Читать книгу: «Иней»

Шрифт:

ISBN 978-5-4485-5809-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Я же сказала, что обманула тебя.

– Я знаю. Я знаю, где ты живёшь на самом деле. Я под твоими окнами… На твоей кухне горит свет.

– Ты что… следил за мной? – я в ужасе кидаюсь к окну. – Я не вижу тебя…

– Испугалась? Думала, я какой-нибудь маньяк?

– Я не пойму, ты шутишь или нет, – выдыхаю в трубку. Если он узнает, что я живу не с подружкой, а с Никитой… да какая разница? Что мне терять?

– А представь, что я там, под твоими окнами. Я ждал тебя около твоей работы, шёл за тобой до метро. Ехал в соседнем вагоне, и смотрел на тебя через стёкла. Ты один раз обернулась на меня, как будто почувствовала, что на тебя кто-то смотрит, но не заметила. Наверное, не узнала.

– Перестань, ты меня пугаешь.

– А когда ты вышла из метро и села в маршрутку, я поймал машину и поехал за тобой. Потом твоя остановка. Я шёл за тобой по соседнему тротуару, провожал до подъезда.

– Нет, это уже слишком!

– Почему? Разве это не прикольно? Я настолько увлёкся тобой, что веду себя как сумасшедший. А что мне остаётся делать? Ты не отвечаешь на мои звонки, не хочешь со мной видеться, – он говорит так спокойно, как будто пересказывает фильм. – Я в отчаянии.

– Это не повод.

– Что? Ты – не повод так себя вести?

– Уж точно нет. Во мне нет ничего такого, чтобы… чтобы мужчина вдруг стал меня преследовать.

– Ух ты! Не знал, что у тебя низкая самооценка.

– И как же ты вычислил, где мои окна?

– О, ну это было довольно просто, – протягивает он. Затихает ненадолго. Придумывает. – Я следил за тобой несколько раз, ждал, пока ты войдёшь в подъезд. А потом смотрел на окна, где зажгут свет.

– Несостыковка. А если меня дома уже ждут? Я ведь живу не одна. И свет давно горит.

– Ну… Представь, что ты приходишь раньше. Заходишь в пустую квартиру, включаешь везде свет. Подходишь к окну… и тебе кажется, что молодой человек внизу уже не в первый раз стоит и смотрит на твои окна. И, кажется, ты знаешь его… Он смотрит прямо на тебя. Смотри внимательнее, видишь?

Я невольно ищу его глазами под окнами.

– Да ну тебя! Ты фантазёр.

– И вдруг он исчезает. А ты совсем одна в квартире. И так тихо вокруг. И раздаётся звонок в дверь. Наверное, это подруга – думаешь ты. Не смотришь в глазок. Ты уже вставила ключ, и поворачиваешь его в замке, и вспоминаешь, что у неё всегда есть с собой ключи. Но ты уже открыла дверь… – Он делает паузу. Снова выдыхает в трубку: – А за дверью он. Ты замираешь. Ещё цепляешься за дверь пальцами, пытаешься толкнуть её назад. Но он сильнее тебя. И он уже внутри.

Я ощущаю, как дыхание моё замедляется, становится глубже. Хотела бы я оказаться с ним в квартире одна.

– Тебе нравится то, что я говорю?

– Нравится, – выдыхаю я.

– Мне рассказать тебе, что будет дальше?

– Расскажи, – прошу я.

– Он захлопывает за собой дверь. Его пальцы прокручивают ключ в замке. И только этот щелчок приносит тебе осознание, что ты с ним одна здесь, в запертой квартире. Ты узнаёшь его лицо?

– Нет. На улице было слишком холодно, и он надвинул шарф до самых глаз, пока выслеживал меня.

– Но его глаза ты видишь. Ты запомнила их с вашей первой встречи. Они зелёные. Такая редкость. И ты запомнила, как он смотрел на тебя. Это невозможно забыть. Тот взгляд. Ты ни с кем его не спутаешь.

– Да. Я уже видела его. Я прикасалась к его рукам, когда он приходил ко мне на работу. Я втирала в них крем, и смотрела в его глаза снизу вверх. Но тогда его руки были тёплыми.

– А теперь они ледяные. Откуда ты это знаешь? Он трогает тебя?

– Он схватил меня за шею сзади, когда я побежала. И сдавил. Он держит меня так крепко, что я не могу сдвинуться с места. И холод его пальцев пронизывает меня насквозь. Я чувствую, как моя кожа покрывается мурашками. От холода. И от страха.

– Что он делает? Почему вы продолжаете стоять на месте?

– Он стягивает с себя шарф. Медленно. Он никуда не спешит. Он знает, что никто не придёт до самого утра. И всю эту ночь он может делать со мной, что хочет.

– Он собирается связать тебя?

– Нет. Он накидывает шарф на мою шею. Петлёй. Я видела на крупной вязи ткани иней, когда он переступал порог. И теперь этот иней ломается на моей коже, когда он затягивает шарф на моей шее. И холодная влага быстрыми струйками бежит вниз, промачивает майку, скользит по моей груди.

– Ему так нравится, что ты дрожишь.

– Ему нравится, что я боюсь его?

– Нет. Ему нравится твой трепет. Ты кричишь телом. Но с твоих губ скатывается только немой воздух. Почему ты такая тихая? Почему не зовёшь на помощь?

– Потому что я хочу его. Я хочу его с нашей первой встречи.

– Где он хочет трахнуть тебя сначала? В комнате? Прямо на полу коридора? Он хочет смотреть на тебя в зеркало, когда войдёт сзади?

– Он видит окно с распахнутыми шторами на кухне. То самое, у которого я стояла несколько минут назад, когда он ещё был снаружи. И толкает меня туда. Давит на мою шею ладонью, пока мои бёдра не упираются в подоконник.

– Теперь он видит твоё отражение. Твоё быстрое дыхание делает стекло мутным.

– Я хочу, чтобы он трогал мою грудь.

– Он гладит твои распахнутые губы пальцами, скользит вниз, проводит по голым соскам через майку.

– Сталкивает ткань вниз, и его ледяные пальцы проводят вдоль ореола, не касаясь соска. Он дразнит себя. И меня.

– Он чуть нагибает тебя вперёд, вдавливая твою грудь в ледяное стекло.

– Я слышу, как он расстёгивает молнию на своих джинсах.

За спиной скрип паркета. Я испуганно оборачиваюсь… Никита, чёрт его возьми! Он открывает дверь в кухню, и мне приходится сбросить звонок.

Я едва успеваю оторваться от стекла и одёрнуть майку.

Глава 1

Месяцем ранее

Я – неудачница. Мне не везёт во всём. Нет ничего – ни денег, ни нормальной работы, ни своего жилья. Я не замужем – живу с молодым человеком на съёмной квартире. У меня нет друзей. Я общаюсь с девчонками на работе, но только во время трудового дня. Никита говорит, что это нормально. Вот только среди моих коллег есть те, кто дружит между собой. Они созваниваются в выходные, ходят вместе в кафе. Взять ту же Ленку, которая общается со мной больше всех: вчера они ходили с Катей по магазинам. Чем та Катя лучше меня? У нас даже имена одинаковые… Я чувствую себя изгоем, когда на прощание Света, например, целует всех девчонок в щёку, а мне машет рукой – будто я заразный больной.

Я смотрю через окно маршрутки на промозглое осеннее утро. Люди на тротуарах кутаются в тёмные куртки и пальто, спешат на работу. Город ожил ещё несколько часов назад – в Москве день начинается очень рано, особенно для тех, кто живёт далеко от центра. В стекле отражается моё лицо. Какая же я уродина! Больше всего ненавижу свои жирные щёки – они делают меня похожей на хомяка; кожа на них красная, неровная, что особенно бросается в глаза под беспощадным утренним солнцем. Эти дурацкие щёки портят всё моё лицо: мой курносый нос на их фоне кажется недоразвитым, я всё время пучу глаза, чтобы они казались больше, и над бровями скукоживаются горизонтальные складки, я стараюсь уложить волосы так, чтобы прикрыть ими свои щёки, и от этого они быстро салятся и опадают коричневыми патлами. Фу, даже смотреть на себя противно! Отворачиваюсь от окна, машинально опускаю глаза и смотрю на свои расплющенные бёдра. Про свою фигуру я вообще молчу… Вздыхаю так тяжело, что женщина на соседнем кресле бросает на меня подозрительный взгляд.

У меня никогда не было поклонников. Когда мои одноклассницы в тринадцать лет бежали за угол школы на свидания, я только с завистью провожала их взглядом и плелась домой. Зато любви без взаимности было выше крыши. Сначала Вова в детском саду, обаятельный блондин с невероятными ультрамариновыми глазами, упрямый и хулиганистый, заводила всей группы – он сказал, что я толстая, поэтому он не будет со мной играть. А потом все ребята дразнили меня: «теле-теле тесто, жирная невеста». В одиннадцать лет родители отправили меня в художественную школу, потому что им некуда было девать меня по вторникам и четвергам, и там я влюбилась в Андрея, печального сероглазого мальчика на несколько лет старше меня; он рисовал самые красивые пейзажи в стиле Моне. У Андрея было отличное чувство всей палитры «vert de», поэтому особенно хорошо у него выходили те месяца, когда природа зелёная. И я мечтала, что между неспелыми персиками и виридоновыми травами он когда-нибудь всунет моё розовое пухлое лицо. Это была очень сильная и непродолжительная любовь. Я ждала его после занятий и молча шла чуть позади, почти рядом. И он тоже всегда молчал. Я провожала его до дома, и он захлопывал перед моим носом дверь в подъезд, даже не обернувшись, будто меня не существовало. А однажды не пришёл на занятия. Я думала, что заболел. Но он не пришёл раз, потом два, а потом я узнала, что он переехал с родителями в другой город.

В шестнадцать мне понравился одноклассник Саша, стройный высокий брюнет с тёмными глазами цвета жжёного кофе; отличник, занял первое место по математической олимпиаде в городе. Он не интересовал меня до тех пор, пока однажды не поднял мой учебник с пола, который сам же случайно уронил. Его вежливость запала мне в душу, и я стала поглядывать на него украдкой на уроках. Иногда мы встречались взглядами. Я начала думать, что он уронил учебник специально, чтобы проявить ко мне внимание. Я смотрела на его затылок уроки напролёт, а когда он случайно оборачивался и натыкался на мой взгляд – моё сердце наполнялось теплом. Мне казалось, что он тоже что-то чувствует ко мне. А потом у него появилась привычка садиться на задние парты, где мне его было не видно. Я подумала, что он просто выбирал места, откуда удобно за мной наблюдать. Приходилось всё время поворачиваться и делать вид, что я ищу что-то в сумке, пока я исподлобья смотрела на него. Когда я обнаружила закономерность, что сидит он на всех уроках с Вероникой, я пришла к выводу, что стоит с ним поговорить. Долго обдумывала этот разговор. Шли месяцы, сокращалось время до окончания школы, мои оценки скатились к твёрдым тройкам. А я всё искала нужные слова и удобный момент. Получилось всё как обычно и происходит в моей жизни: через жопу. Я случайно увидела его в очереди на кассе в магазине, одного. Я подошла к нему, он обернулся и посмотрел на меня. Надо было что-то сказать, а я не могу: сердце клокочет, во рту пересохло, слова перемешались в голове. Он отвернулся, я набрала воздуха побольше и выпалила:

– Нам надо поговорить.

Он обернулся снова, и спокойным голосом предложил:

– Говори.

– Что, прямо здесь?

– А что такое?

Я покосилась на людей вокруг, и мне показалось, что все на нас смотрят. Я начала мямлить, запинаться. Он не мог понять ни слова, щурился, склонялся ко мне. Наконец, раздражённо вскрикнул:

– Говори громче!

На нас обернулись люди, и я не то чтобы сказала, скорее провизжала:

– Я люблю тебя!

Он вскинул бровь, смерил меня тяжёлым взглядом, и сказал, что «это было очевидно». Я молча ждала продолжения. Он устало выдохнул. Выпускал воздух так лениво, что его щёки были похожи на сдувающийся воздушный шар. И сказал: «честно говоря, мне это неинтересно; у тебя стереотипная внешность и скудный ум». До сих пор помню это ощущение, как краска залила моё лицо, и я не могла сдвинуться с места. Было очень унизительно.

Выхожу из маршрутки и топаю к метро. Что ещё со мной не так? Моя, скажем так, карьера. Эта тема особенно будет мусолиться сегодня вечером кое-кем. В свои двадцать пять я работаю консультантом в магазине косметики. У меня нет ни специального, ни высшего образования. Моя зарплата никогда не переваливала за двадцать тысяч. В Москве это не то что гроши, при съёмном жилье это просто невозможные для физического выживания деньги. Если бы я жила в своём городе… Но Никита говорит, что это нормально. Что я правильно сделала, что приехала сюда. Что нужно лишь немного времени, и всё наладится. Возможно, я даже смогу пойти учиться. Он такой оптимист. И романтик. Он всё время говорит, что если бы я осталась в своём городе, мы никогда бы не встретились. А без меня его жизнь была бы «пуста и бессмысленна».

Толпа вдавливает меня в противоположную дверь вагона, и я вжимаюсь в высокого и тучного мужчину, от которого несёт дешёвым одеколоном. Как ни странно, более чем за три года работы в помещении, где изо дня в день происходит кощунственное смешение дорогих ароматов с откровенным ширпотребом, обоняние у меня по-прежнему отменное. Но какой от этого толк, если мой мужчина вынужден пользоваться дезодорантом для эконом-класса, а туалетную воду позволить себе не может в принципе. Про себя я молчу. У меня очень плохой вкус – вот, кстати, ещё о чём вспомнила. Я одеваюсь по-рыночному, вульгарно крашусь, и совершенно не слежу за тем, как выглядит мой мужчина: на нём плохо сидит одежда, и каждому встречному видно, сколько эта одежда стоит. Именно такие слова она говорила Никите, когда он познакомил нас. Я очень долго выпытывала у него, какое впечатление произвела на Ирину. Никита не умеет врать, но и расстраивать меня он очень не хотел. Мне, конечно, было ужасно обидно, я даже расплакалась. Но он успокоил меня тем, что его сестра так относится ко всем людям. Она такой человек. Она всех меряет по зарплате и должности. И мы с Никитой, по её мнению, оба лузеры. Только он – её брат, а я ей абсолютно чужая. Мы ведь даже с ним не женаты.

Мы вместе уже полтора года. Съехались почти сразу после знакомства, вот так быстро у нас всё завертелось. С тех пор я готовлю ему, стираю, глажу, убираю, приношу деньги в общий бюджет. Он говорит, что очень любит меня. И мы обязательно поженимся, когда накопим денег. Мы кладём их в банк, чтобы набежали проценты. Нам нужно хотя бы триста тысяч. По крайне мере, когда мы всё рассчитывали, такой минимум получился: чтобы лимузин, белое платье и голуби – всё как у людей. Никите очень важно отпраздновать свадьбу в Питере, его родном городе. Там есть кафе «Васильки». Когда его отец сделал предложение его маме в этом месте, это был обычный советский ресторан. Теперь единственное, что осталось прежним от этого ресторана – люстра в виде огромной рыбы с венком из васильков на голове. Сейчас питерские «Васильки» превратились в популярный для тусовок паб, и цены там, понятное дело… зашкаливают. Пока мы накопили почти полтинник. Мда. И я до сих пор не знакома с его родителями. Вот так вот. Я действительно полный ноль. У меня нет ничего. Почему я думаю обо всём этом сейчас?

Выхожу из метро. Наш магазин находится в пятнадцати минутах от станции, но точка проходная. Правда, зимой очень холодно добираться пешком, улица прямая и продувается как проспект. Ёжусь, сжимаюсь под одеждой, скукоживаюсь. Неудивительно, что ко мне никогда не подходят знакомиться на улице. Когда холодно, я семеню ножками, сутулюсь, опускаю глаза в землю. Когда жарко, я сильно потею, и очень стесняюсь этого. Мне всегда кажется, что кофта подмышками промокла, и я прижимаю руки близко к телу. Поэтому тоже сутулюсь. Сутулюсь всегда. К тому же я неуютно чувствую себя, когда на мне мало одежды. Всем сразу видны эти отвратительные жирные складки на боках, и мои ноги… о, эти ужасные ноги, с красными прожилками на ляжках, с уродливыми ямами в коже от целлюлита. Но Никита говорит, что я очень красивая. И я никак не могу понять, в чём подвох. Он очень хороший. И, наверное, ему очень жалко меня.

Я думаю обо всём этом сейчас, потому что сегодня вечером к нам приедет Ирина. И начнёт перечислять все мои недостатки, и снова задаст ему вопрос: «зачем тебе эта?»

– Эй!

Возглас кажется мне агрессивным, и я невольно ускоряю шаг.

– Эй! Ты! С бутылкой! – молодой хриплый голос. Его эхо перемешивается с грохотом электрички. Грязный свет её окон бьёт сквозь кусты.

Справа от меня. Трое. Идут в мою сторону.

Другой голос:

– Тебе, тебе! Стой!

Мои пальцы впиваются в бутылку с шампанским. Шаг замедляется.

Один из них отшвыривает сигарету вбок, и она вертится, как волчок. Его злое лицо похоже на морду питбуля. Волосы короткие, как щетина. Мочки ушей скошены.

Пожалуйста. Я ведь уже вижу поворот к нашему дому. Я ведь почти дошла.

– У неё сумки нет, – говорит один из них.

– Есть-есть, за жирной задницей не видно.

– И есть бухло.

– А закурить?

– Я не курю, – шепчу я.

Рывком один из них придвигает ко мне своё лицо: худое, вытянутое, с выцветшими глазами. Он шумно обнюхивает мои волосы:

– Она не курит. Но пахнет от неё дерьмово.

Пар из его рта окутывает меня вместе с запахом ацетона.

– Ребят, я здесь живу. И меня ждут дома, – пищу я.

– У тебя есть три рубля? Каждому из нас.

Я вжимаю голову в плечи и не могу сделать ни шагу. Почему я не успела? Почему вообще я пошла сюда? Это несправедливо! Это было подло – гнать меня за шампанским для неё в одиннадцать вечера через окраины города.

– Отпусти! – я отдёргиваю руку, когда один из них, самый низкий и пухлый, хватает меня за локоть. Ткань куртки с противным свистом выскользнула из его коротких пальцев.

– Оп, – другой перехватывает бутылку.

Кто-то сдёргивает сумку с плеча.

– Тихо, тихо, тихо, – он больно стягивает мои волосы у затылка и рвёт.

Я падаю назад. Но меня подхватывают. Волокут. В секунду останки света сменяются темнотой. Я оказываюсь на земле. Четыре руки шарят по моему телу. Кому-то нужны карманы. Кто-то рвёт молнию на куртке. Кто-то вминает мои губы грубыми, пахнущими табаком пальцами. Я вцепляюсь в эти пальцы зубами. Но ему не больно. Даже не дрогнул.

– Мобильник – говно, – две руки исчезают. Темноту распарывает неоновый свет экрана. Этот свет изо всех сил пытается оттеснить от меня густую тьму, он делает всё, что может, для моего взгляда – ещё раз увидеть их лица и запомнить наверняка.

– В кошельке сто рублей. Твою мать! – молодой человек со скошенными мочками со свистом запускает мой кошелёк в кусты.

– Посмотри в сумке.

– Да нет здесь ни хрена, – я слышу, как на землю падают мои вещи.

– Серьги золотые? – влажный шёпот в моё ухо.

Я мотаю головой.

Он цепляет зубами дужку серёжки и тянет на себя. Я краем глаза вижу его хищный взгляд. Холодная слизь его слюны падает с моей мочки и бежит по шее за шиворот.

– Хочешь её трахнуть?

Тот, кто говорил, склоняется надо мной. В его руках щёлкает нож. Звук глухой. Лезвие короткое.

– Мне нужны деньги, – голос в стороне. – Пошли!

– Хочу посмотреть на её грудь. Не шевелись, девочка. Иначе я могу сделать тебе больно.

Он собирает в ладонь воротник моей кофты у ключицы, тянет в сторону, и вонзает в плоть ткани кончик лезвия. Режет. Шорох похож на прикосновение ногтя. Лезвие острое. Без усилий вспарывает плотные нити. Я чувствую холод. Он проскальзывает к моей груди в образовавшуюся прореху, и колет мою кожу беспощадно, особенно там, где она раздвигается от образовавшейся раны.

– Ух ты! А здесь есть, на что посмотреть.

– Лёх, не обламывайся, – другой пытается столкнуть с меня джинсы.

– Я сказал – пошли, – снова в стороне. – Да твою мать! – шорох листьев. Он наступает на мои волосы. – Мне. Это. Неинтересно, – цедит голос уже надо мной. Его крепкая шея белеет, взбухает от напряжённых жил. – Я сказал, мне нужно бабло. Слез!

Руки, прижимавшие меня к земле, исчезают.

Я слышу странный щелчок откуда-то со стороны. Протяжный щелчок, который тут же распадается множеством звуков. Это похоже на падение маленьких пластмассовых шариков. Они будто ныряют в гладь скользкого пола пустой комнаты, и отскакивают с треском к высоким потолкам. Этот треск наводит на меня животный ужас, хотя я и не понимаю, что он значит.

– Спокойно, – новый голос.

Дребезг стекла: вкрадчивый.

Снова щелчок. Но теперь он дольше и громче, задаёт резкие отблески в густой тьме, смешивается с топотом ног и вибрацией земли. Вибрация разрастается, увеличивает свою амплитуду, и в воздух врезается свист поезда.

– Цела? – сквозь пронзительный гудок электрички я слышу голос.

Сажусь на земле, рефлекторно запахиваю куртку. Надо мной склонился мужчина. Он включает фонарик на своём телефоне, и я зажмуриваюсь. Холодный свет исчезает вместе с жёлтым, как только мимо проносится последний вагон поезда.

– Давай руку.

– Не могу, – шепчу я.

– Что?

– Не могу их расцепить, – я киваю в сторону рук, которые впились в синтепоновую ткань и будто окаменели.

Мужчина убирает в карман электрошокер и берёт меня за плечи; рывком поднимает на ноги. Расцепляет мои руки. Пытается застегнуть молнию на моей куртке.

– Порвали, уроды, – бормочет он. – Ничего, главное жива осталась.

Он отпускает безнадёжную молнию и отступает. Я делаю осторожный шаг – будто проверяю, не повреждены ли мои ноги, могу ли я ходить. Сгибаюсь, и поднимаю сумку. Злосчастное шампанское разбилось совсем рядом с ней – теперь кожзаменитель липкий, но пахнет вкусно. Я взяла для Ирины самое дорогое шампанское, которое было на витрине.

– Твой мобильный, – мужчина протягивает его мне.

– Спасибо, – шепчу я. – Там ещё кошелёк. В кустах.

Мы идём к железной дороге. Пробираемся к кустам с фонариком. Ветки елозят по куртке, с громким хрустом ломаются под ногами – эхо такое, будто я глубоко в лесу. Я вглядываюсь в сырую землю. Острые края осколков бетона во мху, искривлённые, с лужицами внутри, пакеты, зелёные бутылки, белый пластиковый стакан из-под сметаны. Распахнутый красный кошелёк лежит навзничь среди мусора.

– Мой, – всё ещё шёпотом говорю я.

– Тебе далеко до дома? Сама дойдёшь?

– Дойду. Он там, за поворотом.

– Если ты здесь живёшь, значит должна знать, где не надо ошиваться по ночам. Что ты тут забыла?

– Я…я ходила в магазин.

– Отлично, – шумно выдыхает он. – Нашла время и место.

Мы возвращаемся к тому же месту, откуда меня уволокли те трое.

– Это всё случайно… Мне очень повезло, что Вы оказались рядом. Спасибо.

– Повезло. Учитывая, что я тут не живу, – он озирается. – Где здесь железнодорожная станция?

– Там, – я указываю в сторону магазина, из которого шла. – Слева будет проход минут через десять. Забор закончится, и сразу.

Он кивает и уходит.

– Его прямолинейность меня позабавила, – я слышу её голос из кухни.

Снимаю куртку. На кофте зияет дыра, от правой ключицы и вниз, почти до соска. Лифчик был сдвинут лезвием. Рана неглубокая.

– Он очень… брутальный, даже немного грубый. Тем и зацепил, – задор в её голосе. – Эй, где там моё шампанское?!

Я захожу в комнату и быстро переодеваю кофту. Рваную запихиваю в шкаф. И иду на кухню. К ним.

– Там закончилось шампанское, была только водка – бормочу я. – Здравствуй, кстати.

Ирина смотрит на меня с брезгливостью:

– А запах такой, будто ты его всё-таки купила. И сама выдула по дороге.

Никита приобнимает меня и целует в щёку.

– Я сейчас в «Леонт» сбегаю, – говорит он, и идёт в коридор. – Здесь всего десять минут.

– Нет! – вздрагиваю я. – Я там и была.

– С ума сошла! – Никита возвращается в кухню. – Зачем ты туда ходила?

– А куда мне, по-твоему, ещё было идти?! Ты позвонил мне, когда я ехала в маршрутке. Здесь уже всё было закрыто.

– Что не так с этим вашим «Леонтом»? – Ирина невинно хлопает глазами. – Катенька там уже превысила лимит долга за алкогольную продукцию?

– Ир… – Никита поджимает губы и ставит чайник кипятиться. – Просто местечко неспокойное. Меня там чуть не избили однажды. Катя, больше никогда не ходи туда.

– Раньше здесь было спокойнее. Мне машину-то не поцарапают? – Ирина вытаскивает из сумочки зеркало, и поправляет ресницы.

– А Лёша не на ней уехал?

– Нет, ему надо домой. Взять деньги. Завтра он обещал сводить меня в ресторан за свой счёт, а не как обычно, – Ирина хмыкает.

– Судя по его виду, он может сводить тебя только в ресторан быстрого питания, – Никита глупо улыбается, но под взглядом Ирины быстро сменяет улыбку на тревожное выражение лица. – Как же он доедет в двенадцатом часу ночи?

– Его друзья обещали подвезти. Успокойся, братишка. Он тебе не родственник, и никогда им не станет.

– Кто такой Лёша? – хмурюсь я.

– Иринин водитель.

– И мой новый любовничек, – Ирина растягивается в обворожительной улыбке.

Ирина – очень красивая женщина. Она высокая, как и Никита. У неё идеальная фигура: стройные ноги, тонкая талия, узкие плечи. У неё красивая грудь, которая всегда подчёркнута вырезом, и круглая попа. И ни грамма лишнего жира. Рядом с ней я похожа на гибрид мопса со свиньёй. Может, всё дело в манере держаться? Прямая спина, высоко поднятый подбородок, взгляд из-под полуопущенных век, непринуждённость в движениях.

Уверенность в себе отражается в каждом её жесте: она сидит так, как ей удобно (вот как сейчас, на нашей кухне: вытянула ноги на кушетке и её совсем не заботит, что нам с Никитой приходится стоять), она смотрит куда ей хочется (с нескрываемым отвращением разглядывает обветшалый потолок и трещины в углах стен). Она совсем не вписывается в нашу кухню, заставленную старой мебелью, с выцветшей краской на стенах, покрытых жирными пятнами у плиты и раковины. Хочется раздвинуть для неё эти стены и потолок, убрать подальше от её глаз всю кухонную утварь, не оскорблять её всем этим убожеством и уродством. Она другая. Я не могу представить, что она когда-то была маленькой девочкой, с нежностью обнимала плюшевого медведя и не могла уснуть без колыбельной песни; не могу представить её юной, неопытной девушкой, краснеющей под взглядом мужчины. Она будто бы всегда была такой: роскошной, успешной, совершенной…

– Ты не дорассказала, как вы познакомились? – Никита ставит перед ней чашку с горячим чёрным кофе, подходит ко мне и обнимает за плечо.

– Вчера, когда я ехала к тебе. У меня пробило колесо, и он мне помог, – Ирина отпивает кофе и отламывает чайной ложкой кусочек пирога, который я вчера испекла. – Ты бы поменьше занималась выпечкой, – говорит она, перемалывая зубами воздушное тесто, и указывая ложкой на мои ноги, – и для фигуры полезно, и время можно с пользой потратить – поработать, например.

– Вчера? Как вчера? – Никита немного подаётся вперёд.

Не знаю, чему он удивился больше: что она так быстро перевела нового знакомого в ряд любовников, или что она уже со вчерашнего дня в Москве. Вообще-то мы говорили о том, что Ирина приедет сегодня. Но, видимо, её планы поменялись, и она даже не удосужилась нас предупредить.

– Да, я прилетела вчера, и хотела сделать тебе сюрприз, – она прожёвывает ещё один кусочек, и небрежным жестом отодвигает от себя тарелку. Оглядывается в поисках чего-то. – Но вот, неожиданно всё поменялось, и я встретила Лёшу. У тебя есть салфетки?

Никита пожимает плечами и опускает ко мне голову.

– Нет, у нас нету, – тихо говорю я.

Ирина открывает свою маленькую сумочку и вытаскивает шёлковый белоснежный платок с изумрудным узором на уголке, вытирает губы. Бросает платок в тарелку – на белой ткани остаётся красный след от помады.

– Я в субботу проснулась, походила по магазинам, пообедала в японском ресторане, сходила в салон – а день всё тянется и тянется. И мне стало так скучно, – Ирина встаёт и идёт в комнату, мы следуем за ней как овцы за пастухом. – Я как представила, что мне ещё целый день нечем будет заняться… – она прохаживается по комнате и всё внимательно разглядывает. Несколько секунд изучает картину на стене, которую я нарисовала для Никиты после нашего знакомства. Уголки её губ изгибаются волнистой линией. – Я ведь не то что некоторые – лишь бы жопу на диван пристроить, – она бросает на меня быстрый взгляд, потом смотрит на Никиту, широко улыбается. – Ну не могу я без работы! Вот и придумала к тебе пораньше приехать. И в воскресенье утром уже была в Москве.

– Не понимаю, почему ты не поехала на машине? Ты отлично водишь! – Никита садится на край кровати. Я прохожу к окну.

– Негоже мне из Питера самой машину гнать, – Ирина вальяжно потягивается и садится рядом с ним. – И как ты себе это представляешь? Я приезжаю, а тут форс-мажор – мы не получили заказ. Мне ещё обратно пилить? Сколько это, по-твоему, времени? А время, как ты знаешь, деньги, – она поворачивает к нему голову, и теперь я вижу только её затылок. Ирина молчит несколько секунд, а потом ласковым движением приглаживает Никитины волосы. Меня передёргивает, когда она трогает его. – Впрочем, ты не знаешь, – она тяжело вздыхает. – Ты понятия не имеешь, о чём я говорю, – и переводит взгляд на меня. Её ухмылка говорит о том, что она собралась снова напасть. Я крепче вцепляюсь в подоконник, на который облокачивалась, под пальцы попадает тюль и натягивается за моей спиной, я даже слышу треск над головой. – Ну а ты чего? Всё там же торгуешь? Обслуживаешь средний класс?

Я так волнуюсь, что боюсь открыть рот. Мне кажется, я смогу издавать только недоразвитые звуки. Никита смотрит на меня с сочувствием. Но молчит. Он никогда не защищает меня перед ней. Это ужасно злит меня. Пальцы крепче впиваются в подоконник, и я снова слышу треск. Набираюсь смелости:

– У меня всё как обычно, – выдаю я. – Давай лучше о тебе… поговорим.

Ирина хмыкает:

– А что я? У меня всё и всегда идёт по плану, – она забирается на кровать с ногами, вытаскивает из-под пледа подушки и кладёт их рядом со стенкой, облокачивается на них спиной.

– Да, кроме новоиспечённого возлюбленного, – замечает Никита.

– Не спорю, это было неожиданно. Такими темпами я начну верить в судьбу, как и ты, – она одаривает брата звонкой усмешкой.

– Так и чего? – выпытывает он. – Ты арендовала машину, поехала…

– На Ленинградке влетела в яму. Вышла…

– Ты собралась менять колесо? – хмыкнул Никита.

– Я-то могу! Что ты меня перебиваешь всё время? – она отлипает от подушек и хлопает его по плечу. – Я вышла на обочину и стала голосовать. И буквально через секунду остановился он. Господи, на чём он ездит, ты бы видел! Помнишь, у бабкиного соседа, как его… деда Вали, была такая… Ну, помнишь?

– Жигули?

– Ну да, наверное. Только у этой зад другой, а-ля хэтчбэк. Но не в этом суть. Она громыхает как товарный поезд. Я была изумлена, когда из этого вылез такой симпатичный молодой человек. У него обворожительная улыбка. И он сразу ко мне на «ты». Достал запаску. Я, говорит, куртку не хочу запачкать, подержи-ка. А утром ещё дождь шёл, он её расстёгивает, а там такое тело, мама моя, – Ирина лыбится, и в её лице столько похоти, что мне становится тошно. – А он в одной футболке, и этот дождь по его рукам стекает. Ох… Как тебя, говорит, зовут. Я ему – Ирина Сергеевна. А он мне – «Ага. Слушай, Ирка, а не угостишь ли ты меня чем-нибудь, когда я закончу. Ты же должна меня как-то отблагодарить?» Ох как я люблю таких бесцеремонных! Так что… А как мы до Москвы ехали – это было что-то! Он-то понятия не имел, что водитель я не хуже любого мужика. И мы поспорили. Кто первым доедет до центра. Мой аудей мощный, лёгкий. И он на своём этом, хэтчбэке, – хрюкает она. – У него не было шансов. Конечно, он не хотел проигрывать. А я не хотела подыгрывать. Его это так взбесило, – она хитро щурит глазки и довольно ложится на подушки. – Значит, здесь я буду спать? – она хлопает по кровати.