Короли садов Мамоны

Анатолий Мусатов, 2000

Господа читатели! Перед Вами произведение, равному которому в этом жанре не появлялось в русской литературе со времён гениального романа «Двенадцать стульев». И вот оно! Случилось! Долгожданная реинкарнация произошла! Вернулся из небытия незабвенный Остап Ибрагим Берта Мария Бендер! И пусть этот образ сейчас воплотился в личности женщины, но от этого он только выиграл. Ибо к великолепным качествам гения Бендера прибавились черты, свойственные незауряднейшим представительницам прекрасного пола. Ничуть не умаляя достоинств окружения великолепнейшего Остапа, креатура гениальной «внучки» подстать «свите» знаменитого плута и пройдохи! Великий аферист отдыхает!.. Кто такой Остап Бендер?! Он чтил уголовный кодекс. Героиня же и ее сотоварки идут по жизни, оставляя за собой шлейф из разбитых судеб и трупы, – трупы загубленных ими людей! А полем их деятельности является всего лишь скромная районная поликлиника! Учитесь жить, господа!

Глава 3

Струйки дыма, тонкой вязью поднимавшиеся от сигареты, бесследно исчезали под крышей роскошной «Ауди». Расцвеченные предзакатным солнцем, они завораживали взгляд нечаянной игрой света. Эти завитки прихотливых узоров сигаретного дыма, казавшиеся игрой случая, представлялись Князеву многорадужными перстами изменчивой, капризной Фортуны. Столь неожиданное обретение давно потерянного друга стало для него явлением почти что мистическим.

Вся жизнь Князева складывалась как железнодорожное расписание с более или менее значительными вехами на пути. Случалось быть на нем и небольшим полустанкам. Они, как и в жизни всякого другого, ничего не определяли, а лишь подчеркивали монотонную будничность бытия.

Князев прекрасно понимал, что его более-менее удачно сложившийся жизненный путь не является эталоном для остальных представителей рода человеческого. Скорее его жизнь представляет собой счастливое исключение в бесконечном многообразии судеб «гомо сапиенс». Но, что бывает чаще всего, собственный опыт кажется лучшим и единственным мерилом жизненных ситуаций и ценностей. А посему, исходя из этой преамбулы, он невидимым, но прочным занавесом отделяет собственное сознание от других. Такая препона не давала вникнуть по-иному в непредсказуемые извивы реки жизни.

Многое Князеву, казалось, зависело и от самого «неудачника». Так он сам для себя так определял тех, кому, что называется, «не повезло» в жизни. Таким, изливавшим ему свои скорби и недоумения, он всего лишь сочувственно кивал головой. Иногда он озвучивал свои кивки чем-то нейтральным, вроде «да-да… конечно, я понимаю… крепись, брат… все будет хорошо». Тем не менее, Князев был твердо уверен в собственных фатальных ошибках его визави.

По своей натуре он не был ни бесчувственным сухарём, ни равнодушным эгоистом. Но всё же, слушая поначалу Андрея, Князев не мог отделаться от привычного хода мыслей, примеряя к его словам всё те же удобные рамки жизненного шаблона. И только с некоторым опозданием почувствовал, что он испытывает некий дискомфорт.

С самых первых минут разговора Князев был уверен, что история Андрея во всех деталях повторит бытописание типичного неудачника, спившегося на этой почве. А, в конце концов, все закончится банальнейшей просьбой дать денег до получки со всенепременнейшими уверениями в скорой их отдаче. Но всё складывалось не так. Не было просьб о деньгах, не было жалоб на судьбу и обстоятельства, не было многого из того, чего он ожидал, томясь в нетерпеливом стремлении поскорее закончить это рандеву. Ещё он не мог понять, как этот талантливый и «фартовый» человек, каким Князев знал своего друга много лет назад, стал тем, кого он видел перед собой…

— У, парень, куда-то ты далеко уплыл, сморила тебя моя болтовня? — услышал Князев голос Андрея. — Укатали сивку крутые горки.… Помнишь, как мы в общаге ночами напролёт спорили до хрипоты о вопросах бытия и, само собой, о нашей жизни? Что день грядущий ей готовит? Так вот, жизнь, дорогой мой Володичка, оказалась куда как норовистой штукой! И не всякому дано удержать её в руках так, как хотелось, как задумал. Смотришь вперёд и видишь, — дорога прямая, широкая, длинная-длинная…

Андрей хмыкнул и затянулся из бутылки.

— Вот и рвешься, как оглашенный, по молодости-то… без оглядки. А как же иначе — впереди ждет первый приз, не меньше, на меньшее мы были не согласны. А жизнь — она выкидывает в самый неожиданный момент свой чудный фортель и всё, — ты уже плетёшься совсем по другой дорожке, а там грязь, ухабы и всё такое прочее…

Князев не перебивал Андрея. Он вдруг почувствовал, что этот нескончаемый монолог обрушился на него, как в единственную, сохраненную с тех давних пор отдушину человеческого понимания. Он чувствовал, что если остановить Андрея сейчас, то он задохнётся, умрёт от нестерпимого желания выговориться за десятки лет молчания израненной души. Боль, облекшаяся в скорбный, недоуменный вопрос «за что», медленно точила его душу все эти годы. Князев понял, что Андрей сейчас видит в нем давнего дружка Володьку. Он не желал видеть пропасть лет, навсегда изменившую их.

— Так-так, — не выдержал Князев надрывной последней сентенции, стряхнул пепел за окно и покачал головой. — Значит, говоришь, тебя судьба обидела? И что, все эти годы ты провел в оплакивании своей несчастной доли и погубленной жизни, ничего не пытаясь сделать? Что-то на тебя это не похоже, если ты, конечно, тот, за кого себя держал тогда. М-м, что скажешь?

Но Андрей, видимо, не торопясь отвечать, допил пиво. Скорбно качнув головой, прерывисто вздохнул:

— Болезнь убила того человека, кого, Володя, ты знал, как своего друга, и оставила вот эту оболочку, которую ты видишь перед собой. Когда я осознал в полной мере, что со мной приключилось, я не смог даже покончить с собой, настолько я был опустошён и уничтожен. Впрочем, тебе простительны эти вопросы. Ты не мог знать всего. Я получал твои письма. Мне передавали, что ты звонил и приезжал, как только случалось быть в Москве. Но я не хотел никого видеть и встречаться, а уж тем более с тобой. Надеюсь, ты понимаешь, почему? Мать, братья, жена, — все говорили мне о твоих успехах, и ты сам понимаешь, почему все, что бы ты ни сказал при встрече, звучало бы для меня как соболезнование умершему… М-да, шесть операций на руках за полгода приговорили меня к пожизненной каторге, вот так! Вдобавок, обидно то, что даже для родных я оставался совершенно нормальным человеком, полным сил и здоровья… Ждал я этих слов, конечно, ждал. Боже, сколько же я выслушал их за свою жизнь! Вся эта черствятина с душонками поганых козлов, пытавших меня всю жизнь этими вопросами, даже не давали себе труда понять, чем была для меня та катастрофа! Никто, понимаешь, никто не видел, что я инвалид, человек без рук при полной их видимости и наличии. Я не мог переступить через себя и заставить прикоснуться ими ещё до какого-нибудь дела кроме клавиш рояля. Всё представлялось мне убогим и позорным!..

Андрей замолчал. Проступившие на его лбу прожилки и капли пота сделали его лицо каким-то неприятно-грязным и измятым. Он не стал вытирать его. Повернувшись к Князеву, Андрей, с какой-то ёрнической интонацией, сдобренной мелким смешком, спросил:

— Ты-то, небось, думаешь, что вся моя последующая жизнь была сплошным запоем? Ошибаешься, брат… то-сё, всяко было. Всё было у меня в полном наборе, как и у других… одного только не было — смысла… Конечно, я иногда взбрыкивал, пытался шебаршиться, заполнить жизнь какими-то суррогатами этого смысла, но… фиг с два… Вот после таких-то попыток я и уходил в запои.

Он замолчал. Вытащил из сумки пару банок с пивом. Сухо облизнув губы, припал к одной из них:

— И-э-эх! Хорошо! Давно не пивал такого классного пивка!.. Андрей сглотнул пиво и шумно перевёл дух. — Вот недавно была одна такая попытка, — это я о смысле жизни и суррогатах. Пару лет назад меня пытался облагодетельствовать никто иной, как сам муженёк главврачихи. Соус, которым он меня обливал с головы до ног, по его представлению был для меня ничем иным, как манной небесной. Чёрт меня дёрнул сказать в своё время о своих высших образованиях! Мужику запало это в башку, и он меня буквально замотал своими предложениями перейти работать к нему. Хрен моржовый!

Чего он только ни сулил — кучи баксов, престиж, чистая и непыльная работа, — в общем, ты понимаешь, трудно было хотя бы не попробовать этой кашки. Сам он занимался изготовлением и продажей компакт-дисков, — классика и всякая там народная-хороводная музыка. Здесь он записывал, в Германии ему их делали и здесь же он их реализовывал через киоски, — несколько точек у него по Москве было. Но уже через месячишко с небольшим я в полной мере понял, что вольному воля, а соблазнённому — шиш! и что вкусный и бесплатный сыр бывает только сам знаешь где.

Изготовив ему кучи макетов обложек, рекламных щитов, вдосталь набегавшись по всей нашей необъятной столице, утрясая, согласовывая и перевозя не хилые по весу коробочки с продукцией, я в урочный час расплаты понял, на ком воду возят…

Господин Аркадий Ермолович, или как-то так, я уже и забыл, как его зовут, вежливо и ненавязчиво попросил меня повременить с моими законными требованиями соблюдения наших договоренностей об оплате труда. Дескать, он сейчас не при деньгах и пару-другую месяцев их не предвидится. Но как только они образуются, — так сразу рассчитается, в первую очередь со мной. Все подождут, а со мной — так сразу. Ну что было тут делать? Как ты сам догадываешься, стоило мне только рыпнуться, как я в одночасье вылетел бы со своего подвала вместе с манатками. Одно слово — муж главврачихи!

— М-да, ситуёвинка, ничего не скажешь! И что же ты, бедолага, сделал?

Андрей коротко хохотнул и с весёлой ехидцей в голосе спросил в свою очередь:

— А сам не догадываешься? Все элементарно просто! Пару раз я пришёл к моему новоявленному начальничку хорошо поддатым, а с утра вдобавок от меня разило так, что несчастный не смог даже сидеть рядом, его чуть не вывернуло. Проверенное средство в ближнем бою! Всё на этом благополучно и закончилось.

Князев понимающе хмыкнул:

— Испугался за свой бизнес… Что ж, я его понимаю. Но, с другой стороны, таких только так и надо лечить. Ну и что дальше, финт остался без последствий?

— Ну, а что мне можно было предъявить? С Аркадием у меня никаких официальных отношений не было, выглядело это всего лишь как любезность с моей стороны! Так что разошлись мы, как говориться, с полпинка. Сам он мужик ничего, толковый и понимающий, — одно слово — «Вова с Ростова». У Тамары он второй муж. Первый, что называется, не вписался в её понятия «новой русской» и она его бортанула. Аркадию надо было прорваться в Москву, и он принес себя в жертву этому жирному куску сала…

За окнами машины заметно завечерелось. Князев нажал кнопку и съехавшее вниз стекло впустило внутрь салона синеватые клубы морозного декабрьского воздуха. Он взглянул на часы. Прошло полтора часа, как он слушал Андрея. То состояние дискомфорта, в котором Владимир пребывал с самого начала, стало вырисовываться во вполне понятное ощущение равнодушной, цепкой безысходности, в которую был погружен его старинный приятель.

Князев пытался было спрашивать Андрея о его жизни и прочих вещах, сопутствующих долгой разлуке, но натыкался на стойкое нежелание Андрея уходить от этой темы. Тема эта настолько замкнула всё существо его друга в своих границах, что стала поистине единственным миром и чувствами. Миром, проведенных Андреем в иноческом одиночестве, без души, сочувствующей и знающей, какую борьбу пришлось вести с самым беспощадным и безжалостным врагом — сомнениями в нужности выбранного пути. Когда в часы неудач, слушая назойливо-саркастический шёпот неутомимого врага в напрасности усилий, он замыкал себя в броню надежды и шел вперёд…

Едва обосновавшись в новых палестинах, Андрей окунулся в кипучий водоворот трудового процесса. Обустраивая свое весьма обширное хозяйство, он не подозревал и не ведал, что неведомые силы судьбы уготовили ему очередное испытание. Слухи о переезде в новое здание, будоражившие дружный коллектив поликлиники за полгода до прихода Андрея, наконец-то обрели реальное подтверждение. Они материализовались в виде краткого и лаконичного приказа главврача подготовить всем отделениям свое оборудование для последующего исхода в землю обетованную.

Кутерьма поднялась страшная. Андрею, как рабочему по обслуживанию здания, пришлось вкусить все прелести предстоящего переезда одному из первых и, что называется, по полной программе. Памятуя о клятвенных уверениях Андрея располагать всеми его потрохами, Трухнова немедленно принялась пихать его рабочую субстанцию во все мало-мальски прорывы и заторы.

Как страшный сон он вспоминал те дни, когда телефонный трезвон озвучивался наполненным металлом голосом завхоза. Энергичная Зина Ивановна, следуя сугубым наказам повелителя, поднимала его с постели ни свет, ни заря. И отпускала она его от себя только тогда, когда неяркое апрельское солнце посылало прощальный привет вечному огню капотненского факела, не в силах конкурировать с ним своим блеском.

Но, как говорится, нет худа без добра. За дни переезда эта полезная истина раскрыла перед Андреем кучу разнообразных сведений. У каждого вновь влившегося в коллектив работника бывает период, когда все окружающие его коллеги кажутся милыми и добрыми людьми. Но эти эмпатии быстро улетучиваются по прошествии некоторого, весьма незначительного времени. Карнавал кончается. Сбрасываются маски и личины, за которыми укрывшиеся «добрые люди» выясняли, каков ты на вкус и с чем тебя можно скушать для своей пользы. И горе тому несчастному, который в силу обстоятельств, либо слабости характера не сможет вовремя разобраться в истинных намерениях своих коллег.

Нечто подобное произошло и с нашим «фигаро». Зина Ивановна быстро усекла ненадобность в излишних церемониях и сделала для себя надлежащие выводы. Вполне возможно, что их прямой директивой спустили с местного Олимпа. Так или иначе, Андрей с самого начала попал в разряд «рабочих лошадок» со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Изрядно побегав по всем отделениям поликлиники, Андрей за самое кратчайшее время успел перезнакомиться со всеми чуть ли не накоротко. За разговорами он успел узнать, что многим не по душе затеянный переезд. Причина этого явления была проста и прозаична: местоположение для большей половины работающих людей их рабочего тягла было исключительно удобным по отношению к их родному семейному гнезду.

Что и говорить, каким это было бонусом для женщин, составлявших практически весь штат! Возможность в любой момент своего рабочего процесса прервать его, чтобы сбегать домой вытереть нос своему ненаглядному чаду, заодно накормить остальных, заняться мелкой постирушкой или отлучиться в магазин составляло едва ли не главное преимущество такой работы. В самом деле, нельзя же себе вообразить, будто работа прельщала их единственно своей «щедрой» зарплатой.

А посему, переезд всего за три квартала воспринимался чуть ли не трагедией, жизненным переломом. Как следствие этого исторического мероприятия произошло некоторое падение авторитета Тамары Витальевны в коллективе.

За дни великого переселения Андрею случалось видеть немало конфликтов, быть свидетелем грандиозных ссор и выслушать множество критических замечаний и угроз в адрес первого лица сего достославного учреждения. Говаривали, ох как говаривали злые и недовольные люди по поводу правомочности переезда в новое здание. Соискателей роскошных восьмиэтажных апартаментов было немало, но всех обошла, всех победила доблестная Тамара Витальевна! За какие такие заслуги и дела? Что такого особенного представляла собой заурядная районная поликлиника обычного микрорайона, в котором всех жителей в приемный день не наберется и на полполиклиники! Значит, нашлись такие заслуги и такие великие дела, что затмили своей грандиозностью светлые очи высокого начальства! Отдало оно свой фавор вместе с вожделенным зданием великолепной Тамаре Витальевне!

Впрочем, задававшие эти вопросы знали и ответы на них. Но с произносившими их вслух вскоре случались некоторые перемены. Оставляя после себя скорбное молчание, они исчезали, будто и не было их в сей достославной обители. Все понимали, с каких высот грянул гром небесный! Со страхом, в котором просматривалась изрядная доля уважения, тупили они свой взор, недостойный сих горних высей.

Что же касалось нашего героя, то тут, как говориться, каждому свое. Ему хватало ума не влезать в местные распри. Он продолжал безропотно принимать многочисленные синяки и ссадины, потирая шишки, заработанные ударным трудом на благо власть предержащих. Вся его энергия уходила на кантование многопудовых шкафов, сейфов с документацией либо неподъёмных хирургических, гинекологических и прочих кресел.

Понятное дело, в эти великие, исторические для всего коллектива, дни, каждый, кто был истинным патриотом своей родной «альма-матер», испытывал не только невероятное воодушевление, но и сравнимые с ним физические нагрузки. Давно известно, что усталости бывают разные. Что такое усталость рядового работника по сравнение с усталостью высших руководящих чинов? А тем более, в сравнении с этим благородным чувством, ощущаемой нашей Зиной Ивановной.

Вполне естественно, что в многочисленные отсутствия Тамары Витальевны вся забота о благополучном завершении столь грандиозной эпопеи легла на маленькие, хрупкие плечи нашей всеуспевающей, всевидящей и всезнающей (не убоясь даже употребить столь ответственный эпитет) правой руки главврача. Во что бы то ни стало Зина Ивановна тщилась оправдать великое доверие своей обожаемой патронессы. И уж конечно, в своем радении, не щадя живота своего, не могла она попустительствовать в этом и другим.

В этом нелегком, можно даже сказать, неблагодарном подвижническом труде, было весьма проблематично приобрести популярность среди своих коллег. Терпя от них несправедливые обиды в виде различной крепости эпитетов, вроде «Тамаркиной пристебайки», «цепной сучки» и несть числа остальным из ряда подобных, Зина Ивановна и не ждала от них благодарностей.

И это было бы всё ничего, вполне терпимо, относя к неизбежным издержкам такой деятельности окружающий её психологический напряг. В сотый раз, — «кто ж строгость любит», — выговаривала Зина Ивановна недовольным её драконовским режимом работы сии слова, тем самым утешая себя и крепчая сознанием своей правоты.

Если бы в нашей жизни были бы расставлены маячки или вешки, по которым, как через топкое болото, поглядывая на них, можно среди разнообразного жизненного пространства смело прокладывать себе путь, то тогда ничего — жить можно. Умный поставит вешки для себя, да и другим попользоваться не воспретит.

Но в том-то и вся закавыка, что как быть тем, про кого говорена пословица: «заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет»? Так-то оно так, да только если себе лоб расшиб, — дело хозяйское. А то ведь в лихом раже дурак норовит чужие лбы зацепить, — вот это беда! Многим наверняка известны такие примеры не понаслышке. Да простят меня господа за нудные сентенции, но как тут не сказать ещё раз о крайностях чрезмерного усердия, тем более что из-за этого усердия беда-то случилась великая.

Нет, наша дражайшая Зина Ивановна не была ни дурой набитой, ни просто дурой. Как и всем, кто являет собой образчик натуры, кого люди с ласковой иронией зовут «дитя природы», изначально присущее ей желание выполнить все «дацзыбао» в срок и, если можно, то с опережением, сыграло с Зиной Ивановной злую шутку.

День выдался тогда на загляденье. Солнце, наверстывая упущенное за долгую зиму, с утра распаривала иззябший город щедрым теплом. В середине апреля это выглядело почти, как чудо и трудно было отказаться от этого восхитительного подарка природы. Люди выходили на улицу и застывали, пораженные истомой до самых мозговых косточек своего естества. В такие моменты пропадало желание не то, что работать, шевелиться было невозможно.

Мысли рождались сами собой об отдыхе, работа воспринималась как чудовищное надругательство над личностью. В самых смелых головах уже зрела крамольная мысль по поводу стихийного пикника. Да и что можно было тут думать, если всего в десятке метров от них раскинулся роскошный, манивший изумрудной зеленью молодой травы, Марьинский парк. Теперь можно себе вообразить, в какой обстановке пришлось осуществлять громадьё планов бедной Зине Ивановне! Ни одной сочувствующей души, ни от кого лишнего усилия, чтобы хоть как-то сдвинуть с мёртвой точки безнадежно сорванный график работ. С невероятным трудом выбитая на базе машина, отданная в распоряжение Зины Ивановны на целый день, безнадежно застыла у входа загруженная едва наполовину.

Зина Ивановна, носясь по этажам, сорвала голос, подгоняя, подталкивая и понукая нерадивых. За весь день это была уже третья ходка, а запланированное количество имущества на сегодня, казалось, не убывало. Солдаты, которых Зина Ивановна с огромным трудом раздобыла в местной части, подчиняясь неумолимому воинскому распорядку, отбыли на положенный обед. Осталась наша бедолага завхоз, что называется, с немощными да убогими сослуживицами.

Андрей, сидя на каком-то ящике, слышал вполуха, как Зина Ивановна обрабатывала водителя машины, суля тому за помощь в погрузке несметные богатства в виде жидкой валюты. Водитель, порядком уставший за день ударного труда, вяло отнекивался, ссылаясь на плохое самочувствие и шалившее сердце. Андрей верил тому, что говорил этот невзрачный малорослый мужичонка с серым, землистого цвета, лицом.

В предыдущую ездку он непрестанно жаловался Андрею на какие-то семейные неурядицы, на начальство, не посылающее его на выгодные заявки и ещё на что-то, изрядно портившее ему жизнь. Было видно, что нервишки у человека на пределе, а тут ещё эта баба с её растреклятым имуществом, из-за которого у него срывалась какая-то денежная халтура. На те деньги, которые он рассчитывал получить за неё, водитель хотел приобрести одежду для сына да кое-какие запчасти для своего драндулета, на котором они сейчас ехали.

Дела в автохозяйстве у них были «жвах». Каждый из водил крутился как мог в борьбе за выживаемость своего железного коня. Машина на ходу — тогда и работа есть, нет — можешь отдыхать. Жена запилила совсем, — не умеешь крутиться, не можешь достать, провернуть, ну и всё остальное в таком же духе. Начальство сейчас особенно лютует, и потому нет никакой возможности уехать без подписанной путевки, а ваша мымра ни за что этого не сделает, пока не кончиться рабочий день. Если сейчас не уехать, то можно ставить крест на халтуре…

Андрей видел, как дрожали узловатые, с набухшими венами руки водителя на руле машины. Он понимал этого человека, видел, как тот нервничает и сочувствовал ему, но знал о бесполезности каких-либо попыток помочь чем-то. Он и сам здорово устал и только был бы рад закончить работу пораньше.

И сейчас он искренне желал, чтобы водитель смог не дать себя уговорить ретивому завхозу. По времени его рабочий день уже давно подошел к своему концу, но «халтуру» несчастный водила проморгал и конечно же, обыкновенное человеческое желание иметь хоть синицу в руках сыграло свою роковую роль.

Услышав голос Зины Ивановны, зовущей его, Андрей не спеша поднялся. С трудом выпрямляя затёкшую спину, он усмехнулся, думая, что, в сущности, нельзя винить этого человека за его вполне понятное желание расслабиться после работы даровым спиртиком.

Они проработали ещё где-то с час, пока машина не была наконец-то забита под завязку. Усевшись в кабину, Андрей заметил, что водитель сидит, обмякнув и откинув голову назад.

— Что случилось? Помочь чем-нибудь?

— Не, ничего, сейчас поедем. Передохну малость… душно что-то.

Он потер грудь рукой и, слабо улыбнувшись, сказал:

— Ухандохала меня ваша завхозиха. Стервецкая баба! Да-а, нелегко тут тебе при такой-то.

Он взялся за ключ зажигания. После непродолжительного фырканья и стрелянья, мотор завелся. Они стронулись с места, старательно объезжая разбросанные в беспорядке ящики, стеллажи и прочий поликлиничный скарб. Езды до нового здания поликлиники было с полчаса с небольшим. Все это время водитель, словно сомнамбула, вёл машину на какой-то средней скорости, не делая различия между поворотами и ровной, свободной дорогой. Андрей краем глаза видел, как тот, вцепившись в баранку, застыл в одной неподвижной позе. Только короткие, прерывистые вздохи говорили, что за рулём сидит всё же одушевлённое существо.

Прибыв на место, они повторили всю процедуру разгрузки. Зина Ивановна, стоя над душой, постоянно торопила их, видимо, запланировав ещё одну поездку. Но в её планы вмешался непредвиденное обстоятельство. Уже под конец, когда снимали одну из габаритных вещей, которые, как принято, загружают ближе к кабине, водитель вдруг покачнулся. Пытаясь удержать свою сторону, он медленно начал заваливаться на бок. Почувствовав, что огромный сушильный шкаф начал выползать из его рук, грозя отдавить ноги, Андрей выпустил свой край и отскочил назад.

Лязг металла и звон начинки, отразившись от стен соседних домов, гулких эхом прокатился по двору. Тут же раздались «ахи» и «охи» сбежавшихся начальственных лиц по поводу загубленного оборудования. Главмедсестра Надежда Сидоровна, сильно смахивающая сейчас своим видом на бой-бабу, причитая и кружась вокруг огромной металлической коробки, отпускала в сердцах ядрёные замечания в адрес горе-грузчиков.

Зина Ивановна, быстро смекнув, что следующим объектом для упреков станет её пресловутая экономия, незаметно, бочком, проскользнула в открытую дверь подвала. Чувствуя себя в безопасности, она бесстрастно наблюдала за разорениями своей коллеги. Вскоре Надежда Сидоровна, то ли притомившись, то ли поняв, что сделанного не воротишь, в расстроенных чувствах покинула место действия. Оставшиеся участники драматических событий, довольные неожиданным спектаклем и отдыхом, вновь приступили к прерванной работе.

За всей этой суматохой как-то выпал из поля зрения виновник случившегося. Желая скорейшего возобновления работы, Зина Ивановна, озираясь по сторонам в поисках несчастного водилы, испустила громкий клич в его адрес. Не получив ответа, она подступила к Андрею, который, воспользовавшись незапланированной передышкой, отдыхал на ступеньках, ведущих в подвал. Вернув его к трудовой деятельности, Зина Ивановна волчком забегала в поисках исчезнувшего шофёра. Андрей, таская оставшуюся мелочевку, видел, как она зашла за машину и довольно долго пробыла там.

Появившись оттуда, Зина Ивановна, всем своим видом показывая, что её вновь бессовестно обманули. Продефилировав мимо работающих медсестер, уборщиц и потного, взмыленного Андрея, она с чувством оскорбленного достоинства удалилась.

Совместными усилиями шкаф дотащили до подвальной двери. Едва преодолев две ступеньки, показавшиеся всем Джомолунгмами, они бросили его у самого входа. Бабы радостно загалдели. Не видя своей мучительницы, они тут же поспешили разойтись. Андрей, с трудом распрямляя ноющую спину, сделал несколько шагов к машине. Зайдя за нее, он увидел шофёра, сидевшего на подножке кабины. Подойдя ближе, он заметил на его лбу крупные капли пота, руки его била дрожь, а мелкое частое дыхание водителя, вкупе с остальным производило впечатление больного человека. Андрей спросил водителя, как он себя чувствует, но в ответ услышал неопределённое восклицание. Открыв глаза, водитель, видимо, даже не расслышал, о чем спросил его Андрей. Пояснив, что завхоз сейчас придет и принесёт спирт, он малость пока отдохнёт и поедет домой.

Андрей предложил водителю вымыть натруженные руки, а заодно ополоснуться по пояс. Водитель, вяло мотнул головой и отказался. Его серое, землистое лицо с обескровленными губами выглядело удручающе скверно. Попрощавшись, Андрей ушёл. Зайдя в подвал, он увидел Ливадию Васильевну, которая, как сорная курица рылась в куче добра, наваленного в беспорядке по всему подвалу. Пожелав ей в помощь Всевышнего, Андрей зашел в свою каморку, служившую ему временным пристанищем. Это небольшое отгороженное место в углу обширного подвала должно было служить для каких-то технических целей.

Дальше всё произошло стремительно и страшно. Не успел Андрей скинуть с себя мокрую от пота одежду, как в дверь его каморки оглушительно забарабанили, перемежая этот грохот испуганными криками. Открыв дверь, он увидел Ливадию Васильевну. С перепуганным лицом, выкрикивая что-то непонятное, она схватила его за руку и потащила к выходу. Андрей из всего, что выкрикивала сестра-хозяйка разобрал только то, что с кем-то случилась беда. Выскочив на улицу, он увидел лежащего на асфальте водителя. Ноги его судорожно загребали, словно он пытался куда-то убежать. Багрово-синее лицо с широко открытым ртом было страшным и чужим.

Андрей мгновенно понял, что случилось с шофёром. Крикнув сестре-хозяйке, что бы та бежала за врачами, он подбежал к лежащему без сознания водителю, рванул ворот рубашки и принялся ладонями массировать ему грудь. Прошло несколько минут, пока не появились бегущие Зина Ивановна, Ливадия Васильевна и кто-то из терапевтов. Врач немедленно сделала какой-то укол, и, сменив Андрея, стала продолжать массировать грудную клетку водителя.

Прошло ещё несколько томительных минут, пока уставшая женщина, переводя дыхание, остановилась. Пощупав пульс, она покачала головой и сказала, что всё кончено. Из-под лежавшего тела показалась струйка жидкости. Вздохнув, врач констатировала, что с шофером, по всем признакам случилось обширное кровоизлияние. Все удручённо молчали, стоя над распростертым на асфальте маленьким жалким телом. Густые тени огромного нависшего здания, казалось, ещё сильнее вжимали его в асфальт, выдавливая из маленьких останков последнее подобие жизни.

Первой опомнилась Зина Ивановна. Заставив Ливадию Васильевну принести одеяло, она торопливо накрыла маленькое тело большим грязно-бурым чехлом, который ей принесла откуда-то вместо одеяла перепуганная сестра-хозяйка. Странно было видеть, как суетилась, как судорожно натягивала на разметавшиеся в последнем броске руки несчастного водителя этот измазанный кусок ткани, ставший волей судьбы его саваном. Ни у кого из стоявших вокруг людей не было и мысли связать смерть водителя с той, которая так жестоко распорядилась судьбой этого горемыки.

Но было, было что-то неявное, что заставляло Зину Ивановну так спешить, закрывая лежавшее на асфальте тело от глаз людских грязным покровом. Будто торопилась она скрыть улику, во всей неприглядности проявившей её жестокосердие и оттого боявшаяся, что и другие догадаются о том же самом. И не без оснований боялась этого Зина Ивановна. За время ожидания скорой помощи, которая должна была забрать труп, никто из присутствующих старался без необходимости не заговаривать с ней. Если Зина Ивановна обращалась к кому-нибудь с вопросом, то отвечали ей скупо и неохотно.

Через полчаса прибыла скорая. Погрузив свой скорбный груз, она отбыла восвояси. Всё время ожидания машины Андрей, сидя на ступеньке крыльца, молча слушал испуганно-приглушённый разговор Ливадии Васильевны и врача-терапевта. Осмысливал ситуацию и время от времени усмехаясь, он недоуменно качал головой: «М-да, случись это на дороге, вот бы шороху наделали! Странный был мужик, так себя чувствовать и на бутылку спирта жизнь разменять! Хотя, откуда ему знать было… Все мы так… Но Зинка-то, Зинка! Всё выжала из мужика! Подпиши она ему путевой лист, может и прожил бы он ещё пару десятков лет…».

Когда все разошлись, Андрей поднялся и взглянул на часы. Было ещё начало четвертого, и уйти с работы по причине усталости он не мог. Такой причины для Зины Ивановны не существовало вовсе. Постояв с минуту подумал: «А не принять ли стакашку за помин души. Что-то больно противно все…». Переодевшись, он зашёл в регистратуру и набрал номер телефона. Услышав голос брата, Андрей сказал:

— Хорошо, что ты дома. Двигай скоренько ко мне… Зачем? Придёшь, скажу. Ну, давай скорее… Я тебя у ворот поликлиники жду…

Вернувшись в мастерскую, Андрей переоделся. Пошарив по карманам, с неудовольствием обнаружил скудный запас наличности. Придется дожидаться брата, чтобы исполнить своё намерение принять успокоительную чашу в помин души новопреставленного человече. Брат не заставил себя долго ждать. Свое тело, весом свыше центнера, он носил не спеша. Повадкой похожий на огромный круизный лайнер, заходящий в тесный порт, Дмитрий был основательным человеком во всем. Чтобы сэкономить время, Андрей замахал ему рукой, делая знаки. Дмитрий понял. Не спеша развернувшись, он направил свое тело в проезд между домами, ведущий к известному ему магазину «Три белых слона».

Не обмолвившись и словом, они зашли в магазин, Подойдя к прилавку, Дмитрий вопросительно взглянул на Андрея: «Как всегда?». Андрей утвердительно кивнул. Отоварившись, братья всё так же молча дошли до мастерской. Там, предварительно расчистив пиршественное место на верстаке и приготовив все для обряда возлияния, Дмитрий, наконец, спросил:

— За что примем? Уж больно ты сегодня какой-то смурной? Случилось что?

— Тоста не будет. Потом. Махнем молча.

Дмитрий принял эту директиву. Не размышляя долго над чудными словами Андрея, он выполнил известный порядок манипуляций со стаканом и прилагаемыми к нему закусками. Едва братья поставили приборы на стол, как сверху, подобно грому небесному, ударил набат. Мерные оглушительные удары, напрочь лишенные мелодики колокольных звонов, числом более пяти ввергли Дмитрия в недоуменное состояние. Забыв своё желание поинтересоваться мрачным настроением Андрея, он воззрился на брата:

— Это кто там так развлекается?

— А, не обращай внимания. Это меня наш новый электрик, Борис Палыч, вызывает. Он сидит в электрощитовой прямо над нами. Вон видишь, кабели идут наверх. Как он приходит, так и начинает молотить по металлической крышке люка. Пойдём к нему в гости, чего здесь сидеть, пыль глотать. Он мужик компанейский. К тому же, ему тоже будет интересно послушать, что у нас сегодня приключилось.

— А что случилось? Ты так и не сказал!

— Забирай всё, там узнаешь, чего стоит жизнь человека.

Вконец заинтригованный философским настроением брата, Дмитрий помог собрать всё со стола. Через пять минут они были в скромных апартаментах электрика Бориса Палыча, мужчины лет пятидесяти трех, с лицом, внушающим доверие и уважение.

Борис Палыч недели две назад устроился на работу, тем самым сняв с плеч Андрея опасную и непривычную обязанность лазить каждодневно в розетки и распределительные короба. Безмерно счастливый этому обстоятельству, Андрей на второй же день в честь избавителя закатил пир из двух полулитровых сорокаградусных эквивалентов с подобающей закуской.

Борис Палыч понимающе отнёсся к чувствам своего новоприобретенного коллеги. Он поддержал его чувство ответным жестом доброй воли, — те же две поллитры с присовокуплением таких же деликатесных яств к ним. Тот вечер закончился полным братанием. Теперь Борис Палыч уже и дня не мог прожить без того, чтобы утром не отметиться стуком в пресловутую железную крышку люка, вызывая Андрея к себе на дружеское рандеву.

Андрей поначалу отнёсся к такому распорядку рабочего дня, как к временной помехе. Но когда эти выстукивания стали чуть ли не обязаловкой, сродни утренней поверке где-нибудь на зоне, Андрею пришлось принимать меры. Спасая последние остатки свободного времени, он перешел на партизанский режим работы. Заскакивая по утрам в электрощитовую, Андрей с озабоченным видом показывал Борису Палычу заявки, которые нужно было срочно исполнить. Для весу он приписывал три-пять лишних. Это снимало все сомнения в оправдании своего долгого отсутствия в мастерской.

Добрый Борис Палыч также выставлял свои контраргументы. Вид запотевших бутылок с пивом и свежей воблой, красноречиво говорил, чего лишается Андрей из-за своего излишнего рвения. Иногда Андрей, не в силах противиться естеству, сдавался. Довольный Борис Палыч, получив благодарного слушателя, с увлечением рассказывал ему бесконечные истории из своей бурной матросской жизни. Но это всё были редкие моменты проявления слабости. Но в основном Андрей сидел внизу, словно обложенный в норе барсук, не смея даже кашлянуть. Мало того, что слышимость между помещениями была отличной, вследствие огромных дыр в потолке, но и Борис Палыч, в силу своей морской профессии, был слухач отменный, как и подобало старшему матросу БЧ-4…

Рассевшись поудобнее, Андрей предварил начало трапезы коротким рассказом об дневных событиях, ничего не утаив из существенных подробностей. Своего мнения о роли Зинки в этом ужасном деле Андрей оглашать не стал. Оно было и так выражено его сотрапезниками в кратком резюме: «Зинка — сволочь!..».

После полновесных двухсотграммовых доз, выпитых молча за помин несчастного бедолаги, первым высказался Борис Палыч:

— Я его знал? Нет, я его не знал, но я знаю, что он был наш, рабочий человек, и поступать так с нашим братом может только последний негодяй.

Он склонил голову, качнул ею два-три раза и проронил ещё:

— Что можно с такой сволочью сделать! Наказать надо, примерно наказать, чтоб знала, как обращаться с нашим братом.

Тут они заговорили все разом. Мысль им показалась настолько заманчивой и плодотворной, что они осушили еще по стакану, чтобы не дать ей засохнуть на корню. Планы мести один за другим рождались в их, разгорячённых сорокоградусным допингом и ужасной трагедией, головах. Живописуемые Андреем, раз от разу во всё более мрачных и трагических красках эпизоды, не могли не найти отклика в душах потрясенных слушателей. Апофеозом рассказа стала сцена предсмертной агонии несчастной жертвы Зинкиного произвола.

— Я смотрю в его глаза и вижу в них: «Не дай мне помереть», а сделать ничего не могу…

Голос Андрея дрогнул, глаза его влажно заблестели. Отвернувшись, он молча уткнулся в кусок горбуши. На скулах Бориса Палыча ходили желваки, как будто разгулявшиеся валы во время шторма на море. Дмитрий же, опустил голову долу и закрыл глаза, но было видно, как его губы что-то шепчут, нервно подергивая влажным усом.

— Ну, что, братан, примем успокоительную в помин души новопреставленного?

Дмитрий, не поднимая головы, выставил вперёд руку с поднятым вверх указательным пальцем, как бы отстраняя им от себя все суетное и малозначимое для наступившего момента. Мгновение он пребывал ещё в такой позе, затем медленно поднял голову и сказал севшим от напряжения голосом:

— Слушайте… — и, закрыв глаза, стал говорить, коротко выдыхая каждое слово:

Не надо ждать…

Не надо плакать….

Не умирать, а жить спеши!

Светя из тягостного мрака

Огнём мерцающим души…

Мы все уйдём,

Пыля дорогой

Разбитых вдребезги надежд…

Оставив на земле остатки

Своих истрёпанных одежд.

Молчи, мой брат…

Молчи, мой друг…

Всё упокоится в земле!

В мой смертный час слезами горя

Отметьтесь на моём челе…

Накал неподдельной страсти, с которым Дмитрий донёс до своих слушателей только что рождённые строчки, был невероятен по мощи воздействия на двух эмоционально закалённых мужчин. Они плакали. Слёзы катились по щекам склоненной головы Бориса Палыча. Но он их не замечал, только горящие глаза пожирали лицо Дмитрия, жадно внимая каждому его слову. Андрей сидел вполоборота ко всем и чувствовал, как слёзы постепенно растворяют подступивший к горлу комок.

Дмитрий умолк. Некоторое время мужчины сидели молча. Постепенно оцепенение спадало и вот, кашлянув, украдкой сбрасывая рукавом запоздалую слезу, они зашевелились, приходя в себя. Дмитрий оглядел сидевших перед ним Андрея и Бориса Палыча и спросил с хитрой усмешкой:

— Что друзья, сомлели малость? Наливайте, я бесплатно не работаю!

— Да-да, конечно, — сказал растроганный Борис Палыч. — Какие стихи и прямо по поводу! Надо же! Ты что, учишь их, что ли?

— Ну ты сказал! Стихи учат девочки-писюхи, а я их сочиняю по случаю.

— Заливаешь, не может быть! Прямо вот так сейчас и сочинил?

— Ну, мужик, ты же слышал сам! Не веришь, спроси братана.

Закончив наполнять стаканы, Андрей ответил на немой вопрос Бориса Палыча:

— Точно, точно! Знаешь, как у Пушкина в «Египетских ночах» импровизатор работал. Так этот «жук» ему не уступит ни в чём.

Он знал эту способность брата к мгновенному выплеску стихотворной тирады, или пространному монологу, сродни героям шекспировских трагедий, порождаемых нетривиальностью момента. Иногда это было красиво, чаще умно и толково, в иные разы случалось слушать философские откровения. Беда была в том, что эти откровения всё вместе удавалось соединить редко. Не имея при себе пишущих принадлежностей, Андрей злился и негодовал, по поводу внезапных братниных поэтических озарений. И ещё была одна странность в творчестве Дмитрия. Ему никогда не удавалось выжать из себя ни строчки, мало-мальски подобных тем, что он был способен сочинить после двух-трёх стаканов алкогольного напитка…

Через час, предприняв ещё одну вылазку, чтобы пополнить запасы «огненной воды», вся троица была уже под изрядным градусом. Не забывая, однако, цели своей встречи, собрав остатки трезвой воли, они усиленно обсуждали, чтобы такое предпринять в отношении наказания злой узурпаторши Зинки. Горячась и перебивая друг друга, они выдвигали версию за версией. Их не смущало, что иные варианты прямо фонтанировали несуразностью или откровенным авантюризмом.

В маленькой электрощитовой стоял плотный басовитый, вперемежку с азартными выкриками, гул голосов. Со стороны постороннему человеку могло показаться, что он присутствует на старом добром партийном собрании. Только с таким накалом страстей можно обсуждать, какому из членов партийного актива достанется в текущем месяце отличная трёхкомнатная квартира. Больные, свившиеся в три кольца у окошек регистратуры, живо обсуждали бурное течение беседы нашей троицы. Каморка, где пребывали в данный момент наши заговорщики, располагалась в пяти метрах от означенной толпы людей. Находились в очереди и такие, что ставили на интерес, кого из собравшихся в соседней комнате лишат слова и попросят удалиться за слишком эмоциональное поведение в присутственном месте.

Тем временем собравшийся кворум пришёл к плодотворной идее, что неплохо бы было, ограничить возможность действий бессердечной узурпаторши. «Бойкот, только бойкот, — вот что нужно, чтобы она почувствовала всю низость своего поступка!». Мысль, высказанная Борисом Палычем, была принята единодушно под одобрительный рёв братьев. И вот, в тот самый момент, когда друзья, воодушевлённые своей находчивостью, дружно сдвинули бокалы в ознаменование принятой программы, дверь электрощитовой внезапно сотряслась от громовых ударов. Хилый крючок, призванный охранять конфиденциальность встречи, сорвался, и на пороге возникла Зина Ивановна. Глаза её сверкали, праведный гнев окрасил её маленькое лицо густой красной литолью:

— Так, пьянствуете?! Нет, вы только посмотрите, — громогласно обратилась она к стоявшей сзади Ливадии Васильевне и прочей посетительской аудитории, битком заполнявшей коридор. — Они здесь пьянствуют! Ор стоит аж до шестого этажа, а работы непочатый край! Андрей Васильевич, идите с Ливадией Васильевной в подвал и закончите разборку вещей по кладовым. Борис Палыч, вы, как инвалид, идите домой и заберите своего приятеля! Посторонним здесь находиться категорически нельзя. И чтобы это было в последний раз! А то докладную Тамаре Витальевне подам и вас лишат премии, если чего похуже не будет.

Андрей понял, что надо спасать положение и широко улыбаясь, примирительно сказал:

— Зина Ивановна, это мой брат заскочил. День рождения у него сегодня, круглая дата! Может, уважите, присядете с нами?

— Некогда мне с вами рассиживать, — скроила Зина Ивановна официальную гримасу. — Убирайте всё со стола и уносите отсюда.

— Будет сделано, как в аптеке, — подал голос Борис Палыч, — Андрей, ты иди, а я всё уберу. Мы будем там, у меня во дворе. Не задерживайся, уже шестой час.

Андрей с Ливадией Васильевной вышел во двор. Отпирая дверь в подвал, он чувствовал на себе её внимательный взгляд. Не оборачиваясь, он прошёл внутрь и остановился, озирая огромные груды беспорядочно сваленного оборудования и мебели.

— Ливадия Васильевна, слушайте, неужели мы будем сейчас ковыряться во всём этом? Я жутко устал и, честно, руки не поднимаются.

На лице Ливадии отразилась целая гамма чувств. Среди всех прочих, Андрею почудилось её разочарование таким оборотом дела. Она, постояв немного, как бы размышляя, сказала:

— Зина Ивановна как клещ, вцепится — не отпустит. Ладно, иди, я придумаю что-нибудь. Вообще-то ты с ней будь поосторожнее, она может устроить подлянку только так, и мигнуть не успеешь. Проверено.

— Спасибо. Учту. А завтра я приду пораньше и поработаю в счет сегодняшнего.

— Хорошо. Только не увлекайся сегодня водочкой, а то завтра из тебя будет ещё тот работничек. Ты и сейчас уже под хорошим градусом.

— Да нет, — слабо возразил Андрей, — просто устал сегодня как собака. Ну, я пойду.

До дома Бориса Палыча было ходу минуты три. За это время Андрей успел перебрать изрядное количество мыслей по поводу обнаруженного интереса к своей персоне со стороны Ливадии. Не будь этого интереса, не случилось бы нынешнего казуса в электрощитовой. Не иначе, как Ливадия надоумила завхозиху вломиться к Борису Палычу. Наверняка она слышала телефонный разговор Андрея с братом. Сама бы она не посмела врываться к электрику. Зина Ивановна, имея обширные полномочия, это сделала не задумываясь. Теперь ему припомнились многозначительные взгляды Ливадии.

Додумывать создавшееся положение было уже некогда. Со скамейки во дворе ему махала целая компания приятелей Бориса Палыча, среди которых он увидел Дмитрия.

Стоит ли описывать, чем грозит такой форум приятелей, наличие средств и их радушие для усталой и жаждущей отдохновение души? Будьте же снисходительны и великодушны, познавшие немало самых разнообразных сторон нашей жизни, господа! Со стороны дневное происшествие могло показаться очередным поводом для безудержной пьянки. Именно так было расценено по возвращении домой женами наших приятелей. Но для Андрея присутствие при столь драматических событиях было некоторым потрясением. Ему было искренне жаль беднягу. Не случись сегодняшнего трагического события, вряд ли бы он закончил этот день столь буйным застольем.