СССР – 1979

Андрей Валерьевич Степанов (2024)

Компания друзей из маленького городка собирается потусить на даче. Бурная попойка превращается в незапланированное путешествие по миру, где остался СССР образца 1979 года.

Глава 5. Последствия

Дома у меня дико разболелась голова. То ли от пережитого, то ли это просто были последствия таких… скачков? Я не знал, как это еще можно было назвать.

Но с друзьями мы договорились, что никому не расскажем об увиденном. Понятно, что скажи кто-то один из нас — так посмеялись бы, ну, психом бы назвали. А когда о таких путешествиях во времени заговорят четверо… попахивает больничкой.

Как говорил один мой хороший знакомый — не надо искать у себя признаки шизофрении, непременно найдешь. После такого безумства найдешь все, что угодно.

И все же, лежа на кровати с тремя таблетками анальгина в желудке, я старался не слушать мать, которая тихонько бубнила над ухом. Громко говорить она не могла, жалела — ведь все же голова болит. Но это не отключало ее привычку монотонно пилить каждый раз, когда я возвращался с пьянки.

Объяснить ей, что произошло? Что мы не перепили, что голова болит от странных событий, из-за всяких Вась, товарищей и резисторов? Скорее всего, она бы тоже не поверила, списала бы все на белочку и посоветовала пить меньше.

— Ты что, меня совсем не слушал? — спросила мать даже практически не строго.

Я решил воспользоваться моментом и перейти на новую тему, которая меня интересовала куда больше, чем очередная взбучка за гулянку.

— Ма, а что вы все на союз так молитесь?

— Молимся? — мать уже приготовился рассердиться, но отчего-то задумалась, сбилась с мысли, а потом спросила еще: — И кто это «мы»?

— Ну, вы. Твое поколение. Вот бабуля как-то не очень отзывалась. А вот ты постоянно говорила, что лучшего места нет. Мороженое вкусное. Всякие детские лагеря были, — я попытался припомнить что-то еще, но не получилось. Только голова разболелась еще сильнее.

— А чего бабушке-то хорошо отзываться? — удивилась мать. — И не вздумай меня сейчас по имени-отчеству назвать! По лицу вижу все твои намерения, — она немного повеселела.

Да уж, моя привычка так говорить ее иногда развлекала. Порой, по правде говоря, раздражала, но куда реже.

— Хорошо, — я потянулся под одеялом, взял стакан с водой и опустошил его. — Но так чего с бабушкой?

— Почему ей хорошо отзываться?

— Ну так работала, на пенсию еще в то время вышла, — попробовал вспомнить я. — Вроде бы не на что жаловаться. У нее было то же мороженое.

— Она из-за своих родителей, — вздохнула мать.

— Из-за своих родителей — что?

— У нее родители пострадали… ой, не хочу об этом говорить.

— Нет уж, ма, начала — говори. Ты сама мне постоянно этому учила.

— Яйца курицу… Ладно, — немного помолчав, добавила она. — Что бабушка — поздний ребенок, ты знаешь. Не маленький вроде.

— Кхм, — выразительно кашлянул я.

— Вижу-вижу, — она снова вздохнула. — И в кого ты такой у меня.

— Ма, бабушка. Ты начала про нее рассказывать. Поздний ребенок.

— Да. Поздний. Она у нас тридцать седьмого года.

— Вроде бы ничего такого, — я попробовал лечь поудобнее, но боль тут же стуканула в висок. — Ай…

— Анальгина больше не дам. Терпи, как можешь. Вчера покутил — сегодня принимай последствия, — нравоучительно произнесла она. — А у нее — да, ничего такого. Но ее отец и дядя по пять лет провели в лагерях.

— За просто так? — спросил я.

— За просто так! — воскликнула мать.

— Но ведь… Не верю, ма, правда. За просто так и на пять лет? Вот одноклассника моего помнишь, Женька? Он два года получил, только в прошлом мае вышел. А за что, помнишь?

— За что? — нахмурилась она. — Честно, не очень любила твоего одноклассника, чтобы помнить о нем такие вещи.

— Ну, он и не другом мне был. Но он украл из магазина выручку, пока там работал. Вернул часть. Больше не смог. И получил два года.

— Туда ему и дорога. Ворам, — презрительно произнесла мать, — надлежит сидеть в тюрьме. А деда твоего и его брата оговорили. Якобы они с завода болты вынесли. Всего лишь болты!

Как бы у меня не болела голова, не заметить странностей в речах матери я не мог.

— Так их же оговорили, но ты говоришь «всего лишь болты». И когда это было?

— В тридцать девятом, — ответила мать и на глазах ее блеснули слезы.

— Ну так… — я глубоко вдохнул. — Только не воспринимай мои слова близко к сердцу, но мне кажется, что ты и сама не веришь, что их просто оговорили.

— Нет, их оговорили! — напористо произнесла она. — Оговорили! Ты там не был и не знаешь.

— Как и ты! — вырвалось у меня. — Извини, мам. А вдруг Женька тоже оговорили?

— Ты хотел узнать, почему бабушка ничего хорошего не говорила? Вот, узнал.

— А твоего отца, ее мужа, не оговорили, поэтому все хорошо и ты хвалишь?

— У меня было хорошее детство, — мгновенно переключилась на другую тему мать. — И садик. И школа. И мороженое тогда настоящим было. Без пальмы, как сейчас. Лагеря были детские. Бесплатные.

— И ничего плохого не было? А чего же люди тогда злые были?

— С чего ты решил? — удивилась она, но все же неловко поерзала на стуле, что стоял рядом с кроватью. — Раньше-то все добрые были. Двери не запирали.

— Да? — я позволил себе улыбнуться. — Вот у нас вторая дверь в квартире. Деревянная. И на ней — три замка.

— Третий мы только в девяносто пятом поставили, — попробовала оправдаться мать. — Да у тебя вообще голова болит, с чего ты такие разговоры начал?

— Да мы с ребятами вчера, когда сидели, разговорились про то, где лучше жилось…

— Конечно, раньше! — раздался возглас еще до того, как я успел мысль завершить.

— Но вот злые люди же все равно были? — спросил я, понимая, что вопрос звучит как-то вообще по-детски.

— Иногда мне кажется, что ты еще такой ребенок, — мама ласково потрепала волосы на моей голове. — Отдыхай. К чему рассуждать о том, что никогда уже не вернется.

Она встала и ушла на кухню, оставив меня в размышлениях. Две ситуации — и совершенно разное отношение. Мы одинаково не знали, кого на самом деле оговорили. Но отношение было разным.

Но тетка, которая сразу же позвала на помощь, а потом сама еще гналась за нами, не выглядела доброй. И два замка на двери появились явно до суровых девяностых. Так все ли было хорошо?

История про резисторы снова всплыла у меня в голове. Еще раз — я был полностью уверен в том, что мне это не приснилось. Но все же решил позвонить друзьям.

Ира не взяла трубку, Макс тоже.

— Ты как? — спросил Артем первым делом. — У меня просто раскалывается голова.

— У меня тоже, — признался я. — Хотел у тебя спросить, помнишь ли ты то, что было вчера?

— Пропавшую и вернувшуюся машину, стремную бабку и мента? — хмыкнул друг. — Да, помню, конечно же. А ты уже подумал, что это тебе приснилось?

— Угу, — кивнул я и тут же схватился за голову. — У-ух…

— Таблетку прими.

— Да не помогает! Но знаешь, что я думаю?

— Ты еще думать можешь? — тот хохотнул, но его смех постепенно перешел в стон. — Я вот едва ли говорить с тобой могу.

— Нам надо вернуться на дачу, — предложил я. — Собраться хотя бы нам с тобой вдвоем. Или, еще лучше — собрать всех.

— Я звонил с утра Максу, так он разговаривал, точно помрет сегодня. Но сказал, что это все голова. Успокоил… попытался успокоить.

— Ира трубку не взяла, — добавил я.

— Тоже не дозвонился, — засопел Артем. — И когда ты хочешь обратно на дачу?

— Нам бы туда как можно скорее.

— Куда это ты как можно скорее собрался? — в комнату вошла мать. — Уж не на дачу ли?

— На дачу, — ответил я, прикрыв телефон ладонью.

— Не успел отойти от вчерашнего и опять! — она в сердцах хлопнула ладонью по столу. — Нет, дружочек. Так не пойдет!

— Артем, перезвоню, — я тут же сбросил.

Из-за услышанного отрывка разговора матушка завелась так, что не слышала меня. Ни то, что мы не собирались пить, ни то, что мы хотели идти вдвоем. Да и прочего она тоже не слышала.

От продолжительного разговора меня спасла только больная голова. Когда мать вышла из комнаты, я посмотрел на телефон — он провибрировал за пару минут до, но достать я его решился только что.

Артем писал, что не сможет прийти ни сегодня, ни завтра. Похоже, что возвращаться на дачу в поисках следов того, что случилось вчера, придется мне одному.