Короли садов Мамоны

Анатолий Мусатов, 2000

Господа читатели! Перед Вами произведение, равному которому в этом жанре не появлялось в русской литературе со времён гениального романа «Двенадцать стульев». И вот оно! Случилось! Долгожданная реинкарнация произошла! Вернулся из небытия незабвенный Остап Ибрагим Берта Мария Бендер! И пусть этот образ сейчас воплотился в личности женщины, но от этого он только выиграл. Ибо к великолепным качествам гения Бендера прибавились черты, свойственные незауряднейшим представительницам прекрасного пола. Ничуть не умаляя достоинств окружения великолепнейшего Остапа, креатура гениальной «внучки» подстать «свите» знаменитого плута и пройдохи! Великий аферист отдыхает!.. Кто такой Остап Бендер?! Он чтил уголовный кодекс. Героиня же и ее сотоварки идут по жизни, оставляя за собой шлейф из разбитых судеб и трупы, – трупы загубленных ими людей! А полем их деятельности является всего лишь скромная районная поликлиника! Учитесь жить, господа!

Глава 4

Помниться, автор обещал рассказать о неких джентльменских соглашениях, о вещах, которыми оперируют сильные мира сего, о королях и капусте нашего времени, и о банальностях «мыльной оперы», галопирующей мимо нас…

Едва ли в наш непростой, развороченный невероятными выкрутасами, диковатый уклад жизни найдется человек, пытающийся самым серьёзным образом заняться обличением пороков этого уклада. Разве что его благородный труд не был кем-то заведомо хорошо оплачен. И тем более, указуя негодующим перстом в сторону персон, достигших немалых вершин на своем поприще. Последствий для неудовлетворенного «эго» следовали немедленно и неотвратимо. С таких высот любой плевок в сторону обличителя обернётся внизу огромной глыбищей. Раздавит он его, ничтожного, как презренного комара. Неблагодарное это занятие…

Так, или примерно так размышлял Князев, поворачивая с Новочеркасского бульвара на Люблинскую улицу. Он заезжал к Андрею в Марьино не только на дружескую посиделку. За последний год в жизни Андрея произошли изменения, повлиявшие на его судьбу, как он сам говорил, кардинально, окончательно и до самой смерти. В этой перемене полностью был повинен Князев. Он буквально вырвал Андрея из липких пут бомжевания, или что-то около того. То, что он увидел в тот вечер, потрясло его до глубины души.

История Андрея еще и потому взволновала Владимира до такой степени, будто все услышанное произошло лично с ним. Князев уже давно расстался с музыкальной деятельностью, полностью заменив её литературной. Он еще в бытность в консерватории писал неплохие вещицы из студенческого быта. Незатейливые юморески и рассказики Владимир пристраивал в небольшие журнальчики и местечковые газеты. Со временем дело пошло гораздо успешнее, чем он ожидал. Полностью переключившись на писательскую деятельность, Князев оставил музыкальную карьеру и вместе с ней тот мир, который непременно сопутствует каждой цеховой общине. Поначалу он работал много и жадно, понукаемый врождённой творческой жилкой. Писал обо всем, что только могло привлечь внимание. Без разбора набрасываясь на темы, увлёкшие своей мало-мальски необычным сюжетом, либо злобой дня, его тексты подкупали напористостью стиля и хваткой. Владимира не смущало то, что многое из написанного было отвергнуто неумолимой редакторской рукой. Об этой стороне писательского дела он был немало наслышан. Ему вполне хватало тех вещей, в большинстве своем очерков и небольших рассказов, которые удавалось пристроить.

Всё было бы хорошо, но с течением времени Князев стал замечать, что он, набивший руку на мелко-жанровой прозе, стал как-то тяжелеть в производстве таких привычных ему форм. Объясняя самому себе это тягостное состояние духа, Князев всё поспешил списать на усталость, на обычный творческий застой. По многочисленным советам докторов, жены и друзей он ринулся в бессрочный отпуск. Владимир не сомневался, что в нужный момент к работе позовёт его муза. Но когда ожидания этих позывов затянулись до неприличных размеров, его охватило вполне понятное беспокойство. К тому же, усиленное неопровержимыми аргументами жены об огромной бреши в денежных средствах, оно приобрело форму навязчивого состояния.

Не дожидаясь, пока его загулявшая муза соблаговолит появиться на творческом горизонте, Владимир спешно принялся разгребать многолетние творческие запасы. К своему немалому стыду и досаде вдруг обнаружил, что не так уж были неправы его обидчики-рецензенты. Всё, что лежало в столе, производило впечатление старого, отслужившего свой срок, календаря, с которого рассеянные хозяева не сорвали ни единого листка. То, что он мнил неким значительным вкладом в современную литературу, оказалось мелкотравчатой россыпью устаревших поделок.

Но, странное дело, его честолюбивая натура на этот раз не взбрыкнула молодым жеребчиком, как частенько бывало до сих пор. В один прекрасный день, вынося пакеты с ворохами изрубленной в лапшу бумаги, Владимир, на недоуменно-растерянные вопросы жены, ответить жестко и кратко: «Нечего в квартире разводить плесень на макулатуре…».

Избавившись от творческого «компромата», Князев довольно быстро осознал, что тем самым он отрезал себе все пути к прошлым исканиям. Они были сброшены, как старая змеиная кожа. Этот акт творческого «самосожжения» Князев воспринял в духе диалектики. Он помог ему понять всю необходимость такого отречения от прежних методов и способов осознания действительности. Та самая, о которой писалось так легко и просто, жестоко отплатила ему, обратив его творения в горы пустых словес…

Но вместе с тем Владимир понял, что прежними дорогами ему уже не ходить. Но альтернативу им ещё нужно было отыскать и эта перспектива его пугала. Он не только чувствовал свое бессилие перед новыми задачами, но и ясно осознавал неотвратимость выбора новых путей. Обрушившаяся в конце века действительность, выбила привычную почву под ногами. Вполне возможно, что не случись в стране перемен, взорвавших её изнутри словно мыльный пузырь, он бы так и не увидел, что, по сути, всю свою жизнь занимался бы заказным ремеслом, оплаченным тоталитарной сетью малограмотной номенклатуры. Эти спесивые сволочи, засевшие на высоких местах, не дали бы ему реализовать свои истинные возможности. Их специфический опыт умело гасил любые его попытки сказать хоть что-нибудь личное, искреннее и выстраданное. Иногда он делал такие попытки и, видимо, удачные. Судя по тому, что в один прекрасный день с ним провели беседу на предмет инакомыслия, разъяснив, в пределах какого забора ему позволительно развивать свое дарование.

Не то, что бы наш герой сильно испугался тогда. Просто решил избежать малоприятной альтернативы — заведомо проигранного противостояния системе. Владимир прекрасно был осведомлён о результатах этого противостояния. Ему вовсе не хотелось растратить свои силы и лучшие годы на борьбу с колоссом. Тогда никому и невдомёк было, что у этого колосса глиняные ноги. Примеров и другого сорта он имел перед глазами предостаточно. Весьма маститые писатели и не очень, не особо напрягаясь, благополучно смогли провести свои суда по волнам бурного времени до наших дней, причём умудряясь оставаться такими же уважаемыми аксакалами и сейчас, хотя грехов числилось за ними по нынешним понятиям немало. Более того — об их рьяном двурушничестве вспоминать сейчас было признано дурным тоном. Некоторые из них, успев сорвать цветы славы, уже почили в бозе. Благодарные потомки поспешили поставить им памятники, увенчав их головы сияющим венцом мученика-борца за свободу с тоталитарным режимом…

Длинная, как кишка, Люблинская улица была буквально нашпигована светофорами. Спотыкаясь о них через каждые двести метров, нечего было и думать выжать хоть какое-нибудь подобие скорости. Это удручающее обстоятельство в какой-то мере располагало к философствованию.

Князев с иронией усмехнулся своим мыслям. Уж перед кем, а перед собой-то не стоило кривить душой. Мог он и тогда выбрать свой путь, но лёгкая и широкая дорога всегда соблазнительнее торных путей. Он не устоял перед соблазнами сиюминутной выгоды. Конечно, его привлекали большие полотна романов, но как-то всё было недосуг. Тогда он считал, что идеям надо вызреть, поспеть, что торопить себя в серьёзном деле всё равно, что сорвать плод незрелым.

Но сейчас он понимал, что это была всего лишь леность души, и никакими чиновничьими происками оправдать это было нельзя. Итог такой политики был весьма закономерен и печален. Переполнявшие его в те годы мысли и идеи исчезли, растворились в суете жизненной энтропии. Бесследно канули в Лету энергия и задор, мощным стимулом питавшие каждую строчку тех лет. Ему не хватало пафоса и героики советского времени, он скучал по его регламентированной тематике.

Но всё же у него тогда были цели, ради которых имело смысл работать и жить, как ни высокопарно это не звучало. «Мир», «труд», «май», — простые и близкие понятия, гуманизм и счастье простого человека, всё то, что сейчас объявлено фикцией, миражами «совковой» эпохи, опошлено и заплевано ретивыми пустобрёхами — всё это и сейчас для него имело непреходящую ценность.

Он много раз пытался найти свою тему в этом меркантильном и сугубо прагматичном мире, где денежные отношения стали мерилом всего и вся. Но как бы он ни старался, так и не смог приспособиться. Главная заповедь, свалившихся «как тать в нощи» на Россию образчиков западной цивилизации с её «истинными» ценностями: «Человек тот, кто богат…» повергала его в глухую апатию.

Владимир понимал, что в его годы, оставшись у разбитого корыта, практически невозможно, особенно в творчестве, определить свой стиль, найти манеру письма, свой индивидуальный колорит. За весь период своей литературной деятельности ему ни разу не приходилось даже задумываться над такими вопросами. Зачем, если то, что он делал, повторялось во множестве вариантов у других. Ему нужно было только выдать некий оригинальный словесный оживляж, который он по простоте душевной считал своим неповторимым стилем творчества. Но сейчас, в наступившие новые времена, жизнь требовала не салонной искрометности говоруна. При всех прочих обстоятельствах нужны были неизмеримо более глубокие смысловые качества авторского слова.

Существовало теперь два пути, на которые мог вступить каждый, кто из различных побуждений хотел заниматься литературным трудом. На одном из них можно было, как говорили нынешних урожаев литературные опята-скороспелки, срубить хорошие бабки. Путь был прост: потакая инстинктам толпы, охочей до «хлеба и зрелищ», разрабатывать жилы мутной примитивной прозы. Другой требовал постоянных усилий мысли и творческих поисков, чтобы не сбиться на шаблонный, псевдопопулярный путь казенной мастеровщины.

Первый путь был для Владимира заказан изначально. Второй путь упирался в стену, бесконечную и вширь и в высоту. В ней надо было найти дверь. Вот только неизвестно было, в какую сторону и сколько надо до неё идти…

Настали трудные времена. Надо было на что-то жить. Владимир, используя старые, приятельские связи, сохранившиеся с «совковых» времён, устроился в частное издательство простым корректором. Работа занимала много времени, но писать он не переставал. Часто бывало и так, что он просиживал ночь напролёт, работая над захватившим его сюжетом. Наутро всё оказывалось в корзине. Головная боль и красные набрякшие веки были единственным реальным результатом его усилий.

Сослуживцы посмеивались, намекая на чрезмерные загулы. Князев хмуро и неохотно реагировал на колкости коллег. Его целиком поглощала одна неотвязная мысль о произошедшей с ним метаморфозе, которая привела к творческой импотенции. Перспектива провести оставшуюся жизнь в прозябании, в маразме череды пустых и бесплодных дней была мучительна и страшна. Вкусив сладость плодов творчества, Владимир жаждал их бесконечных повторений. Но вместо этого он не ощущал ничего, кроме безличной пустоты, разлившейся внутри него.

Никакие из происходивших вокруг событий не задевали его души. Война, терроризм, политические и экономические катаклизмы воспринимались им как результат корысти, политических интриг и низменных страстей лживых и беспринципных проходимцев. Это его не увлекало. Владимир искал тему, где можно было бы раскрыть истинные чувства, которыми изначально становились отношения между людьми.

Судьба в лице Андрея дала ему такой шанс. Владимир не сразу понял, отчего он последующие дни после встречи с ним не находил себе места, не в силах сосредоточится на чем-либо. Все его недоумения разрешились на третий день. Взяв трубку телефона, он набрал номер Андрея и сказал: «Я к тебе сейчас приеду…».

К этому моменту Князев нашёл причину своего лихорадочного состояния последнего времени. Не то, чтобы его так сильно взволновала жизнь Андрея. Просто он ощущал все эти дни какую-то подспудную, непреодолимую силу, заставлявшую его постоянно возвращаться к недавнему с ним разговору. Ведь то, что он услышал тогда, сидя в машине и было тем сюжетом, темой, которую так долго искал до сих пор…

— Рановато ты сегодня, — зевая, пробурчал Андрей, впуская Владимира в квартиру. — Вчера поздно лёг. Извини, я немного смурной сейчас.

— Старик, это ты извини меня. Надо было созвониться, но так экспромтом вышло. День выдался свободный, вот и махнул к тебе.

— Ладно, чего уж там, заваливай. Иди на кухню, жарь яичницу, пиво в холодильнике. Катерина ушла сегодня на целый день, так что будь хозяином. А я пока мордарию сполосну.

За завтраком Андрей, после пары обычных фраз, вдруг спросил Князева:

— Так, ладно, ты можешь оставить свои хитрованские ходы. Скажи прямо — чему обязан в такую рань? Только не говори, что соскучился. Неужели приспичило так, что на попозже не смог отложить?

— Говорю тебе, что день выдался свободный. — Князев пожал плечами. — К тому же надо знать народный фольклор: «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро…», усек?

— Фу ты, прямо гора с плеч. Я уж было подумал, что ты по совместительству опером подрабатывать устроился, уж больно твои расспросы в последнее время смахивают на допрос — что было в поликлинике, как было в поликлинике, кто, зачем? Честно, я нисколько бы не удивился, если бы тебя ко мне подослала эта сволота. Но опять же — какой смысл им в этом почти через два года. Там обо мне уже и думать забыли. Значит, у тебя, парниша, другой интерес ко мне имеется. Точно? Давай, колись…

— Что, момент истины настал? — хмыкнул Владимир. — Не бойся, тебе с этого навара не будет. Подослали, не подослали — так-то ты обо мне думаешь? Хорош гусь!

— Глотни пивка, а то больно обидчивым стал! Ну, а если честно, то я давно приметил твои потуги, и, даже сознаюсь, кое в чём и кое-где подыгрывал тебе. Вот тут-то у меня точно интерес свой был — пообщаться с тобой подольше, уж больно тошно было тогда. М-да!

— Ну, если ты такой понятливый, сознаюсь, — была у меня кое-какая меркантильность по отношению к тебе. Зацепила меня твоя история. Тогда на рынке я понял, что это та самая тема, о которой я мечтал.

— Вот оно как? Теперь ясненько, что ты за гусь лапчатый! Решил на мне подзаработать. А что если я дам тебе от ворот поворот?

Князев рассмеялся:

— Поздновато ты, брат, спохватился. Всё, что мне надо у меня есть. Весь материал, до последней буковки. А езжу я к тебе, к твоему сведению, умник ты великий, «чиста канкретна», по привычке, ну и самую малость, в-о-от такую, из любви к тебе. Теперь можешь закрыть рот и проглотить всё это.

— Нет, посмотрите, что делается! — Андрей критически усмехнулся и почесал щетинистый подбородок. — Ну и когда же нас, простых смертных, соблаговолишь ознакомить с сим великим опусом?

— Хм! Посмотрим на поведение «простых смертных». Но, по правде говоря, до конца ещё далековато. Пахать и пахать…

— Ясное дело, неисповедимый творческий процесс! Так ты говоришь, у тебя весь материал в достаточном количестве имеется? Не буду спорить, не мое дело, но все же решусь вмешаться в твои интимные творческие задумки. Вдруг тебя заинтересует вот это.

Андрей взял с полки газету и церемонно протянул её Князеву.

— Ты пока почитай, ознакомься, так сказать, с существом дела, а я тем временем слетаю за пивком. Тебе что-нибудь взять?

— Сигареток можешь взять, благодетель ты мой, пачечку. Одну.

Князев развернул газетный листок, печатный орган местной управы, и быстро нашел то, что имел в виду Андрей, говоря об интересном материале. Это был обширный панегирик в адрес главы местной поликлиники, то бишь Тамары Витальевны Трухновой. Сама по себе статья не представляла ничего интересного. Обычный заказной материал, — хорошая кормушка для местного борзописца. Князеву тоже случалось выдавать такие перлы в чей-нибудь адрес, но эта статья показалась ему слишком уж разудалой, прямо-таки разухабистой. Местами автор впадал в откровенное ёрничество. Владимир удивлённо покачал головой.

Надо было быть слишком самодовольной личностью, чтобы в таком материале усмотреть что-либо положительное для себя. На месте героини он непременно бы подал на автора в суд. Не иначе, как глумлением над личностью эту статейку назвать было нельзя. В ней не хватало только гусенка, которым известный герой обихаживал своё причинное место, чтобы не признать её за буквальный список с романа гениального француза.

Князев подумал про себя, что внимательный взгляд нашел бы в этой статье ещё более глубокие краски. Но и того, что он прочел, вполне хватило, чтобы составить мнение об авторе, как о человеке с весьма незаурядным чувством юмора, да к тому же изрядного шутника. Мысленно послав ему свои поздравления, Князев изложил свои соображения вернувшемуся Андрею, с чем тот немедленно согласился.

— Но как ведь, зараза, лихо упаковал! Какой фантик, блеск! Не подкопаешься! — восхищенно добавил Андрей. — Трухнова проглотит это и не поморщится. Я её знаю! Видать, самолично участвовала в процессе и достала этого парня до печенок, если он выдал такой «абзац»!

— Ну, абзац не абзац, а судя по статье ремонтные работы там были такие, что объёмом они потянут на вторую поликлинику.

— Вот именно, и свою семилетку в этом отношении наш бабец выдала на все триста! Ремонт… — Андрей рассмеялся и отчаянно закрутил головой. — Да ты представить себе не можешь, чем стал ремонт для Трухновой! Это Эльдорадо и копи царя Соломона в одной упаковке! Она нашла свою жилу и бросила на это дело все ресурсы своих мозговых извилин.

— Не круто ли?

— Да чего там круто! Ты врубись, одни отмазки да подмазки от разных комиссий-перекомиссий чего только стоят! А бухгалтерский ажур, а нужные люди!.. Она хоть и дремуча, как заросли лопуха, да похитрее десятка человек будет, раз за столько лет никто не смог не то, что бы дело завести, но даже и заподозрить её в левых делишках.

— Пожалуй ты прав, но факты — где они?

— Да что тебе факты! Их пусть прокурор собирает, а от народа такое шило в мешке не утаишь. Мне гораздо интереснее знать, зачем ей эта статья? Другой бы на её месте заглох бы, потух на сто лет вперед, а эта стокилограммовая бочка сала выставилась напоказ, как на ярмарке! Точно, либо у неё крыша поехала, либо над ней навесик в сто накатов — атомной бомбой не возьмёшь…

— Вполне может быть и так. — Князев хмыкнул и, потянув из стакана пиво, сказал: — А что до твоих недоумений по поводу статьи, то это просто тонкий психологический расчет. Вспомни, чем была в советские времена характеристика с места работы? Без этой бумажонки ходу было тебе ровно до порога любого учреждения. А теперь прикинь, — сидела твоя Трухнова целых семь лет, как ты сказал, потухнув и заглохнув, делая свои первичные накопления. Конечно же, играло у неё очко — как бы не взяли, не повязали её под белы рученьки «волки позорные». Она искала всё это время, как бы легализоваться, как бы оградить себя от неприятных последствий своего незаконного бизнеса, и, конечно же, придумала отличный ход. Ты сам мне говорил, что она предпринимала пробную вылазку на руководящий пост, да и сейчас она состоит в советниках районной управы, так?

— Так, и что из этого?

— А то, мой дорогой, что наверх, к власти, люди рвутся только по двум причинам: либо отмыть наворованные бабки, либо совершенно легально их наворовать, и никак не иначе.

— Что ты меня кормишь прописными истинами! Ты мне про данный случай растолкуй что почём?

— Терпение, мой золотой, и пред тобой откроется великая тайна сия. Только там, — Князев многозначительно поднял вверх палец, — только там, — поняла она, — наверху, у кормила власти, есть ещё маленькая надежда проскочить сквозь игольное ушко, захватив с собой все эквиваленты своего многолетнего труда в виде хрустящих дензнаков! Теперь дошло? Дальше объяснять?

— М-да, сладкозвучный ты мой вития, эк тебя куда занесло! Ты мне по-русски можешь толком сказать, зачем Трухновой нужна такая статейка?

— Имидж — вот что такое эта статья. Может быть Трухнова и дремуча, как ты говоришь, но ход она делает отличный. Этой статьёй она убивает сразу двух зайцев, — снимает вопрос о всяких там расходах-перерасходах своей исключительной заботой о благе родной поликлиники. Этим она, как ширмой, прикрывает истинные свои делишки и зашоривает ясные очи бдительной клиентуры. И второе — прикупает себе индульгенций в виде хвалебных отзывов в прессе, благо бабок на это дело никогда не жалко. Вот тебе и аналог характеристики с места работы. И, как следствие такой политики, благосклонность начальства и восторженность толп, подогретая хорошо оплаченной клакой. Ну, сам посуди, у какой комиссии зародятся на такого ангела, каким она тут представлена, черные мысли. Прекрасно понимая роль прессы в таких делах, Трухнова постаралась не упустить такой шанс в борьбе за свое светлое будущее. Вот так, мой дорогой Андрей Батькович.

— Лихо! Всё просто, как пареная репа.

— Вот именно, главное забетонировать всем мозги, а там глядишь и прорвешься.

— Знаешь, я мог бы и не поверить, что так может быть, если бы в своё время не поработал в кооперативе у одного деятеля. Вот там-то я узнал такое, что любое волшебство по сравнению с махинациями этого парня смотрелось как детский фокус. Бабки делались просто из воздуха! У него существовала целая система до такой степени отработанных схем, что внешне выглядело всё ну просто шоколадно! Я это к чему — все шевеления Трухновой в поликлинике один в один напоминают мне эти волшебные схемы. Если хочешь, могу поделиться сей спецификой, глядишь для книжки пригодится.

— А что, Андрей, пожалуй, ты прав. Ну-ка, давай излагай, но сначала по пивку, чтоб легче пошло…

Что ж, оставим наших приятелей предаваться простым радостям жизни и окунемся в бурный поток событий, которыми так богата жизнь любого незаурядного коллектива. Особенно, если она находится в волевых и сильных руках вершителей судеб — мудрых начальников, больших, средних и так себе, совсем незаметных, но, тем не менее, от этого не ставших менее значительных. Насладимся же ходом их мыслей в делах их и вкусим от многомудрого их знания великой лоции жизни…

Утром, придя на работу, Андрей первым делом поднялся в регистратуру. Из трех журналов, куда записывались заявки, только в одном — столярном, — красовалась на пол-листа размашистая запись: «Андрей Васильевич, срочно подойдите к нам, вы нам очень нужны!!!». Заверена она была нарочито разборчивой подписью: «Гинекология». Он усмехнулся: «Не иначе Лидия Михайловна руку приложила. Шустрая старушенция».

Андрей не любил посещать без надобности это отделение поликлиники. Не в силу того, что, проходя мимо молодых женщин, чувствующих себя в этом месте, как пельмень в тарелке, сыпали ему шуточки в спину, вроде: «А вот и слесарь-гинеколог пришел». Престарелая старшая акушерка, имея, видимо, ещё огромный запас жизненной энергии, замучила его своими бесчисленными заявками. Благо, если бы она ещё помнила то, что писала в журналах заявок, так нет же!

Встречая Андрея, где бы ни случилось, Лидия Михайловна непременно спрашивала его: «Что ж вы, Андрей Васильевич, не выполнили нашу просьбу! Вчера мы записали вам заявочку!». И столько укоризны слышалось в её ласковом голосе, что он в такие моменты терял дар речи. А это было совсем некстати, потому что добрая старушка особенно любила задавать такие вопросы в присутствии главврача, либо Зины Ивановны, что само по себе усугубляло ситуацию до чрезвычайности. Андрею в такое время страшно хотелось, чтобы невесть откуда появился бы журнал, а ещё лучше отремонтированная многопудовая дверь, исправленный замок или починенный кран, чтобы ткнуть ими в наштукатуренное, лучащееся искренней добротой и благожелательностью лицо.

Лидию Михайловну он нашел в ординаторской на своем боевом посту. По своему обыкновению его радетельница пивала чаи в обществе членов своего маленького, но сплоченного коллектива. Таким чаепитиям весьма способствовала щедрость благодарных пациенток. Грех было не воспользоваться дарами от всего сердца исцелённых страдалиц. Лидия Михайловна, как патриарх, ибо проработала она в родной поликлинике со дня её основания, пользовалась среди коллег непререкаемым авторитетом. Посему она никогда не упускала возможности поделится с сослуживицами своим богатым опытом. А где же лучше бы это сделать, как не в такой уютной комнатке, любовно украшенной цветами. Развешенные по стенам яркие календари, на которых были изображены пристрастия из мира искусства, то бишь любимые актеры, дополняли этот любовно ухоженный уголок. И были ещё, (о диво!), в огромной, искусно сделанной клетке чудо далеких тропических стран, — говорливые, брызжущие яркими отливами пера, заморские попугаи.

Всё это весьма располагало к тихим неспешным беседам на различные темы. Особенно любимой среди них была одна, гипнотически притягивающая всё внимание благодарных слушательниц. В ней, как в фокусе, отображалось истинная цель уважаемой профессии: как правильно поставить диагноз, чтобы пациентка лучше осознала гигантские усилия, затраченные доктором на её излечение. И, как следствие этих усилий, была бы соразмерна и её благодарность. А так как старшая акушерка была знатоком этой профессиональной премудрости, слушать её можно было часами, забыв о больных, ждущих своих целителей, обо всём на свете.

Постучавшись, он приоткрыл дверь и просунул голову в ординаторскую. Чаепитие, несмотря на едва начавшийся рабочий день, было в полном разгаре. На столе, среди коробок с конфетами и развернутого шоколада, стоял мастерски разделанный огромный торт. Весь разукрашенный кремовыми розанами обрамленных шоколадной листвой, он представлял собой истинное произведение кулинарного искусства. Вернее, он таким был ещё минуту назад, а сейчас он состоял из отдельных кусков, разложенных по тарелочкам. И, в соответствии с равным статусом участницы чаепития, на каждом из них красовался аппетитнейший полновесный розовый бутон.

За столом сидело человек шесть. Андрей, не желая рассыпать по своему обыкновению комплименты сидящим за столом дамам, упреждающе сказал:

— Всем доброе утро. Лидия Михайловна, какая у вас ко мне возникла надобность?

Та подняла на Андрея свои ясные, удивительно хорошо сохранившиеся для её восьмидесяти лет голубые глаза и сказала:

— Андрей Васильевич, голубчик, очень прошу вас подождать минутки три около моего кабинета. Сейчас придет Светлана Васильевна и у нас к вам будет очень серьезное предложение. Будьте так любезны…

— О чем разговор, Лидия Михайловна, нет проблем.

На диванчике ему пришлось посидеть изрядное количество времени. Видимо, у Лидии Михайловны нашлись весомые аргументы в пользу своей теории дополнительных стимулов. Пришедшая Светлана Васильевна, скрывшись за дверью ординаторской, вероятно, тоже не смогла противостоять им в должной мере. Что ж, заведующая отделением, как и её подчинённые, так же была подвержена простым человеческим слабостям. Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Съев и выпив разложенные на столе яства, разомлевшая компания дружной гурьбой высыпала из трапезной.

— Ой, Андрей Васильевич, простите нас за то, что заставили ждать. Светлана Васильевна провела пятиминутку, а я забыла сказать ей, что вызвала вас с утра.

— Да что вы, не беспокойтесь, я прекрасно провел время за чтением вот этих гинекологических листков. Так сказать, расширил свой кругозор.

— Шутник вы Андрей Васильевич. Вы такой интересный мужчина. Ах, почему я не молода — в вашем обществе так интересно проводить время. Вот Светлана Васильевна у нас молодая и симпатичная, ей и карты в руки. Завидую я ей!

Светлана Васильевна сдержано улыбнулась. Она была ни молода, ни отличалась красотой, разве что в её общем облике проступало некое скрытое, едва уловимое обаяние в те моменты, когда она позволяла себе улыбнуться. Заведующая отделением была весьма сдержанной особой. Она вступала в разговор только тогда, когда чувствовала в этом необходимость. Сейчас, по её мнению, и настал такой момент. Дождавшись паузы, Светлана Васильевна, сказала:

— Андрей Васильевич, у меня к вам есть большая просьба. Мы замерзаем. В прошлом году, если помните, вы утепляли тамбурную дверь, но это не помогло. Вы видите, какие морозы стоят, и все наши доктора и пациенты засыпали нас жалобами на холод, особенно здесь, на нижнем этаже.

— Светлана Васильевна, что ж я могу сделать? В прошлом году вам сюда провели дополнительную врезку батарей отопления.

— Да что вы, Андрей Васильевич — вмешалась в разговор старшая акушерка, — это всё равно, что улицу обогревать. Пойдемте к нашей головной боли.

Лидия Михайловна подвела Андрея к огромной витражной стене. В ней был устроен отдельный вход для посетителей гинекологического отделения посредством внушительного объёма тамбура из забранного алюминием стекла. С патетическими интонациями в голосе она вопросила:

— Оно нам надо? Нет, скажите, что мы здесь имеем? Сплошные дыры в стеклах, которые вы же сами заделываете каждый месяц, потому, что их мальчишки били, и будут бить. Ходить через этот вход никто и никогда уже не будет, так не проще ли будет заделать эту стену?

— Лидия Михайловна, так за чем же дело стало? Вам нужно прямиком на шестой этаж к Тамаре Витальевне, я-то, грешный, здесь причем?

— В том-то и дело, что вы как раз причем, даже очень причем! Мы говорили Тамаре Витальевне об этом, но она и слышать не хочет о нашей проблеме, пока идет ремонт на третьем и четвертом этажах.

— И что?

— Денег нет и всё такое, а у нас нужно ставить капитальную стенку. Даже тепловую завесу установить невозможно, потому как теплом опять будем улицу обогревать. В общем, заколдованный круг!

— Андрей Васильевич, — вновь вступила в обсуждение темы Светлана Васильевна. — Мы решили, так сказать, исправить положение своими силами и вся надежда на вас.

— Я весь внимание, Светлана Васильевна, чем смогу — тем помогу, но я теряюсь в догадках, какой стороной меня можно приложить к этому делу.

— Вас прикладывать не нужно, а вот ваши золотые руки и материалы, которые лежать у вас в подвале нам пригодятся очень. Вы поставите здесь нам стенку. У вас есть железный профиль, а сухую штукатурку мы выпросим у Зины Ивановны. Мы видели с Лидией Михайловной, какую мастерскую вы соорудили у себя в подвале.

Заведующая гинекологией перевела дух и, как бы предвидя возражения, добавила:

— Мы постараемся оплатить эту работу.

— Нет, не получится! Даже не потому, что на эту работу нужно уйму времени, а ещё и просто потому, что когда это кто-нибудь в поликлинике смог выпросить у Зины Ивановны хоть дырку от ржавого ведра?

— Андрей Васильевич, голубчик, мы всё это уладим, вы только начинайте сами, ну, там, размеры снимите, нарежьте профиль, ладненько? Вы уж не бросайте нас в беде.

— Хм, — Андрей потер переносицу, — ну и озадачили вы меня, признаюсь. Да не справлюсь я с этим один.

— Справитесь, справитесь, ведь сделали у себя такие стены в мастерской!

— Там мне брат помогал. Я его специально просил помочь, так как делал для себя.

— И мы вам найдем помощников, — Лидия Михайловна доверительно прикоснулась к его руке. — Мы ведь делаем это не для себя, для наших женщин…

Минут десять Андрей ещё отнекивался, но потом сдался. Если бы он мог тогда знать, к каким роковым последствиям приведет его уступчивость, он бы лёг костьми, но не позволил свершиться столь прискорбному факту в его, и без того беспокойной работе.

В тот злополучный день ничто не предвещало неприятностей. Через день Андрей, разобравшись с утренними заявками, приступил к осуществлению заветной мечты гинекологического отделения. Замеры он сделал накануне. Стоя над разложенными накануне профилями, Андрей размышлял, с чего начать. На душе кошки скребли, так хотелось оставить целые длинномеры.

Из них Андрей задумал возвести перегородки на даче, и вот теперь его планам грозила весьма реальная опасность вылететь в трубу. Весь наличный прокат и алюминиевый профиль остались в подвале со времен строительства поликлиники. Андрей частью купил, а частью уговорил строителей не вывозить оставшийся материал на свалку. Благодаря такой предприимчивости, он стал в одночасье обладателем значительного количества стройматериалов. О таком он мог только мечтать, вследствие хронического безденежья.

Уломав Зину Ивановну, Андрей складировал своё богатство в углу обширнейшего полуподвала. Удивительно, но она не возражала. Благодаря такой нечаянной оказии его стратегические запасы благополучно лежали до лучших времен. Конечно, кое-что уплывало. Спрятать столь протяженные объекты было весьма затруднительно. Приходилось делиться со своими ближними частью припасов, если учесть, что эти ближние оказывались твоими начальниками.

Особенно усердствовала пощипать с краешку главная медсестра. Черт ее дернул в это же самое время строить где-то в подмосковных окрестностях весьма нехилую дачную хоромину! Об её размерах и размахе Андрей смог судить по завозимым в тот же подвал стройматериалам. Всего того, что перебывало в нем, хватило бы на постройку двух приличных размеров дач со всей отделкой внутри.

Как бы то ни было, тому, что осталось, теперь угрожала реальная опасность. Предвидя такие удары судьбы, Андрей выпросил разрешение возвести рядом с каморкой, которую он занимал, дополнительную площадь. Из лелеемого проката он сумел почти половину пристроить в стены вновь возведённой мастерской. Расчет был на то, что в свое время можно будет демонтировать стены мастерской и единым махом перевезти все на дачу.

И вот новый подлый подвох судьбы. Пошарив по сусекам, то бишь по всем подвальным закоулкам и не менее обширному чердаку, Андрей наскреб довольно приличное количество отрезков такого же профиля. Приложив (думалось ему) к этой груде металлолома пару кусков из своих запасов, стенка вполне может состояться без особого ущерба для его недвижимости.

Закончив выкладку части каркаса, Андрей щелкнул тумблером сварочного трансформатора и нахлобучил на лицо маску. Сварку он освоил недавно, но дело это у него получалось. Андрей пользовался любой подвернувшейся возможностью попрактиковаться в столь экзотическом для себя виде деятельности. Как и любой новичок, он тщательно следовал всем инструкциям, которые только смог раздобыть. Ему даже удалось выбить у Зины Ивановны асбестовый коврик. Теперь, стоя на нем, он ещё раз окинул взглядом все причиндалы, которые положено иметь при работе со сваркой. Андрей довольно хмыкнул. Он склонился над каркасом и ткнул электродом в угол рамы. Мягкий гул аппарата мгновенно сменился натужным ревом, сполохи яростного огня разорвали полусумрак подвала. Работа, подстать раскаленным брызгам расплава шлака и металла, разлетавшимся вокруг ослепительным фейерверком, закипела…

Может показаться, что автор слишком злоупотребляет терпением читателя, углубляясь в описание столь прозаичного рабочего процесса. Господа мои, истинная ваша правда! В том, что автору приходиться упоминать такие непрезентабельные предметы, как ведра с водой и песком, стоящие под щитом, на котором внушительно обосновались пара огнетушителей с багром и лопатой, виноваты обстоятельства, которыми мы в нашем повествовании никак не можем пренебречь. Ибо они, эти неприметные спутники любого учреждения, иногда определяют судьбы его обитателей. Вспомните только страшные трагедии, случившиеся только потому, что у несчастных под рукой не оказалось во время ведра с песком или огнетушителя.

Не таков был наш герой. Он, в отличие от некоторых особей рода людского, пироманом не был. Андрей боялся пожаров. Именно потому он неукоснительно следовал предписаниям уважаемых пожарных инспекторов. Конечно, и в поликлинике имелся служивый такого рода. Это был настоящий полковник, безо всяких там скидок, у которого не очень-то забалуешься. Дело он знал свое туго. Как и подобает настоящему служаке, экс-полковник не признавал никаких авторитетов, кроме своего непосредственного начальника. А так как его высокое начальство находилось далече от мест дислокации доблестного служаки, то в поликлинике полковник прослыл ниспровергателем авторитетов.

Не считаясь ни с рангом, ни положением своего собеседника, он с равным тщанием распекал несчастного, которого смог уличить в недобросовестном отношении к технике безопасности. Для него было неважно, выражалось ли это в отсутствии крышки на электророзетке либо в спрятанном в шкафчике электрочайнике. Вовсе нет! Торжествующе потрясая обнаруженным запретным предметом, он мог подолгу терзать своих визави, громогласно доводя свой монолог до невольных слушателей близь лежащих этажей.

Впрочем, к «ризетке», (как его вполне добродушно называли в поликлинике за несколько корявую манеру экс-полковника изъясняться на литературном языке), особых претензий никто не предъявлял. С деланой тревогой виновники заверяли в скором исправлении допущенных ошибок. Что же касается его своеобразной манеры разбавлять русскую речь украинизмами и армейским жаргоном самым нелепым образом, было уделено весьма специфическое внимание. Заслуженному ветерану танковых войск сие прощалось по причине, высказанной неким местным острословом. Мол, в его голове помещено такое количество военных и служебных терминов, что они вытеснили обычные слова.

У Андрея с ним сложились добрые отношения. Экс-полковник как-то сумел расположить Андрея к себе. Просьбы уважаемого начальника службы технической безопасности по поводу устройства личных дел у него не вызывали никакого неудовольствия. Правда, дела эти занимали значительный объем от общего количества всех дел, которые делали их коллегами по работе.

Андрей не хотел огорчать старого служаку. Он с пониманием относился ко всем просьбам своего, пусть маленького, но начальника. Тот, в свою очередь, не оставался в долгу. За оказанные услуги он частенько расплачивался с Андреем жидкой валютой в виде литровых бутылей, наполненных по самое горлышко мутновато-вонючим, ядрёным самогоном.

Денег полковник-отставник не давал за работу принципиально. Он искренне считал самогон истинным мерилом товарно-денежных отношений между собой и остальным рабочим людом, в данном случае его представителем в лице Андрея. Самогон же поступал к нему в неограниченном количестве от его родни, живущей в «ридной неньке Украине». Не напрягаясь в финансовом отношении экс-полковник мог собрать и оплатить несколько ремонтно-строительных бригад, если бы в них у него возникла нужда.

Но, как говорили, человек он был не бедный. Имея значительную недвижимость в виде отменной квартиры, не менее приличного дачного дома и машины вкупе с изрядно пошатнувшимся здоровьем на рубеже своих шестидесяти лет экс-полковник все еще слыл завидным женихом. Одинокие поликлиничные дамы, те, которые ещё могли претендовать на тихое семейное счастье, буквально балдея от такой возможности, вели осаду сей крепости по всем правилам военного искусства.

Особенно усердствовала в своем благородном стремлении неутомимая Зина Ивановна. Она по роду своей деятельности могла чаще других претенденток, встречаться с объектом своего вожделения. Правда, их взаимоотношения протекали весьма своеобразно. Ей, как даме, по статусу было не положено брать инициативу на себя. От природы обделённая даром общения, она выражала свои чувства несколько директивно, к тому же подкрепляя их не хилым с рождения голосом.

Надо ли говорить, что наш бывший танковый начальник, за свою долгую армейскую жизнь большей частью привык командовать. Потому, сбрасывая охватившую его в первые мгновения оторопь, переходил немедленно в атаку. Господа, со стороны это производило, впечатление необыкновенное! В габаритах своих это были Голиаф и Давид, Слон и Моська. Присовокупив в этот ряд любые другие аналоги таких же сравнений, не ошибаясь, можно лицезреть прелестную жанровую картинку где-нибудь в стиле Федотова.

Не особенно напрягая свое воображение, как наяву вы увидите натужные выи, окрашенные в багровые тона лица, гримасы, достойные полотен Гойи. Вращение всех имеющихся в наличии подвижных органов тела, включая выкаченные на передние позиции и заправленные донельзя благородной жидкостью, именуемой кровью, очи сих достойных особ, дополняли красок к экзотическому действу. Добавьте к этой батальной сцене брызги слюны, громоподобные разрывы словесных снарядов и вы поймёте, что наш экс-полковник чувствовал себя в такой атмосфере как рыба в воде.

С чувством отменно выполненного служебного долга он с достоинством удалялся с театра военных действий, чего не скажешь о несчастной Зине Ивановне. Ещё долго за закрытой дверью её кабинета раздавались звуки, подозрительно похожие на шмыганье носом и сморканье. Иногда они перемежались с буханьем чего-то тяжелого, видимо, при встрече с полом или стеной.

А когда в кабинет врывались либо истомленная любопытством Ливадия Васильевна, или ещё кто, то они всегда могли обнаружить некие инородные предметы, которым по природе своей не полагалось находиться на полу. И, конечно же, они не могли не заметить несвойственного Зине Ивановне влажного блеска покрасневших глаз.

Что и говорить, тяжела стезя безответного чувства и в полной мере было отпущено его горемычной Зине Ивановне. Тем более что судьба, слепа она там, или просто злодейка, если вспомнить перлы народной мудрости, готовила ещё одно жестокое разочарование. Но… Об этом пока повременим. Вернемся немного назад, туда, где мы оставили «спасителя гинекологического отделения» в трудах праведных…

Проработать Андрею пришлось немного. Едва он, передохнув, снова было взялся за электродный держак, как чуть не выронил его от раздавшегося оглушительного грохота. Колотили в железную дверь подвала, причем с явным намерением ворваться в него сиюсекундно. Так колотить могли только люди, облеченные всеми полномочиями, а, стало быть, и правом на такой экстремальный поступок.

Даже не выясняя, кто бы это мог быть, Андрей не торопясь открыл дверь. И зря! Как оказалось, опрометчивость его поступка стала весьма очевидной. Он был буквально сметён с порога людской волной. Оторопело наблюдая, как молчаливая толпа, распавшись на отдельные её компоненты, деловито обступила собранную им конструкцию. Лихорадочно суетясь, толпа подробнейшим образом начала обшаривать, обнюхивать и приглядываться ко всем окрестностям. В довершение ко всему в одной из присутствующих, Андрей с удивлением узнал кудельноголовую подругу Тамары Витальевны. С недавних пор она приступила к исполнению должности начальника отдела кадров. Не отрываясь ни на минуту, она усердно строчила что-то в своем блокнотике.

Далее Андрей постепенно стал выделять из мельтешащей круговерти белых халатов знакомые лица. Вот промелькнула и тут же пропала в отдалении юркая фигурка Зины Ивановны. Ее мельтешение удивительно живо напомнила Андрею маленькую шавку. Путаясь под ногами и вертя хвостом, словно бы говорила всем собравшимся: «Ну что же вы, тяв-тяв, ну быстрее же, р-р-р…».

А вот из голубоватого сварного дымка прояснилась высоченная фигура Командора, по крайней мере, за образ которого спервоначалу Андрей принял служаку-экс-полковника. Здесь же он увидел непременных участниц всех официальных мероприятий Ливадию Васильевну и Татьяну Израилевну, с опаскою смотрящих на сердито гудевший сварочный аппарат. Присутствовали и ещё какие-то люди, но их, по причине полного незнания, Андрей опознать не смог.

Но главным действующим лицом, при виде которого Андрей почувствовал некоторый душевный трепет, была, конечно, сама хозяйка, всесильная и полновластная Тамара Витальевна. Она стояла как бы в стороне. Ее лицо отражало полновесную гамму чувств. Андрей понял, что недаром ему сегодня ночью приснилась огромная белая кобыла.

Кобыла эта наступила ему на грудь. На её ноге вместо копыта, которому положено быть у каждого уважающего себя представителя этого благородного семейства животных, была человеческая ступня с огромными, заскорузлыми и желтыми ногтями. Морда же кобылы, своими чертами смутно напомнила Тамару Витальевну. Ощерившись щербатыми зубами, она цыкнула ими пару раз и самодовольно ухмыльнулась. И это было так омерзительно, что Андрей в тот же миг от отвращения проснулся.

И вот, когда, по понятию самой, действо завершилось, настал черед Андрею принять в нем непосредственное участие. Впрочем, его роль в этом была чисто номинальной. То количество обвинительных статей, выслушанных им за количество времени, не позволили ему издать хотя бы звук. Впрочем, звуки как раз он смог издавать, но превратить их в членораздельную речь у него уже не было никакой возможности.

Кошмар, из которого Андрей смог понять только то, что он в чем-то сильно виноват, длился недолго. Ещё не остывшая от своего словесного извержения, орава шумно удалилась. Напоследок возбужденно-радостный возглас Зины Ивановны провозгласил: «Андрей Васильевич, зайдите после обеда к Тамаре Витальевне».

Это не предвещало ничего хорошего. Продолжать работу уже не имело смысла. Из предыдущего ора Андрей понял, вся загвоздка была именно в ней. Вздохнув, он подумал, что двум смертям не бывать, а одной не миновать. Чтобы как-то прийти в себя, собраться с мыслями и обмозговать сложившуюся ситуацию, Андрей запер мастерскую и вышел на улицу.

Проблема состояла не в том, что он спасовал перед кучкой орущих баб. Он давным-давно бы всё поставил на место. Огромный багаж, ради чего он вот уже четыре года находился в этом затхлом, пыльном подвале, — вот что не давало ему возможности даже помыслить о достойном отпоре.

Ради возможности запустить дело хотя бы на минимальных оборотах, держали его гордость и самолюбие в железной узде. Стоило ему только подумать о чём-либо подобном, как всплывала вполне определённая мысль с огромным восклицательным знаком на конце! Стоило ли говорить, что весь его порыв безнадёжно заканчивался на этом.

Ничто в этом мире не дается безвозмездно! Его «баш на баш» в данном случае, выражался в ущербе, нанесенному личному достоинству, взамен на приобретенные материальные выгоды. В этом было его проклятие!

В назначенное время Андрей поднялся на шестой этаж. Дверь, за которой помещались апартаменты главврача, её приёмная, и довольно скромных размеров комната, в которой обитала наперсница хозяйки, была заперта. Андрей понял, что обеденный перерыв затянулся. Недовольно крякнув, прошел в конец коридора, к расставленным там диванам. Ему неоднократно приходилось проводить здесь время в ожидании кого-либо из обитателей шестого этажа.

Надо сказать, что обеды, которыми потчевала специально принятая на работу повариха, отличались отменным качеством и обилием. Конечно, до лукулловых стандартов, в силу скромных возможностей районной поликлиники, им было далековато. Но, по нынешним временам, стол, накрываемый к обеденной страде, своим меню далеко оставлял позади многие кухни именитых столичных ресторанов. Постоянные едоки знали, кому они были обязаны этой поистине царской роскошью.

Правда, если взглянуть со стороны, не такие уж и разносолы украшали их жертвенный алтарь. Но, честное слово, когда пища будто падает с неба, словно манна небесная, и, не в пример библейской, много разнообразнее, то у кого же возникнет даже намек на неудовольствие, с каким обратились возроптавшие библейские пращуры на однообразие даровой халявы, ниспосланной им всевышним. Напротив, наши дамы отлично знали, кого им благодарить за столь шикарные блюда. Вот почему их любовь к своей благодетельнице не знала границ, измеряясь соразмерностью аппетита и величиною собственных желудков.

А посему, внушительные габариты достопочтенных дам, допущенных к обеденным трапезам, весьма красноречиво говорили об их поистине безграничной любви к своему кумиру. А что же касается Зины Ивановны, то свои непрезентабельные размеры она с лихвой компенсировала экспроприацией значительной доли тех продуктов, добывать кои входило в её святую обязанность. И, право слово, делала она это столь виртуозно, что ни у кого не возникало и тени сомнения в её кристальной честности и добропорядочности.

Наконец оживленный гомон, перемежаемый весёлым перестуком столовых приборов, начал стихать. Через отворившуюся дверь, отягощенные добрыми порциями пищи, постепенно начали выплывать участницы очередного застолья. Сытый блеск их глаз выдавал тайную и, видимо, единственную мысль, заключавшуюся, главным образом, в том, что так жить ещё можно. Не желая омрачать свое настроение видом сидевшего напротив их пиршественного зала какого-то мозгляка, они неспешно отводили взгляд. С чувством собственных достоинств начальствующие персоны шествовали дальше.

Когда же отворившаяся дверь в очередной раз отрыгнула следующую партию чревоугодников, среди них оказалась завхозиха с сестрой-хозяйкой. «Зин, а, Зин, да ты опять никак не доела. Кусок сала изо рта висит!», — расплываясь в хитрой улыбке, поддевала завхозиху Ливадия Васильевна. Та, не торопясь, обмахнула ладонью губы, кинула на неё понимающий взгляд и ответила в тон: «Да ну тебя, Лидка! Вечно ты со своими подковырками!».

По всему было видно, что благодушествующих дам совсем не беспокоило то обстоятельство, что всего пару часов назад они чуть ли не до нижнего белья обшманали присутствующего тут же человека. В самом деле, если бы Андрей не окликнул Зину Ивановну, то действительно показалось бы, что он так же невидим для проплывающего мимо начальства, как самое пустое место во Вселенной.

— Зина Ивановна, можно вас на минуточку?

Завхозиха с недовольной миной оборотилась к Андрею. Уставив на него остекленевший взгляд, в котором угадывалось шевеление некой густой желеобразной субстанции, видимо заменявшей на данный момент ей мозги, процедила:

— А… это ты, ну подожди, Тамара Витальевна ещё обедает.

— Зина Ивановна, подождите, я только хотел спросить, в чём дело, что случилось?

— Не знаю! кажется, чего-то по технике безопасности и материалы ты какие-то взял.

— Вот тебе раз! Какие такие материалы, что за бредятина? Кто это сказал?!

— На вахте видели, как ты что-то выносил из поликлиники. Дождись Тамару Витальевну и разбирайся у неё.

Андрей хмыкну и опять уселся на диван. Человеком он по натуре был весьма вспыльчивым. То, что он услышал от завхозихи, не было для него в новинку. Такие претензии он слышал частенько и раньше, но никак не мог понять природу и происхождение этих разговоров.

Сейчас, сидя в ожидании неприятной экзекуции и постаравшись успокоиться, Андрей невольно начал размышлять и прикидывать, откуда дует ветер. То обстоятельство, что источником разговоров стали дежурные на вахте старушки, он отмел начисто. С ними у Андрея были прекрасные отношения. Они часто пользовались его услугами, прося то починить замки во входной двери квартиры, отремонтировать, а то и заменить водопроводные краны на новые.

Андрей никогда не оставлял без внимания эти просьбы. Он понимал, что купить кран, либо дверные замки для одиноких пенсионеров было весьма накладно. Денег с них он никогда не брал. Если всё-таки настырной старушке удавалось иногда всучить ему пару червонцев, то Андрей на эти деньги покупал ей что-нибудь из сладкого к вечернему чаю. Чего греха таить, замки и краны он заимствовал из наличных запасов, выданных Зиной Ивановной для ремонта. Но иногда ему случалось отремонтировать неработающее оборудование и выданные замки и краны оставались у него.

И все же, те обрезки железа, которые он вынес с чердака, кому-то померещились, не иначе, как стратегическими запасами. А то к чему бы вся эта устрашающая демонстрация силы, явно рассчитанная на психический испуг. Старушки, правда, вчера интересовались, что за железки он таскает, но спрашивали они это чисто из сочувствия к его тяжелому физическому труду.

А в это время Тамара Витальевна, несколько подобрев от принятых яств и успокоившись, обдумывала, как пресечь эту вольницу. Она рассматривала это дело как ЧП, которое могло иметь для неё катастрофические последствия, ибо осуществись оно, и прости-прощай изрядный куш! А упустить потерю пятизначной суммы по вине нескольких идиотов-энтузиастов, значило, как говорят доки-юристы, создать прецедент! А уж особенно дать острастку этому недоумку-рабочему, чтоб впредь зарекся предпринимать что-либо без согласования с ней! Чтоб дышать в стенах её поликлиники мог только с её разрешения! А то, чего доброго, с его лёгкой руки и другие повадятся разорять её садик!

Об этой альтруистической задумке ей стало известно через посредством всё той же славной старушки Лидии Михайловны. Не успокоившись в своём рвении порадеть «нашим женщинам», она не поленилась выказать своё усердие в столь добром начинании своей уважаемой начальнице. Услыхав сие, Тамара Витальевна вначале чуть было не задохнулась от вскипевших в ней эмоций!

Клокотавшая в ней ярость не дала, как следует оценить инициативу своей подчиненной! С минуту она стояла столбом и только её губы помимо её воли выписывали какую-то странную синусоиду. Стараясь не обрушить немедленно свою благодарность на ничего не подозревавшую Лидию Михайловну, она смогла лишь выдавить из себя что-то похожее на утробные звуки расстроенного контрабаса.

Избавившись от услужливой старушенции, Тамара Витальевна немедленно вызвала к себе Зину Ивановну. Отведя душу, она устроила той грандиозный разнос по поводу несанкционированного возведения стены в гинекологии. Зина Ивановна, сильно расстроившись по поводу неудовольствия любимого босса, немедленно привела свои контраргументы:

— А что вы хотели, Тамара Витальевна? Я вам много раз говорила, что за ним нужен глаз да глаз! Вон в прошлом месяце он чуть было не разобрал перегородку в физиотерапии! Они, видите ли, попросили его об этом, да я не дала! Мне его самоволка вот где сидит! Надо устроить ему острастку, чтоб неповадно было!

Тамара Витальевна, бросив метаться по кабинету, уселась в кресло и сказала:

— Что ты предлагаешь?

— А что тут предлагать? Он сейчас сваркой занимается в подвале, вона как полыхает, я мимо проходила. А допуска к этой сварке у него нет! Вот и наказать надо!

Тамаре Витальевне и секунды не потребовалось, чтобы принять решение:

— Собирай людей и через пять минут все были у входа в подвал! Никаких отговорок и опозданий, не то премии лишу!

Вот так и возник уже знакомый эпизод из жизни Андрея. А будь он в свое время чуть проницательнее, хотя бы на самую малость того дара, коим обладала Зина Ивановна, проникнись он начальственным флюидом Тамары Витальевны, то уберегся бы от каверз корыстных сослуживцев. И никакая Лидия Михайловна со Светланой Васильевной не смогли бы сбить его с панталыку своими мелкими, кусочечными задумками! Откуда им было знать о грандиозных перспективах их многомудрой руководительницы?! Ее задумка в отношении этих, поистине золотоносных четырех квадратных метров случайного огреха проектировщиков сего здания, заключала в себе немалые финансовые ресурсы!

Тамара Витальевна, осуществляя свои планы по благоустройству гинекологического отделения, не остановилась на возведении какой-то жалкой стены. Как и подобает масштабному руководителю, она воздвигла в придачу к ней ещё три, превратив непригодный ни к чему тамбур в уютную комнатку. Правда, кабинетом назвать ее ни при каких условиях было бы невозможно, — так, скорее, каморка.

Но в том-то и вся штука, что по документам на месте бывшего вестибюля образовался внушительный кабинет. Сие капитальное строительство повлекло за собой значительные финансовые вложения, что и было удостоверено подписями ответственных лиц. Вот теперь, господа, можете себе представить всё негодование нашей радетельницы, когда она узнала, что её чуть было не лишили законной контрибуции!

И всё же кара, нависшая в тот злополучный день над недальновидной и суетливой головой несчастного Андрея, не была уж столь масштабной и скорой. Он получил, как ни странно, только небольшой выговор. На этом видимые последствия его проступка закончились. Но если бы в жизни всё так хорошо кончалось, рай бы из потусторонней юдоли давно бы переместился в нашу, полную скорби и проблем, жизнь. А что это не так, Андрею вскорости пришлось убедиться в этом уже в которое, несчетное количество раз!