Репрессированный ещё до зачатия

Анатолий Никифорович Санжаровский, 2023

Роман «Репрессированный еще до зачатия» рассказывает о трудной судьбе семьи автора. Его родители в тридцатые годы отказались вступать в колхоз. За это их объявили кулаками, раскулачили и, репрессировав, сослали на лесоработы на Север, под Кандалакшу. Незаконная репрессия продолжалась 62 года. Причём сам будущий писатель за компанию с родителями был репрессирован ещё за четыре года до рождения. Уже с семи лет зарабатывал на хлеб. Перенёс 62 года незаконной репрессии. Это, пожалуй, единственный в мире случай, когда человек был репрессирован за четыре года до рождения, и репрессия длилась 62 года. В советское время книги писателя А. Санжаровского не выходили.Несмотря на противозаконные преследования советской власти на протяжении долгих, почти всех её лет, герои не сломались, достойно вынесли все тяготы своей жизни по Правде.

В Ясной поляне

Примерам в жизни нет конца,

Когда красивая дурёха

сбивает с толку мудреца

и водит за нос, словно лоха.

Борис Дунаев

На два дня я взял командировку в Щёкинский район, где находится толстовская усадьба Ясная Поляна. Материал собрал в один день и тут же, со станции «Ясная Поляна»,^[68] ахнул в Москву.

Возвращаюсь в Тулу с Аллой Мансуровой. С новым самоваром в ту же Тулу.

С Аллой я познакомился в Главной библиотеке страны напротив Кремля, когда в книгохранилище выписывал из старых журналов фразеологизмы для своего словаря.

Алла обворожительна. Под нейлоновой кофточкой она вся на виду, как под рентгеном. Верно, «одежда может многое сказать о человеке. Особенно прозрачная».

Алла — узбекско-абхазское авральное, горячечное, вулканическое сочинение марксов^[69] на вольную тему. Она смугла, строптива, с норкой.^[70]

— Меня, — закурила она в тамбуре, — всегда злила твоя наивность.

— Видишь, милая женьшень… С разными девушками по-разному и ведёшь себя. С одними начинаешь счёт с нуля, с другими — с пятидесяти.

— Что это такое?

Я покраснел. Что-то промямлил. Сам не понял что.

— Между прочим, первый муж взял меня наивностью.

— Наивные люди просты. Они не могут лгать. Люди другого сорта никогда не забывают, что они на сцене жизни перед рампой. Они всегда играют даже когда нет зрителей. Они играю самим себе. Они лгут даже самим себе. Я так не могу.

— Тольяш, а где я буду давить массу?^[71]

— В доме отдыха «Ясная Поляна». Я купил вчера две двухдневные путёвки.

— А у тебя дома нельзя?

— У нас мужской монастырь.

— С вахтёром?

— Нет. Но туда не пускают.

— Странно… Ладно. Тебе понравилась сегодня Роденовская выставка?

— Очень! «Мыслителя» я б хотел видеть помасштабнее. От этого он бы выиграл. «Вечная весна», «Поцелуй»… В музей надо ходить каждый день.

Тулу захватил дождь.

Я накинул Алле на плечи свой пиджак.

Уже вечером уставшие мы приехали автобусом в «Ясную Поляну».

В доме отдыха нас развели по разным корпусам.

Утром после завтрака пошли ко Льву Николаевичу.

Усадьба…

Могила…

Любимая скамейка…

Мы присели.

Я молча наклонился к Алле поцеловать. Она капризно выставила щитком ладошку:

— Пошло. Люди гениальные романы писали, — и наши поцелуи? Нелепо…

Молча сидим на скамейке. Перед нами скошенный луг. Душисто — задохнёшься.

После обеда искупались в Воронке.

Загораем.

Алла рассказывает о своих родителях (отец — кандидат, мать скоро станет кандидатом), о сыне Марксе, пардон, Максе, о бывшем муже.

— Он не объяснялся мне в любви. Говорил: «Ну чего тебе говорить? Ты и так знаешь, наверняка догадываешься». Он не знал слова пожалуйста. «И так знаешь, что уважаю». Он только ел. В театры не ходил. Я училась в вечернем МГУ. Мне он не помогал.

У нас возникали споры.

Мне забавно видеть её ершистой.

— Отношения людей, — говорила она, — должны быть гармоничны.

— Гармоничны, но не гладки. Несоответствие характеров мне симпатично, нравится. Один дополняет другого.

— Эти несоответствия приводят к гибели семьи!..

–… которой не было, — подхватил я. — Спать на одной кровати — это ещё не семья. Это сожительство. Да и разве могут создать семью два девятнадцатилетних холерика, которые ценят друг в друге только цвет глаз, умение пить и давить шейк?

— Это ты обо мне и моём бывшем муже?

— Зачем же?

— Какой же ты наивняк!

— Если тебе не нравится моя кочка зрения, которая не совпадает с твоей, так это ещё не значит, что я дубак.

— Ты думал, зачем люди живут?

— Ты только всё отрицаешь. Это не главное! Это не главное! А что же ты не подскажешь его? А красиво закатывать глаза, когда слышишь неугодное, это ещё не дело.

— Кто твой отец? — спрашивает она.

— Чёрный вол-работяга. Я его не помню. У него была раздроблена нога, дали отсрочку. Но его таки угнали на фронт в зачёт какого-то откупившегося грузина. Тогда мы жили в Грузии. Отец погиб. Похоронен в Сочи в братской могиле. Когда я пошёл в школу, на первом занятии учитель спросил отчество. «Что это?» — спросил я. — «Как звали твоего отца?». — «Я не знаю. Я пойду спрошу у брата». Я пошёл в соседний класс, спросил у старшего брата Гриши, как звали нашего отца. «Ни-ки-фор!» Победоносец!

— Кто ты?

— Я и холерик, и сангвиник, и флегматик. Товарисч широкого профилёчка!

Я спорил с Аллой. Мне нравилось видеть её сердитой. И я вдруг понял, что моя ершистость сослужила плохую службу.

Алла нервно хлопала ресницами и говорила, что я со звоном в голове и что разговоры со мной не радуют, а злят её.

Она играла в теннис. Я смотрел и с ужасом думал, что я начал терять её. Она вся вот тут, но уже не та, что ехала вчера, когда ей хотелось быть в ночь со мной под одной крышей. Теперь, наверное, нет у неё такого желания.

Мы идём ужинать. Ветер. Дождь.

— Скажи, — говорю я, — когда тебе бывает страшно?

— Когда я встречаю плохих людей. А тебе?

— Потом…

— Что ты меня дразнишь? Потом, потом…

— Мне страшно, когда уходят от меня.

— От тебя часто уходили?

— Нет.

— Зачем я тебе?

— С тобой интересно… Ты филолог…

— Ну и что?

— А мой словарь фразеологизмов?

— Словарь… Да ты не осилишь его и за все двадцать лет!

— Даль всю жизнь работал над своим словарём!

— Ха! Даль!

— Что за ха!?

— Ты не Даль. А я не филолог. Ты нашёл плохого советчика.

— Хорошего. Этот год должен быть переломным.

— То есть?

— Я не журналист, а букашка, нуль, ничто. Кому нужна моя стряпня-однодневка? Газета не главное. Я боюсь себя проспать.

— В тебе таятся силы необъятные.

— Может быть… Словарь… Сколько о фразеологизмах учёной дребедени, а словаря нет. Я дам историю фразеологизмов, с иронией расскажу историю и значение каждого фразеологизма и приведу каждый фразеологизм в афоризме, в своей стихии. О каждом фразеологизме я напишу маленькую весёлую новеллу.

— Это будет солянка, а не наука.

— Это будет в первую очередь весёлое пособие для пишущих, а не макулатура для складов «Академкниги».

— Я плохой советчик. Поезжай к Шаинскому в МГУ. Толковый профессор. Это всё твоё — по его части…

Мы разговаривали у входа в мой корпус.

Подошла тётечка и сказала:

— Молодые люди, отбой. Уже одиннадцать. Вас, девушка, могут и не пустить.

Мы нехотя разошлись.

Я лежу и вспоминаю дневные дела. Алла в голубом купальнике сидит у Воронки на куче березняка и болтает красивой ножкой:

— Где ты живёшь?

— В общежитии обкома комсомола. Это трёхкомнатная квартира на четверых.

— Не надоело?

— Пока нет, — ломаюсь я. — «У одиночества одно неоспоримое преимущество — тебя никто не покидает»… А почему тебя это беспокоит?

И на вздохе роняю:

— А пора уже подумать и о своём гнезде.

— У тебя нет практичности. А жениться надо.

— На ком?

— Найди девушку. Девушки облагораживают мужчин.

— Я находил девушек и отпускал с миром.

— Когда-то надо и не отпускать.

— Пытаюсь.

— Ты говоришь обо мне?

— Что ты! — соврал я.

В разговоре и раз, и два прошлись мы по прешпекту…

В наш мужской номер вошёл хохол. Стал вспоминать о своей службе:

— Служил у нас татарин. Очень хотел получить отпуск и поехать домой. На карауле собрал мешки из-под солидола, поджёг и позвонил начальству: «Пожар! Тушу!». Потушил. Ему дали десять дней отпуска. Товарищ из контрразведки к нему с вопросом: «Расскажи, как поджигал. Отпуск тебе теперь всё равно не отменяется — десять суток губы».

Он помолчал и усмехнулся, мотнув головой:

— Сегодня здесь, в Ясной, слышал байку про Толстого… Поутру Лев Николаевич выходил на покос. Махал косой и думал: «Ах, хорошо! Только физический труд позволяет человеку мыслить, совершенствоваться».

Крестьяне смотрели и переговаривались:

— Пошто барин капусту косит?

— Да кто ж их, образованных, разберёт?

Последний день в Ясной.

После завтрака пошли на Воронку. Волейбол. Футбол. Алла в воротах «вражьей команды».

Приговорили по кружке пива и в Тулу. В моё дупло.

Алла приняла ванну. Вышла румяная. Я ахнул:

— Какая ты красивая!

Она засмеялась, легла на мою кровать.

Я сижу на столе и вижу её ноги далеко выше колен. Подойти, по-дружески прилечь?..

— Какая шикарная квартира, — говорит Алла со вздохом. — А ты не пустил меня сюда на ночь…

— Знаешь… Суды-пересуды… Не хочу…

Алла погладилась, переоделась в моей комнате, повелев мне не смотреть на неё при этом и заставила лежать на койке вниз лицом.

Мы уже собрались уходить — появился на кухне Чубаров с платьем в горошинку.

— Мальчики, — говорит Алла, — неужели кто из вас без платья выпроводил от себя девочку? Чьё?

— Это я купил своей подружке в подарок, — сказал Чубаров. — Послезавтра у неё день рождения.

У Аллы список тульских достопримечательностей, которые она должна посмотреть. Музей, театр, цирк.

Пролетели мы по этим местам, взяли на рынке ей черники, малины, вишни и на такси на вокзал.

Стоим на перроне.

— Скоро я поеду туристом в Германию. Что тебе купить? — спрашиваю её.

— Зачем?

— Мне приятно делать подарки хорошим людям.

— Ты делаешь подарки, но так, что зло берёт.

— А ты не злись.

— Я жалею, что приехала. Я рассчитывала получить удовольствие и не получила. Я из тех людей, которые не могут позволить себе такой роскоши, чтобы бросать на ветер по два дня.

— Ты не поняла меня. У японцев есть поговорка «Знакомство может начаться и с пинка».

— М-м-м-мдя-а-а-а-а? Здрасте!

— До свидания.

— Ты со всеми так говоришь? Это дурно. Ты журналист. А что ждать от простого работяги? Я многое потеряла…

— А было ли что терять?

— Было! Я ждала от тебя значительно большего, да не дождалась.

Чего? Язык присох. Я не могу спросить.

— Санж, у тебя были девочки?

— Возможно.

— А сейчас?

— Нет.

— Почему?

— Не хочу. Всё ясно на второй день.

— А со мной?

— Неясно и на сотый. И ещё мне больше импонирует, когда я веду охоту.

— Ты хочешь сказать, что за тобой охотятся девушки?

— Бывает.

— Я, — тихо сказала она, — не могу тебе дать того, что ты ищешь.

— Можешь! Я уже нашёл его. Мы люди разные. Но найдём общее!

— Разные всегда бывают только разными. И мы врём самим себе, когда уверяем, что изменились. Мне не нравится больше наивность. Хотя наивность первое, что я ценю в новом человеке. Потом она мне не нравится.

— Выходит, наивность — мост, пройдя по которому, ты тут же его сжигаешь?

— Да! Дело, понимаешь, в другом. У меня нет ничего к тебе. Отсюда и… Понимаешь, тут надо чтоб так было, чтоб нельзя без мужчины, без тебя. А я могу…

— Разумеется. Мужчина не ложка, без которой нельзя обойтись при еде супа.

Я молчу. Как-то стыдно. Вот чего я боюсь! Я боюсь, когда от меня уходят те, кто не должен бы уходить.

Подошёл бакинский поезд.

Она поднялась в тамбур. Вскинула руку.

— До свидания, — почему-то виновато буркнул я.

— Не сердись…

— Не подходи близко к краю. А то из вагона, как из жизни, вывалиться просто.

Поезд тронулся.

Из-за мужских голов в тамбуре дважды мелькнула в прощанье белой пташкой её рука.

Я долго смотрел вслед убегающему от меня красному огоньку, пока не закрыл его поворот.

30 июня 1966

Примечания

68

В 2001 году станции было возвращено прежнее название «Козлова Засека».

69

Марксы — родители.

70

С норкой — о капризном человеке.

71

Давить массу — спать.