SPA-чистилище

Анна и Сергей Литвиновы, 2007

Ходасевич, отставной полковник спецслужб, едва скрывал раздражение – бывшая жена позвонила ему среди ночи и попросила найти ее подругу Аллу Долинину! Женщина все лето одиноко жила в подмосковном дачном поселке, а два дня назад ушла из дома и исчезла. Заскучавший на пенсии полковник все же взялся за расследование. Его сразу насторожило поведение некоторых соседей Аллы, особенно ее задушевной подруги – художницы Любочки. Она рассказала, что пятнадцать лет назад так же необъяснимо исчез муж Долининой, и Ходасевич понял: семья Аллы многое от него скрыла.

Глава 4

На пороге стояла Любочка.

Валерий Петрович нисколько не удивился. Почему-то он не сомневался, что нынче вечером она к нему пожалует.

В руках художница держала две тарелки, прикрытые фольгой.

— Я пришла к вам, чтобы… — начала она, однако полковник решительно прервал ее и, распахнув дверь настежь, сделал приглашающий жест:

— Прошу!

— Я только на одну минуту… — постаралась объясниться Любочка, но Ходасевич мягко взял у нее тарелки и поставил их на стол, стоящий посреди веранды. Запахло свежей выпечкой. Полковник обволакивающе сказал:

— Позвольте ваше пальто и, ради бога, проходите. Я собирался выпить кофе, и вы очень меня обяжете, если составите мне компанию.

— А я как раз принесла вам пирожков. Вы тут совсем один, за вами и поухаживать некому…

Валерий Петрович улыбнулся — сама галантность:

— Раз уж вы у меня в гостях, позвольте мне ухаживать за вами. Разрешите ваше пальто. Разуваться, пожалуйста, не надо.

— А Аллочка всегда просила меня надевать тапочки…

Ходасевич ответствовал весело:

— Теперь здесь хозяин я, пусть и временный, и жить мы будем по моим правилам. Присаживайтесь, я поставлю кофе.

Вечерний неожиданный визит женщины нисколько не взволновал полковника. Вот будь он на четверть века помоложе… Или Любочке хотя б на десять лет поменьше… А так… Уровень тестостерона в крови достиг, пожалуй, минимальнейших значений за всю его жизнь. И женское кокетство его больше не возбуждало, а лишь радовало как одно из проявлений жизни — вроде звездного неба над головой и шума сосен в вышине.

Не мешает, конечно, опросить Любочку в неформальной обстановке. Поговорить с ней не спеша о пропавшей Алле и их взаимоотношениях. Разузнать возможные тайны прочих обитателей улицы Чапаева.

Ходасевич включил электрический чайник, поставил на стол два прибора.

— Хотите, я научу вас пить кофе по-киргизски?

Художница улыбнулась всеми своими морщинами.

— Это как? С кумысом?

— Отнюдь. Кладете в заварной чайник пару ложек чая и одновременно засыпаете такое же количество кофе…

— Кофе растворимый или натуральный?

— Все равно… Затем заливаете смесь горячей водой. Укутываете чайник и настаиваете несколько минут.

— Хм, забавный рецепт. Давайте рискнем.

— Единственное, чем рискуют потребители киргизского кофе: не уснуть до утра.

— Что ж, — кокетливо засмеялась Любочка, — я уже нахожусь в таком возрасте, когда не спать до утра может мне только понравиться.

— Да, — индифферентно пробормотал полковник, не откликаясь на кокетство, — порой бессонные ночи приносят важный жизненный опыт.

— Не сомневаюсь! — расхохоталась художница. — Я думаю, у вас опыт бессонных ночей богатейший. Было бы интересно, если бы вы, товарищ полковник, им поделились.

— Опыт опыту рознь… — с напускной рассеянностью проговорил Валерий Петрович, уходя от излишне интимного разговора.

Он разлил по чашкам киргизский кофе. Странный, смешанный кофейно-чайный запах разнесся по веранде.

Ходасевич задал неожиданно резкий вопрос:

— Вы скучаете по своей подружке?

Любочка встрепенулась:

— По Алле?.. Ну, да, естественно.

— Скажите, Люба… В последние время вы ведь часто встречались с Аллой?..

— Не то слово… Мы виделись с ней каждый день… Да порой несколько раз в течение дня…

— Вы не замечали в ее поведении чего-то необычного? Может, она была чем-то обеспокоена? Или делилась с вами определенными опасениями?

Художница повела головой — то ли припоминая, то ли обдумывая, как уйти от ответа. Сказала, снимая с тарелок фольгу:

— Угощайтесь, Валерий Петрович. Пирожки моего собственного приготовления. Здесь с капустой, а тут с вареньем. На дне рождения, я заметила, вы их практически не ели. Не понравились?

— Очень понравились. Просто на столе было много других вкусных вещей. Уж поверьте мне, я в еде знаю толк, — полковник выразительно похлопал себя по объемистому животу. — Поэтому и пирожки ваши отведать не премину. Спасибо за заботу… И все-таки вернемся, если позволите, к Алле Михайловне. Было в ее поведении в последнее время что-то необычное?

Любочка решительно кивнула.

— Было.

Ходасевич понял, что соседка готова поделиться с ним сокровенным. Потому не стал торопить ее, задавать наводящие вопросы. Просто сидел и прихлебывал чайный кофе (или кофейный чай?).

— Лена рассказывала вам, — спросила художница, — что случилось с ее отцом? С мужем Аллы Михайловны?

— Нет. Сказала только, что он умер много лет назад.

— Это не совсем правда.

— Что сие значит?

— Лена не любит говорить о случившемся. И не любит, когда другие рассказывают об этом посторонним. Но в данном случае, полагаю, вы имеете право знать. Тем более, мне кажется: то, что произошло когда-то с Аллочкиным мужем, имеет отношение к нынешним событиям.

Любочка задумалась, собираясь с мыслями.

В резком электрическом свете стало видно, что годы и болезнь (а алкоголизм Ходасевич считал, бесспорно, болезнью) не пощадили ее. Лена шепнула ему во время торжества, что соседке сегодня исполнилось пятьдесят три. Однако выглядела она на все шестьдесят: тяжелые носогубные складки, множество морщин, склеротические красные пятнышки на коже, тусклые волосы, высохшие узловатые руки.

— Это случилось, — начала Любочка, — лет пятнадцать назад. Тогда Алла еще работала в своей газете, хотя ей уже платили гроши. А муж ее, Иван Иваныч, к тому времени вышел на пенсию. Он был старше ее лет на пять, к тому же трудился на вредном производстве, вот и отправили его на заслуженный отдых…

— Иван Иваныч? Вероятно, в честь него и внука назвали — Иваном?

— Да, его и Алла, и дочь Лена очень любили и уважали. Веселый такой дядька был, красивый и рукастый…

— Вы сказали, что он трудился на вредном производстве? Кем же он был?

— Метранпажем.

— Вот как?

— Вы знаете, кто это?

— Да. Выпускающий редактор в газете.

— Браво, Валерий Петрович! Вам пятерка по знанию КЗОТа… Да, они когда-то с Аллочкой в типографии познакомились…

— Что же с Иван Иванычем случилось?

— Это было в году девяносто втором… Нет, еще в девяносто первом… Где-то в ноябре или декабре… Помните, какие времена тогда жуткие были?

Полковник, честно говоря, не очень-то помнил. Тогда как раз заканчивалась его командировка в Брюссель — последняя, как оказалось, командировка. Однако он кивнул. Пустые прилавки советских магазинов тогда часто показывали по западным каналам. И еще — все собирали для русских гуманитарную помощь.

А Любочка продолжала:

— Аллочка с Иваном материально жили плохо. Пенсия у него была мизерная, Алла тоже получала всего ничего. И Елена со своим Стасом тогда с хлеба на воду перебивались, Ванечка у них был маленьким, поэтому финансово родителям они помогать никак не могли. И Алла с мужем решили, что Иван Иваныч будет круглый год проживать на даче. Здесь, в Листвянке. Тем более что условия позволяли. Теплый красивый дом, горячая вода… Им казалось, что, проживая вне города, они сэкономят. Да ведь и вправду на земле жить экономически выгодней, чем в столице… Они в тот год все здесь засеяли: и ягодой, и картошкой, и свеклой. И даже курей завели. Иван Иваныч сколотил прямо у моего забора курятник — он вообще мастер на все руки был, — и они туда несушек завезли. Многие хохлатки передохли из-за того, что соседи ухаживать за ними не умели, но какие-то выжили, поэтому у них и яйца были, и курятина… Иван Иваныч, значит, здесь постоянно проживал. Исполнял роль птичника, за прочим хозяйством следил, а Аллочка к нему из города наезжала — обычно на выходные, но иной раз и в будни выбиралась… И вот в один прекрасный день… Ходасевич, вы ведь курите? — вдруг прервала себя художница.

— К сожалению.

— Тогда пойдемте на крыльцо, подымим. Спасибо, кстати, за кофе. Очень бодрит. Надо срисовать у вас рецепт.

Парочка вышла на крыльцо. Свет, падающий сквозь огромные окна веранды, высвечивал кусок газона, расположенные вокруг дома цветы в горшках, а также куст гортензии. Дальше участок терялся во мгле.

Валерий Петрович щелкнул выключателем. Зажегся прожектор, висящий на сосне. Участок осветился мертвенным светом. Из тьмы выросли яблони и кусты шиповника и сирени. Они отбрасывали чернильные тени.

— Ой, не надо, потушите, — поморщилась художница. — Свет какой-то неживой.

Ходасевич послушно вырубил электричество. Темнота немедленно придвинулась к крыльцу, сделала дом еще уютней.

Подул прохладный ветер. Деревья-великаны, обступившие дом, таинственно прошумели во тьме своими вершинами. Где-то далеко пропела электричка. По Советской протарахтел грузовик. Вечерний холод заставил художницу зябко поежиться. На ясном безлунном небе рассыпались ледяные звезды.

Любочка жадно закурила.

— На чем я остановилась?..

Валерий Петрович прикуривал и не отозвался. Да и не потребовалось.

— Ах, да!.. В один прекрасный день — то было зимой и посреди рабочей недели — супруг Аллочки, наш дорогой Иван Иваныч, проживавший на этой самой даче, исчез…

Художница сделала эффектную паузу — ждала, что Валерий Петрович прореагирует на сообщение, однако не дождалась и продолжила:

— Аллочка приехала сюда из Москвы, как между ними было заведено, в пятницу вечером. На станции — никого. Иван Иваныча нет — а ведь он встречал ее всегда у электрички, что в восемь пятнадцать приходит. Ну, мобильников тогда ни у кого еще не было, одни только малиновые пиджаки с ними шлялись, Алла подождала, подождала — да одна, с сумками, с продуктами потащилась домой… Добрела кое-как — а здесь, на даче, пусто. Свет в доме не горит. Дверь заперта… Ну, Алла открыла своим ключом (у нее, на всякий случай, с собой имелись запасные ключи от дачи). Дома никаких следов мужа. Все на своих местах. Чистенько, прибрано. Иван Иваныч вообще большой аккуратист был… Да вот только… Его самого нет как нет! Словно корова языком слизала… Дайте мне еще одну сигарету — что-то я разволновалась…

Ходасевич молча протянул ей пачку «Опала».

— О, старая школа!.. Болгарские сигареты. Сто лет их не курила.

Полковник поднес ей огня.

Любочка затянулась и закашлялась.

— Ох, кислятина… Простите… Словом, Алла тогда, разумеется, распсиховалась… Побежала звонить — в ту пору у Ковригина, у пианиста нашего, уже был на даче московский телефон. И он, единственный тогда, кроме Иван Иваныча, здесь, на Чапаева, зимой проживал. Сам Ковригин ничего не знал, не ведал… Он ведь у нас совсем на отшибе живет… Алла позвонила дочке, Лене. Но ни она, ни Стас ничего, естественно, про Иваныча не знали. Потом Аллочка начала всех друзей мужа обзванивать… Все без толку, его нет нигде… Потом, уже наутро, она пошла заявлять в милицию… Заявила, а сама, вместе с дочкой и Стасом, подняла на ноги всех соседей, кто здесь жил или на выходные приехал… Народ принялся Листвянку обшаривать, окрестные леса обошли… В общем, искали Иваныча долго… И вот, прошло уже много лет — бог ты мой, почти пятнадцать! — а ведь его так и не нашли…До сих пор…

Любочка махнула рукой. На ее худенькое лицо вдруг упала тень усталости. Словно рассказ отнял у нее много сил и она вдруг в один момент сдулась, как шарик. Привалилась плечом к балясине крыльца, с силой затянулась.

Полковник поинтересовался:

— А потом? Хоть что-то стало известно об обстоятельствах его исчезновения?

Художница развела руками.

— Ни-че-го. Ивана Ивановича больше никто, нигде, никогда не видел. Спустя сколько-то лет — не помню, сколько там положено по закону — его, как без вести пропавшего, признали умершим. Однако никто не видел его тела, и никто не представляет, что же с ним случилось на самом деле…

Полковник поглядел на нее в упор.

— А вы сами, Люба, были очевидицей тех событий?

Та невесело засмеялась:

— Что, считаете меня одной из подозреваемых? Во всех исчезновениях — чохом?

Ходасевич пожал плечами:

— Просто хочу увидеть картинку происшедшего — вашими глазами. У вас ведь, должно быть, хорошая зрительная память… Профессиональная… В какое время года это случилось?

— Зимой… По-моему, в конце ноября. Или в самом начале декабря… Во всяком случае, снег уже лежал… Да! Это было вскоре после ноябрьских праздников… Тогда Лена привезла сюда маленького Ванечку, и он еще здесь несколько дней вместе с Иван Иванычем прожил… Потом Ванечку забрали… А вскоре Иван исчез… Но меня ведь тогда в Листвянке не было. Я и узнала-то о случившемся с Иванычем, наверно, только через неделю после того, как он пропал, когда мне Алла позвонила…

— Следы… — задумчиво проговорил Валерий Петрович.

— Что — следы?

— Раз тогда уже лежал снег… А в ту пору, наверно, улицу Чапаева не чистили…

Художница усмехнулась:

— По ней и сейчас-то грейдер проходит раз в год по обещанию…

— Значит, от Ивана Ивановича должны были остаться следы на снегу…

— Ох, не думаю, что нашелся тогда такой следопыт, Кожаный Чулок, как вы, чтобы с лупой следы по Чапаева выискивать… Да и не знаю я таких подробностей. Я ж говорю: я в те времена зимой на даче не жила, не было у меня для того условий…

— А сейчас? Что, эти условия появились?

Художница невесело рассмеялась:

— Условия — нет. Появилась безысходность. Нет у меня сейчас другого выбора, кроме как круглый год жить на даче, с удобствами во дворе… Ладно, Валерий Петрович, пойдемте в тепло… У вас, вон, уже губы посинели…

— Да, верно.

Они вернулись на веранду. Здесь было тепло и пахло пирогами и кофе.

Ходасевич, как радушный хозяин, предложил:

Конец ознакомительного фрагмента.