SPA-чистилище

Анна и Сергей Литвиновы, 2007

Ходасевич, отставной полковник спецслужб, едва скрывал раздражение – бывшая жена позвонила ему среди ночи и попросила найти ее подругу Аллу Долинину! Женщина все лето одиноко жила в подмосковном дачном поселке, а два дня назад ушла из дома и исчезла. Заскучавший на пенсии полковник все же взялся за расследование. Его сразу насторожило поведение некоторых соседей Аллы, особенно ее задушевной подруги – художницы Любочки. Она рассказала, что пятнадцать лет назад так же необъяснимо исчез муж Долининой, и Ходасевич понял: семья Аллы многое от него скрыла.

Глава 2

Маленькому Бури этой осенью повезло очень. Их бригаду хороший человек на работу взял. Хозяин хоть и ругался по-матерному, и «чурбаном проклятым» отца обзывал, но не дрался и деньги обещал заплатить хорошие. И, наверное, отдаст, без рублей не выгонит. На этот счет у маленького Бури глаз был наметанный. Хороший человек хозяин Василий. Порядочный.

А еще повезло Бури потому, что, когда в фундамент бетон заливать стали, осень началась. И отец сказал, что Бури не надо бетон ложить. Ты, сказал, слабый, поэтому толку от тебя мало — хотя Бури и носилки может носить, и песок в бетономешалку засыпать, и бетон раскидывать. Однако пусть лучше (отец сказал) маленький Бури пропитанием бригаду обеспечивает. Толку, сказал Имомали, больше будет. Пожалел его, хотя вслух о том отец ни слова не выговорил. Но это без слов понял Бури, и оттого в груди у него тепло стало.

Отец сказал: мальчик за грибами ходить будет. На всю бригаду собирать, а они грибы за обедом будут кушать. Хорошая экономия получится, а то у русских в магазинах все дорого очень. Большой и толстый хлеб из тех, что крошится, пятнадцать рублей стоит! Можно все деньги, что заработаешь, в магазинах на еду оставить.

А маленький Бури грибы собирать умеет. Недаром он уже третий год в России живет. Он даже плохие от хороших грибов отличает и знает, какие из хороших — совсем хорошие, русские их «белыми» называют. Хотя если много варить, а потом еще жарить, все грибы становятся хорошие, и разницу между просто хорошими и «белыми» никто не заметит. А вот если он плохой гриб соберет и его покушают, тогда вся бригада умереть может. Поэтому задание у маленького Бури было не простое, а ответственное. Но совсем не такое тяжелое, как бетон ложить. Намного легче.

Отец Бури показал, в какой стороне от русского кишлака под чудным названием Листвянка, где они жили на участке хозяина Василия, лес располагается. Отец у мальчика большой человек, у него даже велосипед имеется. Он сам по поселку ездит и потому все, что вокруг есть, знает: и магазин, и почту, и станцию, и лес. Но велосипед мальчику, чтоб тот до леса доехал, он, конечно, не дал. Да и не умеет Бури ездить на велосипеде. О том, чтобы на нем прокатиться, ему только мечтать приходилось.

Отец сказал: до самого густого леса, где грибов может быть очень много, от ихнего дома ходьбы один час. Туда и иди, прямо. И рукой махнул, в какую сторону.

Вот вчера мальчик туда по грибы и ходил. И позавчера. Затемно домой возвращался, по целому пакету приносил. И повар грибы готовил, и все бригада кушала. И отец Имомали маленького Бури хвалил.

И сегодня, когда солнце еще не встало, а только голубым небо черное окрасило, отец маленького Бури разбудил. До завтрака еще целый час оставался, но отец мальчику большой ломоть русского хлеба дал. Бури хлеб под рубашку сунул и пошел в сторону леса.

Сперва он шагал по поселку. Быстро шел, потому что холодно в одной рубашке-то было и еще он русских милиционеров боялся. Документов у Бури нет, и денег тоже нет, конечно. Поэтому если русские стражники его схватят, то в тюрьму посадят, а потом домой в тюремном поезде отправят. Тогда он отца больше никогда не увидит. Вместе с матерью и сестрами голодать будет. Денег, чтоб в Россию обратно поехать, он точно никогда больше не наберет.

Улицы в поселке были прямые, а дома разные. Были очень красивые и высокие. А попадались маленькие и кособокие, навроде того, в котором их бригада живет. Но они там жили, потому что для русского хозяина Василия большой красивый дом строили. А во многих лачужках, что вдоль улицы стояли, никто не жил. Там окна были щитами заколочены, а участки все деревьями заросли, словно в лесу.

А еще имелись дома не большие и не маленькие, а средние. Дачи называются. Кое-где в них русские и сейчас жили — а чаще нет, потому что уже осень началась и они в Москву вернулись.

Потом маленький Бури перебежал большую дорогу, по которой красивые автомобили ехали, а в них большие русские люди сидели. Затем еще немного поселок продолжался, и из-за заборов большие собаки на мальчика гавкали. А вскоре лес начался.

Наверно, и в нем можно было грибы собирать, но Бури знал, что, если не возле поселка ходить, а уйти подальше, там грибов больше будет.

Лес был чистенький, с опушками и тропинками. А тут и солнышко поднялось. Совсем весело стало. Бури даже запел. Пел он на своем языке, конечно, а песню складывал тут же, на ходу, обо всем, что ему на пути встречалось. «Вот русское солнышко встало… — пел он. — В России холодно… И даже русское солнце такое холодное, что маленького Бури совсем не греет… И земля здесь холодная и плоская. Все такое плоское в России: и поля, и лес… И гор совсем не видно… Все здесь ровное, словно стол… Скучно маленькому Бури без гор…»

Бури полем прошел и в настоящий дикий лес вступил. Здесь уже, наверно, можно было грибы собирать, и он их под деревьями даже видел, но выдержал характер и к ним бросаться не стал. Решил совсем далеко зайти, чтобы очень много грибов было. Чтобы больше получилось, чем вчера, и чем позавчера. Мальчик три полиэтиленовых пакета из дома захватил и решил все их грибами набить, чтобы отец и бригада хорошо покушали и Бури похвалили.

В ближнем лесу ему люди встретились. Одни только русские мужчины, а женщин и детей нет совсем. И даже странно: почему русские мужчины бетон не месят или другую тяжелую работу не делают, а по лесу грибы собирают? Ведь грибы собирать не для мужчин работа, а для маленьких. Ну, и для женщин, конечно.

Бури тех дядек, кто ему в лесу встречался, старался далеко стороной обходить. Чтоб его даже не заметили. Его и не замечали, хотя он бесшумно по лесу не умел ходить. Кусты шуршали и сучки под ногами трещали. Но люди на него внимания не обращали. А про шум думали, наверно, что это лесной зверь шумит.

Но однажды Бури одного дядьку не заметил и почти лицом к лицу с ним столкнулся. Тот под деревом стоял и под корни ему глядел. Грибы, наверно, высматривал. Маленький Бури прямо на него вышел. И был этот русский мужчина большой, в красной майке и с толстыми руками, а на руке синий рисунок. «Татуировка» называется. Он голову поднял и маленького Бури заметил.

Заметил и улыбнулся, но улыбка у него была не добрая, а жестокая, словно он не человек, а опасный зверь, вроде леопарда.

— О, чурка!.. — сказал мужчина.

Попятился маленький Бури.

— А ну, иди сюда! — приказал русский с татуировкой.

Бури не послушался и еще на два шага отступил.

— Иди сюда, я сказал тебе! — заорал мужик.

Тогда мальчик развернулся и бросился через кусты наутек.

— А ну-ка стой! — заорал русский и заругался по-матерному.

Бури не остановился, только сильнее припустил.

Сзади него послышался шум погони. Кусты трещали и ломались, слышался топот и даже тяжелое дыхание.

Маленький Бури понесся не разбирая дороги.

— Стоять! — кричал мужик, задыхаясь. — А то я тебя как ща поймаю, да… — а дальше водопад грязных слов.

Но мальчик останавливаться не стал, а помчался еще быстрее.

Маленький Бури все бежал и бежал, и ему было страшно. И от собственного дыхания и топота ему казалось, что его преследуют.

Наконец он упал с размаху на землю, потому что очень устал и испугался, и заплакал.

— Дяденька, не бейте!.. — всхлипнул он по-русски и зажмурился.

Но никто его и не бил. В лесу было тихо. Погоня отстала. Только птица какая-то лесная — ее, наверно, Бури вспугнул — три раза тревожно прокричала.

Бури обрадовался, что от погони оторвался и его бить не будут. Встал с земли. Слезы со щек вытер. И тут увидел: прямо на месте, где он лежал, торчит изо мха шляпка гриба. Пузатенькая. Бури нагнулся и сорвал его. Точно, самый лучший гриб! «Белый» по-русски называется. Сунул его мальчик в пакет — а как сунул, так сразу и второй гриб увидел.

И начался у Бури праздник. Много он на той поляне грибов собрал.

А в лесу почти темно было, словно вечером. Это потому что вокруг огромные ели росли. Ели — священные деревья русских. Они их зимой из леса в свои жилища приносят и украшают. Но здесь, в грибном лесу, ели были настолько огромные, что ни в один дом, даже в самый высокий, не влезли бы.

А потом мальчик еще дальше в лес ушел, и снова нашел белый. Так и ходил, и собирал, пока не устал совсем. А как устал, сел на пень. Хлеб, что отец ему дал, поел. А потом прилег на опушке на солнцепеке, и, хоть и холодно ему было лежать на земле, уснул.

Проснулся Бури оттого, что совсем холодно стало. Глянул: Аллах всемогущий, солнце-то совсем низко над деревьями висит!.. Вот-вот зайдет, вечер начнется.

Бури схватился, вскочил. Посмотрел: добыча при нем, рядышком. Никто ее не украл. Он всего один пакет набрал, зато полный, и почти одних белых. Теперь домой надо идти. В темноте грибы не пособираешь.

Найденное еще надо до отца донести — чтобы плохие русские люди добычу не отобрали и стражники-милиционеры не задержали. И Бури припустил в сторону русского кишлака Листвянка, где отец и его бригада дом русскому Василию строили.

Путь домой больше времени занял, чем дорога в лес. Пакет тяжело нести было. Вдобавок, как только Бури в ближнем лесу людей замечал, сразу затаивался и пережидал. И они его не замечали. Мимо проходили или на велосипедах проезжали. Хорошо еще, Бури не заблудился. Почти все время правильно назад шел. Он по солнцу умел направление определять — даже если светило уже на ночь спряталось. Куда идти, он как будто душой своей чувствовал.

Когда маленький Бури большую дорогу перешел, машины по ней уже с включенными огнями ехали. А когда по улицам русского кишлака пошел, совсем темно стало. В больших каменных домах, где жили, свет горел. А фонарей на улицах совсем не было. Темнота.

Бури почти побежал, потому что знал, что, когда темнота наступает, отец и бригада работать прекращают и обедать садятся. А он, получалось, к обеду им грибов не принес. Но все равно ведь его покормят, еще со вчера грибы остались, а отец распорядится, чтобы новую порцию кашевар назавтра приготовил. И, может быть, похвалит маленького Бури при всех.

А когда он уже на ту уличку выбежал, где дом хозяина Василия стоял и до отца два шага оставалось, мальчику вдруг странная фигура преградила путь. Он ее в темноте заранее не приметил — и прямо в нее уткнулся. Фигура очень высокая, в каком-то балахоне и лицо капюшоном прикрыто, так что его почти не видно.

— Здравствуй, мальчик, — проговорила фигура по-русски, и голос у нее был странный, не мужской и не женский, а какой-то шелестящий, словно змея шипит.

Бури замер в изумлении.

А фигура продолжала тонким своим голоском:

— Хочешь шоколадку? — и протянула ему огромную плитку шоколада.

Бури и не знал, что такие большие плитки бывают. Как три или даже пять обычных шоколадок, что в магазине возле станции продаются. Даже на вид, в обертке, шоколад был очень вкусным. Мальчик вообще в жизни только один раз шоколад ел и помнил, что это очень вкусно. И он, как увидел лакомство, сразу почти забыл и про отца, и про грибы, и про опасности, которые от русских людей на улицах бывают, и про русских стражников-милиционеров.

— Ну, хочешь? — прошелестела фигура, и длинные пальцы сунули огромную шоколадку прямо под нос Бури. — Я тебе его подарю.

Бури сказал тихо:

— Хочу.

Русский человек сказал тогда:

— Пойдем. Не бойся. Я не сделаю тебе плохого.

И положил руку на плечо Бури.

Рука была очень цепкая, будто у мальчика на плече капкан захлопнулся.

* * *

Полковник Ходасевич проснулся рано: надо было подготовиться к переезду в Листвянку.

Вчера после ужина он позвонил своему нынешнему куратору полковнику Ибрагимову.

Тот, казалось, звонку полковника обрадовался.

— О, Валерий Петрович! Сколько лет, сколько зим! Какими судьбами?

— Да вот, на дачу переезжать собираюсь.

— На дачу? Не поздновато?

— Да я, считай, по делу поеду.

— По делу? Какие у тебя появились дела?

— Уголовные, Олег Николаич, уголовные.

— О, Валерий Петрович, да ты никак частным сыщиком на старости лет заделался? Пенсии не хватает?

— Не хватает, Олежек, ох, не хватает… В этой связи одна просьбочка к тебе имеется.

Ибрагимов вздохнул.

— Слушаю. Как же вдруг ты — и без просьб.

— Пробей, пожалуйста, один мобильный номерок. Кому с него звонили — и кто на него звонил. Скажем, в течение последней недели. Начиная с прошлой среды и кончая нынешней.

— А вчерашний день не нужен?

— Нет, только до среды.

— А что в среду с телефоном случилось?

— А он исчез. Вместе с хозяйкой.

— Хорошенькая хозяйка?

— Да. Только семидесятилетняя.

— Понятно… Ох, Петрович, ясна мне твоя просьба, только совсем не входит в круг моих непосредственных должностных обязанностей… Да и незаконно это…

— Будет тебе, Олег!.. Обычные оперативные мероприятия. Милиция с того же начала бы. Если б менты, конечно, взялись тетеньку искать.

— Ладно, Валерий Петрович. Диктуй номер. Сделаю. А как сделаю, отзвоню.

— Да, и еще. Я человек от техники далекий, поэтому не знаю, но… Можно ли узнать, где, в каких краях данный телефон за эту прошедшую неделю побывал?

— Можно, Петрович, в наше время для техники ничего невозможного нет. Если, конечно, с указанного телефона звонили.

— Пожалуйста, Олежек, сделай все побыстрее.

Этот звонок оказался единственным мероприятием, которое совершил по новому делу полковник в пятницу.

…В субботу он проснулся рано, на удивление бодрым и даже вдохновленным. Пока брился — умывался — завтракал, по традиции смотрел (или слушал) телевизор на кухне.

В утренних теленовостях сообщили об очередной криминальщине, до сих пор невиданной в родимых осинах.

Жертвами бандитов становятся одинокие дамочки на иномарках. На светофоре к лимузину подруливает мотоцикл с двумя супостатами в черных шлемах. Один разбивает стекло и выхватывает с сиденья дамскую сумочку. Второй жмет на газ. Женщина не успевает опомниться, как мотоцикл с добычей уносится вдаль. Пострадавшая не может опознать нападавших, мотоцикл без номера, грабители в черных костюмах и глухих тонированных шлемах. Имел место десяток аналогичных эпизодов. Судя по тону комментаторов, явные висяки.

Валерий Петрович подумал, что самый эффективный способ поимки бандитов — на живца. За руль старенькой иномарки посадить девушку-опера с хорошей физической подготовкой и оружием. Где там случилось большинство преступлений? На Кутузовском? На Ленинградке? Вот и пусть барражирует наживка по Кутузовскому и Ленинградке. Бок о бок, не отставая ни на шаг, девушку-подставу надо сопровождать. В неприметную машину посадить опергруппу. Когда преступники клюнут, опера в момент похищения заблокируют мотоцикл грабителей и произведут задержание…

Впрочем, мнение полковника по данному делу — как обычно в последнее время — никого не интересовало. Никто в его совете не нуждался. Однако сегодня утром сия мысль его больше не язвила, не раздражала. Наверно, оттого, что теперь у него появилось дело.

Елена, дочь пропавшей, позвонила в десять ноль — пять. Сказала, что маменька по-прежнему не нашлась, и подтвердила, что они с супругом заедут за Ходасевичем, как договаривались, в одиннадцать.

Машина пришла с десятиминутным опозданием. Полковник спустился с дорожной сумкой в руках. Последний раз она пригодилась ему, когда он ездил в город Костров выручать падчерицу Татьяну из настоящего шпионского дела^[3].

Когда Валерий Петрович шел по лестнице, то поймал себя на мысли, что беззаботно насвистывает.

* * *

Она знала, что зависть — грех. Один из смертных грехов. Но ничего не могла с собой поделать. И все равно продолжала завидовать.

Люба завидовала своим более удачливым коллегам. Особенно тем, с кем была знакома лично. Как могло получиться, что этот бездарь Конюхов известен всему миру? А Гурам — миллионер и уставил всю Москву и весь свет своими отвратительными железными монстрами?..

А она — по-настоящему талантливая, та, кому все преподаватели в училище единогласно предрекали великое будущее, известна лишь единицам — ценителям и знатокам! Что же это за публика такая?! Почему за ужасные лакированные портреты Новожилова люди готовы платить сотни тысяч, а на полные жизни и огня работы Любы жалеют и несчастной тыщонки?

Какая отвратительная несправедливость!

Ведь она пишет лучше! Лучше, чем все эти бездари — выскочки — миллионеры! Лучше, чем каждый из них и все они, вместе взятые. Это она и сама видит. И настоящие друзья — те, кто все-таки, несмотря ни на что, остался рядом с нею — об этом, не чинясь, ей говорят.

Но разве ее вина, что она работает в неброской реалистичной манере? Что на дух не переносит выпендреж и эпатаж? И считает, что все эти концептуалисты, соц — и поп-артисты — не кто иной, как доморощенные фигляры? Разве ее вина, что никогда она не умела примазываться к власть имущим — ни раньше к коммунистам, ни к нынешним толстосумам? И никогда не вякала против Советской власти — ни в своих произведениях, ни устно или письменно, и потому во время русского бума конца восьмидесятых — начала девяностых ей не удалось стать по-настоящему продаваемой и популярной на Западе? Разве она виновата, что никогда ее творческую судьбу не сопровождали скандалы? Выпивки не в счет, пьянка — тьфу, подумаешь, невидаль, разве пьянка, сколь угодно забубенная, в России скандал?!

Поневоле пожалеешь, что ей не дали уйти из жизни тогда, в семьдесят четвертом. Молодая девчонка, трагически погибшая на взлете, в расцвете первого таланта — разве это не замечательное начало для настоящей легенды (без каковой, как известно, не существует ни одного подлинного художника)? У-у, тогда бы, конечно, ее работы продавались. Цены взлетели бы до небес. Правда, ей самой от того было бы уже ни холодно ни жарко. Но, как цинично говорил ее проклятый первый возлюбленный: ради признания можно немного и пострадать…

Может, зря она завязала с выпивкой? Пьянка привносила в жизнь интерес, веселье, живость, необузданность… А сейчас… Жизнь тянется, словно клейстер. И ничего не происходит. Ну, еще одну картину она напишет. Еще одну тощую стопочку долларов за нее получит… А может, и нет…

А может, развязать? Как раз сегодня и повод есть… Все-таки у нее нынче день рождения. Правда, дата совершенно страшная. Ее вслух и выговорить-то тяжело, эту цифру. Никогда Люба не думала, что ей столько лет когда-нибудь будет. Мерзкая цифра. Звучит, словно жужжание пчелы. Или шипение крокодила: «Пятьдесят три».

«Развяжи, развяжи!» — спохватился от нечаянной мысли внутренний бесенок и стал подзуживать, прямо-таки подталкивать под руку. Воспоминание о вкусе коньяка на мгновение затуманило голову. Примнилось, как глоток обжигает рот и нёбо, горячим комком падает в желудок и расплывается в нем теплой волной, расслабляет мышцы, затуманивает голову.

Господи, насколько легче живется, когда ты под газом! И с мужиками отношения как-то сами собой выстраиваются. И в холстах (хоть и труднее становится их писать) появляется какая-то (как говорил все тот же незабвенный возлюбленный) живинка и необычинка. От алкоголя даже зависть растворяется, перестает язвить изнутри и мучить.

Зависть… Да, зависть… Время от времени она просто сжигала Любу.

Она завидовала не только коллегам. А подруги?

Сначала, по молодости, она терзалась завистью по отношению к тем, кто выходил замуж за красивых, богатых или перспективных. Потом, когда стала постарше, — уже завидовала всем, кто хоть с кем угодно свадьбу играл. И пусть в жизни Любочки бывали прекраснейшие мужчины, и она с ними изведала настоящее счастья, но мужа, настоящего, законного, постоянного, так и не случилось. А последние годы вообще приходилось вековать одной. В этой паршивой, холодной, деревенской Листвянке.

И тем, с кем она жила здесь рядом, Любочка тоже завидовала. Соседей вокруг она презирала, улыбалась им — а зависть исподволь точила ее сердце.

К примеру, Василий — тот сосед, что через Аллочкин участок находится. Откуда у него такие деньжищи, чтобы нанять целую бригаду таджиков и строить огромный — судя по фундаменту — домище? Бизнесмен, блин!.. Еще лет десять назад был голодранцем — кассетами на рынке торговал. А сейчас разгулялся…

А ближайшая соседка Аллочка? Она неплохая баба, но почему же ей в жизни далось все, а Любочке не досталось ничего? Почему у нее участок двадцать пять соток, а у Любы — вполовину меньше, всего двенадцать с копейками? Почему у Алки дом в Листвянке со всеми удобствами, паровым отоплением и ванной, а ей, Любе, круглый год приходится печурку топить? И ходить в баню мыться? А ведь Аллочка даже не все время на даче живет (или уже — жила?), как Любочка, а только летом! За что ей, спрашивается, такие привилегии?

К тому же у Аллы и семья есть. (А у Любочки никого!) И дочка каждый уик-энд приезжает, и зять. Зятек, конечно, паршивый. Дрянцо человек. Уж Любочка это хорошо узнала. На своей шкуре. Однако все равно — и крыльцо, если надо, поправит, и яблони обрежет. И еще у Алки внук есть — хороший парень вырос, у них обеих на глазах, радовал их обеих, лепетал, играли они с ним… А теперь, как подростком стал и усы пробились, к Любочке даже не заходит, а с бабушкой все равно готов целыми днями разговоры разговаривать…

Правда, конечно, мужа у Аллочки не стало… Пятнадцать лет как не стало… А какой замечательный мужик был! Уж Любочка-то знает… Судьба мужа — вот причина, по которой соседке можно сострадать. И пожалеть ее. И даже меньше завидовать…

А может, нынешняя пропажа Алки связана с судьбой Иван Иваныча? Но как? Как это вообще может быть?

Теперь Алла исчезла… И сразу скучно стало и одиноко… Странное дело, с тех пор как соседка исчезла, Любочке слегка полегчало. И даже всеобъемлющая зависть ко всему миру, постоянно царящая в душе, чуть-чуть съежилась.

Как хорошо-то!

Слава богу, что Алки больше нет!

* * *

Работодатели Ходасевича ждали его у машины втроем. Помимо давешних Лены и Стаса присутствовал парнишка лет двадцати с неуверенными усиками и бородкой. Юноша был похож на обоих родителей. Уши его были заткнуты наушниками.

— Наш сын Иван, — представила юнца мамаша. В ее глазах полыхнула затаенная родительская гордость. — А это Валерий Петрович, полковник, — завершила она процедуру знакомства.

Молодой человек, явно не страдающий излишними комплексами, вынул наушники и спросил:

— А вы что, реально, типа, частный сыщик?

Ходасевич ответствовал нейтрально:

— Да.

— Ух, круто! — восхитился юноша. — Будете бабуську искать? Круто!

Мамаша тут же осадила его:

— Иван! Что за жаргон?! Ты знаешь еще какие-нибудь слова для выражения положительных эмоций, кроме «круто»?

Юнец ответил кротко:

— Знаю.

— Тогда тебе следует применять приличные синонимы — по крайней мере, в разговоре со взрослыми людьми.

— Хорошо, мам. Кул^[4]!

Немедленно за тем молодой человек всунул в уши наушнички плеера и включил полную громкость. Отгородился от родителей, взрослых вообще и от мира.

Махнув рукой на эскападу Ивана, Елена обратилась к Ходасевичу, округлив глаза:

— Вы знаете, Валерий Петрович, вчера, после того, как побывали у вас, мы, по вашему совету, заехали на квартиру к маме. И, представляете, нам показалось, что в мамино отсутствие ее кто-то посетил!

— Вот как? Из чего вы это заключили? Из квартиры что-то пропало?

— Слава богу, нет. Все на своих местах — и техника, и мамина шубка, и другие вещи. Но, вы знаете, у меня такое чувство, что туда проникал кто-то посторонний. Не могу вам в точности сказать, откуда оно появилось.

— У кого имеются ключи от квартиры вашей матери?

— Один комплект всегда был при ней.

— Вы нашли его на даче после ее исчезновения?

— Нет… Не помню… Наверно, мы забыли посмотреть…

— Раз вы побывали в квартире Аллы Михайловны — значит, у вас имеются запасные ключи?

— Да, они находятся у меня.

— У вас лично?

— Ну, я не держу их постоянно при себе… Но обычно они лежат в Москве, в нашей квартире.

— Мог ими воспользоваться кто-нибудь из домашних? Без вашего ведома? И посетить квартиру Аллы Михайловны?

Муж Стас во время разговора устраивал в багажнике сумку Валерия Петровича. Когда он разогнулся, Ходасевичу показалось, что супруг слегка покраснел. Сын, отгородившись музыкой, в разговоре не участвовал.

— Н-ну, я не знаю… — тут и мамаша тоже покраснела. — Ключи лежат в моем ящике, но я не делаю тайны… Стас! — прервала она саму себя. — Ты брал ключи от маминой квартиры?

Муж отвечал резко — в некоторых случаях лучшей защитой бывает нападение:

— О чем ты говоришь, Лена? Зачем они мне?

Мамаша толкнула сына в плечо:

— Иван!

Полковник сделал отстраняющий жест.

— Не надо ничего спрашивать. Он в любом случае ответит «нет». Давайте-ка мы с вами лучше проедем в квартиру вашей маменьки. Прямо сейчас.

Елена немедленно ретранслировала команду полковника:

— Стас, ты что-то закопался, заводи! Поехали к маме.

***

Исчезнувшая Алла Михайловна проживала, по столичным меркам, недалеко от полковника: на улице Радужной, в одном из кирпичных домов постройки середины пятидесятых. Стас припарковался в тихом дворе, в окружении помойки, «ракушек» и тополей.

Ходасевич скомандовал:

— Я попрошу мужчин остаться в машине, а мы с вами, Елена, поднимемся в квартиру.

Муж спросил с кривой ухмылочкой:

— С какой стати именно вы?

Кажется, он напрягся в виду намечающегося визита супруги в дом тещи.

Валерий Петрович пояснил:

— Чтобы не толпиться и не оставлять лишних отпечатков.

Елена глянула на благоверного со значением. Кажется, она безоговорочно признала верховенство полковника в сложившемся микроколлективе.

Они вдвоем поднялсь по широкой лестнице — лифта в доме не было. Странно, но в голове Валерия Петровича вдруг вспыхнули сексуальные ассоциации. Может, потому, что мощные бедра Елены, возглавлявшей шествие, колыхались как раз перед носом Ходасевича. По случаю выезда на дачу она надела обтягивающие спортивные штаны «адидас» и кроссовки. А еще на полковника нахлынули неконтролируемые воспоминания. Сколько раз по молодости вот так, тайком, чужие жены вели его средь бела дня в свои квартиры…

Они поднялись. Остановились у двери. Валерий Петрович сделал знак Елене: не спешить. Осмотрел замок.

Насколько полковник разбирался в вопросах тайного проникновения в жилище, замок в квартиру исчезнувшей взломан не был. Если его и открывали посторонние — то, скорее всего, ключом.

Ходасевич дал знак: можно отпирать. Пока Елена возилась с ключами, он тихо спросил:

— Когда ваша мама приезжала сюда в последний раз?

— По идее, она не бывала в квартире с момента ее отъезда на дачу — то есть с майских. Я сама получала ее пенсию и отвозила ей.

— А вы, Елена, навещали мамину квартирку?

— Нет, зачем? Цветы поливать не надо — она их все забрала с собой. Домашних питомцев у нее нет.

— А Иван здесь бывал? Или, может быть, даже Стас?

— Я об этом ничего не знаю. Мне они, во всяком случае, не докладывали. А вы… Что ж, вы можете применить к ним допрос четвертой степени устрашения.

Они вошли в квартиру. В прихожей было полутемно.

Полковник приказал:

— Сядьте куда-нибудь и не путайтесь под ногами.

— Хорошо.

Елена — сама по себе, очевидно, властная — с видимой покорностью выполняла команды Валерия Петровича. Вероятно, именно возможности подчиняться ей не хватало в жизни.

Квартира оказалась небольшой и по-стариковски уютной. Однако в ней имелось по-молодежному большое количество современных приборов. На кухне — микроволновая печь. Там же размещалась стиральная машина-автомат. В гостиной располагались DVD-плеер, CD-проигрыватель и даже компьютер. Все приборы были не новыми и, пожалуй, самыми дешевыми из тех, что есть на рынке, но тем не менее… И еще чувствовалось — по особому затхлому воздуху — что в квартире давно никто не жил.

А к тому же возникало ощущение, что кто-то недавно здесь побывал.

Здесь явно что-то искали.

Причем не наскоро — как это делают обычно квартирные воры: ломая замочки шкафов и вытряхивая на пол содержимое ящиков. В квартире, похоже, орудовали не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Особо не скрывались, но и не старались, чтобы проникновение и обыск остались совершенно незаметными. Тем, кто хозяйничал без спросу в квартире, кажется, было наплевать на последующую реакцию хозяйки. Плохой знак, подумал Ходасевич. Возможно, они уже знали, что её нет в живых.

На полу в кухне под столом валялся шуруп. Полковник, кряхтя, присел на корточки и поднял его. Судя по поблескивающей резьбе, его выкрутили совсем недавно. А декоративная решетка, загораживающая воздуховод, была небрежно привинчена на три оставшихся шурупа.

Валерий Петрович заглянул внутрь кухонной стенки. Достал несколько железных банок с сахаром и крупой. Налетчики явно в них рылись. Об этом свидетельствовала взбудораженная поверхность сыпучих пищевых продуктов и следы манки вперемешку с гречкой на кухонном столе.

Слой пыли на туалетном бачке был смазан по краям. Похоже, кто-то снимал крышку и проверял, нет ли внутри доморощенного тайника.

Ходасевич вернулся в комнату.

Дочь пропавшей как паинька сидела на диване и задумчиво озирала стену.

Там имелся целый иконостас из фотографий. На всех снимках была изображена женщина, похожая на Елену, однако совсем худая. Очевидно, то была исчезнувшая Алла Михайловна.

Карточки были любопытны тем, что дама на них позировала вместе с известными людьми. Иные фото украшали автографы и несколько теплых слов от знаменитости. Полковник узнал на снимках Ростроповича и Вишневскую, Стейнбека, Аджубея, Ван Клиберна, Елену Образцову. Все они улыбались в объектив, а рядом с ними притулилась, греясь в лучах их славы, молодая Алла Михайловна.

Не отводя взгляда от фотографий, Ходасевич негромко спросил:

— У вашей матери могли быть какие-то ценности?

— Ценности? Какие?

— Я не знаю. Золото. Драгоценные камни. Крупные суммы денег. Неизданные рукописи или ноты. Секретные чертежи.

— Чертежи?!

— Успокойтесь, это шутка.

— Нет, ничего такого.

— А могли вы не знать об этом?

— Я? Да что вы! Вся ее жизнь — у меня на виду.

Валерий Петрович хотел возразить, что мы порой даже не представляем, какие тайны могут скрывать наши домашние, но передумал. К тому же Елена его опередила. Расширившимися глазами она посмотрела под рабочий стол. Ахнула:

— Компьютер!

— Что?

— Смотрите: кто-то вскрывал компьютер.

И в самом деле: крышка от системного блока валялась на полу. Внутренности компьютера были видны в своих ячейках.

— Вы в компьютерах разбираетесь? — спросил полковник.

— А вы?

— Я не очень.

— А я — только как юзер, как наш Ванечка говорит. Пользователь то есть.

— Не заметили, ничего из устройств компьютера не пропало?

Елена подошла поближе, вгляделась. Потом пожала плечами.

— Не понимаю я в этом ничего. Я же, — добавила она с усмешкой, — пользователь не продвинутый.

— Компьютер дорогой? Новый?

— Ему года три, не больше. Мы его ей отдали, когда Ивану новый купили.

— Когда вы лично были тут, в квартире, последний раз?

— Я? Да не считая вчерашнего дня, последний раз была здесь перед майскими, когда мы маму на дачу перевозили.

— А ваши мужчины, Стас и Иван, могли в «персоналке» копаться?

— Надо, конечно, их спросить… Но зачем? Ехать сюда, чтобы деталь какую-то снять…

— Вы собираетесь заявлять в милицию, что в эту квартиру, возможно, кто-то проникал?

— А вы думаете, надо?

— Не могу в данном случае ничего вам советовать. По закону надо.

— Но это поможет найти мою мать?

— Возможно, да. А может быть, нет.

Елена решительно махнула рукой:

— Нет. Не будем время терять. А то они разведут там бодягу…

И добавила со значением:

— Мы, полковник, доверяем вам.

***

В Листвянку ехали долго.

Валерия Петровича загрузили, ввиду особо больших его габаритов, на переднее сиденье новенького «Мицубиси Лансера». Стас, сидевший за рулем, явно гордился своей новой машиной. Его супруга Елена, судя по высокомерным характеристикам, что она порой раздавала соседям по автомобильному потоку, — тоже.

Сначала долго тащились по проспекту Мира и Ярославскому шоссе. Потом вырулили на МКАД. Супруги пояснили: в Листвянку можно ехать и «огородами», по Ярославке, — но на том шоссе обычно дикие пробки, особенно субботним утром, поэтому лучше добраться до «Щелчка».

Однако двухрядное Щелковское тоже оказалось перегружено дачными лимузинами. Слишком много народу собралось провести последние погожие деньки на дачах и прочей природе.

Ходасевичу даже пришлось извиниться перед работодателями и покурить в открытое окно.

По ходу дела он попросил Елену рассказать об исчезнувшей Алле Михайловне.

Дочь воодушевилась. Она явно тепло относилась к своей матери.

— У моей мамы — необычная профессия, — начала Елена. — Правда, сейчас, когда развелись эти цифровые фотокамеры и «фотошопы», она оказалась никому не нужна. Счастье, что мама успела на пенсию выйти… Итак, товарищ полковник, — лукаво сказала Лена, подавшись вперед с заднего сиденья и дотронувшись до плеча Ходасевича, — у вас есть шанс продемонстрировать свои аналитические таланты. Можете угадать, кем работала моя мать?

Валерий Петрович ответствовал с переднего сиденья:

— Думаю, да. Она была ретушером.

Елена победоносно посмотрела на сидящего рядом сына. Впрочем, сей горделивый взгляд остался втуне, так как Ваня целиком погрузился в музыку из своих наушников.

— Как вы догадались?

Полковник усмехнулся:

— Элементарно, Ватсон. Особенно, если учесть ваше предисловие по поводу цифровых камер, сделавших ненужной ее работу. К тому же в квартире вашей мамы висит фотография Аджубея^[5]. С автографом. Как он там, бишь, писал? «Той, кто мои тяжелые черты смогла смягчить почти до красоты».

— Вы знаете Аджубея?

— Да. Даже немного лично.

— И вы совершенно правы, Валерий Петрович!

Стас саркастически улыбнулся — а доверие дамочки к Ходасевичу выросло до неземных высот.

— Моя мама действительно была ретушером. Она сперва в «Известиях» двадцать лет проработала — оттуда фотографии со знаменитостями в ее доме. Потом перевелась в «Советскую Россию», а потом, когда эта газета в перестройку очень провокационную позицию заняла, ушла в «Московские новости». Сорок лет в строю!.. Коллеги ее очень любили, уважали. Она ведь настоящим художником была. И руководство всегда тепло к ней относилось. Работа у нее была незаметная, но важная. Это сейчас — чик, чик на компьютере, и любая уродина может выглядеть, как супермодель. А раньше все вручную. Так кропотливо! Тончайшей кисточкой, тушью, рейсфедером рисовали. Бритвочкой подчищали… И ведь надо было сделать так, чтобы человек на фотографии, с одной стороны, и похорошел, как тот Аджубей на снимке, и чтобы на самого себя остался похож. Чтобы его узнать можно было. А сколько возни с сильными мира сего!.. Как Брежнева разрисовывали, Хрущева!.. Горбачеву его пятно родимое на лбу замазывали… А уж при Сталине что было!.. Слава богу, мама те годы не застала, но рассказывала мне, сколько тогда страху ее коллеги натерпелись…

— Давно она на пенсии?

— Уже больше десяти лет, с девяносто третьего года. Сначала очень переживала, что осталась не у дел — а потом привыкла. Лето на даче проводила, Ванечку нашего воспитывала. И зимой у нас дома подолгу жила, чтобы Иван был обихожен, не шлялся по улицам с ключиком на шее.

От Валерия Петровича не укрылось, что лицо Стаса, сидящего с ним рядом за рулем, во время рассказа о теще закаменело. На нем появилось презрительное и брезгливое выражение.

После первых километров, когда тащились еле-еле, движение наконец-то разогналось. Машина, в потоке других, помчалась скоренько. Ходасевич прикрыл окно. За стеклом мелькали заборы придорожных поселков и зеленые, с вкраплением золота, деревья.

Вскоре свернули со Щелковского шоссе. Второстепенная дорога запетляла мимо дачных поселков, воинских частей, автобусных остановок и павильонов-магазинчиков. Затем еще пара поворотов, мелькнул указатель «ЛИСТВЯНКА».

Асфальтовая дорога, несколько «лежачих полицейских», затем поворот на крохотную улочку — скорее тупик. Машина на первой передаче покачалась на кочках, проскребла днищем траву — и замерла у синего забора.

— Приехали, — объявила Лена. — Добро пожаловать, товарищ полковник.

Примечания

3

Подробнее об этом можно прочитать в романе Анны и Сергея Литвиновых «Парфюмер звонит первым».

4

От английского cool — круто.

5

Аджубей, Алексей Иванович (1924—1993), журналист. Главный редактор «Известий» с 1959 по 1964 год. Зять Хрущева.