Когда оживают легенды

Андрей Воронов-Оренбургский, 1997

США. Конец XIX в. Главный герой – русский человек из очередной волны европейских переселенцев. Волею судьбы он оказывается на Диком Западе, где всего вдоволь – индейцев, бандитов и красоток. Загадочные убийства будоражат пограничный городок Рок-таун. Кто стоит за ними – индейские духи или вполне реальные люди? Вот это-то и предстоит выяснить герою. Для оформления обложки использована фотография из личного архива. Содержит нецензурную брань.

Глава 9

Сумерки фиолетовым покрывалом опустились на великие равнины, покрасив крыши Рок-Тауна глубокой сиренью. Сегодня, как и всегда в этот мягкий, влекущий обещаниями час, в городок пришло оживление. Вымершую днем улицу точно подменили. По ней проносились всадники, гремели повозки, поднимая тучи пыли; между фургонами толкалась разношерстная публика; у коновязей лошади терлись боками, как бобы в стручке. Жители городка, занимающиеся по преимуществу заготовкой леса и бизоньих шкур для континентальной армии, возвращались домой после каторжного трудового дня. Но по пути в “Игл-Рок” — салун старого Адамса — они забывали о бесконечных милях, пройденных за день, о свежих мозолях, заработанных на рубке сосен…

Их ждал новый мир: может, не совсем уютный, но теплый, пропахший от веку табаком Мэрилэнда и виски, — мир, где яркая птичка по имени Дженни пела и порхала меж столов с пивом. А потому народ, стирая каблуки, валом валил “на огонек” к Паркерам, проклиная и черта, и Бога за то, что дыра под названием Рок-Таун не богата на кабаки и женщин…

Продвижение на Запад, вольными или невольными участниками коего они все являлись, началось задолго до того, как первый гвоздь был вбит в тесовые доски Рок-Тауна. Пожалуй, сто, а может и двести лет назад, но лишь сейчас оно набрало такую силу, дыхание и размашистый шаг, какого не помнил за всю историю мир ³⁴.

В салуне “Игл-Рок” был час пик. Распивочный зал, набитый до отказа, как киса удачливого букмекера, гудел пчелиным роем. Пахло жженой олениной, путом, деньгами и картами.

— Уф-ф, момент, сынок! Значит, тебе яичницу, грудинку с фасолью и виски… — косточки бойко скакнули на счетах.

— Вам, джентльмены, виски и только виски, без остального дерьма, что заказал этот будущий мэр нашего города. Ха, ха!

— Получай, Бэлью, и помни, сынок, пророчество старика Паркера… Пять процентов годовых. Если оно сбудется.

— Следующий!.. Сто против одного — мистер Сэттон собственной персоной, рад видеть вашу лысину! Какая жалость, что вы опять не захватили с собой супругу, старина, впрочем, как и всегда. Верно, Сэттон, на кой черт возить свои дрова в лес… Ха, ха! Закажешь по старинке бизоний язык на бутылку джина, о’кей? Что? Что? Я не понял, мистер Старрет. “Ах, здорово вкусно?” — старик усмехнулся и ловко щелкнул пальцами. — А что вы еще можете сказать, приятель? Вы ведь уже две тарелки умяли.

Бармен с дочерью едва успевали обслуживать посетителей. Лица погонщиков скота, трапперов и лесорубов горели не только от пропущенного виски: Дженни, разрумянившаяся Дженни, заставляла сглатывать слюну, оказывать ей знаки внимания, отпускать самые невероятные комплименты, на которые только были способны их неотесанные языки. И хотя в зале не скучали и другие феи Рок-Тауна, ни одна из них не пыталась тягаться с дочкой Паркера. Та без смущения купалась в море соленых взглядов, по привычке почти не замечая их. Разве что иногда она гнула в изумлении бархатную бровь на чересчур вольно протянутую пятерню или, напротив, закинув назад голову, звонко смеялась над робкими потугами перебравшего почтальона или лавочника, окончательно вгоняя тех в краску ослепительным блеском белых зубов. Однако дальше сальных шуток и игривой трескотни дело не шло. Дочка бармена слыла тайной любовницей Диззи Вуда… или Крэйзи, как еще почтительным шепотом называли его в округе. А это обстоятельство на стыке границ Монтаны и Вайоминга было столь же весомо и категорично, как голос кольта. Все об этом прекрасно знали, все делали вид, что ничего не знают; все об этом отменно помнили и, право, не забывали.

Был, правда, один круто сваренный парень из Сент-Луиса, по прозвищу Крест. Ходил слух: дескать, он успел распробовать малодоступные прелести Дженни где-то там, в пещере Снейк, под угрюмыми сводами каньона Грифа. И слух этот, по всей вероятности, был не менее близок к истине, чем тот несомненный факт, что Бог сотворил Еву из ребра Адама. Но от души почесать язык по этому заманчивому поводу тоже никому не приходило в голову: ведь голова-то одна, а шериф Роджер, когда дело касалось чести семьи, не имел обыкновения выяснять, на чьих плечах она восседает.

Сама же Дженни ни словом, ни взглядом себя не выдавала. Она по-прежнему очаровательно морщила губы, плутовски щурила бесовские глаза и обольстительно улыбалась почти каждому, кто осмеливался отпустить в адрес сентлуисцев шутку поскабрезнее. Ну, а если как на духу, то она до сих пор вздрагивала, вспоминая, как безрассудная страсть гнала ее по ночам, тайком от Диззи, отца и брата в гулкий и мрачный каньон.

Где-то там, в пещере, и обручился этот смельчак из Сент-Луиса… со смертью. Пуля Роджера разбрызгала его мозги по сухим комьям красной глины — на горе Дженни, на радость отцу, к лютой досаде Диззи.

Позже Крэйзи, снедаемый ревностью, едва не убил свою блудницу. Но когда она прискакала на коне к его логову, такая красивая, с темно-коньячными блестящими глазами, с большущей корзиной всякой снеди и виски в придачу, он только зарычал по-волчьи, размяк и не взялся за нож. А Дженни — заноза в сердце — насмешливо скривила губы, тряхнула искрящейся при свете луны гривой и… просчиталась…

Он бил ее остервенело, как мужика, правда, без выкрошенных из гнезд зубов или сломанного носа. А она извивалась под ним и то кричала, как кошка, попавшая в огонь, то истерично хохотала — над его ревностью и бессилием — и плевала в лицо:

— Ну, чего ты трусишь, Крэйзи? Убей, убей меня! Да только знай, осел: убьешь голову — руки-ноги отсохнут!

— Змея, потаскуха! — рычал Вуд и молотил кулаками уже без разбора. — С кем? С кем ты валялась, тварь? — допытывался он, но в ответ видел лишь бесстыдный язычок Дженни, умеющий делать чудеса…

Да, лихая штучка эта дочка старого Адамса, палец в рот не клади — откусит.

Он встал с нее, униженный и побитый, как пес. Пальцы его были забрызганы ее кровью. Ревнивец затравленно взглянул через плечо: она лежала на золотистом песке, распластанная, как раненая птица. Красная юбка с белыми оборками была задрана выше пояса, обнажая бедра, которые так любили ласкать его руки. Вуд перевел угрюмый взгляд: лицо ее было в крови, но глаза смеялись.

В ту ночь Диззи понял, что в Монтане есть человек, который ни на йоту его не боится, который сильнее его. Этим человеком была женщина — дьявол в юбке, по имени Дженни Паркер. Добрая по натуре, она могла бы простить ему всё, даже свою кровь… Но она не смогла простить Крэйзи его уверенности в полном праве на ее свободу.

С тех пор прошло без малого три месяца. Он мучился и ждал, казнил себя, напоминая Рок-Тауну о своем существовании безрассудными налетами и грабежами на дорогах. Она — с глаз долой, из сердца вон — возилась с отцом по хозяйству, всё реже вспоминая сильные объятия Диззи, его горячие, до боли, поцелуи.

За что она вообще любила Крэйзи-Вуда? Странно, но Дженни сама лишь смутно догадывалась об этом. Пожалуй, за то, что глаза у этого парня были пронзительно голубые, как техасское небо в полдень, и еще за то, что он не боялся ее брата, а перед Роджером в Монтане снимали шляпу все: от последнего пропойцы до командира форта Фэттерман.

Примечания

34

Начиная со времени “первых рубежей”, всегда находились люди, которые отправлялись на Запад, чтобы поглядеть и пощупать нетронутый дикий мир; это были трапперы — охотники на пушного зверя — и торговцы с индейцами, которые каждый сезон хоть на немного, но продвигались всё дальше в лесные и горные дебри. Так же, как и разведчики, следопыты прерий проникали до Крайнего Запада… Это были отчаянные люди, часто конфликтовавшие с законом, но не боящиеся опасностей и приключений; это были охотники, одинокие, гордые люди со своими понятиями и неписаными законами… Они просачивались через горные хребты, спускались на индейских каноэ или кильботах по реке Огайо и наконец, теряя друзей и последние силы, добирались до Миссисипи.

А потом, в 1803 году, Джефферсон на свой страх и риск купил Луизиану, и за одну ночь фронтир молодых республиканцев продвинулся далеко на Запад. И это вызвало перемену в национальной психологии.

“Именно тогда на Запад и отправилась экспедиция Льюиса и Кларка, чтобы исследовать пути через отдаленные горы к Тихому океану; а некоторые, вроде Джона Коултера, предпочли остаться на Западе. За ними последовали Кит Карсон, Джим Бриджер, Билл Уильямс, Джо Уокер… и Паркеры.

Парни с ферм бросали свои плуги и отправлялись на Запад. Путеше-ствие начиналось из Сент-Луиса или Индепенденса. Блуждая по улицам сих городов, деревенские парни видели на реке Миссури вельботы, крупные ямы и множество каноэ, приплывшие с ее дальних притоков — рек Платт и Йеллоустон, они зрели, как сходят на берег люди, одетые в куртки из оленьей кожи… В тавернах, разбросанных вдоль берега реки, они проводили время с портовыми девками, пили, орали, временами, что-то не поделив, стрелялись и вновь предавались оголтелому пьянству, рассказывали потрясающие истории о далеких горах, о несущихся с них потоках белопенной воды и о прекрасных индейских Дианах. Парни с ферм слушали и завидовали.

Одни говорили, что идут на Запад за мехами, другие — за золотом и серебром, третьи — за плодородной землей; но если разобраться толком, то выходило, что и первых, и вторых, и третьих на Запад манит сам дух Запада. А всё остальное — это лишь отговорки и выдумки, припасенные простые ответы на занудные, праздные вопросы. Они шли на Запад ради дикой, вольной жизни, ради дерзких приключений в пустынных горах, шли на зов Великих равнин, где буйные ветры веют над тысячемильными просторами покрытой травой земли.

Они плыли по Эри-каналу, брели по Дороге-В-Дикий-Край, по Тропе Натчезов, и эти диковинные имена возвращались обратно, звучали в ушах слушателей — и пробуждали в людях странные ощущения и желания… Эти таинственные названия и имена будили в них беспокойство, и в глазах появлялась какая-то жажда.

Люди пылили на Запад по Сухопутному Тракту, по Тракту Санта-Фе, Орегонскому Тракту, через Переход Гастингса, по Аплгейтской Дороге. Многие из них проливали свою кровь на сей земле, но там, где они умирали, проходили другие, живые…

На равнинах, в лесах и горах им встречались дикие племена краснокожих, лучшие в мире конные воины всех времен, которые жили ради войны и кровавой битвы. Они громили лагеря белых людей, и там, где им удавалось победить, они грабили, жгли, пытали и насиловали, а потом, возвращаясь в свои селения, нагруженные добычей, хвастались перед сородичами. Но белые неуклонно продолжали прибывать.

Однако теперь появилось отличие — они везли с собой своих женщин. Они шли, чтобы остаться здесь навсегда! Молодые, старики, зрелые, полные сил люди — никто не мог устоять перед мечтой, зовущей людей на Запад. Слабые падали в пути или сдавались, кто-то сходил с ума, кто-то, побитый и униженный, возвращался обратно в свои деревни и города и сидел там, скорчившись от страха, вместе с другими такими же… но сильные выживали или погибали, сражаясь, а те, кто выживал, становились крепче стали.

О, это была пора исследований, борьбы, смешивание крови всего мира, время титанов, идущих по титанической земле. Это были времена сродни гомеровским и елизаветинским, и люди, взращенные в те эпохи, были как дома на Западе, и, как им казалось, говорили на одном языке с окружающей их действительностью.

Великий герой Троянской войны Ахиллес и Джим Боун имели между собой много общего; сэр Фрэнсис Дрейк и Джон Коултер или Дэниэл Бун отлично поняли бы друг друга.

Это были натуры мира, где всё решают характер, воля и сила, крепкие люди с большими страстями, жизнь которых держалась на их принципах и умении. Одиссей мог бы шагать рядом с Джедедаей Смитом, Крокетт мог бы штурмовать стены Византии. В лихих командах Фробишера, Хокинса и сэра Уолтера Рели любой из них чувствовал бы себя как в родном гнезде”. (Ламур Л. Как был покорен Запад). (Прим. автора).