Точка замерзания крови

Андрей Дышев (1996)

Группа ветеранов немецкой дивизии «Эдельвейс» собирается совершить восхождение на Эльбрус. Для сопровождения они нанимают горноспасателя Стаса Ворохтин. Но планы пенсионеров вдруг рушатся: на канатной дороге на группу нападает банда. Оказывается, старики-ветераны не так просты, как кажется на первый взгляд. В подошвах их горных ботинок спрятаны сильнодействующие психотропные средства, за которые можно выручить миллионы долларов. Стас включается в опасную игру. Ему не привыкать к лавинам, ледникам и даже к головокружительному полёту на вертолёте над горными ущельями. Гораздо тяжелей осознать, что рядом с ним находится предатель, которому так доверял…

8

От первого удара плексигласовое стекло гулко загудело, как барабан, а когда я снова подтянулся на верхних поручнях и ударил ногами в горнолыжных ботинках второй раз, треснуло пополам и вывалилось наружу.

Снег косяком вонзился в слабо прогретую утробу вагона, в минуту покрыл белой крошкой пол, скамейки, мокрой шерстяной тряпкой прошелся по моему лицу и вскоре перестал таять.

— Зря, — сказал Эд. — Он ничего не сможет сделать. Он убьется.

— Да остановите же его! Вы мужчины или нет? — повысила голос Ирэн, обращаясь к тихому и малоподвижному из-за недолгой дремоты мужу и Эду.

— Мы мужчины, — зверил ее Эд. — Но не держать же его силой? Человеку надоела жизнь, и он вправе сам ею распоряжаться.

— Послушайте, как вас там? — позвала меня Ирэн. — Вы нам скажите, что вы собираетесь сделать?

— Господин спасатель собирается выпрыгнуть в окно, — пояснил Эд. — Он мне напоминает правителя древнеафриканского государства Ойо, которому неудовлетворенный народ преподнес яйцо попугая, что означало пожелание скорой смерти.

Маше было так интересно, что она забыла про еду. Подошла к оконному проему, оперлась руками о край и осторожно посмотрела вниз.

— В меня хоть из пулемета стреляйте — ни за что не выпрыгну, — призналась она.

— К счастью, Креветка, никто тебя к этому не принуждает.

Я отстегнул от пояса перчатки и стал натягивать их на руки.

— Не валяйте дурака, — пробормотал Власов. — Зачем-то вышибли окно, собираетесь через него пролезть… Надо держаться всем вместе.

— Умная мысль! — заострил всеобщее внимание Эд и показал мне поднятый указательный палец. — Таковы правила игры. А что касается вышибленного окна, то наш жалкий вагончик теперь похож на третьеклассный железнодорожный. В девятнадцатом веке, если не ошибаюсь, у них не было крыш, и пассажиры вынуждены были сидеть под скамьями, спасаясь от искр паровозной трубы…

— Вы не могли бы одолжить мне свой шарф? — спросил я Эда, который невовремя начал давить своим интеллектом.

— Шарф? — переспросил Эд. — Мой шарф? Нет, не могу… Только не подумайте, что мне его жалко. Просто я хочу удержать вас от безумных поступков.

— Возьмите! — сказала Маша, отматывая с шеи длинный сиреневый шарф.

— Не делай этого, Креветка!

Эд попытался отобрать у нее шарф, но Маша спрятала его за спину, а затем ловко кинула его мне.

— Вы хотите, чтобы девушка простудилась? — пристыдил меня Эд.

— Я не знал, что вы такой зануда, — ответил я, связывая концы шарфа узлом.

— Нет слов! Нет слов! — развел руки в стороны Эд. — Мало того, что мы вляпались в скверную историю, что отпуск безнадежно испорчен, так еще какой-то безумец намеревается распрощаться с жизнью на наших глазах… Да разве вы не видите, что шарф слишком короткий! И даже если мы свяжем воедино все наши шарфы, свитера и, пардон, трусы, этого будет слишком мало, чтобы опуститься на землю!.. Нет, он совершенно ничего не соображает!

Все замолчали, когда я встал на край оконного проема, ухватился за лесенку, дугой поднимающуюся на крышу вагона, перебрался на нее и медленно поднялся наверх. Крыша была скользкой, обледеневшей, и я долго не мог разжать пальцы и выпрямиться. Я не видел того, что было внизу, под вагоном. Вокруг меня закручивался спиралью снежный рой, словно творожные хлопья в прокисшем молоке. Вагон подо мной ритмично двигался, словно дышал, и я интуитивно чувствовал высоту, отчего внутри холодело, и руки до боли сжимали лестничную перекладину. Страх на какое-то мгновение сковал меня, и я застыл в нелепой позе, не в состоянии ни выпрямиться, чтобы достать до подвесной системы, удерживающей вагон, ни вернуться назад, к оконному проему.

— Эй, вы там живы? — донесся до меня голос Эда.

— Не кричите так громко, — ответил я, чувствуя, что, как ни странно, голос Эда придал мне уверенности. — А то сильно раскачаете вагон.

— Нет, уже без шуток! Огромная к вам просьба! Если вы каким-то чудом все же спуститесь вниз, не сочтите за трудность позвонить в Москву. Триста восемьдесят четыре, ноль шесть, сорок шесть. Подойдет Рая, скажете ей, что вы — мой друг, а я лежу у вас в номере в сильном подпитии. В долгу перед вами не останусь… вы запомнили?

— Эд, а если чуда все-таки не произойдет, и сбудется ваш мрачный прогноз?

После недолгой паузы Эд ответил:

— Ладно, не надо выжимать из меня слезу. Я вас не заставлял лезть на крышу. Если повезет вам — значит, повезет всем… Ну так как?

— Боюсь, что не смогу вам помочь. Я не собираюсь спускаться на Азау.

— А куда же вы, черт вас подери, собираетесь в таком случае?

— Наверх.

— К бандюгам?! — воскликнул Эд. — Нет, вы в самом деле сумасшедший! Вам выпал такой редкий шанс…

— Вы меня отвлекаете, — перебил я его.

— Ну что ж, — сдержанно ответил Эд. — Воля ваша. Примите мои соболезнования. А шарфик, если вас это сильно не затруднит, оставьте, пожалуйста, под вагоном. Это мой подарок Маше, и мне бы не хотелось…

Его последние слова унесло ветром. Я выпрямился и как за дерево ухватился за мощную стальную лапу подвесной системы. Два густо смазанных соледолом колеса скрипели как раз над моей головой. Под ними прогибался черный и жирный, как удав, несущий трос. Еще ниже — трос потоньше, который тянул за собой вагон.

То, что я задумал, теоретически было возможно, но чтобы кто-то продемонстрировал на практике этот цирковой трюк — я не слышал. От волнения у меня начали дрожать колени, чего никогда не случалось даже на большой высоте, даже на стометровой отвесной стене ледопада Уллукам, откуда мы с Чаком в прошлом году снимали группу китайских альпинистов.

Шарф Маши-Креветки, связанный кольцом, я завел себе под зад, верхнюю часть перекинул через несущий трос, и получившуюся петлю пропустил под спиной и под мышками. Эта примитивная страховка, конечно, будет здорово мешать ползти по тросу, но зато сохранит мне жизнь, если не останется сил держаться за холодный, в грязной смазке металл.

Вагон находился ближе к станции"Мир", чем к"Кругозору", в каких-нибудь пятистах метрах от вышки опоры. Хотя ползти по торсу вниз было бы намного легче, чем вверх, все же я выбрал путь сложный, но короткий. Перекрестившись, зачем-то поплевал на перчатки, ухватился за трос, закинул на него ноги и полез вверх. Петли шарфа, если их не натягивать, хорошо скользили по тросу, правда, сразу же выпачкались в смазке, и я подумал, что очень скоро подарок Эда придет в полную непригодность. Но если эта история закончится для меня благополучно, я подарю Маше самый лучший шарф, какой найду на рынках Приэльбрусья.

Я медленно удалялся от вагона, и еще некоторое время видел между своих ног темное окно и светлые пятна неподвижных лиц, примкнувших к стеклу. Потом все исчезло в тумане.

Я взял высокий тепм, двигался быстро и легко, и мне казалось, что задачка эта — пустяковая, которая под силу любому храброму"чайнику". Но минут пятнадцать спустя, когда руки и спина налились свинцовой тяжестью, а петли шарфа почти начисто изорвались о металлические заусеницы и были готовы вот-вот оборваться, я начал жалеть, что так безрассудно бросился в эту авантюру. Я висел над пропастью, как медведь коала на ветке эвкалипта, и пальцы мои медленно разжимались, скользя по жирному тросу. Я пытался опереться спиной о буксировочный трос, но тот сильно прогибался, и толку от него не было. Как назло, ветер и снег ничуть не выдохлись, не сбавили своей агрессивности, и мне до боли шлифовала лицо ледяная крошка, и нечем было прикрыться. Я полз уже в полной темноте, постепенно теряя счет времени, изредка выгибая голову назад и глядя вперед, но там не было ничего, кроме черноты, поливающей меня сухим колким снегом.

Я все чаще останавливался и отдыхал, хотя висение под тросом на руках трудно было назвать отдыхом. Пальцы рук занемели, я уже не чувствовал их, и это было опаснее всего. Я закрывал глаза и полз вслепую, чтобы не видеть черный, покрытый слизью трос, напоминающий гигантского червя, который, раскачиваясь в резонансе, прилипал к моей груди и лицу, обжигая холодом. Наступал момент, когда у меня иссякали последние силы и воля, и я со стоном крутил головой, пытаясь рассмотреть, камни подо мной, лед или глубокий снег, ибо тот до того мига, когда ослабевшие пальцы разомкнутся и отпустят трос, оставалось совсем немного времени.

Петля шарфа лопнула с треском, и хлипкая опора подо мной ушла куда-то, открывая подо мной бездну. Я не успел хорошо закрепить ноги, и они соскочили с троса. Каким-то безумным усилием я прижал трос к своему лицу и перекинул через него руку, пропуская трос под мышкой.

Я висел, беспомощно болтая ногами, всего в нескольких метрах от спасительной опоры, похожей на мачту корабля, реи которой были снабжены монтажными площадками и перильцами, миниатюрными лесенками, по которым так легко и приятно спускаться на землю. Я стонал, кусал губы и едва ли не плакал от бессилия и боли. Я понимал, что надо каким-то образом двигаться к опоре, потому что висение только отбирало силы, и с каждой минутой их становилось все меньше, и казалось, что все мышцы и кости орут благим матом, моля о пощаде и покое.

Я стиснул зубы, замычал, дернул ногами, как лягушка в клюве цапли. Получился уродливый прыжок, точнее, едва заметное движение троса вверх. Скрипнули колеса на стыке. Я качнул себя еще раз, затем еще. Раскачиваясь, трос подкидывал меня вверх, и на предельной точке мне удавалось проползти несколько сантиметров, часто перебирая руками, будто хотел заталкать трос себе за пазуху.

Когда я выкарабкался на монтажную площадку, сил у меня не было даже на то, чтобы встать на нее или, хотя бы, сесть. Я лежал на стылом металле, хрипло дышал и никак не мог разжать пальцы в изорванных в лохмотья перчатках и отпустить трос. Это был нервный шок, и я смотрел на свои непослушные руки, как на что-то запредельное, как на живое существо, намертво вцепившееся в мое туловище.

Я встал на колени и стал кусать липкие, пахнущие мазутом руки. Только когда почувствовал боль и увидел капли крови, пальцы разжались.

Какой из меня спасатель, обреченно думал я, с трудом спускаясь по лестнице. Меня самого спасать надо…

На несколько нижних перекладин меня не хватило. Одно неверное движение — и я спиной полетел в снег.

Я находился на краю обширного снежного поля, где начинался выкат с"Мира", на котором горнолыжники легко набирали бешеные скорости. Относительно покатый склон упирался почти в отвесный снежный бастион. Его я штурмовал несколько раз, срывался, скользил на животе вниз, и карабкался вверх опять. Я цеплялся за жесткий наст измученными пальцами, царапал его, ломая ногти, бил ботинком, вырубая ступени. Я уже не мог остановиться, отдохнуть или поискать иной путь. Я шел уже напролом, исступленно, как раненный бык на корриде. Злость придавала сил, но лишала ума, и я весь извалялся в снегу, оцарапал о наждачную поверхность наста лоб и нос, пока выбрался на козырек, неподалеку от которого высилась черная и немая громада станции"Мир".