Иней

Анна Инк

– Как вы познакомились? – Те двое, которые были с ним. Они хотели меня изнасиловать. Его друзья. – А он? – А он даже не узнал меня, когда мы встретились снова.

Глава 2

— Я часто представляю, как ты будешь смотреться на каком-нибудь роскошном приёме. Среди всех этих женщин с искусственными лицами. У них на уме одни деньги, — Никита гладит меня по лицу нежно-нежно, словно боится повредить пыльцу на моей коже. И с восхищением заглядывает в глаза. — Ты будешь среди них самой прекрасной, самой чистой. И как тебе пойдёт дорогое вечернее платье, из шёлка. Почему ты не надела то, атласное, с декольте? — Никита ведёт указательным пальцем от правой ключицы, закрытой тканью, вниз, к груди. Я вздрагиваю и перехватываю его руку.

— Ты чего?

— Извини. Атлас сейчас не по сезону, — я поднимаю его руку на своё плечо. Скорее бы зажила царапина от ножа. Как ему объяснить, где и при каких обстоятельствах я её получила? Я не просто не хочу, чтобы он жалел меня. Я не хочу потом успокаивать его. — Так на чём мы остановились? Что бы мне ещё пошло? — я широко улыбаюсь.

— И дорогие украшения, с драгоценными камнями. Такие же длинные, утончённые, как эти, только настоящие, — он проводит по цепочкам на моей серёжке; я чувствую, как стекляшки на их кончиках отрываются от моего плеча, и снова падают, по очереди, будто отсчитывая свою стоимость: одна тысяча рублей, две тысячи рублей, три… это самые дорогие серёжки в моей жизни, и подарил мне их он. У меня и дырок-то для серёжек не было, пока мы не встретились. А вот у Ирины украшения совсем за другие цифры. И одежда. Она будто специально утром разложила свои вещи в нашей комнате, пока выбирала, что ей надеть. И весь день, пока их с Никитой не было, я стеснялась войти в собственную спальню — как будто это гардеробная моей хозяйки, и если кто-то узнает, что я туда заходила, меня, как нищую служанку, обвинят в попытке воровства. А ведь мне в глубине души очень хотелось примерить что-нибудь из её вещей и на некоторое время представить, что я — она.

— Мечтать не вредно, — вздыхаю я. — И всё же надо было брать что-нибудь покороче, и дешевле бы вышло, и… не знаю, это не вульгарно, что они так лежат на плечах?

Я подхожу к зеркалу и трогаю серёжки, сталкиваю их с плеч. Смотрю в Никитины глаза через отражение.

— Тебе надо просто держать голову прямо, зачем ты всё время опускаешь её? — он кончиком пальца подталкивает мой подбородок вверх. Так и вправду гораздо лучше. — Ты же такая красавица…

Он обнимает меня, прижимает к себе, как ребёнок заветного котёнка, поворачивает к себе лицом, целует мои губы.

— Помада, — сопротивляюсь я, — всё сотрёшь.

Я снова смотрюсь в зеркало.

— Зачем тебе помада? У тебя и так всё замечательно.

Когда он хвалит меня, я каждый раз чувствую, как к горлу подступает тошнота. Как будто он слепой, и только на данном мною описании представляет меня себе.

Ещё Никита любит, когда всё естественно. Я ему нравлюсь и с утра непричёсанной, и с узкими глазами без туши и теней. Он обожает мой румянец. А я кажусь себе такой отталкивающей. Я вижу только спутанные волосы, свинячьи глазки и неровный цвет лица. Он с восхищением говорит о шелках на моём теле, а я представляю, как неуклюже будут путаться мои короткие толстые ноги в длинной юбке, а на спине, под лопатками, будут торчать складки. Он всё время говорит, что я красивая, а я ну никак не могу понять — что с ним не так? Это такая паранойя, что ли, которая бывает у человека с изъянами от рождения — кажется странным, что нормальный мужчина чувствует ко мне что-то такое: не жалость, не отвращение, а… А вдруг он извращенец? Вдруг моё обрубленное чувство собственного достоинства — его фетиш? Вдруг эта моя уродливая культя вызывает в нём нездоровое влечение, и когда он собирался в первый раз лечь со мной в постель, он просто хотел сравнить, а чем такая, как я, отличается от нормальных женщин; хотел узнать, на что такая как я готова пойти, чтобы удержать его.

Мы спускаемся и выходим на улицу. Я рада, что сегодня холодно, и я могу надеть зимнее пальто. Свою куртку придётся выбросить. Её можно починить, но я не хочу, чтобы она напоминала мне о вчерашнем. К тому же сегодня я бы и так её не надела. Сейчас мы собираемся на встречу с людьми, у которых денег в разы больше, чем у нас с Никитой. И если бы они увидели меня в старенькой курточке, где на месте протёртых лаковых швов кое-где выбивается синтепон, я умерла бы со стыда.

Пока мы идём к машине, Никита поглядывает на прохожих, которые одеты гораздо легче, чем я.

— Мы так и не купили тебе новую куртку, — говорит он серьёзно.

— Ничего страшного. Сезон уже заканчивается, и можно носить пальто.

— Мне очень стыдно перед тобой.

— Ты с ума сошёл?

— Я не могу достойно тебя обеспечить.

— Никита…

— Тебе приходится работать за гроши, приезжать домой и готовить мне еду, хотя ты очень устала…

— Мне приятно делать для тебя хоть что-то.

— Вот, видишь? Ты называешь это «хоть что-то». Другая на твоём месте уже давно бы нашла себе нормального мужика. С твоей внешностью и твоим характером любой, понимаешь, любой мужчина будет у твоих ног. А ты выбрала меня. Неудачника, который третий год не может получить прибавку к зарплате. С которым ты живёшь в съёмной однушке на самом краю Москвы. Который никак не женится на тебе. И ещё этот неудачник не может купить тебе даже куртку, в которой тебе не стыдно будет появиться в кафе.

— К тому же ты ещё и некрасив, — ворчу я.

— Катя, я серьёзно. Мне… я не знаю, что бы я делал без тебя? Что было бы со мной, если бы мы не встретились? И я ничем не могу тебе отплатить.

Мы садимся в машину, и он молча заводит мотор. Я расстроена. Не выношу этих разговоров. Я чувствую себя полным ничтожеством, когда он начинает передо мной извиняться. Хорошо, что я не рассказала ему про вчерашнее. Он винил бы себя. Впрочем, он виноват. За шампанским можно было отправить того же Лёшу, пока он не уехал.

— Мне не нужно ничем отплачивать, — вздыхаю я.

— Я неправильно выразился, сказал дурацкое слово. Я не то имел в виду.

— Ты хотел сказать, что я много сделала для тебя, и тебе кажется, что ты для меня — меньше. И ты расстраиваешься, потому что не знаешь, как показать мне, насколько я тебе дорога.

Он смотрит на меня с грустью и неизменным восхищением.

— Но… — протягиваю я. Как мне надоело его успокаивать! — Это всё временно. Будет побольше денег, мы и куртку купим, и поженимся. Всё наладится.

— А если не временно?

— Если бы мы не откладывали на свадьбу — было бы гораздо проще. Но ты очень хочешь сделать для меня этот день достойным, и чтобы всё было красиво, правильно?

— Правильно, ты достойна самого лучшего… А я говорю о том, что и до серединки не дотягиваю.

— Смотри… Если бы ты получал бешеные деньги, ну тысяч сто пятьдесят в месяц… и при этом не мог бы купить мне куртку за три, это было бы одно дело. Но когда ты везёшь меня в магазин и готов отдать все свои тридцать за какую-нибудь безделушку, потому что я просто посмотрела на неё — это самое главное.

— Но ты всегда отказываешься, — усмехается он.

— Не всегда! — улыбаюсь я и указываю на свои серёжки.

— И только. А так всегда отказываешься.

— Дело не в этом. А в том, что я знаю, что если бы я попросила — ты бы это сделал. Я уверена в этом. Уверена в тебе. Это самое главное, разве не так?

— Так. Но Виктор Сергеевич не просил меня покупать ему подарок за треть моей зарплаты, и он ему нафиг не нужен. А я пошёл и купил.

— Это вклад в твоё будущее повышение. И, кстати говоря, если мы и дальше будем тут болтать, то опоздаем — а это очень некрасиво, — я стучу пальцем по циферблату на приборной панели.

— И всё-таки лучше бы я купил тебе куртку, — вздыхает он и трогается с места. — Сам, и тебя не спрашивая. Выбрал бы то, что мне понравилось, а не то, что дешевле, как всегда делаешь ты.

— Вот и сделаешь так со следующей получки, — улыбаюсь я.

Конечно, он может так сделать, но, скорее всего, я успею его отговорить. Мне, с одной стороны, обидно, что приходится себе во всём отказывать, а с другой — ну если нет возможности, что теперь? Не умру я без новой куртки. Главное — пальто зимнее есть, и выглядит оно очень прилично. А к весне что-нибудь придумаем.

Я смотрю в окно и улыбаюсь грустной осени. Сколько удивительных картин можно было бы написать в этом городе… Предвкушение первого снега. Яркие цвета в одежде прохожих сейчас так отражают это ожидание декабря, когда всё засверкает от рождественских украшений. А когда зима станет заканчиваться, и всё будет стынуть от февральской вьюги, хорошо бы получилась Ирина: где-нибудь в парке, где уже нет новогодних гирлянд, и куда не приходят гулять, потому что холодно — то время, когда все клянут зиму, и хотят, чтобы она поскорее ушла.

Никита сказал, что сегодня Иринина компания выиграла аукцион. Значит, она остаётся в Москве.

— Ирина больше не звонила? — спрашиваю я.

— Нет. Ей нужно найти жильё на долгое время. Но она ещё до приезда говорила, что если всё сложится, то сможет поселиться в квартире своего знакомого, в Алтуфьево.

— Очень интересно: ночью будет спасть со знакомым из Алтуфьево, а утром сосаться у подъезда с водителем Лёшей.

— Да что с тобой?

— Меня раздражает, что у неё есть деньги на аренду Audi, на дорогие шмотки и украшения, но лежать эти вещи должны у нас, и спит она тоже у нас.

— Это было всего на одну ночь, Кать.

— Её вещи до сих пор у нас. Раскиданы по всей комнате.

— Она уже сегодня их заберёт.

Я тяжело вздыхаю.

— Она обещала подъехать.

— Кто? Куда? — не поняла я.

— Сюда, в кафе. Хотела переговорить с Виктором Сергеевичем, может, возьмёт нас в качестве субподрядчиков.

Я в ярости! Никита будет проводить с ней весь день, она постоянно будет капать ему на мозги, что я не достойна быть не то что его женой, даже девушкой. Никита очень легко поддаётся давлению. Он очень уважает тех, кто выше его по должности. Даже сейчас, когда кроме меня его никто не слышал, он называл начальника по имени отчеству.

Мы припарковались у кафе, оформленного под старую избушку в лесу. Здесь наверняка подают традиционную русскую кухню. Никите нравится, как я готовлю, но я не умею подавать блюдо в таком красивом виде, как это делают в кафе. Они так аккуратно раскладывают листики зелени вокруг мяса, разливают на окаёмку тарелки соус, а я сразу чувствую себя какой-то ущербной, недостойной есть такую красоту. По сравнению с такой пищей моя еда выглядит убожеством.

Мы заходим. Я ужасно нервничаю: вот-вот каблук соскользнёт, и нога искривится дугой, а то и вовсе упаду. А ведь я неплохо приноровилась ходить в такой обуви на работе.

За столом, к которому мы направляемся, сидит человек двадцать. Облегченно выдыхаю — смогу затеряться в толпе.

— Он там, справа — Никита склоняется к моему уху. Я узнаю его начальника по огромной чёрной родинке, запутавшейся в седой щетине на левой щеке.

— Надо подойти и поздравить, — шепчу я.

— А это удобно?

— А зачем мы тогда сюда пришли?

Подходим. Никита здоровается с Виктором Сергеевичем, пожимает ему руку и так сгибает колени, что становится ниже его ростом. Просто удивительно, сколько способов придумали люди, чтобы показать своё уважение к вышестоящему человеку. Виктор Сергеевич широко улыбается, принимает подарок: ручку брендовой фирмы и очень дорогую бутылку виски; конечно, не треть зарплаты, как выразился Никита, но за такие деньги мне приходится стоять на ногах по двенадцать часов в сутки по крайне мере недели полторы.

— Ваш муж — очень старательный человек. Его ждёт большое будущее, — неужели это говорят мне?

— Спасибо, — я улыбаюсь в ответ и опускаю глаза.

— Мы ведь взяли его без опыта работы, совсем зелёненьким, так сказать. Теперь он инженер с категорией, и в текущем проекте будет осуществлять авторский контроль за внедрением проектируемых объектов.

Я снова благодарю, и поднимаю глаза на Никиту — он светится от счастья. Это всё конечно очень приятно, но где про прибавку к зарплате?

— Садитесь, мы сейчас подойдём. С тебя тост, — он указывает на Никиту пальцем и по-доброму улыбается.

— Перестань поправлять платье, и держись прямо. Ты отлично выглядишь, — шепчет Никита, пока мы идём к столу.

Мне всё время кажется, что платье задирается, когда я начинаю делать шаги. И грудь у меня слишком большая, хочется скукожиться и спрятать её в себя. Зачем я купила такое обтягивающее платье? Идиотка!

К сожалению, мы садимся напротив именинника. Я боюсь, что меня начнут спрашивать о чём-то, а я не смогу умно ответить.

— Она выглядит очень вульгарно, — я слышу её голос у самого уха. Она наклонилась к Никите и говорит это настолько громко, что моя соседка поворачивает голову. — Нельзя носить такие длинные серёжки, тебе что, двенадцать лет? — Иринино лицо настолько близко, что если я захочу вцепиться в её нос зубами и вырвать его, мне это удастся легко. — Ну-ка потеснитесь. Слушай, поищи стул, мне надо перекинуться парой слов с братом. У нас намечается серьёзное дело. Давай, давай! Растряси свой целлюлит.

Я вытягиваюсь, заставляю себя подняться со стула, но мне так тяжело, будто помои, которыми она поливала меня словесно, были настоящими. Мне стыдно и противно от самой себя. Я выхожу из-за стола, она изящно усаживается на мой стул, и уже о чём-то талдычит моему Никите. Мне стоит найти кого-то из обслуживающего персонала, и попросить организовать мне место за столом. Но я ужасно стесняюсь. Дальний столик в углу свободен, и я направляюсь туда за стулом. Слышу за спиной тост. Именинник на месте, все затихли и встали. Мне неудобно сейчас идти туда: каблуки будут слишком громко стучать, стул скрипеть, да ещё надо как-то подвинуть Ирину. Я остаюсь и жду в сторонке, у самого окна. Оглядываю зал. Здесь очень уютно. Тяжёлые шторы цвета краплака — очень глубокий и шершавый оттенок. Стены под дерево, тоже в красно-коричневых тонах, с зелёными вставками. Освещение золотое, очень тёплое. Много отдельных лампочек на потолке, на стенах, на столах, из-за этого создаётся ощущение, что вокруг тысячи свечей, и мы и вправду в какой-то избушке на большом празднике, который собрал всю деревню. Я успокаиваюсь. Тост закончен, гости похлопали и тут же набросились на еду. Над столом нависает шум голосов, смеха, вперемешку со звенящими вилками и тарелками. Никита даже не ищет меня глазами, всё слушает Ирину и иногда отвечает: обычными короткими фразами. Я заметила, что он начинает тараторить, когда отвечает ей. Как будто ему стыдно, что он отнимает её драгоценное время.

Я собираюсь с духом, подтягиваю стул повыше, чтобы он не волочился ножками по полу — Господи, какой тяжёлый. Как я его донесу? Тут встаёт Ирина и объявляет о своём желании сказать тост. Я снова остаюсь на месте.

Она представляется Никитиной сестрой, говорит, что, во-первых, хочет поздравить именинника, а во-вторых… и начинает медленно, растягивая каждое слово, рассказывать о своей фирме, которая сегодня получила право на аренду восьми земельных участков общей площадью 8 тысяч 506 квадратных метров для комплексного освоения в целях жилищного строительства, и т.д., и т. п. Я опускаюсь на стул, который хотела забрать, и разглядываю людей за столом — они слушают её, разинув рот. Никто и вилкой не шевельнёт. Ирина завораживает, как раздувающая капюшон кобра. И всем наплевать, что её пожелание имениннику ограничилось фразой «хочу поздравить», даже самому имениннику уже без разницы. Может им и вправду интересно об этом слушать? Наверняка она делает хорошее предложение, но мне кажется, что сейчас лезть со своими деловыми вопросами как-то… неуместно, что ли.

Наконец она заткнулась, все похлопали, и за столом вновь воцарилось оживление. Ирина встала и обошла стол. Её царственная походка заставляла мужчин в зале сворачивать шеи. Она уже стоит вдвоём с Никитиным начальником, и они что-то с радостью обсуждают. Я с облегчением выдыхаю — мне можно вернуться за стол, пока она занята.

— Ты где была? Я тебя потерял, — Никита обнимает меня и целует в висок.

— Ну конечно, — шиплю я. — Ты даже не обернулся.

Он грустно вздыхает, и отпивает сок из бокала.

— Она делает нам хорошее предложение, — говорит Никита.

— Понятно.

— Тебе совсем неинтересно? Я могу получить повышение, официально. Это значит, что мы накопим гораздо быстрее, чем планировали.

— Это хорошо.

— Ты обиделась на что-то? Катя…

Я не могу оторваться от Виктора Сергеевича — он смотрит на Ирину с таким восхищением, что меня передёргивает. А она всё говорит, говорит, иногда замолкает, чтобы сделать долгий глоток шампанского. Поправляет тонкую линию золотого браслета на запястье. Переставляет ноги накрест, вытягивается ещё выше. Каждый раз, когда она меняет положение тела, его глаза следуют за этим движением, но он заставляет себя снова смотреть ей в лицо. Она очаровала его, как и всех других. Ей покорны любые возрасты, любые мужчины. Да и я не могу оторваться от неё: в ней есть что-то опасное и притягательное одновременно, будто она знает точно, как всё будет, и лучше слушаться её, чтобы всё сложилось правильно. Она ловит мой взгляд, замолкает, наклоняется ближе к Виктору Сергеевичу и что-то говорит ему, не сводя с меня глаза. Я вижу, как он немного поворачивает голову в мою сторону и смотрит на меня. Смотрит с таким презрением и омерзением, что его рот невольно передёргивается в брезгливой усмешке.

Мне даже страшно представить, что она сказала ему. Мне хотелось бы верить, что он смотрит не на меня, что мне показалось. Но у меня отличное зрение. И ещё я не сомневаюсь в том, что Ирина любым способом вытравит меня из жизни Никиты. Рано или поздно.

— Что? Что такое? — Никита смотрит на меня непонимающе. Я даже не сразу заметила, что вскочила со стула.

— Мне… мне душно, — шепчу я. — Я выйду на пару минут.

Выхожу из кафе, не накинув пальто. Беспомощно верчу головой. Не понимаю, что мне нужно делать, и что хочется. Уже стемнело, и дорога заполнена золотыми и белыми огнями от фар и фонарей. Эти огни расплываются перед моими глазами, потому что подступают слёзы. Вот бы сбежать. Добраться до дома, собрать вещи и уехать от него. Пусть сейчас всё закончится. Не хочу ничего.

Делаю несколько быстрых шагов, но меня останавливает оклик за спиной:

— Эй!

Я замираю, как вкопанная. Меня бросает в дрожь. В голове невольно всплывает картинка из вчерашнего вечера, когда на меня напали. Я вспоминаю голос одного из них. Он кажется мне точно таким же, который я слышала сейчас. Агрессивным, хлёстким, от него кровь стынет в жилах — как будто ударили плетью прямо перед моими ступнями, и я не смею сделать шага вперёд.

— Эй, — снова слышу я, и медленно оборачиваюсь.

В полутьме, между окнами кафе, вижу силуэт мужчины. У его лица клубится дым, который порывистым ветром разбивается на ошмётки и мечется в разные стороны. Он курит. Я вижу оранжевый огонёк, который в темноте кажется электрическим.

— Я тебе, тебе! — кричит он мне. Я начинаю медленно возвращаться, моя голова скользит то в один бок, то в другой, будто если я поменяю ракурс, смогу разглядеть его лицо. Я приближаюсь к нему, и чувствую, как холодеют мои руки.

— Ты вышла из ресторана. Там женщина такая… с золотой змеёй на шее. Видела её? Она освободилась? Что она вообще там делает?

— Ты — Лёша?

Он выступает на свет, и я вижу его лицо. На его лбу тень от капюшона толстовки. У него влажные карие глаза, с зеленоватыми вкраплениями. Мой учитель в художественной школе называл такой цвет «Гавана», коричневый с зеленоватым оттенком, залитый холодным серебристым блеском, или попросту табачный. Эти глаза смотрят на меня исподлобья.

— Я тебя не знаю, — говорит он удивлённо.

У него приятный низкий голос, с хрипотцой. И эти две морщинки над переносицей… нравится.

— Я — Катя, девушка Никиты, брата Ирины. Она рассказывала о тебе.

— Правда? — в его голосе проскальзывает надежда. — И что она про меня говорила?

— Что ты её новый любовничек.

Вот же я идиотка! Его лицо становится таким злым, что я даже невольно отступаю.

Я начинаю лепетать:

— То есть она рассказывала, что вы познакомились…

— Так чего там происходит? — перебивает он меня, и отшвыривает сигарету. Она крутится волчком — мой взгляд следует за её полётом, пока она не врезается в припаркованную рядом машину.

— Она разговаривает с начальником, — бормочу я, и медленно возвращаюсь к его лицу. Я как будто наугад выдала ответ на уравнение, и теперь пытаюсь понять, как объяснить алгоритм решения.

— Угу. Понятно, — он поворачивается ко мне спиной и снова уходит в полумрак. Я вижу, как он отстукивает ногой какой-то ритм, нервничает, потом делает несколько суетливых шагов вдоль тротуара. Он расстроен, и злится одновременно.

— Может тебе зайти? — спрашиваю я.

— Не положено.

— По… почему?

— Не положено, — он снова подходит ближе, подаётся головой вперёд так, что его лицо снова освещает настенный фонарь. Его глаза сощурены, губы сжаты. — Таким как я с такими как вы за одним столом жрать не положено.

Он отчеканивает каждое слово с такой яростью, что мне становится не по себе. Я отступаю на шаг в растерянности.

— А какие мы такие?

— А то ты не знаешь? — он сплёвывает на тротуар. — Вы другого сорта, из другой… как это назвать… касты. Очень мы разные, понятно?

— Что у нас с тобой разного?

— Тебе не пора возвращаться, а? — он раздражённо поднимает брови. — Папик рассердится.

Он посмотрел на меня с такой ненавистью, что я поёжилась.

— Ты меня с кем-то путаешь, — мямлю я.

— Угу, конечно. Сколько раз я себе говорил не связываться с такими, как вы. Почему мне так не везёт? Стою и жду, как собака хозяина, — он бормочет себе под нос, не обращая внимания, что я всё прекрасно слышу.

— Но мы не такие как они, — пытаюсь возмутиться я.

— Кто — мы?

— Я и Никита. Мы не такие как Ирина. Она слишком много о себе возомнила.

Он снова выходит на свет, губы сложены в тонкую, жёсткую линию. В его глазах сверкают молнии. Я вся съёживаюсь от его взгляда, коленки подгибаются.

— Тебе до Иры как до Китая раком, — цедит он. — Ты что думаешь, разрядилась в дорогие шмотки и стала от этого красивой? Насосала на бирюльки, — он с брезгливым лицом щёлкает меня по серёжке, — и теперь можешь других судить? Шла бы ты…

— Но я не…

— Пошла на… — выплёвывает в меня матное слово, резко подавшись вперёд, и от рывка головы капюшон спадает. Я вижу его короткие, похожие на густую щетину волосы, и уши со скошенными мочками.

Я отступаю на шаг резко, будто меня снова, как вчера, тянут за волосы.

Он там был. У железной дороги вчера. Я видела его вчера. С ними.

Я на ощупь пытаюсь найти прореху распахнутой двери и проскальзываю в неё, не отрывая от него взгляда. Вжимаю голову в плечи. Убыстряю шаг.

Ирина опять сидит рядом с Никитой. Трогаю его за плечо, он оборачивается.

— Тебя так долго не было. Я уже стал волноваться, — он переводит взгляд на Ирину, которая вставать не собирается.

— Поедем, а? Мне нехорошо, — я хмурю брови.

— Надо меру знать, уже взрослая девочка, — Ирина смотрит на меня с улыбкой и стучит пальцами по своей шее, намекая, что я слишком много выпила.

— Ладно, только попрощаюсь с Виктором Сергеевичем, — Никита уходит. Ирина отворачивается и делает вид, что меня нет рядом. Она уже хохочет над какой-то шуткой, прозвучавшей за столом, и уплетает с моей тарелки аппетитный, блестящий от масла прожаренный кусок мяса. Я могу только догадываться, похожа ли еда в этом кафе на домашнюю, потому что сегодня мне не удалось съесть ни кусочка.

Ирина превратила мой вечер в катастрофу. Но она больше не всемогущая злодейка. Теперь я знаю про неё кое-что. Нечто унизительное. Мужчина, перед которым она в первый же день знакомства раздвинула ноги, оказался ничтожеством. Мелкий воришка, который нападает на беззащитных женщин. Если сегодня он и водил её в ресторан, то за счёт такой же как я она там жрала.

— Ты очень не понравилась Никитиному начальнику.

Я опускаю на неё взгляд. Я по-прежнему стою за её спиной, и ей приходится развернуться на стуле боком. Очень непривычно разговаривать с ней так: когда я смотрю на неё сверху вниз.

Она думает, что она самая лучшая. И всё у неё самое лучшее. И Лёша. Я невольно усмехаюсь. А её улыбка исчезает.

— Чему ты улыбаешься? — хмурится она.

Кто-то дотрагивается до моей руки, я машинально дёргаю плечом и сбрасываю чужую ладонь.

— Катя, — Никитин голос звучит испуганно.

Я разворачиваюсь и иду к выходу. Набрасываю пальто на ходу уже на улице. Я не смотрю в ту сторону, где стоял Лёша. Быстро иду к машине.

Никита обгоняет меня и как обычно открывает передо мной дверь. Я сажусь и захлопываю её сама, громко и с чувством. Мне становится легче, как ни странно.

— Ты случайно… не беременна? — Никита поглядывает на меня с подозрением, заводя мотор.

— Нет.

— Я никогда не видел тебя такой… озлобленной.

— Несколько минут назад я была испуганной до смерти.

— Почему?

Я пожимаю плечами и отворачиваюсь.

— Кто тебя напугал?

— А твоя сестра не боится спать с первым встречным? Что она вообще знает про этого Лёшу?

Никита озирается, смотрит в зеркала:

— Ты его видела? Он что-то сказал тебе?

— Нет.

— Я надеюсь, ты не относишься к тому большинству девушек, которые завидуют Ире? — Никита говорит это тихо, и я чувствую в его фразе что-то чужое, для него непривычное. Это она ему наплела, что я завидую её красоте и деньгам. Я уверена в этом на сто процентов! Смотрю на Никиту очень серьёзно. Мне не хочется выяснять с ним отношения. Смысл говорить ему, что он ведёт себя как слабак, идёт на поводу у сестры, слушается её во всём? Он только расстроится, а поменять ничего и никогда не сможет.

Он кладёт руку мне на коленку:

— Тебе надо расслабиться, сейчас приедем и я сделаю тебе массаж, хорошо?

Я изо всех сил пытаюсь переключиться на Никиту, но у меня не получается. Меня внутри будто что-то выжигает. И я просто киваю.

Мы всю оставшуюся дорогу едем молча. Я хотела попробовать подремать, но стоило мне закрыть глаза, как в голову начинали лезть дурацкие воспоминания о сегодняшнем вечере: безволие Никиты, наглость Ирины, презрительный взгляд Виктора Сергеевича, и Лёша — разъярённый и потерянный, такой грубый и такой разочарованный.