Сталинград. Том четвёртый. Земля трещит, как сухой орех

Андрей Воронов-Оренбургский, 2019

"Сталинград. За Волгой земли нет!" – роман-сага о чудовищной, грандиозной по масштабу и человеческим жертвам Сталинградской битве, равной которой не было за всю историю человечества. Автор сумел прочувствовать и описать весь ужас этой беспримерной кровавой бойни и непостижимый героизм советских солдат… Как это возможно? Не укладывается в голове. Но ощущение полное – он сам был в этом аду!.. Он сам был участником Сталинградской битвы… Книга получилась честной и страшной. Этот суровый, как сама война, роман, возможно, лучший со времен "Они сражались за Родину" М. Шолохова. Содержит нецензурную брань.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Сталинград. Том четвёртый. Земля трещит, как сухой орех предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← Глава 5

Глава 7 →

Глава 6

…Молчаливое сопровождение рослых автоматчиков СС решительно выдвинулось вперёд. Вслед за ними вверх по лестничному маршу, упруго наступая на бетонные в осколках, щербинах и трещинах ступени, стали подниматься они.

…С каждым новым этажом, сквозь рухнувшие проёмы сильнее дул холодный чёрный ветер. Открывался всё более панорамный вид безглазого города, объём багрового угрюмого зарева. Впереди и сзади, прикрывая своими телами и касками, ходко, и почти бесшумно продвигалась натренированная охрана.

…Поднялись на последний этаж. С правой стороны угрюмо горбатились останки сорванной крыши — вздыбленные обгорелые стропила, похожие на рёбра разбитого о скалы парусника; щербатые персты вентиляционных кирпичных труб, гремящие на ветру клочья кровельного железа, холмы битого шифера…

Они стояли на чудом уцелевшем деревянном перекрытии пятого этажа, под защитой полуразваленной стены, давая успокоиться учащённому дыханию. Осматривали с высоты ночной, грохочущий разрывами, город, над которым дул огромный, холодный осенний ветер 42-го года, выхватывая из тёмных дымных ущелий улиц туманное зловещее зарево, швыряя из разверстых глубин и развалин жуткие стоны и гулы.

Сталинград горел с разных сторон по всему левому берегу Волги; казалось, бушующие волны пожаров пробивались друг к другу через руины зданий, барьеры камней и те принимались тлеть и гореть, медленно, неохотно, превращая чугунное небо в раскалённую гранатово-красную медь.

* * *

Штандартенфюрер фон Дитц знал: только в течение первой недели 6-я армия Фридриха Паулюса произвела сто семнадцать атак на дивизии русских. Были жуткие дни, когда танки и пехота Вермахта двадцать три раза ходили в атаку…Но, чёрт возьми, все эти двадцать три атаки были отбиты! В течение этой недели каждый день авиация Люфтваффе висела над Сталинградом по двенадцать-четырнадцать часов. Всего за неделю триста пятьдесят часов! Оперативное отделение Паулюса подсчитало астрономическое количество авиабомб, сброшенных на этот проклятый, «злой» город, как оно его окрестило. Эта цифра с пятью нолями! Такой же цифрой определялось и количество налётов на позиции русских. Всё это происходило на фронте длиной более десяти километров. Этой битвой титанов, этим рёвом и грохотом можно было оглушить Человечество. Этим испепеляющим огнём и расплавленным металлом можно было сжечь, залить и уничтожить целое государство в Европе. И Сталинград был сожжён и залит расплавленным металлом, но…не уничтожен!

Железный Отто был в ярости, недоумении, гневе. «Schweinsleder! Ficken bumsen blasen! Russis hunds!»¹² Нет, чёрт побери, он был ошеломлён непостижимой стойкостью русских…Их воинской выучкой, умением воевать в современной войне и противостоять на равных лучшей армии мира!

Он был поражён до мозга костей: готовностью русских к массовому самопожертвованию…» Но во имя чего?! И ради кого?.. — терзал он себя вопросами. — Неужели, ради этого усатого людоеда Сталина? — который по его сведениям, не был даже русским по происхождению. — Майн Готт! Неужели, ради этой Красной жидовской идеи, которая сожрала своих собственных детей, как и французская революция? Неужели, ради серпа и молота, которые хлеще всякой гильотины — машины для обезглавливания, в слепой ярости размолотили и вырезали под корень едва ли не половину России, уничтожив её тысячелетний уклад и соборность?..»

Он был растерян и потрясён от увиденного в Сталинграде. Для него,

видавшего виды, это было какое-то запредельное откровение…

Дьявольское наваждение…И за всем этим «невозможным» — стояли те самые русские, которых в Берлине брезгливо считали презренным скопищем грязных тупых животных, не способных управляться с современной техникой, не умеющих воевать, мыслить и созидать, а лишь пить водку, плодиться, как свиньи, и жрать отбросы с кремлёвского стола из одного, общего коммунистического корыта.

Воспоминания последних дней были похожи на чёрно-красные мазки слякоти, сделанные не кистью, но изрыгающей толчками кровь культей.

…угольные остовы сгоревших грузовиков вместе с водителями и солдатами, взорванные танки, подбитые-перевёрнутые бронетранспортёры, смятые, как пачки сигарет, орудия, машины и мотоциклы; сотни-тысячи трупов немцев-русских на выжженных улицах, площадях среди обгорелых-оплавленных руин, густо присыпанных чёрным пеплом и тусклой серой золой; тысячи раненых-измученных пленных, похожих на диких, затравленных зверей; госпитали-лазареты в подвалах, где под ослепшими лампами рычали-орали-стонали-рыдали от боли немецкие солдаты с оторванными руками, ногами…Где в забрызганных-заляпанных кровью оцинкованных тазах-ваннах с хлоркой валялись грудами отнятые полевыми хирургами: ступни и кисти, предплечья, лодыжки, бёдра, пальцы, носы и уши…будто в разделочных мясных лавках Ганновера, Франкфурта и Берлина.

Видит Бог! Мясо, кровь, страдания, смерть и тлен, пасти и челюсти могильных рвов, он, Отто фон Дитц, видел и раньше — в Северной Африке, Франции, Польше…Но такой безумной вакханалии, такой чудовищной какофонии Смерти…Такой массовой бойни…такой мясной фарш, сочащийся арийской кровью-впервые!…

«Das ist unser letzter Trost! — он ожесточённо и зло скрежетнул стиснутыми зубами. — Nutten ficken…Nomina sunt odiosa!¹³ Такие сюжеты из

ада, в Берлине не поощрялись. Пропаганда Геббельса предпочитала демонстрировать Европе с Восточного фронта иные сюжеты. Центр вещания Берлина по-прежнему предлагал обывателю победный «глянец» и «лоск» с театров военных действий, — оповещал Старый и Новый Свет лишь о героическом, непоколебимом наступлении гитлеровских войск, о катастрофических потерях Советов, о подвигах солдат и офицеров Великой Германии и пещерной жестокости славянских вандалов. Эти вести, как ни странно, охотно подхватывали мировые агентства, показывали всему земному шару военную, парадную хронику: операции в Сталинграде, на Кавказе, в Крыму, на Северном и Центральном направлениях Вермахта так, как её видел и понимал благословенный фюрер и его верховное — ближайшее окружение.

А между тем, события на Южном и Сталинградском фронтах стремительно развивались и совсем не потому сценарию, какой прогнозировали в Рейхстаге. Адольф Гитлер вместе со своими стратегами, астрологами и другими советниками из секретных служб «Аненербе», коим безоговорочно доверял и до конца жизни верил во всевозможную древнегерманскую, тибетскую и прочую оккультную мистику, — был убеждён…Что его группа армий «А» под предводительством генерал-фельдмаршала Листа, и группа армий генерал-фельдмаршала фон Бока, которые должны были соединиться с наступающей на Сталинград 6-й армией генерала Паулюса, непременно сломают своей стальной и огненной мощью моральную силу советских полков и дивизий. В Берлине уже поднимались фужеры с шампанским и говорились победные тосты во славу немецкого оружия…Фюрер и его первая пятёрка нацистских вождей: Геринг, Гиммлер, Геббельс, Борман и Риббентроп были уверены, что разгром и уничтожение большевистских орд в Сталинграде уже у них в кармане. Все искренне полагали, что окончательно перекрыли возможный предел сопротивления человеческих сердец, нервов и психики.

Но случилось невероятное! Невозможное! Русские не согнулись, не забылись в пароксизмах истерики и психоза, не сошли с ума, не потеряли в безумии ужаса волю и власть над своими сердцами и нервами…Но стали ещё сильней и выдержанней!

«Молчаливый, упрямый, трёхжильный русский народ стал ещё суровей, ещё ожесточённее; ввалились у красноармейцев щёки, камнями обострились скулы, мрачно и люто смотрели присыпанные пеплом глаза…Но ратный дух защитников города лишь закалился крепче булата и поднялся орлом, выше самых высоких чёрных дымов Сталинграда.»¹⁴

* * *

…Словно прочитав мрачные мысли фон Дитца, генерал Хубе сохраняя невозмутимость, глухо заметил:

— Не правда ли, странное ощущение, барон? Тяжёлое, торжественное, страшное, щекотливое и одновременно вдохновенное…Как восхитительная музыка великого Баха или Вагнера, мм?

Наверное, так наши предки ощущали себя накануне Грюнвальдской битвы? В этом чёртовом сонме разрывов и стонов земли…Я слышу воинственный голос валькирий, что из века в век помогали нашим героям в битвах и уносили души убитых воинов в Валгаллу, где им прислуживали на пирах…Н-да, теперь эти девы-богини помогают нам, барон, и кто знает…

— О-о, да вы ещё и романтик, гер генерал? Не знал…

— Ровно настолько, полковник, чтобы в этом аду не сойти с ума, — парировал Хубе.

Он кивнул на бушующие пожарища, в которые холодно всматривался стройный эсэсовец, точно старался угадать в дымящихся кварталах и чёрных решётках стен мёртвых зданий свою судьбу…

— Я понимаю, а более разделяю ваши настроения, полковник. — Командующий поднял кожаный ворот плаща. — За время нашей короткой, но насыщенной боями совместной службы я понял…Вы не только отличный танкист, но и удивительно тонкий аристократ, до мозга костей пропитанный идеями Третьего Рейха, всецело преданный фюреру и нашей нацистской партии.

— А вы, сомневались, экселенс? — продолжая курить, хищно усмехнулся Отто.

— Отнюдь. Потому буду откровенен.

Генерал покачал головой, словно отгоняя наваждение. Отгонял его, как облако синего зыбкого дыма. Понизив голос, серьёзно сказал:

— Я не знаю, что нас ждёт завтра. Надеюсь, это будет крах большевиков. Силы Вермахта стянутые в эту военную кампанию под Сталинград — колоссальны. Русские стоят насмерть. Это делает им честь, но и только. Им не устоять перед нашим ударом! Сталин, с его параноидальной азиатской упрямостью, окажется на лопатках. Сейчас он просто блефует! Это агония Советов. Здесь, в Сталинграде, в решающей битве, важно не спутать карты, не поддаться эмоциям, чёрт побери. Кто первый сорвётся, сломается, тот и проиграл. Но теперь, не об этом. Хм, я хотел бы поговорить с вами, друг мой, о душе.

–? — фон Дитц на середине фразы командующего танковым корпусом замер, с удивлением посмотрел на него, отвёл сигарету в сторону. Его строгое лицо передёрнулось гримасой непонимания, и он переспросил:

— О «душе»? Я правильно понял вас, гер генерал? Это сейчас столь актуально? — щелчком пальца Отто запустил окурок в сторону, который, падая с пятого этажа, прочертил оранжевую дугу, точно крохотная сигнальная ракета.

— Для меня, да. Здесь и сейчас! — энергично прозвучал ответ. — Не скрою, глядя на вас, полковник, в эти минуты я подумал…Как всё же непостижимо пересекаются человеческие судьбы. Взять хотя бы нас с вами. Но, как показывает жизнь, в ней есть такие перекрёстки, на которых все сходятся. Да, да, все. Для какого-то огромного, определяющего дальнейшие судьбы мира, — дела.

— Для войны? — Отто остро взглянул на собеседника.

— В десятку, барон. — Хубе сунул ладонь в чёрной перчатке за глянцевитый борт плаща. — Или, если угодно, для последнего, прощального поклона. Здесь, в Сталинграде, наступило такое время. Сотни тысяч касок и штыков, да что там миллионы касок и штыков встретились здесь, чтобы поставить точку в этой войне. Сошлись для сверхважного, предельного дела.

— Видит Бог, вы вновь поражаете меня, экселенс. Говорите, ни как генерал, а как священник.

— Вы находите это…слабостью, штандартенфюрер? Что ж, у каждого пастуха свои овцы.

Они выдержали паузу, глядя на потрясающий воображение вид. Город сгорал. Опоясанный красным туманным заревом, он, казалось, истекал в пламеневшие, дрожавшие от всполохов небеса. Истекали шумные многолюдные площади, шумные рынки, праздничные довоенные шествия, весёлые свадьбы, роддома, исчезали детские сады наполненные разноцветной ребятнёй; ухоженные городские парки, театры, кинотеатры с красочными афишами, громкие посиделки за домино в прогретых солнцем дворах. Исчезало, улетало в небо положительно всё, что ещё недавно было живым, осязаемым, дышащим…

— Так вот, — исподволь продолжил Ганс Хубе. — Все кому было предначертано судьбой свыше — уже собрались здесь и отыскали друг друга. И будь, я проклят, уже не потеряются. — Он дружески похлопал по плечу. Отто, отмечая при этом, как чётко и грамотно по периметру этажа заняли позиции стрелки оберштурмфюрера Рунге.

— Рыцарский крест…Крест Божий, под знамёнами фюрера собрал мотомеханизированные армии Германии и направил их сюда. Красные бесы, тоже сошлись отовсюду и построились в несметные боевые порядки. Baumstark! Скоро грянет битва Небесная.

— Знаю, — Отто тронул пальцами лакированный козырёк чёрной фуражки, — здесь на Волге, предстоит битва Зла и Добра. — Косой шрам, рассекавший его бровь, налился тёмным свинцом; голубоватая ветка жил на виске пульсировала почти в ритм грохотавшим миномётным разрывам. — Мы крестоносцы XX века, прибыли сюда, чтобы спасти мир от красной чумы. И я готов, мой генерал, сражаться, готов умереть за священную волю Третьего Рейха. Но всё это произойдёт здесь, на земле, в Сталинграде. Причём же тут Небо, экселенс?

— Ничто не происходит без воли Творца, — отзывался Хубе.

Он извлёк из внутреннего кармана плаща короткий серебристый цилиндр, приставил к глазу. Медленно вёл по разбитому проспекту, на котором был невообразимый затор из подбитой — сгоревшей техники, по корявым, обугленным стенам мёртвых кварталов, по чёрно-бурому громадью Дзержинского тракторного завода и далее артиллерийского завода «Баррикада», которые ещё предстояло отбить у иванов. И фон Дитц увидел, что это был оптический прицел винтовки. Увеличенные оптикой, проникая в зрачок сквозь тончайшую сетку, светились рубиновые окна горящей гостиницы, рельефная лепнина фасада, чугунное литьё фонарей. Возникали и исчезали крадущиеся группы, стремительно перебегавших улицы вооружённых людей…

Оптический прицел скользил далее по руинам строений, обломкам бронзовых и гранитных памятников, снова по развороченным бомбами и разрывными снарядами гаубиц заводским цехам, наполненных трупами, разбитыми станками и механизмами; по обгорелым нефтехранилищам, по развалинам элеватора, со сгоревшей до тла душистой отборной пшеницей и далее…

— Braunarsch…Schweins-kotelett… — сорвалось с губ генерала. Всё, что он наблюдал превращалось на его глазах в огненное сонмище хаоса, уносилось в чугунное небо, издавало едва различимый неумолкаемый гул, подобный жерловому вою клокочущего вулкана.

…Красивый город на Волге сгорал. Однако, ни Ганс Валентин Хубе, ни Отто фон Дитц не испытывали по сему поводу ни капли сожаления. Пожары отмечали рубежи передовой, где гибли и сгорали ненавистные отряды обороны противника. Дроглые пятна тьмы и света, шафрановые-малиновые пучки трассеров, летучие, как золотые пчёлы, рубленные пунктиры пулемётов, харкающие кинжальным огнём на разных высотах и уровнях этажей, меркнущие-вспыхивающие осветительные бомбы, ртутные косматые шары ночных взрывов, рябиновые-лимонные гирлянды осветительных ракет, — оповещали о непрерывных столкновениях; о вражеской технике, сгоравшей от ударов гранатомётов panzerfaust — безотказного противотанкового оружия, стрелявшего реактивной гранатой с кумулятивной боевой частью, о русских штурмовых — маскировочных сапёрах или разведке, попавшей в засаду, о танке либо самоходке разорванных в клочья мощным фугасом.

Сталинград обеими сторонами был превращён в чудовищные жернова, перетиравшие кости и мясо друг друга. Но жернова изнашивались, замедляя свой дьявольский ход. И когда они, наконец обездвижутся, напрочь залипнут в парной, чавкающей гуще уничтоженных людских масс… — рассчитывало немецкое командование, — Советам будет нанесён последний сокрушительный удар, который переломит становый хребет Красной Армии и поставит её разношерстные орды на колени перед стальными гусеницами и сапогами Великой Германии.

* * *

…Господа офицеры продолжали невозмутимо всматриваться в пульсирующий смертью город, исследуя интенсивность огня. Старались определить, где в его расколотом черепе проходят швы и костные стыки, по которым, уже завтра, их танки и штурмовые отряды вновь пойдут на прорыв, оставляя за собой обугленные руины и кровавые развалины траншей, смердящие трупной вонью.

Оставаясь на месте, Отто потянулся всеми своими крепкими мышцами, словно проверял их эластичность, готовность к удару. Тут же мягко, как ягуар, расслабился, и уголки его жёсткого рта растянулись в холодной усмешке.

— Прошу прощения, гер генерал, что отрываю вас…

— Давайте, без церемоний. Слушаю вас, штандартенфюрер, — не отрываясь от оптической линзы, делово распорядился Хубе.

— Возвращаясь к нашему разговору, — фон Дитц иронично изломил платиновую бровь. — В Христа, до прихода большевиков, неистово веровали и в России, не так ли? Я слышал в Орле, от одного русского попа, что де есть божественное предназначение России…

— Мистика? — генерал не спеша сунул во внутренний карман оптический прицел, вопросительно глядя на Отто.

— Если угодно, мой генерал. Мистика русского православного народа, как богоизбранного…Хм, через страдания во Христе обретающего Царствие небесное… — глаза барона, как осколки серого льда, холодно, выжидающе смотрели на командующего.

— Занятно, что-то ещё? — на загорелом, несколько одутловатом от коньяка лице Хубе, проступил румянец. Немигающий взгляд эсэсовца гипнотически давил своей волей.

— Если быть кратким, — Отто щёлкнул каблуками, — по словам того попа…» Весь смысл русской истории, вся мировая миссия русских заключается в безропотном исполнении Божественной заповеди приготовления к Страшному Суду…» Хм, что там ещё? — фон Дитц свёл брови. — Ах, да! «Готовность к явлению Нетленного Царства, нового Града Иерусалима». Что де, создавая Россию, народ их расходился по пескам диких пустынь и безжизненным льдам, готовил эти земли ко Второму пришествию Спасителя, одухотворял мёртвое живым и сам готовился к последним временам…

— Довольно, друг мой! — властно перебил Хубе. — Полагаю, вам хорошо известно…Эти времена наступили в начале сего века, когда грязная, алчная саранча в лице жидовствующих комиссаров стала язвить и жалить царскую Россию, а за тем и нашу Германию. Одну минуту, полковник! — генерал протестующе поднял руку. В его свинцовых глазах грозно отразились пожарища Сталинграда, в голосе зазвенел металл:

— Чёрт возьми, барон! Вы бы ещё прислушались к откровениям вонючего раввина из синагоги…Halt die kiappe! Scheibe!¹⁵ У этих пейсатых падальщиков в Талмуде…схоластического сифилиса — о богоизбранности их народа…много больше, чем золота в банках всего мира. Право дело! — генерал Ганс Хубе подозрительно посмотрел на Отто и недовольно дёрнул щекой. — Теперь вы…удивляете меня, барон! Какое к чёрту учение? Какой взгляд на русский народ? Всё в прошлом! Всё залито царской кровью и проклято Небом. Увы, друг мой, я не толкователь Апокалипсиса. Я генерал Вермахта и не смогу вам дать должную трактовку: ни Страшного Суда, ни Второго Пришествия. Но!…Даже не будучи знатоком на сём поприще, дам два совета.

Первое! Все убийства, ленинские расстрелы и сталинские репрессии-концлагеря, когда большевистское зверьё взрывало храмы, а священников грузили на баржи и топили в ледовитых морях, когда цвет нации — царских офицеров рубили саблями…Когда миллионы землепашцев, которые кормили Европу пшеницей, — морили на каторгах и коммунистических стройках, тогда и случилось завещанное Предначертание судьбы, будь я проклят, если не прав! Убитых праведников, царскую семью, в жилах которой было из века в век изрядно нашей германской крови, Создатель поднял с земли на Небо, под своды своего престола…А здесь, на поруганной. Осквернённой земле, не осталось России.

Ганс Хубе с нескрываемой ненавистью и презрением снова метнул взгляд на пылающий Сталинград. Казалось, город вместе с Волгой, охваченный огнём, туманным багровым половодьем утекал в гремящие небеса, просачивался сквозь дымовую завесу, уходил в кровавые полыньи, похожие на дышащие раны, промытые среди грязных кольчуг и доспехов брюхатых туч.

— А здесь, то что осталось, — скрипуче продолжил генерал, — не народ, не Россия, барон…А пустое вместилище нелюдей: эффлингов¹⁶, шретлингов¹⁷ и жидов-шарлатанов, которые управляют ими, сидя в Кремле.

— Майн Готт! Вы, генерал, говорите о России, с которой мы ведём второй год войну…как белый офицер в эмиграции — едко заметил фон Дитц.

— И тому есть причины, штандартенфюрер. — Хубе хрустнул суставами пальцев. — Мой дед, по линии отца служил в одном из лейб-гвардейских полков Его Величества. Порукой моим доводам и былые встречи-беседы с маршалом Маннергеймом, тоже, кстати, прежде состоящим на службе русского императора. Но сейчас, чёрт побери, не об этом!

Генерал, заложив руки за спиной, нервно прошёлся туда-сюда, вдоль стены. Остановил свой ход. Его малиновое лицо, скачущие глаза обрели вдруг выражение предельного недоверия и раздражения. Он приблизился к фон Дитцу, озирая его со всех сторон, будто желал убедиться, что перед ним натуральный, из костей и кожи, человек…Тот самый бравый штандартенфюрер, командир ударного танкового батальона из 2-й элитной танковой дивизии СС «Дас Райх», а не воткнутая в битый кирпич ряженая кукла.

— Что-то не так, гер генерал? — Отто хладнокровно ответил на каждый взгляд Хубе, и на его бесстрастном холёном лице скользнула белоснежная волчья улыбка.

— Всё так… — тихо буркнул командующий, словно сказал: «А вы, не так очевидны, барон, как кажетесь. Мне ещё нужно понять до конца, кто вы такой! Какого беса, вы, офицер СС, задаёте такие странные вопросы? Вам следовало бы помнить и быть бдительным…Подобные разговоры…среди офицеров Вермахта…в сфере пристальных интересов особых ведомств СД и гестапо. И сурово, очень сурово караются…

— К чему вы подстрекаете? Тех, кто поднимает подобные темы на фронте, следует проверять и проверять!»

Отто в первый раз сталкивался с такой враждебной реакцией «Старины Ганса», как он окрестил для себя командующего корпусом, ещё при первой их встрече. Понимал, что генерал-лейтенант опасается: не то провокации с его стороны, не то какого-то подлога. Чувствовал, что все его усилия встроиться в прежнюю армейскую обойму понимания и доверия терпят крах, а само великое дело, ради которого все они собрались здесь, на Волге…Ради коего он, Отто фон Дитц, готов был жертвовать, воевать, умирать, начинает сползать и падать не в ту яму. Видя всё это, он торопливо, досадуя, что его перебьют, начал первым:

— Я сожалею, что мы не поняли друг друга, гер генерал. Право, мои вопросы, касательно «русской идеи», «мистики», «православия»…лишь праздное любопытство. Ещё раз прошу извинить. Вряд ли, я должен доказывать вам, экселенс, что готов сражаться за фюрера, Третий Рейх! Если нужно, я готов умереть! Вы и так знаете…

— Более чем! Гуд, зэр гуд! — в свинцовых глазах генерала отразились награды Отто фон Дитца: Рыцарский крест с дубовыми листьями под воротом чёрного кителя и Железный крест на левом накладном кармане эсэсовского мундира.

На набрякшем лице командующего появилась знакомая покровительственная улыбка, накал напряжения спал.

— Я рад, что всё так разрешилось, штандартенфюрер. И всё же, с позиции человека старшего вас и по званию и по годам…дам вам и второй совет. Держитесь крепко правительственной доктрины, друг мой. Лишь она, не мнимая, но реальная и действенная панацея от всех бед и сомнений. Лучшее все исцеляющее средство от всякой душевной хандры, помогающее во всех случаях жизни. Уж, поверьте моим сединам, барон. Феноменальность нашего фюрера: он всегда и во всём прав! Его боготворит, возродившийся из пепла, немецкий народ, Его боится весь мир, Ему благоволят Небеса! Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — Отто с готовностью вскинул руку.

Глава 7 →

← Глава 5