб ты увидела это небо!

Я хотел бы, чтоб ты узнала, что жизнь проста,

Если в ней замечаешь больше, чем боль и небыль.

Мы живем, как боги — вдали от страстей и бед,

Поливаем камни в надежде увидеть корни.

Только лис уверен, что розы цветут — в тебе

И готов поспорить, что ты ничего не помнишь.

И когда я швыряю лейку, крича, что ждет

Невозможного лишь блаженный (какая проза!),

Лис твердит: «Мой принц, увидишь — Она придет!»

А потом на его глазах выступают слезы.

Глава 2. Кейптаун

Здравствуй, жизнь моя! Я не умер, но я — в раю.

Здесь у каждого дирижабль стоит на крыше.

Здесь такое море, что кажется — в нем поют

Даже те, кто звуков вообще никогда не слышал.

Далеко-далеко от берега песнь слышна.

Корабли парят, как бабочки над волнами.

А на крыльях алым вышиты имена.

Если долго смотреть, то кажется — вспыхнет пламя.

Здесь писатели ищут Слово и пьют вино.

И куда ни глянь — их герои сидят под тентом.

Хемингуэй уехал отсюда давным-давно.

А старик остался — приходит на пирс с рассветом.

Я спросил старика однажды: «Отец, скажи,

Что тебе ловить? Ты бессмертен. Не пьешь, не плачешь…»

А старик ответил: «Сынок, я ловил всю жизнь.

Но конец один был. Теперь я ловлю удачу».

Знаешь, жизнь моя, по ночам здесь в морской воде

Бог купает звезды, высыпая их из подола.

Как бы я хотел показать это все тебе!

Эти волны, закаты, праздники и атоллы!

Говорят, здешних женщин слезы на вкус, как сок

Винограда спелого. Люди не знают жажды

В этом краю. А зимой здесь лежит песок.

И над каждым домом реет свой змей бумажный.

По утрам здесь целуют в губы, как в первый раз:

Не предвидя бед, не ломая рук и не зная горя.

Здесь друг друга любят и не закрывают глаз,

А затем выпивают мед и уходят в море.

Глава 3. Индия

Здравствуй, милая. Впереди у меня маршрут

Долгий и крутой, словно поиск Бога.

Я не помню, где я уснул, но проснулся — тут.

То ли век проспал, то ли выпил корыто грога.

Мой камзол в пыли, словно мир про меня забыл.

И деревья вокруг будто выросли вверх корнями.

Если в прошлой жизни я кого-то вообще любил,

То, похоже, однажды его у меня отняли.

Солнце жжет виски, а в сиянии его лучей

Вижу улицу, по которой пройти не в силах.

Сколько тут людей! И огней в их глазах не счесть!

На запястьях звенят браслеты. Как здесь красиво!

Если б мог я встать — я бы тоже пустился в пляс.

Закружился б вмиг между красочных женских юбок!

А когда мы с тобой танцевали в последний раз,

Ты меня целовала страстно в сухие губы…

В ореоле праздника вижу твое лицо…

Но пейзаж меняется. Краски стремятся слиться.

Слышал как-то: обидишь Бога — родишься псом

На задворках в Индии. Там хорошо молиться.

Интересно, а что бы на это сказал мой Пит?

Если есть он, собачий рай, то какой он с виду?

Если можно перерождаться, а не уходить,

Нужно ль ехать в Индию для того, чтоб прочесть молитву?

Знаешь, милая, если есть он, последний шанс,

Он, возможно, дается здесь, на краю Вселенной,

Где приходится крышей дома небесный шар,

Где в грязи есть шарм, а в любви не бывает меры.

Полюбивший раз здесь едва ли любить устанет.

Если выйдешь весь — просто скажут, что ты в пути.

Если ты придешь, а меня вдруг совсем не станет,

Просто знай, где ты точно сможешь меня найти.

Глава 7. Хула. Галилея

В Галилее прекрасно, мой друг! Мое сердце поет.

А в полях, между гор, журавли суетятся, как дети.

Я встаю очень быстро теперь и почти на рассвете.

И приветствую жизнь. Я так долго не знал про нее.

Я считал — в ней борьба. Пил за флот, за победу и Оскар,

Что давали в награду за видение этой борьбы,

И способность другим показать. Я насытился вдосталь.

Я устал быть героем и очень хочу — просто быть.

Быть собой. Жить — любя. Понимать, что такое свобода.

И не видеть мечтами о ней лишь изъеденных лиц.

Я встаю по утрам, а вокруг меня тысячи птиц.

Это лучше, чем все, что я видел за все мои годы.

Голова как в тумане и синие-синие горы

Облака подпирают, держа их в незримых руках.

И плывут над полями драконы причудливой формы.

И летят сквозь них птицы, как будто на луч маяка.

Я смотрю в это небо и вижу, как мало для счастья

Нужно в принципе тем, кто всего лишь умеет летать.

Что мы можем им дать, этим птицам? Зерна и участия

В их прекрасной свободе, что так далека и проста.

Далека от нелепостей наших невзгод и законов

И проста, как окружность полей, где растет лемонграсс.

Ходят птицы в полях и летят над полями драконы,

Охраняя их рай от чужих и завистливых глаз.

Галилея прекрасна, мой друг. Здесь я вновь убедился

В том, что жизнь есть цветная спираль, а не замкнутый круг.

Я не помню, каким был задуман и кем я родился.

Но я, кажется, знаю, кем стану, когда я умру.

Глава 9. Сахара

Здравствуй, милая. Караван мой почти ушел.

Я спешу за ним, словно это — последний поезд

И идет он в Вечность, оставляя незримый шов

На губах Пустыни. Здесь у жизни иная скорость.

Вроде сделал шаг, а прожил уже сто веков

И стоять бы мог, как в потемках иная глыба

И манить к себе… А душа во мне стала рыбой

И устало глядит на мир из моих зрачков…

И сдается мне — я не помню ни наших нег,

Ни единой муки. Все замерло, словно в тине.

Мой верблюд так бел, как бывает лишь первый снег,

Что порой и вовсе ложится лишь на картине.

Только розу здесь невозможно сорвать с куста.

Но зато любовь позволяет прожить без хлеба.

Если б я рисовал — я одел бы тебя в янтарь,

А затем раздел и любил бы под звездным небом.

Так и вижу, как ты улыбаешься краешком рта.

Да, нас всех учили: где стыдно — укрой от зрения.

Но в Пустыне я обнаружил, что нагота —

Это чаще внутри и отнюдь не сродни прозрению.

Что такое Истина: Действие? Жизнь? Исток?

Золотой песок? Подарок? Чужое бремя?

Я когда-то думал — Поэт — это как мосток

Между мной и Теми, кто может измерить время.

Оказалось, впрочем, что хуже страстей и бед —

Только речь. И в Пустыне я понял снова:

В этих песках, как в женщине… Как в тебе…

Есть красота, которую портит слово.

Глава 15. Джайпур

В этом городе солнце опасно. Особенно — блики.

Мне казалось — я слепну. А это был только вокзал…

Все сокровища делают здесь, к их сиянию привыкнуть

Может только слепой. А у зрячего режет глаза.

Лишь представь, ты идешь в мастерскую — и тысячи ватт

Освещают тебя, словно идола с чьей-то медали.

И хотя в этот миг ты всего лишь снимаешь сандалии,

Ты уже поддаешься всем чарам того волшебства.

Ты проходишь вперед осторожно, как вежливый гость,

А вокруг, точно в сказке Бажова, горят самоцветы,

И Жар-птицы, как будто насест, покидают браслеты,

Конец ознакомительного фрагмента.