3
На третий день после рождения сына к Ивану приехал Малыга с женой. Женился батько неожиданно для всех, в том числе и для себя. Случилось это, как мне рассказывали, так. Малыга, как положено посаднику, принимал жалобщиков, когда к нему вошла странная девица. О том, что она незамужняя и даже не вдова, говорил венчик в волосах, хотя на вид посетительнице было за двадцать — в Галиче к таким годам успевали овдоветь. Тем не менее, девица не выглядела ни косой, ни рябой, что объясняло бы привередливость женихов; наоборот, смотрелась весьма гожей. Чем, собственно, и привлекла внимание Малыги.
— Сосед межу запахал! — пожалилась Любава, как звали просительницу. — Накажи его!
— Сами разобраться не можете? — заворчал Малыга (он не любил склок). — Посаднику дело до вашей межи?
— Сосед у меня дурной! — возразила девица. — Мало того, что жадный, так и обзывается всяко. А вступиться некому — сирота я.
— Что ж без мужа? — сощурился Малыга.
— Не берут.
— Отчего?
— В то время, как Володько здесь правил, уные его меня снасиловали. Схватили на улице, затащили в хоромы, после чего выкинули, побитую и в одеже разодранной. Домой шла через весь Галич, люди позор мой видели… — Любава насупилась.
— Где эти уные сейчас? — посуровел лицом Малыга. — В Галиче?
Любава покачала головой:
— Сгинули, — она вздохнула. — Вы их и посекли. Уцелей кто — сама бы зарезала! — добавила мстительно.
Малыга внимательно глянул на просительницу.
— Батюшка объявил в церкви, что я непорочная[7], только женихи все равно носы воротят.
— Дурни! — сказал Малыга. — Девка ты гожая: как мне — так по нраву. Совсем, что ль, не звали?
— Которые и звали, — подтвердила Любава. — Только не пошла.
— Отчего?
— Они не по любви, — фыркнула Любава. — Дом мой хотели, хозяйство. Я хоть и не боярышня, но не бедная! Сама тружусь, холопов имею, приглядываю за ними! — добавила Любава с гордостью.
Малыга задумчиво прошелся по гриднице.
— Сосед только донимает, — продолжила Любава. — Забижает сироту!
Вид девицы резко контрастировал с ее словами. «Эту обидишь! — подумал Малыга. — Скорей она сама…»
— Заглянуть к тебе вечерком? — предложил, сощурившись.
— Даже не думай! — возмутилась Любава. — Я себя блюду. У кого хошь спроси! Даже сосед — и тот лает меня «целкой церковной». Привечала б мужиков, кричал бы: «Блядь!»
— «Церковной»? — улыбнулся Малыга.
Любава насупилась.
— Батюшка сказал «непорочная» — значит, такая и есть!
— Жаль! — развел руками Малыга. — А то бы заехал.
— Сором тебе, посадник, девицу к блуду склонять! — осердилась Любава. — Коли по нраву, так замуж бери! По-честному!
Малыга захохотал.
— Нашла жениха! — сказал, отсмеявшись. — Ты на голову мою глянь, глупая! Вишь, седая?!
— Что из того? — возразила Любава. — Голова седая, а телом крепок. На ристалище молодых бьешь — сама видела. К женкам вдовым захаживаешь — весь Галич о том знает. Ко мне вот ночевать просился. Значит, не старый.
Малыга снова захохотал. Любава, нахмурившись, ждала, когда он закончит.
— Ладно, — сказал Малыга, отерев с глаз слезы. — Повеселила ты меня. Пошлю тиуна. Коли правду молвила, соседа накажут. Станет впредь лаяться — получит батогов. Довольна?
Любава кивнула, но не ушла.
— Что еще? — удивился Малыга.
— Замуж! — напомнила Любава.
— Так не звал! — изумился Малыга.
— Сказал, что я по нраву.
— Ну… — Малага почесал в затылке. — Сказать-то всякое можно. Рассуди сама: куда мне жениться, старому? Смеяться станут.
— Не станут! — возразила Любава. — За тебя любая пойдет!
— Так уж и любая! — не согласился Малыга. — Вдова — еще поверю, но чтоб девка? Девке со стариком невместно.
Любава потупилась.
— Не девка я, — сказала чуть слышно, — сам знаешь. Хоть батюшка и объявил, но девство порушено… И лет мне много — двадцать три. Как для тебя — так в самый раз! — добавила торопливо.
— Думаешь? — спросил Малыга.
Любава кивнула. Малыга прошелся по гриднице во второй раз.
— За тех, кто звал, не шла, — сказал, встав против просительницы. — За меня сама просишься. Захотела в посадницы?
Любава покачала головой.
— Тогда отчего?
— Ты мне по нраву. Крепкий, статный и гожий. С виду строг, но сердцем добрый. Встретил ласково, помочь обещал. Другой бы выгнал.
— Ладно! — сказал Малыга. — Я подумаю.
— Только недолго! — предупредила Любава. — Ждать не буду!
Она гордо подняла голову. Малыга засмеялся и отпустил просительницу. Жалобщиков в тот день набралось много, он принимал их допоздна, после чего, поужинав, отправился в ложницу. Спал плохо, ворочался и встал на заре. Надев новую свиту и такую же шапку, кликнул гридня. Спустя короткое время в сопровождении дружинников он выехал со двора и отправился на торг. Там купил золотые, с яхонтами серьги и красивый шелковый убрус. Сложил их в сумку и вскочил в седло. Встреченный прохожий рассказал, как проехать к нужному двору — тот оказался неподалеку. Прежде, чем постучать, Малыга внимательно осмотрел дом. Тот выглядел справным: крепкие стены, тесовая крыша; и не пузырь, а стекла в узких окошках. Забор вокруг дома был из высоких, тесаных плах, дубовые ворота окованы железом — не разобьешь. Малыга одобрительно крякнул.
— Хозяйка в поле! — сказала холопка, открыв калитку.
— Так рано? — удивился Малыга.
— Она с петухами встает, — поведала холопка. — Поснедает — и туда! Хозяйский глаз везде нужен.
— Проводи к ней! — велел Малыга. — Живо!
Холопка юркнула обратно, ворота отворились, из них выехал отрок. Рыжий коник под ним выглядел веселым и упитанным, шерсть его блестела, Малыга крякнул еще раз.
— Ты кто? — спросил отрока.
— Холоп Любавин! — сказал отрок и шмыгнул носом. — За конями гляжу. Скачи за мной, посадник! Мы скоро…
Доскакали и впрямь быстро: поле хозяйки было неподалеку. Еще подъезжая, Малыга заметил работающих в поле людей и знакомую фигуру наобочь пахоты. Любава была не одна. Рядом крутился мужичонка в суконной шапке. Они с Любавой о чем-то спорили, размахивая руками. «Это и есть сосед!» — догадался Малыга, с любопытством наблюдая за сценой. Спорщики увлеклись и не замечали гостей. Внезапно мужичонка что-то сказал Любаве, та отскочила и подхватила с земли грабли. Размахнувшись, огрела ими мужика. Тот закричал и закрылся руками. Любава ударила еще раз. Малыга пустил коня вскачь. Мужичонка увидел его первым.
— Защити, посадник! — закричал, кидаясь к коню. — Вишь, чего творит? Дерется! Вира мне за обиду положена!
— Вира, говоришь? — сказал Малыга, прыгая на землю. — А кто межу сироте запахал? Кто ее «целкой церковной» лаял? Святая церковь объявила девку непорочной, а ты, значит, против?
Мужичонка побледнел.
— Сказано в Правде: коли муж мужа батогом ударит, то с него вира, — продолжил Малыга, — но не писано, как быть, когда девка бьет. А раз так, то и взыскивать нечего. А вот про межу запаханную в Правде есть. Двенадцать гривен продажи[8], и ты их заплатишь.
— Смилуйся, посадник! — мужик бросился на колени. — Христом Богом молю! Где ж столько взять?
— Тогда прикуси язык свой поганый и впредь держи за зубами! — рявкнул Малыга. — Прочь с глаз моих!
Мужичонка вскочил и убежал. Малыга снял с седла сумку и, ступая по вспаханной земле, пошел к Любаве. Дружинники двинулись следом. Любава смотрела на них, уперев руки в бока.
— Межою пройти не могли? — спросила, когда гости приблизились. — Пашню зачем топтать?
Малыга захохотал. Дружинники за спиной присоединились. Любава нахмурилась.
— Чего приехал? — спросила, когда посадник утих. — Тиуна ждала.
— А я более не по нраву? — прищурился Малыга.
— Грех тебе, посадник, смеяться! — насупилась Любава.
Малыга полез в сумку, достал убрус, положил сверху серьги и протянул девице.
— Вот!
— Что это? — удивилась Любава.
— Дар невесте. Они, — Малыга кивнул на дружинников, — видоки, что честью замуж зову, как девку непорочную. Пойдешь за меня?
— Я… — Любава вспыхнула, растерянно посмотрела на дары, затем на посадника, на дружинников за его спиной. — Ты хоть бы человека упредить прислал! — выпалила сердито. — Нашел, где сватать! В поле, не прибранную…
— Домой к тебе заезжал, — ответил Малыга, пряча усмешку в усы, — сказали, что ты здесь. Вот и поскакал. Боялся не успеть. Грозилась ведь, что ждать не станешь. Ну, раз не по сердцу… — он завернул серьги в убрус, намереваясь спрятать дар в сумку.
— Отдай!
Прежде чем Малыга успел сообразить, Любава подскочила и вырвала дар. Развернув, выхватила серьги и мгновенно вдела их в уши, заменив ими свои, серебряные. После чего расправила и повязала убрус прямо поверх венчика. Тот встопорщился на темени, образовав на голове поперечный гребень. Малыга, не удержавшись, засмеялся.
— Ты! Ты…
Любава села на землю и заплакала. Малыга, потоптавшись, неловко опустился рядом.
— Ты что, ладо? — он обнял невесту за плечи.
— Ты… — проговорила Любава сквозь всхлипывания. — Думала: шутишь. Кто ты и кто я? Посадник и девка ославленная… Те, которым отказала, кричали: ноги должна им мыть и воду ту пить. Сосед и вовсе сказал, что никто добрый меня не возьмет…
— Голову ему оторву! — пообещал Малыга.
— Не надо! — сказала Любава, вытирая слезы. — Он и без того удавится — из зависти. Вот что я скажу тебе, посадник! Честь великую ты мне оказал — о такой и мечтать не смела. Этого не забуду! Никогда! Отныне не будет у тебя человека вернее меня. Я теперь за тобой, как нитка за иголкой: хоть в хоромы, хоть в шалаш. И ноги мыть тебе буду! Знай!
— Этого не надо! — сказал Малыга. — Сам помою…
Выбор посадника изумил Галич. Любава не врала: породниться с Малыгой желали многие. Бояре наперебой сватали ему вдовых сестер и даже юных дочек, а тут смердка, к тому же непонятно кто: не то девка, не то баба. Мгновенно возник и пополз по Галичу слушок: посадник поспешной женитьбой прикрыл блуд. Возник и увял. Дружинники, бывшие с батькой, поведали о подробностях сватовства. Заодно намяли бока рьяным сплетникам — а не порочь честного человека! Языки угомонились.
На свадьбе батьки я не был: Малыга постеснялся торжества. Сейчас представилась возможность отдариться. Я поднес молодой жене ромейские паволоки. Любава ахнула, взяв в руки узорчатый шелк. Мужу достался меч в богато украшенных ножнах. Малыга немедленно извлек клинок, потрогал грань, бегущую посреди лезвия, оценил заточку и крепость стали.
— Кольчугу проткнет и разрубит! — сказал довольно. — Добрый меч! Угодил старику!
— Какой ты старик?! — засмеялся я, выразительно глянув на Любаву. Та закраснелась и потупилась. Малыга усмехнулся и покрутил ус.
— Кажи сына! — сказал весело.
Я провел гостей в ложницу. Оляна встретила нас в постели (ей пока неможилось), но принаряженной. Малыга расцеловал княгиню в зарумянившиеся щеки, после чего склонился над младенцем.
— Вылитый батька! — сказал авторитетно. — И большой какой — настоящий волот[9]! Молодец, доча!
Любава глянула на младенца тем жадным взором, каким смотрят на чужих детей женщины, мечтающие о своих, и, склонившись, поцеловала Оляне руку. После чего все отправились к столу. Пир не затянулся. Ватага была в разъездах, а другие понимали: посаднику с князем нужно поговорить. Выпили за молодых, затем за новорожденного, после чего торопливо закусили. Я украдкой поглядывал на батьку. И без расспросов было видно, что он счастлив. Но еще более счастливой выглядела Любава. Она не отрывала от мужа влюбленных глаз, а когда тот встал, сославшись на нужду, скользнула следом. Я чуток подождал и тоже вышел. Малыга стоял в коридоре, а Любава висела у него на шее, прильнув щекой к его щеке.
— Что ты, ладо! — говорил Малыга, гладя женку по спинке. — Натешимся еще!
— Ага! — возразила Любава, поднимая голову. — Видела, как с князем перемигивался. Теперь ночь с ним проговоришь, а я тосковать буду. И без того мало тебя вижу… Поцелуй меня! Живо!
— Так уж и мало! — пробурчал Малыга, но просьбу жены исполнил. Я отступил назад: дальше подглядывать было сором.
Батько явился в гридницу не скоро и слегка встрепанным, а вот Любава не показалась. Спрятав усмешку, я поднял здравицу за гостей, те поняли и откланялись. Малага поставил кубок и вытер усы.
— Как назовешь? — спросил, щурясь.
— Иваном, — ответил я, поняв, что он о сыне.
Малыга кивнул. В лето, когда Галич стал наш, тело Ивана перевезли в Звенигород. Володько так и не узнал, где покоится княжич. Никто не выдал место захоронения, хотя знали о нем многие. В соборе отслужили литию, обветшавший гроб вложили в новый — из крепких дубовых досок, после чего младший брат лег подле отца с матерью, оставив старшего в неутоленном горе. Звенигород рыдал, плакали ватага и дружина, даже Малыга не удержался. Сам князь… Оляна позже сказала, что не чаяла видеть мужа в таких соплях. Я и сам не чаял…
— Крестных нашел? — продолжил Малыга.
— Хотел тебя звать.
— Княжича крестит князь! — возразил батько.
Я это знал. Князья на Руси повязаны узами; если не родственными, то крестильными. Это заменяет договора о дружбе и помощи. Оно б, конечно, хорошо иметь крестным князя, только где взять? Кого ни пригласи, от всех будет афронт. Не любят соседи Ивана. Мало того, что сам никто и звать его никак, так еще на Галичский стол залез.
Примерно так я и сказал Малыге.
— В Теребовле сидит Ярослав, — возразил он, взяв полный кубок. — С тех пор как ты в Галиче, извелся весь. Удел-то Володько ему давал.
— Ну и что? — пожал я плечами.
— Боится, что прогонишь. Некуда ему идти. Он хоть и Рюрикович, да из засохшей ветви. Повсеместно Мономашичи с Ольговичами правят, а он им чужой. Заезжал я в Теребовль, так веришь? кланялся мне, как князю! Услышит, что крестным зовут, до небес воспрянет! Дар такой поднесет, что изумишься.
— Не нужен мне его дар!
— Пусть везет! — возразил Малыга. — Пока Володько не сбежал, Ярослав как мышь под веником сидел. Весь Галич за тебя был, а он до последнего ждал! Другим разом умнее будет.
— Ладно! — согласился я. — Ярослав так Ярослав.
— Крестной зови Ефросинью из Любачева. Она вдова. Была замужем за ляшским князем, да тот сгинул, детей ей не оставив. Деваться некуда, вернулась в Любачев, который в кормление ей дали. Помнишь?
Я помнил. Любачев княгине в кормление пришлось дать по просьбе ляшского короля. Того, в свою очередь, попросил брат мужа Ефросиньи: вдова мешала ему чувствовать себя хозяином. Ссориться с союзником не хотелось, и я согласился, скрепя сердце.
— Она тебе обязанная, — продолжил Малыга. — Баба разумная, в городе ее любят. Любавичский посадник шагу не сделает, ее не спросив. Честь ей окажешь и ляхам угодишь: за их князем замужем была. Роду Ефросинья доброго, Святослав Киевский ей троюродный дед. Вот и крестники…
Я слушал, угорая. Батько ел меня по полной. Инвентаризацию князей и княгинь, живущих в галичских землях, провести следовало давно. Разобраться, кто есть ху, чем живет и как дышит. На Руси это большая политика. Любой князь перечислит своих предков до двенадцатого колена, проследит генеалогию других родов — вплоть до прапрапрапрабабушки, выданной замуж за конунга Рваное Ухо, победившего ливов у Гнилого Брода. Здесь этому учат с детства. Правитель, мля! Считал, что есть дела поважнее. Опомнился, когда крестить сына стало некому…
— Чтоб я делал без тебя! — Я обнял Малыгу.
— Не подлаживайся! — он отпихнул — впрочем, не сильно. — Ишь, запел! Когда дурость затевал, не спрашивал!
— Ты о чем?
— О сиротах, коих князьями делать вздумал! Еле ватагу успокоил. Сказал: Иван с соседями дразнится. Виданное ли дело: смердов в правители пихать!?
— Так ромеи советуют!
— Нам на них глядеть? У них одно, у нас другое. У ромеев простой дружинник басилевсом стать может, на Руси век от веку правит природный князь!
— А я?
— Что ты? — пожал плечами Малыга. — Потомственный Рюрикович, родной сын князя Петра Звенигородского и княгини Доброславы, сестры Мстислава Волынского.
Я не откусил язык лишь потому, что пил из кубка — разговор требовал подкрепления сил. Покосился на Малыгу: шутит? Прищур глаз у батьки был хитрый, но по лицу не читалось, что издевается.
— Переведи! — сказал я, ставя кубок. — С русского на греческий.
Малыга даже глазом не повел.
— Как сел ты в Галиче, многие стали спрашивать: откуда таков? То, что ты приемный сын князя Петра, ведали, но какого роду-племени? Вот и вспомнили…
Малыга почесал бороду, что служило признаком долгого рассказа.
— У князя Петра много лет тому случился разлад с женой. Трех дочек родила княгиня, а сына все не было. Петр ее не попрекал, но Собислава места не находила: наследника-то нет! То ли надоумил ее кто, то ли сама в голову забрала, но стала у поганых помочи искать: на капища ходить да идолам кланяться. Прежде в церквах службы заказывала — там не помогло, решила других богов просить. Петр, как это узнал, крепко разгневался. Укорял жену, ругал всяко — не слушала. Как только князь отъедет, она шмыг — и на капище. Рассердился Петр и съехал во Владимир-Волынский, к князю Мстиславу, который давно в гости звал. А к Мстиславу как раз сестра вдовая из Менска вернулась…
Малыга осушил кубок, я торопливо наполнил. История становилась захватывающей.
— Доброславу выдали замуж за Ингваря Менского в осьмнадцать лет. Князь не молод был, да и вдовый к тому же. Своих детей полон двор, а тут молодую женку взял. Только не по любви. С Мстиславом породниться хотел: в силе был князь Волынский. Недолго пришлось Ингварю с молодой женой тешиться. Месяца не прошло, как на охоте с коня сверзился — и головой о камень. Может, помогли ему в том — ходил такой слух, да видаков не было. В Менске брат Ингваря сел, вдова ему без надобности, он ее к Мстиславу и отослал. Пригожей была Доброслава, да отец твой не хуже. Ликом чистый, сам статный, умен, речист — куда там Ингварю! Покойный-то жаба-жабой был, к тому же пил с утра до вечера. Чего терять вдове? Замуж не возьмут — княжон хватает, одна судьба — в монастырь или векуй при брате. Быстро у них сладилось. Мстислав это заметил, да смолчал. Видно, решил: пусть потешится сестра, раз судьба ее такая: любил он Доброславу. Словом, ехал князь Петр во Владимир на месяц, а остался на три.
Малыга помолчал.
— Как слух о том дошел к Звенигороду, Собислава испугалась. Мол, наденет на нее муж монашеский клобук, а сам с ладушкой обвенчается. Правильно опасалась: было у князя такое намерение. Кинулась Собислава во Владимир и пала Петру в ноги. Вымолила прощение. Страшной клятвой поклялась, что более к идолам — ни ногой. Пожалел Петр дочек. Доброслава плакала, а что сделаешь?
Через полгода родила она сына. Объявили, что от Ингваря, только мало кто тому верил. Младенца окрестили Иваном. А у князя Петра через два года другой сын родился — и тоже Иван…
Малыга приложился к кубку.
— Как Собислава умерла, князь Петр ездил к Мстиславу сестру вдовую сватать, да опоздал — постригли ее…
Малыга вздохнул.
— О том Градислава, старшая сестра князя, позаботилась. У Мстислава наследников не было — сплошь дочки. Сыновья рождались, да умирали в младенчестве. Кому стол передать? Мстислав подумал и решил: сыновцу Ивану. Женись Петр на Доброславе, так бы и вышло: сберегли бы мы наследника. Только Градислава иного желала. У нее самой сыновей не было, а муж, ляшский князь Болеслав, спал и видел, как Волынь захватить.
Градислава наклепала на сестру: дескать, мужей привечает, честь княжескую не блюдет, Мстислав и поверил. Велел Доброславу постричь. Иван без ока материнского остался, Градиславе того и надобно было.
Малыга отхлебнул из кубка.
— На охоте это случилось. Княжичу тринадцать стукнуло, время уже на ловы ездить. Подняли кабана. Иван от дружины оторвался — конь у него добрый был — и сгинул. Кинулись искать: нашли коня. Стоит у болота и фыркает, а княжича нету. Кричали, искали — как в воду канул. Подумали, что кабан в болото порскнул, Иван — за ним. Оба и утопли. Переполох, все плачут, Мстислав велел распорядителя охоты повесить, да что толку? Болото добычу не отдает…
Малыга поставил кубок.
— Через два дни был я там и проехал следом. Подковы у жеребца Ивана были приметные. С версту болота того не доходя, нашел полянку, а на ней следы трех коней. Только не княжеских. У тех подковы гладкие, а у этих с шипами — не успели с зимы перековать. Стал приглядываться, а сбоку на кустах — ветки поломанные, а на них — кровь. Мало совсем, потому и не заметили, когда искали.
— Ну? — не утерпел я.
— Засада Ивана ждала. Сбили его стрелой, а тело увезли. После или закопали тишком, или в реку с камнем бросили — кто ведает? Коня же к болоту пригнали, чтоб все думали: утоп. Стал разбираться. Градислава с мужем как раз у брата гостили. Я подковы у ляхов глянул — с шипами.
— Сказал князю?
— Стал бы он меня слушать! Видаков-то нет. Не только у ляхов кони не перекованы.
— Зачем ты ездил во Владимир?
— Доброславу повидать.
— Князь Петр послал?
— Ну… — Малыга замялся.
Я вдруг понял. Мы-то гадали в ватаге: отчего батька бобыль? Ведь и собой хорош, и бабы к нему тянутся, ан нет! У Малыги, в отличие от Петра, надежды на счастье не было: княгини не выходят замуж за воевод — если, конечно, те не князья. Как надо любить женщину, чтоб столько ждать? И только поседев, избрать себе половинку, причем с такой же изломанной судьбой?
— Ты объявился в Звенигороде через год после того, — продолжил Малыга. — А теперь представь: находится отрок, зовут Иваном, лет ему четырнадцать, как и должно быть сгинувшему княжичу. Кто таков — неведомо, сам он того не говорит, сообщает только, что жил у поганых, которые подобрали его, раненого. Уразумел, о чем мы подумали? Приплыл-то в Звенигород — единственное место, где княжичу Ивану спасения искать стоило, а что таится и не говорит о себе, так опасается: как встретят? Тем более, что ликом с покойным княжичем ты схож. Не совсем, конечно, но у отроков, пока они растут, обличье меняется.
Я молчал, но Малыга и не ждал вопроса.
— Потом разобрались, конечно. Однако решили, что Господь тебя послал. Забрал одного, но дал другого. Поэтому князь Петр тебя усыновил. Уразумел, к чему я?
Я покачал головой.
— Мстислав месяц, как умер. Во Владимире Болеслав с ляхами сел. Закрыл пути, купцы в Галич проехать не могут. Мыто им ляхи положили такое, что любой разорится. Караваны повернули на Киев. За одно такое войной идут, а Болеслав еще и задницю[10] чужую схапал. Через жену на Руси земли не наследуют. Тем паче, что настоящий наследник, которого сам Мстислав избрал, жив и здоров. Уразумел?
Батька — голова. Волынь — это вам не баран начихал. Сильное, богатое княжество, ничуть не уступающее Галичу. Надо брать! Землями прирастем — соседи обзавидуются. Моральные соображения — по боку! Я, конечно, не племянник Мстислава, но Болеслав, убивший законного наследника, сволочь еще та. К тому же ляхи — соседи беспокойные. С запада подпирают, теперь и с севера станут?
Это с одной стороны. С другой — междоусобица. В Киеве отреагируют нервно. Болеслав хоть лях, но князь, Иван же — непонятно кто. Если Великий поднимет Русь… Со смоками отобьемся, но крови, своей и чужой, прольется море. Да и не готовы мы к походу. Большая часть дружины на рубежах — в Звенигороде сотни не наскрести. У Малыги в Галиче — от силы две. Смоков тоже двое — второй вернулся вчера, остальные в разлетах. Слишком мало для затяжной войны. У Болеслава сил больше. И еще…
— Княжича знали в лицо.
— С той поры минуло двенадцать лет! (Малыгу не прошибить. Он уже все решил). Был отрок, стал муж. У тебя — борода, усы… А вот глаза, как у Ивана. Теперь вот что скажу, княже. Хоть мнят люди, что ты сыновец Мстислава, а подтверждения нет. Возьмешь Владимир — поверят. Спешить надо, пока Болеслав не укрепился. И еще одно… — Малыга побарабанил пальцами по столу. — Опоздаем — Доброславе не жить. Она ведает, кто сына ее убил. Не только ведает, но и Градиславе о том сказала. В рожу ей плюнула.
Худо. Медлить нельзя.
— А Доброслава?
— Ждет! — ответил Малыга, вставая.
— Когда выступать?
— Завтра!..
