Беспризорный князь

Анатолий Дроздов, 2013

Вчерашний беспризорник, из родного XXI века переместившийся в Киевскую Русь, становится могущественным князем. Возмужав в битвах, Иван мудро правит Галичем. Княжество его богатеет, подданные довольны. Только недоволен сам «беспризорный» князь. Далеко не все, что он задумал, удалось. Средневековье диктует свои правила игры, и, воспользовавшись ситуацией, Иван захватывает Волынь. Это вызывает озлобление у его давнего недруга, великого киевского князя Святослава. Обе стороны готовятся к междоусобной войне, но ее останавливает нашествие половцев. Степняки собрали огромное войско – Руси не устоять. Но галицко-волынский князь владеет страшным оружием: огнедышащими змеями-смоками…

5

Святослав вошел в гридницу и затворил за собой дверь. Князья, сидевшие за столом, встали. Пятеро — дружно, шестой — нехотя. На лице Давыда Смоленского явственно читалось: «Подумаешь, Великий! Били мы его…»

«Стерво песье!» — озлился Святослав, но виду не показал. Хоть и собачились они с Давыдом, но на призыв князь откликнулся, дружину привел. Пусть тешится!

— Здравы будь, братия! — сказал Святослав, проходя к столу.

Братия нестройно откликнулась и села на лавки. Великий примостился на стуле с высокой спинкой во главе стола, после чего обвел собравшихся хмурым взглядом. «Кто-то из них! — думал сумрачно. — Кто? (На лицах князей ответ не прочитывался). — Давыд? А зачем ему? Не по нраву было бы — не пришел бы. Значит, свои…»

Мысль была неприятной. Пятеро из шести князей приходились Великому родственниками. Двоюродные братья: Ярослав Черниговский, Игорь Новгород-Северский, Всеволод Курский. Все Ольговичи, одного корня побеги. Между собой могут не ладить, ругаться из-за уделов, но случись вражий набег — встанут горой. Потому как в противном случае лаяться будет не за что. Оставшиеся двое — зятья: Ростислав Белгородский и Володько, бывший князь Галицкий. Этих подозревать и вовсе глупо: ненавидят Ивана люто. Обоих выгнал из Галицких земель — и с позором. Получается, подозревать некого, и тем не менее — кто-то предал. Кто?

Князья узрели смурое лицо Великого и с вопросами не полезли. Захочет — скажет. А нет — так и спрашивать нечего. Пауза затянулась. Первым не утерпел Володько.

— Дозволь, Великий!

Святослав кивнул. Володько торопливо расстелил на столе свиток, прижав его края с одной стороны ножом, со второй — кошелем. Кошель был потертым и тощим; сидевшие за столом невольно обратили на это внимание.

— По доносам моих людей, — начал Володько, — у Ивана не более тысячи конных дружинников и бояр. Пешцев можно не считать — собрать не успеет. Нас втрое больше. Не устоит.

— Смок в поле разгонит и пять тысяч! — заметил Ростислав, которому не нравилась уверенность Володько. Два года тому соотношение сил дружины Ростислава с Ивановой было такое же, только вернулись белгородцы домой без оружия и коней. Хорошо еще, что живыми.

Володько покосился на шурина, но спорить не стал.

— Прав ты, брате! — вымолвил, отвесив Ростиславу легкий поклон. — Потому не пойдем открыто.

— Это как? — встрял Давыд. — Шапки-невидимки наденем?

Князья, не сговариваясь, ухмыльнулись. Володько, однако, не смутился.

— Шапок-невидимок у нас нет, — сказал спокойно. — А вот другие найдем.

— Какие? — заинтересовался Давыд.

— Два отряда пойдут в Галич и Звенигород, ряженные купцами. Следует выбрать людей, коих там не ведают. Лучше твоих, брате! — Володько поклонился Давыду. — Они, поди, в Галиче-то и не бывали. Охрана у купцов, как водится, оружная — никто не спросит, зачем при мечах и в бронях. Придут и поселятся в городах. Остальные пойдут ночами, днем станут хорониться в лесах. Пути мною знаемые! — Володько провел пальцем по свитку. — Тех, кто на Галич, поведу сам, другим проводников дам, они у меня добрые. Смоки ночами не летают, а разъезды тропы не стерегут — проверяли. Как придем близко, снесемся со своими в Галиче и Звенигороде. После чего ударим разом! Ночью! Иван нас не ждет. Ряженые упокоят сторожу, откроют ворота, мы ворвемся и захватим их сонными! Повезет — возьмем Ивана, а не выйдет, так что он сделает? Попробуй, выбей из городов! — Володько обвел собравшихся торжествующим взглядом.

«А ведь умно придумано! — подумал Святослав. — Воевать Володько умеет. Еще б и разума Бог дал!»

— А как смоки? — подал голос Ростислав.

— Забыл, брате, как порешили смока в Белгороде? — усмехнулся Володько. — На стенах городов — самострелы, из него ведь того смока убили? В городе змеям нас не взять. К тому же ведомо, где Иван смоков держит. Прежде, чем взять Звенигород, отправим людей с самострелами — это недалеко, и побьем змеев спящими. Уцелеет один-другой — не беда. Без дружины (а мы ее вырежем) смоки разве что напугать могут.

Князья за столом оживились и загомонили. По лицам большинства видно было, что план Володько им нравился. Лишь Всеволод Курский сидел мрачный.

— Не думаю, что выйдет! — сказал, когда за столом стихло. — Я Ивана добре знаю, не раз с ним в Поле ходил. Его сполохом не взять.

— Половцы взяли! — возразил Володько. — В полоне сидел.

— Так их орда случилась против десятка моих, — не согласился Всеволод, — а смоков у Ивана тогда не было. Теперь есть. Вспомните, братия! Иван помог Ростиславу разбить войско Великого под Белгородом; всего десять воев потерял тогда Ростислав. Из киевлян половина легла. Иван захватил Звенигород вовсе без крови, после чего Галич сам ему поклонился. Ростислава, который с войском в земли Галицкие забрел, Иван прогнал, ободрав зброю и брони, и опять без крови. Кто из нас такой удачей похвалиться может? Гладко говорит Володько, да не выйдет речами его. Кровью умоемся! Я, братия, и вовсе не разумею, зачем на Ивана идти? Земель наших не трогает, войной не грозит, сидит себе тихо. У Володько княжество забрал, так тот сам виноват — разумно править следовало. Иван его даже не гнал: сам сбежал! Теперь мои кметы должны Володько на стол сажать? Я более скажу. Раз собрали войско в Киеве, так идем на половцев! В Поле худое деется. Мне донесли: ближние орды откочевали. Так всегда бывает перед набегом…

Володько, слушая речь Всеволода, багровел, но возразить не решился. Другие князья переглядывались. Известный своим простодушием курский князь говорил то, о чем они думали. Святослав впился взором в лицо в курянина. «Этот! — думал, чувствуя приступ бешенства. — Он упредил! Дружил с Иваном… Не следовало звать! Теперь поздно…»

— Не разумеешь, так молчи! — процедил сквозь зубы. — Не для того в Галич наладились, чтоб стол кому-то добыть. Иван смуту великую на Руси затеял. Объявил, что по смерти его смерды Галичем править будут.

— Пускай! — пожал плечами Всеволод. — Его Галич — ему и решать.

— А как слух по Руси пойдет! — Святослав с размаху впечатал кулак в стол. — И смерды наши такого же захотят? Сколько их в Курске? По тысяче на каждого твоего дружинника? Нет? Пусть по сто. Все равно, раздавят твоих кметов и в землю втопчут. Заодно с тобой, женой твоею, детьми, братьями и сестрами. Об этом ты мыслил, брате?

В гриднице воцарилось молчание. Каждый из князей, впечатленный словами Великого, невольно думал сейчас об одном и том же. «Смердий князь! Откуда взялся на нашу голову?» Первым не выдержал Володько.

— Когда выступим? — спросил тихо.

Святослав ответил не сразу. Поиграл желваками, вздохнул.

— Не сейчас…

За столом загомонили.

— Иван ведает, что мы замыслили! — Святослав повысил голос, перекрывая ропот. — Грамоту прислал. Вот!

Великий вытащил из рукава пергамент. Видел он плохо, но послание помнил наизусть: ему не раз прочли.

— Пошто зло восклепали на меня, братия? — Святослав сделал вид, что читает. — Пошто котору ладите? Или велю я вам, как правити в землях своих, или зарюсь на княжества ваши? Чем крамолу на меня ковати, рядились бы, как оборонить земли русские, бо изнемогают те от набегов половецких.

Святослав умолк, и в гриднице стало тихо.

— Ивану донес кто-то из нас! — Святослав снова треснул кулаком по столу. — Более некому. Ты! — Он указал на Всеволода.

— Нет, Великий!

Игорь Новгород-Северский, до этого не проронивший ни слова, встал.

— Не мог брат мой меньший тебя предать, да и незачем ему. О походе в Галич весь Киев ведает. Мой сотник вчерась зашел к цирюльнику, а тот лыбится: «Гоже постригу тебя, боярин! Галичским бабам понравится…»

— Откуда? — изумился Святослав.

— Один слово обронил, другой… Грешу на его людей, — Игорь кивнул на Володько.

— Почему моих? — набычился тот.

— Кто слал их пути в Галич разведывать? А зачем это делают, понять трудно? А тут войско в Киеве собралось… Кто-то или жене похвалился, или девке подарок с добычи пообещал. Так и пошло. Не умеют наши люди язык за зубами держать!

«А ведь Игорь прав! — подумал Святослав. — Значит, не Всеволод».

От этой мысли Великому стало легче.

— Что из того, что Иван знает? — подал голос Володько. — Ну, закроет он дороги и смоков поднимет, так мы ночью пойдем и путями тайными…

В этот раз речь собранию не понравилась. Одно дело напасть сполохом и взять легкую добычу! Другое — против смоков…

— Это не все, братия, — произнес Святослав. — Иван Волынь взял.

— Как взял? Когда?

В гриднице зашумели и закричали. Весть ошеломила князей. Волынь… Сильное и богатое княжество на западе Руси, лакомый кусок. По смерти Мстислава княжество стало выморочным, Великий по древнему праву мог дать его в удел. Кому? Многие из собравшихся видели себя на Волыни. Болеслава, севшего на опустевший стол, помехой не считали. Святослав его б не потерпел — выбил бы живо. Кто сел бы взамен? Ярослав? Ему и в Чернигове хорошо. Игорь согласился бы с радостью, передав Новгород-Северский брату. Освободившийся Курск — место не самое сладкое, но все же удел, а у Давыда в Смоленске сыновья подрастают… Мог Великий пожаловать Волынь и Ростиславу. Тогда б освободился Белгород. Кому его? Володько без стола мается, из милости у тестя живет… Эти соображения и привели князей в Киев. Понимали: походом на Галич дело не кончится. Разгромят Ивана, а после — Волынь! И вот — на тебе!

Святослав терпеливо ждал, когда гам в гриднице стихнет.

— Гонец грамоту Ивана из Владимира вез, — Святослав устало потер глаза. — Тот и поведал, как дело было. Иван пришел к Владимиру и сказал, что он сыновец Мстислава, потому Волынь его.

— А Болеслав? — Володько поперхнулся слюной, вскочил. — Неужто поверил?

— Разумеется, нет! — вздохнул Великий. — С чего бы? Всем ведомо, что княжич Иван сгинул на охоте. Болеслав затворился в городе, Иван под стенами встал. Посады не тронул, запретив людям даже куренка брать, волынцы осмелели и пошли к нему. Иван их приветил и попросил скотину для корма. Цену втрое против обычной положил. Стада из города ему и перегнали. Во Владимире есть стало нечего…

Князья слушали, не веря ушам своим. О таком способе осады они слышали впервые.

— Болеславу деваться стало некуда, вызвал Ивана на переговоры. Думал прилюдно изобличить самозванца, после чего убить, только Иван оказался хитрее. Потребовал привести Доброславу, мать покойного княжича. Дескать, коли не признает его княгиня, так сам уйдет. Болеслав спохватился, да поздно: волыняне встопорщились. Привезли Доброславу, а та Ивана возьми и признай…

— Так он сын Ингваря! — ахнул Ростислав.

— Скорее, Петра! — буркнул Володько.

Святослав сердито глянул на обоих. Князья умолкли.

— Никому не ведомо, чей он сын! — сказал Великий. — Доброславу в монастыре голодом морили, служанок ядом потравили, она черта сыном признала бы, дабы живот спасти и обидчиков вывести. Жаден был покойный Болеслав и умом скуден. Коли уж захапал чужую задницю, так видоков убери! Промедлил…

«Мы тоже хороши! — подумал Великий. — Чего ждали? Сразу следовало Владимир занять! Боялся Ивана насторожить. А вот он медлить не стал…»

— Что далее? — не утерпел Всеволод.

— Люди Болеслава стали стрелять в Ивана: хотели убить и ускакать в замятне. Только Иван этого ждал: броню на себя вздел. Даже не поцарапали. Галичане с волынцами кинулись и порубили ляхов, после чего Иван вошел в город. Оставшиеся ляхи сдались. Воевода Болеслава перешел к Ивану на службу.

— Войцех из Сосновца? — изумился Володько. — Не может быть! Звал его к себе, двести гривен жалованья сулил да город в кормление давал — не согласился. Верный пес!

— Был верным, — отозвался Святослав, — теперь Иванов. Да и ратников ляшских князь переманил частью. А теперь размыслите, братия! У Ивана тысяча под седлами, да еще столько волынцев добавилось. Сядут на конь — и через три дни в Киеве. Со смоками! Не мы его, а он нас бить будет!

В гриднице воцарилась тишина. Князья понимали: беда! Собрались по шерсть, а вернутся стрижеными. И чем та стрижка кончится, не хотелось даже прикидывать. «Уходить надо! Не медля! — думал Давыд. — Пусть Великий сам разгребает! Мне забота Киев оборонять?» «Завтра же уйду! — сердился Всеволод. — Великий мне не указ! У меня старший брат есть!» О чем размышляли Ярослав с Игорем, догадаться было не трудно: их мысли явственно читались на лицах и совпадали с устремлениями Давыда и Всеволода. На Володько и вовсе было жалко смотреть. Спланировал великий поход, прикидывал, как сядет в Галиче, и вот на тебе! «Облом!» — как сказал бы его лютый ворог.

Неизвестно, чем кончилось бы это молчание, но его прервали самым бесцеремонным образом. Дверь распахнулась, и в гридницу влетел воевода Горыня.

— Княже! — завопил с порога. — Половцы!

«Говорил же!» — успел подумать Всеволод, но сказать не успел. В гридницу, не спрашивая позволения, один за другим входили воеводы…

⁂

— К Чернигову поганые вчерась подступили, — торопливо рассказывал Горыня. — Пока шатры ставили, воевода Ярослава на лагерь ударил и сумел полон захватить. Добрый! Тысяцкого поганых схватили. Пятки ему поджарили, все и поведал. Гза под Черниговом…

— Гза? — растерянно переспросил Ярослав.

Святослав злобно глянул на брата. «Сволочь! — подумал бешено. — Сносился с погаными, дружбу с ними водил, думал: земли его не тронут. За добычей пусть к другим ходят! Тронули…»

— Если б только Гза, — вздохнул Горыня. — Три хана пришли. Гза стоит под Черниговом, Кончак обложил Путивль, Бельдюзь — Переяславль. При каждом тьма…

Теперь уже переспросил Святослав:

— Тьма?

— Гонец клянется, что так, — подтвердил Горыня. — Не было резона поганому лгать — добре пытали. Прямо на дыбе и помер. Черниговцы трех гонцов выслали упредить, но доскакал один…

В гриднице закричали и зашумели. Святослав сидел молча. Дело повернулось неожиданным образом, причем так, что и хотел бы помыслить, да испугался. Набеги из Поля — обычное дело, в иной год по три-четыре случаются, но этот превосходил все, раньше виданные. Тьма — это десять тысяч воинов. Пусть даже половец приврал, и на самом деле у ханов по семь-восемь тысяч войска, но и это многократно больше, чем может выставить Русь. Поганые сумели сговориться и обложили города. Взять их не сумеют — не под силу это половцам, но русские дружины заперты. Пока сидят за стенами, половцы ограбят земли. Угонят скот, уведут людей, сожгут веси. Помешать трудно. Ударишь на одного из ханов, тот отскочит и закружит вокруг невеликого русского войска, пощипывая быстрыми наскоками. Не даст отбить добычу. Разделить войско на три части, чтоб ударить по всем — сложить головы. Половцы задавят числом: засыплют войско стрелами, разрежут на части, после чего кого высекут, кого полонят. Как ни крути, а вывод грустный: земля обезлюдеет на годы. А обвинят в том великого князя — и только его. Иван написал верно. Вместо того, чтоб хранить земли, Святослав затеял усобицу. Поддался обидам, забыл, зачем возвели его на киевский стол. Господь напомнил…

Гомон в гриднице, наконец, затих. Князья и воеводы смотрели на Святослава. Решение было за ним. Святослав встал.

— Все слово сказали?

Ответом было молчание.

— Тогда — в Софию!

Лица собравшихся выразили изумление. Великий решил помолиться? Известно, что князь набожен, но сейчас? Молебен — благое дело, но попы и сами справятся. Не до этого!

— Зачем? — не удержался Ярослав.

— Крест целовать! Прилюдно. Чтоб весь Киев видел!

— Кому? — удивился Давыд.

— Князю Ивану! — ответил Святослав.