Птенец и Зверюга

Андрей Смирягин, 2005

Сага о романтической любви, разлуках и встречах во всех уголках большого мира.

Одна С Половиной Недели

Они встретились два года спустя в маленькой, окруженной врагами средиземноморской стране.

Когда Глория уезжала в Израиль, Никита был уверен, что она едет со всей семьей, но оказалось, что семья (мама, брат и бабушка) ждет статуса беженцев в американском посольстве, между тем как Глория решилась ехать в незнакомую страну совершенно одна, на свой страх и риск.

Мать и все родственники уговаривали ее подождать, ведь до получения статуса осталось совсем недолго. Однако ее непреодолимое желание быть самостоятельной во всех своих, даже неверных, решениях перевесило все доводы разума.

В этом сочетании несовместимых желаний, капризов и комплексов была она вся. Ее внешняя хрупкость и утонченность уживались с каменной твердостью и неимоверным упрямством.

Тогда это показалось Самолетову великолепным выходом из сложившейся ситуации, поскольку это было ее добровольным решением, и в том, что они расстаются, никто не виноват, кроме общего течения жизни. Его самовлюбленное «я» даже попыталось встать в позу обиженного: ведь получалось, что это она его бросает. Но в глубине души он знал, кто из них двоих совершил предательство и кто по-настоящему страдал, а кто всего лишь придумывал себе образ пострадавшего от несчастной любви.

Они простились, и Глория уехала. Между тем Самолетова бросало от одного занятия к другому. Он торговал оргтехникой и водкой, работал на телевидении и в рекламе, пробовал писать статьи в газеты и рассказы для эстрады, пока его интерес не остановился на Интернете, где ко всеобщему удивлению (но более всего к его собственному) он научился сочетать бизнес и творчество и при этом еще иметь столько свободного времени, сколько он пожелает.

Отношения с девушками складывались в том же духе. Их было не так чтобы много, но достаточно для того, чтобы он понял, как трудно среди них найти не просто партнера для секса, но еще и родственную душу.

Однажды, разбирая свой письменный стол, он наткнулся на закатившийся в угол простенький, но изящный «магендовид» с ушком, чтобы носить на цепочке. Эту шестиконечную звездочку Давида ему как-то подарила Глория, обожающая всякие побрякушки — вернее, он сам выпросил у нее на память. «Интересно, где она сейчас и что с нею?» — подумал он.

Он стал вспоминать их отношения и неожиданно понял, что в ней было все то, что последнее время он искал во всех своих партнершах. Более того, в сексуальный трепет его приводили исключительно женщины, внешне похожие на Глорию.

Он вспомнил ее хрупкий облик с изящными национальными чертами, не оставляющими равнодушным ни одного мужчину, ее не по-женски парадоксальный ум, что создавало между нею и другими, менее умными, мужчинами барьер несовместимости. Никита же с его манерой играть в разговоре понятиями и смыслами умел этот барьер легко преодолевать.

Никита узнал ее адрес и телефон у ее родных, которые к тому времени уже сидели на чемоданах, готовясь к отъезду в Штаты. Затем он написал ей прочувствованное письмо — обычный любовный бред. Как ни странно, через месяц пришел ответ. Похоже, Глория переживала не лучшие времена в процессе своей адаптации к новой жизни. Свалившиеся на нее несчастья — отсутствие денег, неопределенность дальнейшей судьбы, одиночество — удачным образом совпали с его внезапно вспыхнувшим чувством. Читая письмо, в котором Глория недоумевала, почему он вдруг вспомнил ее, и признавалась, что и он ей по-прежнему дорог и что она по нему безумно скучает, Никита плакал.

В тот же день Самолетов позвонил ей в Израиль и сказал, что он летит к ней.

К тому времени он из изящного остроумного юноши, которому женщины достаются с неимоверным трудом, наш герой превратился в грубого волосатого мужчину, которому женщины покоряются с поразительной легкостью. Она же из хрупкого худенького мальчишки превратилась в обворожительную женщину с необычайно красивой грудью, как раз такой, какую он любил еще с детства, и стойким до упрямства характером.

— Не приближайся ко мне, — сказала она, когда он появился перед ней в комнате общежития Иерусалимского университета, — Я тебя боюсь.

— А я и не приближаюсь, — сказал он, целуя ее в ушко.

— Не раздевай меня, — сказала она, — я стесняюсь.

— А я и не раздеваю, — сказал он, освобождая ее смуглые бедра от белоснежных трусиков.

— И не вздумай раздеваться сам, — сказала она.

— И в мыслях не держу, — сказал он, отбрасывая свои.

— Ты зверь, и я буду сопротивляться! — воскликнула она.

— Изо всех сил? — поинтересовался он, укладывая ее на постель.

— Изо всех, — ответила она — Только закрой дверь на ключ и прикрой получше шторы…

* * *

Несколько часов спустя молодые люди вышли в обволакивающую теплоту вечера за охраняемую ограду студенческого городка, расположенного на горе — одной из самых высоких в окрестностях. Внизу, на холмах, расчерченный светом улиц и переулков, раскинулся библейский город, до сих пор не поделенный между народами.

В одной руке Никита держал тяжелую сумку, а в другой нес ее невесомую ладонь, вернее, она, как всегда, сжимала в кулачке указательный палец его руки. Сегодня был последний день, когда Глория должна была выехать из общежития на студенческие каникулы под угрозой безжалостной администрации начислить плату за весь следующий месяц проживания.

В этот час еврейский саббат уже начался, а потому в городе не было иного способа передвижения кроме собственных ног да плюющих на религию таксистов. Надежды на то, что они сядут на автобус, идущий к морю, где поселятся в каком-нибудь отеле, неожиданно рухнули из-за его незнания местных обычаев. В результате они в полной растерянности оказались ночью на улице, не зная, что делать и куда идти дальше.

В этой стране из всех своих знакомых Никита мог позвонить только Вольдемару — когда-то своему лучшему другу, красивому, но убийственно флегматичному парню. Год назад Вольдемар с матерью и старшей сестрой по туристической путевке подался к Средиземному морю, на историческую родину отца, где и остался в поисках лучшей жизни. Как молодой и очень талантливый выпускник Бауманки, специалист в области сопротивления материалов, он смог найти только одну работу, практически по специальности — грузчиком.

Никита нашел ближайший телефон-автомат с обязательной инструкцией по пользованию на русском языке рядом с арабским и ивритом и набрал телефон своего друга.

— Вовка, привет! — радостно воскликнул он, услышав в трубке рассудительное и как всегда грустное: «Алле!»

— Никита, это ты? Куда ты пропал? Приехал навестить и исчез. Я же беспокоюсь!

— Да ты понимаешь, так получилось. Я сейчас с Глорией. Она передает тебе большой привет.

— Ей тоже — большой, — с явной ревностью в голосе пробубнил Вольдемар. — А вы где?

— Да вот, понимаешь, такая незадача — мы нигде…

— В каком смысле?

— В смысле, мы на улице и ищем пристанище на сегодняшнюю ночь. Только на одну ночь, а завтра мы уедем к морю.

В трубке послышалось напряженное сопение Вольдемара.

— Да-а, — задумчиво протянул он, — и что же вы намерены делать?

— Вовка, выручай, — пошел в лобовую атаку Никита, — мы у тебя сегодня как-нибудь разместимся, а? Только на одну ночь.

Носовое сопение в трубке усилилось.

— А где же вы будете спать?

Никита представил себе маленькую двухкомнатную квартирку без прихожей, в которой каморка Вольдемара служила одновременно и гостиной, и столовой, и классом, где он давал уроки физики балбесам, поступающим в университет. Комнату, где обитали мама и сестра, Самолетов не видел, но, похоже, она была еще меньше.

— Ну, на той кровати, где я ночевал, — как можно более непринужденно, но уже без особой надежды, предложил Никита.

— Ты хочешь на ней разместиться вдвоем?

— Нет, нас тут еще пять человек с чемоданами… — начал злиться на себя, на Вольдемара и на весь мир Никита. — Конечно, вдвоем. Обещаю тишину и порядок.

Он почти физически почувствовал душевные муки человека, находящегося на том конце провода.

— Ты только пойми меня правильно, — после минутной паузы начал его бывший друг, — у меня на руках мать и сестра, и…

— И?.. — уже все понял Никита.

–… и они не поймут, если ты будешь ночевать здесь с девушкой.

Никита представил себе вечно раздраженную, измученную здешней жарой маму Вольдемара. Затем он вспомнил его давно потерявшую надежду выйти замуж очень амбициозную тридцатилетнюю сестру, не способную, а скорее и не желающую ни выучить иврит, ни найти здесь хоть какую-то работу. На секунду ему стало невыносимо жаль придавленного столь тяжкой ношей Вольдемара — умного и романтичного юношу, писавшего когда-то очаровательные грустные стихи на полях физических расчетов.

— Извини, Вовка, я об этом не подумал, — вдруг понял всю нелепость своей просьбы Никита.

— Ты только не обижайся, — грустно ответил Вольдемар. — Если бы ты был один, тогда нет вопросов…

— Ладно, ладно, не оправдывайся, я не обижаюсь.

— Ты еще заедешь перед отъездом? — поинтересовался Вольдемар, проявляя весьма обидное для Никиты пренебрежение к Глории, о которой он даже не спросил.

— Посмотрим, как все сложится. Бывай…

— До встречи, звони!..

Никита повесил трубку и посмотрел на прижавшуюся к нему худеньким, но очень горячим телом Глорию.

— Ну что будем делать, птенец? Кажется, на одну ночь нам придется стать бездомными дервишами. Устроимся спать прямо в каком-нибудь парке. Или помнишь то место возле крепостной стены вокруг Иерусалима, где валялись парочки туристов? Не знаешь, здесь палатки случайно нигде не продают? Впрочем, я забыл: сегодня же все закрыто.

— Хочешь, я научу тебя говорить на иврите? — неожиданно спросила она.

— Давай, научи меня какому-нибудь страшному ругательству. Я скажу его в адрес того, кто придумал устаивать раз в неделю праздник для лентяев.

— Нет, я тебя научу другому выражению. Ты будешь говорить его в мой адрес, — Глория обняла его двумя руками за шею. — Скажи: «Они».

— Они — полные коз… — она быстро зажала его рот своей маленькой ладошкой, так что он почувствовал сладко-соленый вкус ее пальчиков.

— Прошу тебя, не ругайся.

— Я не ругаюсь, я философствую, хотя мне кажется, что это одно и то же.

— Скажи просто: «Они…» — улыбнулась Глория.

— Ну хорошо: «Они…»

— «Охев…»

— «Охев…»

— «Отах…»

— «Отах…»

— А теперь все вместе: «Они охев отах».

— А что это значит?

— Догадайся сам.

— Кажется, я начинаю догадываться, — сказал он, целуя влажную тонкую полоску ее почти детских губ. — Они охев отах…

Как только прошло головокружение от внезапного прилива нежности, перед Никитой со всей неизбежностью снова встал вопрос о том, где они сегодня будут ночевать.

— Слушай, а может у тебя есть какие-нибудь знакомые или родственники? — спросил он Глорию. — Помнится, ты говорила про родного папу, который на территориях воюет с арабами. Как он отнесется, если мы к нему нагрянем? Территории — это же совсем рядом.

— Ты точно с ума сошел! Ни один таксист так поздно туда не поедет.

— А у него есть машина?

— Да, маленькая Субару.

— Он мог бы приехать за нами сам.

— Нет, об этом не может быть и речи. Я не хочу ни о чем просить человека, который почти двадцать лет не вспоминал о моем существовании.

— Ты же сама говорила, что он ждет тебя в Израиле.

— Все, чем он помог, это встретил меня в аэропорту и поселил в кибуце, из которого я сбежала на второй день. Да пару раз еще пригласил к себе в гости, где выставил полной дурой перед новой семьей. Нет, о нем я даже слышать не хочу.

— В таком случае неисчерпаемый запас моих идей, кажется, иссяк…

— Возможно, мы сможем переночевать в кампусе медицинского факультета, — немного подумав о чем-то, сказала Глория, — у меня там учится троюродный брат Яша, и они с женой еще сдают экзамены.

— Боже, сколько же у тебя родственников! Впрочем, тут наверно, все считают себя родственниками, раз произошли от Адама и Евы.

— Хорошо, что ты напомнил про Адама и Еву. Сейчас уже поздно, и нам придется идти в темноте, а их кампус как раз расположен на холме, который по странному стечению обстоятельств облюбовали змеи.

— Только этого не хватало!

— Иди осторожнее и смотри себе под ноги…

С этим предупреждением Глория повела за собою нагруженного вещами Никиту по извилистой поднимающейся вверх дорожке между университетскими корпусами возможному пристанищу.

Самолетов, с опаской вглядываясь в каждый придорожный кустик на их пути, пустился в рассуждения о том, как символично, что змеи облюбовали именно медицинский факультет — ведь змеиный яд обладает множеством полезных свойств, а сама змея, обвивающая чашу с ядом, является символом врачевания.

— И самая большая польза от такого соседства, — с нервным смешком произнес он, наступив на что-то извилисто-змеинообразное, оказавшееся сухой оливковой веточкой, — что если сейчас кого-то из нас и укусят, то помощи долго ждать не придется, ведь студентов-медиков в первую очередь должны учить оказанию экстренной помощи при змеиных укусах.

Глория, преодолевающая этот путь не в первый раз, довольно улыбалась, ощущая, какое сильное впечатление произвели ее слова на обычно непоколебимое большое и сильное животное, которое она вела за собой.

Найдя в конце концов нужный корпус, что в темноте было не так-то просто, они поднялись на второй этаж и постучали в дверь с нужным номером.

Дверь распахнул высокий и худой, если не сказать тощий, темноволосый юноша, который, увидев Глорию, сразу просиял:

— Маша, ты посмотри, кто к нам зашел в гости! — не оборачиваясь, радостно прокричал он рыжеволосой девушке, с ногами расположившейся на узкой студенческой койке в глубине ярко освещенной комнаты.

— Глория, ты как здесь оказалась? Входите! — обрадовано произнесла та не вставая, так как была придавлена огромным медицинским справочником, раскрытым посередине.

Пока Яша по-братски обнимал и целовал Глорию, Никита вносил вещи в довольно большую и неплохо для студенческого общежития обставленную комнату. По дороге он рассматривал многочисленные книжные полки, где среди книг по медицине заметил Тютчева, Фета, Мандельштама, а также толстенный сборник русских народных пословиц и поговорок.

— Познакомьтесь, это Никита, — наконец высвободившись из объятий брата, представила ему своего спутника Глория.

Никита снял сумку с плеча, издалека помахал рукой Маше и горячо потряс протянутую ладонь Яши. Тот тут же выдернул руку и схватился за живот.

— Осторожней, осторожней! Мне нельзя делать никаких резких движений, — воскликнул он, отпрянув от Никиты.

Никита озадачено посмотрел на Глорию.

— Что с тобой, Яша? Ты заболел? — с тревогой в голосе спросила она готовящегося стать врачом родственника.

— Нет, я здоров, — заулыбался тот, — просто я делаю лабораторную работу.

— О чем это ты?

Тот вместо объяснений задрал майку и продемонстрировал тело, облепленное датчиками на присосках, от которых шли проводки к небольшому похожему на пейджер приборчику с разными индикаторами и лампочками.

— Я снимаю суточный график биоритмов, — гордо пояснил Яша, — и поэтому мне нельзя делать резких движений и вообще сильно волноваться.

— Это Яшкины «хвосты», — пояснила с дивана смеющаяся Маша. — Без этого у него не примут экзамены.

— У тебя «хвосты»? — удивилась Глория. — А я-то думала, у тебя одни пятерки.

— Девочка, — назидательно сказал Яша, — на медицинском факультете нельзя учиться на пятерки или на тройки. Здесь можно учиться только на последнем издыхании. Я, кажется, уже издох. Машка еще держится, но она женщина и пофигистка. И лучше не напоминайте мне про экзамены, а то я начинаю волноваться!

— Ага, — подхватила с дивана его жена, — ты еще напиши записку: «Я еще жив» — и подпишись.

Яша показал ей кулак, а затем, как будто впервые заметив сумку и чемодан у ног Никиты, воскликнул:

— А чего это вы с чемоданами? Уезжаете?

— Да, Яша, но только завтра, — принялась объяснять ситуацию Глория. — Понимаешь, нам нужно на сегодняшнюю ночь где-то остановиться.

— Жаль, что мы ничем не можем вам помочь, — словно не понимая намека Глории, невозмутимо произнес Яша. — У нас нет даже матраса, чтобы постелить на пол, хотя можно попытаться взять его у нашей соседки-американки.

— Яша, ты что, забыл, что она сегодня уехала? — недовольно перебила его Маша, укоризненно глядя на мужа.

— Ах, да, забыл. Еще эта лабораторная работа… Даже не знаю, что придумать. Может быть…

Никита не дал ему договорить.

— Да нет, ребята, спасибо. Это Глория пошутила, — решительно произнес он. — На самом деле мы уезжаем сейчас. Мы просто зашли попрощаться. Я увожу ее к морю.

— К морю! Отдыхать! — с нескрываемым восхищением воскликнул Яша, перемигиваясь с женой. — Глория, как я тебе завидую! Но нет, мне же нельзя волноваться…

— Что ты задумал? — тихим голосом спросила Глория, дернув Никиту сзади за рубашку.

— Потом объясню, — так же тихо ответил он.

— Единственная просьба, — громко обратился Никита к брату Яше и его жене.

— Какая? — насторожился Яша.

— Можно мы у вас оставим чемодан, а через неделю заберем?

— А, это пожалуйста… Кидайте вон туда за шкаф.

— А как же мои вещи? — изумленно спросила Глория.

— Возьми то, что тебе понадобится на неделю, — сказал Никита, — и положи ко мне в сумку, а я пока позвоню. Ребята, у вас есть «Желтые страницы»?

— Конечно. А куда вы направляетесь? — заинтересовался Яша, доставая с полки телефонный справочник.

— В Герцлию.

— О, круто! Там курорты для самых богатых.

Пока Глория перетряхивала чемодан, а Яша рассуждал о достоинствах и недостатках тех или иных курортных мест, Самолетов нашел нужный раздел с телефонами отелей и стал методично обзванивать их в поисках недорого номера. Очень скоро среди транснациональных гостиничных гигантов он наткнулся на отель со странным названием «У Розенгольца», который, судя по ценам, они могли потянуть на неделю.

Ладно, что говорить о евреях, если мы и себя-то один раз в году любим!

Выбравшись с Глорией на ближайшее шоссе, Никита поднял руку, и третий по счету белый мерседес с шашечками на крыше согласился довезти их прямо до моря, если ему оплатят обратную дорогу. Никите уже было все равно. Устроившись на заднем сиденье и обнявшись, чтобы не замерзнуть от включенного на всю мощь кондиционера, они отправились с иерусалимского поднебесья вниз — в далекое путешествие к побережью Средиземного моря по светящейся отражателями волшебной дороге-реке, которая, как им тогда казалось, приведет их к счастью…