Купчиха. Том 2

Анна Юрьевна Приходько

Для калмычки Марии ссылка становится испытанием. Оторванная от семьи, она собирает себя по крупицам, сохраняя сдержанность и жизнелюбие. В то же время купчиха Евгенька то рушит за собой мосты, то замирает, купаясь в неожиданных чувствах. А жизнь продолжает бить её, кажется, не жалея даже.

***

— Маш, а Маш, а тебе говорили, что ты красивая? — произнёс Максим.

Мария, нагнувшись, совком собирала опилки в мешки. Неподалёку от неё трудились другие женщины.

— Маш, ну не молчи.

— Уймись, Максим, — Мария выпрямилась, вытерла пот со лба. — Тебе уже давно пора ехать.

— Остаюсь тут, не придёт машина за опилками. Завтра я их заберу. Приходи ко мне в кабину вечером.

— Уймись, Максим, — повторила Мария. — Я осуждённая. И ты меня совсем не знаешь.

— Вот и познакомимся, у меня для тебя гостинцы есть. Приходи…

Мария улыбнулась. Осмотрелась. Сколько вокруг было женщин, молодых девушек, а Максим на неё глаз положил.

Ей нравилось внимание. Но было страшно оставаться с ним наедине.

Мария была на пилораме бригадиром. Очень быстро её заметили среди других. Отмечали её трудолюбие, честность, качество выполненной работы. Всё, за что она бралась, выходило лучше, чем у остальных.

Бригадирство не снимало с неё основных обязанностей. Она так же выполняла планы, как и другие, но, помимо этого, следила за порядком, обучала. Ей разрешалось позже остальных после работы возвращаться в барак.

Максим об этом знал, поэтому и пригласил вечером в свою машину.

Сдав дневной план, Мария сходила на ужин. Вышла из столовой.

Июнь был невероятно тёплым. Днём все старались показаться солнышку.

Старшие говорили, что такое лето свидетельствует о будущей холодной зиме. А зимы в Туруханске были и так холодными. После зимы многие не выживали. Замерзали, простужались. Условия труда были невыносимыми.

Мария за место своё держалась. Возвращаться на валку леса не хотела. Привыкла работать в тепле. Немного располнела. О детях старалась не думать, чтобы не тревожить своё сердце. Иногда благодарила мысленно Евгеньку за то, что та позаботилась о её семье.

Как только начинались думы о детях, брала себе дополнительную работу.

Со временем женщинам стали разрешать объединяться в кружки по интересам. Кто-то вязал, кто-то шил, кто-то плёл лапти. Материал привозили на грузовиках и вываливали прямо на снег. Всё было вперемешку: ткани, лоскуты, пряжа, иглы, нитки. Женщинам разрешали оставить свои рабочие места и разобрать побыстрее кучу ценного материала.

Сортировали быстро, пряжу наматывали на большие клубки. Потом перематывали уже в нерабочее время, отбирали по толщине и цветам. Появились у осуждённых мастериц лоскутные одеяла, платья, юбки, разноцветные вязанные шали.

Мария ткала. Её половички забирали в город. А потом попросили сделать ковёр для председателя райисполкома. Привезли всё необходимое. Мария ткала и радовалась. Ковёр получился очень красивым. Его пронесли по всем бригадам. Слава о ткачихе пронеслась по поселению.

После того как подарок важному начальнику подарили, он сам лично приехал посмотреть на Марию. Подарил цветы. Они долго стояли на тумбочке рядом с кроватью Марии в бараке. Это были красные розы. Уже засыхающий букет кто-то украл, пока все были на работе. Расстроилась калмычка, но мысленно вора простила.

Марии стали завидовать. То и дело во время рабочего дня к ней подходили, смотрели, чем занимается. Подслушивали, когда она с кем-то разговаривала. Мария никогда не болтала лишнего, никогда никого не обсуждала.

В перерыв женщины собирались компаниями, шушукались. Калмычка была далека от всего этого. Проверяла пилы или просто сидела и ждала, когда можно начать работу.

А сегодня после ужина вышла на улицу.

Небо было звёздным. От земли тянуло теплом, даже жаром. Так накалялась земля за день. Дышалось глубоко. Влажный жаркий воздух с запахом хвои и опилок был тягучим, ароматным.

Мария никак не могла надышаться.

Медленно побрела к гаражам. Машина Максима всегда стояла за гаражами.

Она остановилась. Выглянула из-за угла. В кабине мерцал огонёк керосиновой лампы.

Сердце бешено заколотилось.

Вдруг вспомнила аромат вяленого мяса, которым угощал Максим. И в нос уже ударил не запах хвои и опилок, а запах мяса, пирожков с куриной печенью, которые пекла мама Максима, и которые довелось попробовать Марии.

В машине открылась дверь. Максим вышел. Переминался с ноги на ногу. Ждал калмычку.

Она не торопилась показаться ему на глаза. Он закурил. Мария наблюдала за огоньком сигареты и никак не могла успокоить своё сердце. Оно выскакивало из груди и тянуло, тянуло Марию к машине.

А она всё не могла сделать шаг, ставшими как вата, ногами.

Максим закурил ещё. Ходил вдоль машины туда-сюда.

Потом с силой рванул на себя дверь и захлопнул её. От этого хлопка Мария даже вздрогнула.

— Злишься, — прошептала она. — Нетерпеливый. Эх, Максим, Максим. Не люблю я нетерпеливых.

Керосиновая лампа в машине погасла.

Барак укладывался спать. Постепенно стихли женские и мужские голоса. В столовой перестала звенеть посуда. Мария наконец-то смогла сделать шаг.

Медленно приближалась к машине. Подошла к двери. Тихонько пальцами по ней постучала. И вдруг дверь распахнулась, ударила Марию по лицу. Мария вскрикнула и упала.

— Маша, Машенька, прости, — взволнованно причитал Максим.

Мария корчилась на земле, держалась за щеку и плакала.

— Эй, что там такое? — послышался голос охранника. Он мгновенно оказался рядом, держа на поводке рвущуюся к Марии овчарку.

— А, это ты, водила? Неужто тебе уже с бабами по ночам разрешают развлекаться? Не буду мешать. Бей сильнее, они того заслуживают. Нормальные дома детей воспитывают, а эти… — охранник махнул рукой и ушёл.

Максим склонился над Марией.

— Машенька, прости, я не хотел.

Он помог Марии подняться, отвёл её в медпункт. Там наложили швы на щеку.

Под глазом у Марии красовался огромный синяк. Мария щурилась, рассматривая себя в зеркало.

Максим стоял рядом, руки у него дрожали.

— Маш, прости меня…

— Иди спать, — сказала ему Мария.

— Не пойду. А как же гостинцы? Там всё твоё любимое.

— Вот, — Мария ткнула пальцем в шов, потом в синяк, ойкнула и произнесла: — Вот твой гостинец. Исчезни…

Максим посмотрел на Марию пристально. Она заметила, как в уголках его глаз налились слёзы. Юноша отвернулся и, хлопнув дверью, вышел из медпункта.

Лицо Марии забинтовали. Она побрела в барак. Утром на неё все смотрели с удивлением.

Машину Максима мешками с опилками загружали все, кроме неё.

У Марии сильно болела зашитая щека, ныл глаз.

Раньше Марии казалось, что страшнее слухов о том, как она якобы спала с родным отцом, не может быть.

Здесь, на пилораме, она услышала о себе тысячи страшных историй.

Мысленно благодарила старенького хирурга, который зашивал рану. Он не проболтался, что она была в медпункте с Максимом.

Рана заживала долго. От сильной жары началось воспаление.

Кое-как удалось не допустить заражения, благодаря всё тому же врачу, такому же осуждённому, как и она сама.

На следующий день из города прибыла с продуктами другая машина. За рулём был нервный мужичок. Он поторапливал женщин, которые разгружали машину. Прикрикивал на них.

Мария подошла к мужичку, спросила тихо:

— А где Максим?

— Нет больше Максима, — пробормотал водитель. — Не довёз он ваши опилки, перевернулся.

Всё поплыло перед глазами Марии.

Она очнулась от собственного крика. Вокруг неё столпились женщины и мужчины.

Мария стояла в центре этого круга.

Некоторые осуждённые крестились, шептали:

— С ума, видать, сошла…