6
В Звенигород пришлось возвращаться спешно: обстоятельства требовали. По уму, следовало пробыть во Владимире седмицу-другую: вникнуть в состояние дел, разобраться с боярами и осколками княжьих родов, прикинуть, на кого можно опереться, а на кого — нет. После чего первых возвысить, а вторых — задвинуть куда подальше. Не вышло. Все испортил Войцех. На другой день после взятия Владимира он явился в хоромы и потребовал встречи с князем.
Иван предполагал, что воевода станет просить за ляхов (ему позволили оставить из прежней дружины малую часть), однако Войцех заговорил о другом.
— Киев готовит поход на Галич! — сказал, едва переступив порог.
— Почем ведаешь? — насторожился Малыга, переглянувшись с Иваном.
— У Болеслава в Киеве свой человек! — пояснил лях, присаживаясь на лавку. — Был, — поправился тут же. — При Великом князе состоит.
— Кто?
— Горыня.
— Первый воевода! — ахнул Малыга. — Вот стерво!
— Серебро любит! — пояснил лях, улыбнувшись уголками губ.
«Это он нас уел! — понял Иван. — Дескать, у вас даже воеводы продажные. И ведь не возразишь!»
— Как разумеешь, княже, Болеслав Великого опасался, — продолжил Войцех, согнав с лица улыбку. — Не простил бы тот захват Волыни. Болеславу знать следовало, что в Киеве замышляют. Не жалел серебра. У него и другие люди в Киеве имелись. Донесли, что Великий собирает войско. Снеслись с Горыней, а тот успокоил: не на Волынь, а в Галич намерились. Потому и вышло у тебя, княже, с осадой — не ждали.
«Оправдывается! — понял Иван. — Не может успокоиться, что город отняли».
— Кого Великий призвал? — спросил Малыга.
— Князей смоленского, черниговского, белгородского, новгород-северского и курского.
— Три тысячи конной дружины, — прикинул Малыга, — если не более. А ежели и бояр собрали… Спаси тебя бог, воевода! — он поклонился Войцеху. — Не забудем!
Лях с достоинством откланялся и вышел. По его уходе в гриднице воцарилась тишина. «Твою мать! — думал Иван. — Никак не угомонятся! А чего ты хотел?! — одернул он себя. — Безродному позволят властвовать? Да их кошмары замучают! Рюриковичи княжат более двухсот лет, потомков наплодили — девать некуда, а тут смерд расселся на Галицком столе. Костьми лягут, железо грызть будут, но не успокоятся».
Иван глянул на Малыгу. Тот задумчиво водил пальцем по столу, рисуя какие-то фигуры, и, похоже, не спешил давать воспитаннику советы. «Хорошо, что взяли Волынь и переманили Войцеха, — подумал Иван. — Не то Великий свалился бы сполохом. Отбиться отбились бы, да большой кровью. Это тебе урок! — сделал вывод. — Разведку надо ставить! Как у Болеслава и лучше. Дядя Саша не раз говорил: разведчик спасает тысячи жизней. В двенадцатом веке или двадцать первом — без разницы».
— Великому надо послать грамоту! — прервал думы князя Малыга. — Пусть ведает, что умысел раскрыт. Поостережется.
— А коли нет?
— Встретим на рубежах. Следует немедленно лететь в Галич. Созвать ополчение, собрать смоков. Дружина пойдет сама: сторожиться некого. Худо, что уходим так скоро, да выбора нет. И еще, — Малыга усмехнулся. — Гонцом к Великому следует отправить волынянина, и выбрать самого говорливого. Пусть поведает, как Владимир брали…
Остаток дня прошел в суете. Бояре и волынская дружина целовали крест новому князю, получали посты новые посадники, воеводы и сотники, менялись огнищане и тиуны. Решающее слово было за Доброславой: на кого указывала, того и ставили. Привередничать времени не было, как и нужды. Судьба княгини отныне была намертво повязана с судьбой «сына». Станет тому худо — «матери» несдобровать. Иван на всякий случай честно предупредил назначенных, что их должности временные. Служите, а дальше посмотрим. Его поняли и заверили, что не пощадят живота. Спать Иван лег за полночь, но проснулся с рассветом. Вернее, его разбудили.
— Княгиня просит перемолвиться! — сообщил охранник, растолкав Ивана. — Не серчай, княже!
Князь серчать не стал и торопливо оделся. Доброславу впустили, как только застегнул пояс. Иван невольно отметил, как разительно изменилась княгиня за последние два дня. Лицо ее порозовело, глаза горели, в движениях появилась степенная властность. Княгиня по-прежнему была в рясе, но любой, кто глянул бы на нее сейчас, понял: это больше не монашка. Правительница.
— Убегаешь? — спросила Доброслава, поздоровавшись.
— Великий собрался на Галич, — вздохнул Иван.
— Слышала, — кивнула княгиня. — Не пойдет.
— Почему? — удивился Иван.
— Остережется. Побоится великую кровь лить. Старый он, а к старости даже висельники мудреют. Не тревожься. Если все ж посмеет, то знай — Волынь за тебя! Ударим им в спину: не раз пожалеют, что пришли!
— Спасибо, матушка! — поклонился Иван.
— Да хранит тебя Господь!
Доброслава подошла ближе.
— Знаю, что ты не мой, — сказала, не отводя взор от лица Ивана. — Но все мнится: не так. Лик, стать, разум — все как будто мое. Какая мать тебя родила?
— Нет ее! — ответил Иван, мрачнея. — Убили. Давно…
— Ну, так я заменю! Хочешь?
Иван подумал и кивнул. Доброслава шагнула ближе и приникла к груди названного сына. Иван обнял худенькие плечи, и они стояли так какое-то время. Доброслава отстранилась первой.
— Вишь, какая я хитрая! — сказала, глядя в пол. — Первая догадалась. А то набежали бы мамки…
Доброслава повернулась и вышла. Ивану показалось, что он расслышал при этом всхлип, но, скорее всего, ему почудилось. Исторгнуть слезы у Доброславы казалось невозможным. И в час официального прощания княгиня держалась строго. Церемонно поцеловала обретенного сына и отступила, давая возможность боярам приложиться к княжьей руке. Стены города заполнил люд, а кто не поместился — высыпали за вал; те и другие стояли, пялясь на смоков. Змеи сидели на забороле и, будто чувствуя момент, горделиво тянули шеи. Лететь так посоветовал Малыга: пусть видит Волынь, кого приобрела! Прощание завершилось, Иван забрался на спину змея. Олята, обернувшись, ждал, пока князь привяжется. Тем же занимался и Зых, наблюдавший за Малыгой. Князь и воевода справились одновременно. Смоки расправили крылья и сиганули вниз. Люди на стенах ахнули. Воздушный поток подхватил змеев, и они замахали крыльями, набирая высоту. Оглянувшись, Иван увидел взметнувшиеся ввысь руки, и ощутил, как защипало глаза. Поди ж ты! Ничего доброго не сделал людям, а они жалеют о его отъезде.
«Посадника во Владимир все же пришлю! — думал Иван, сердясь на себя за слабость. — Бабе в городе править невместно. Тем более инокине».
Он был зол на княгиню: Градиславу не следовало убивать. В день, когда это случилось, он набросился с упреками на Малыгу, но выяснилось, что батько ни при чем. Градиславу закололи волыняне, а вот кто, выяснить не удалось. Доброслава наверняка знала, но секретом не делилась. Более всего Ивана мучила мысль, что убийц отблагодарили. Если не деньгами, так должностями: вон как лихо раздавали их по указке княгини! Монашка, туды ее в качель!
«И монастыри у них неправильные! — растравлял себя князь. — Где это видано, чтоб монахов челядь обслуживала!»
Насчет челяди было чистой правдой. Монастыри в этом времени были сплошь ктиторские. А кто ктитор[12]? Князь! Князья ставили монастыри не только ради спасения души. Имелся и другой расчет. По обычаю, на смертном одре князей постригали. Дабы простились им грехи, вольные и невольные, а душа направилась прямиком в рай. Случалось, однако, что постриженный выздоравливал, после чего вставал вопрос: что делать? Снять схиму нельзя, а жизнь в постах и молитвах князю не по душе. Вот и селились новоиспеченные иноки за монастырской стеной, но в отдельных хоромах и со штатом прислуги. Ясен пень, что в монастыре князь желал иметь окружение, как и в миру, то есть из бояр и дружинников. Смердам одеть схиму ктитор не позволял. Оттого у Доброславы имелись служанки, которые и спасли ее, приняв яд, предназначенный княгине.
Другой особенностью монастырей был их смешанный состав. Проще говоря, за одной стеной служили Господу и жили бок о бок монахи и монашки. Было это не везде, но часто. Нередко разделению обителей препятствовали ктиторы. Почему? Простая логика. Князя постригли на смертном одре, а он выжил. Переселился в монастырь, но без жены ему скучно. Супруга, следуя примеру мужа, принимает схиму. Брат и сестра во Христе живут и молятся, укрепляя друг дружку духовно и телесно. Грех? Так венчанные же!
«Найти посадника в Волынь будет не просто, — размышлял Иван. — Княжество не меньше Галицкого: десятки городов, тысячи весей… Волынцы воинственны и горделивы, держать их в узде трудно. Боярин с таким не справится — слушать не станут. Пригласить князя? Посадником не согласится — невместно. Вот если бы дали в удел… Счас! Натащит родни, рассадит по городам, глянь — и Волынь уже не твоя. Вышибай затем с насиженного места!»
После первых лет княжения Иван ясно осознавал: главной его проблемой стал дефицит управленцев. Здесь их звали князьями, посадниками и тиунами, что не меняло дело. Управленцы должны проводить в жизнь затеянные преобразования, а как быть, если не умеют? Или, что того хуже, не хотят? Они привыкли, что князю нужна дань, остальное его не волнует. Посадники грабили люд, отстегивая князю положенное и не забывая, естественно, про свой карман. При этом мало заботясь: сыт ли смерд, хватит ему хлеба до нового урожая и сыщется ли зерно, чтобы засеять ниву? Иван грабеж запретил. Велел люд не обижать и следить, чтоб бояре этим не баловались. Как справиться, если обучен другому?
Конец ознакомительного фрагмента.
