Слёзы чёрной вдовы

Анастасия Логинова, 2018

Муж графини Раскатовой, признанной в высшем свете красавицы, найден убитым. Полицейские сыщики имеют все основания полагать, что убит он самой графиней – но так ли это? Или причины преступления уходят корнями далеко в прошлое? Решать придется чиновнику по особым поручениям Степану Кошкину. Решать, оставаясь объективным, и попытаться не попасть под чары слез прекрасной вдовы

Глава 8

Сыщики, повозившись с лодкой еще минут тридцать, наконец ушли. Грегор не посмел утаить от них, что лодкой кто‑то пользовался после него… в самом деле, может, это всего лишь Николай с утра пораньше уже плавал куда‑то? Может, и не нужно паниковать?

Что любопытно, Кошкин и сам допустил эту версию, о чем сказал вслух, а не бросился тотчас обыскивать дом в поисках Леона.

Грегор, щурясь уже шедшему на закат солнцу, глядел, как двое следователей выходят за ворота, когда неожиданно его окликнули с вопросом:

— Кто это был?

Он обернулся, не ожидая, что рядом находится еще кто‑то.

Это оказалась Ольга — она даже двигалась неслышно. Тень, как есть тень! Должно быть, Ольга возилась в теплице, потому они ее не видели — зато она, нужно думать, видела все превосходно.

— Полиция, — ответил ей Грегор. — Мужа Раскатовой застрелили в ее доме.

— У нас, в Горках? — Все удивление Ольги выражалось в том, что она чуть‑чуть приподняла бровь. Она даже интонации не сменила, лишь отвела взгляд и, судя по всему, задумалась. А потом выдала: — Это, конечно же, Светлана Дмитриевна сделала. Право, другого от этой женщины ожидать не следует. А от нас‑то они что хотели?

Грегор поморщился, слушая это; он и раньше знал, что Ольга недолюбливала Светлану и всячески порицала ее за образ жизни. Но как можно делать такие заявления?

— Это тебе все уже ясно, дорогая сестра, а следователи лишь разбираются, что произошло, — упрекнул он.

Обычно «брат» с «сестрой» обменивались еще парочкой полусерьезных колкостей, прежде чем разойтись, но в этот раз Ольга будто этих колкостей и не расслышала. Она вдруг спросила с беспокойством:

— Ты видел сегодня Николая Романовича?

Мужа своего Ольга даже спустя десять лет брака упорно величала на вы и Николаем Романовичем — только так. Она боготворила его, считала гением кисти, и Грегор не исключал, что молится она не на иконы, а на его фотокарточку. Для Грегора подобное трепетное отношение было поводом для бесконечных подколов «любезной сестрицы». Он и в этот раз не сдержался:

— Николай Романыч ни свет ни заря отправились en plein air⁵. Он ведь понимает, что гениям нельзя много спать, им должно каждую свободную минуту посвящать творчеству. Так что, вероятно, сидит где‑нибудь в болоте, искусанный комарами, и поджидает… — он изобразил мечтательный взгляд, — когда косые лучи заходящего солнца позолотят верхушки вековых елок.

— Здесь повсюду сосны, а не ели, — мрачно напомнила Ольга.

— Хорошо, верхушки вековых сосен, — не менее возвышенно продолжил Грегор, — так даже поэтичнее, ты не находишь?

Ольга покачала головой и вздохнула устало:

— Мне иногда кажется, что у меня не один ребенок, а двое — причем старший куда более несносный.

— Я обещаю исправиться, матушка, — паясничая, Грегор повинно склонил голову перед «матушкой», которая была моложе его на несколько лет.

* * *

Расстались «брат» с «сестрой», как обычно, не слишком довольные друг другом: Ольга ушла разыскивать своего гения‑мужа, а Грегор отправился на поиски Максима: дело в том, что у него возникла одна догадка…

«А места здесь и впрямь красивые», — в который раз убедился Грегор, окидывая взглядом панораму леса на горизонте.

Николай, когда впервые побывал в Карелии, твердо заявил, что на лето они будут выезжать сюда, и только сюда. Ольге, помнится, не очень‑то понравилась эта идея, но она, как обычно, смирилась с капризами мужа, и вот уже третий год, едва сходит снег, Николай с женой и сыном спешил в Горки и вознамерился, кажется, запечатлеть здесь каждый аршин леса.

Грегор на лето обычно присоединялся к ним — первый год неохотно, скорее подчиняясь властному старшему брату, а потом он и сам настолько привязался к подросшему племяннику и полюбил их совместные мальчишеские проказы, что и помыслить не мог об отдыхе, отдельном от него. Но прочие месяцы, кроме летних, Грегор мало виделся с семьей брата: слишком разнились их интересы. Он нанимал удобную и недорогую квартиру на Гороховой улице, прошлую зиму почти целиком провел в Москве у университетского приятеля, а несколько предыдущих и вовсе путешествовал по Европе.

С неудовольствием Грегор признавал, что образ жизни, который он вел, можно назвать праздным. Он не числился на службе ни в одном ведомстве, хоть и имел за душой диплом юриста, и военная карьера никогда его не привлекала — а жил Грегор в основном на средства, доставшиеся ему от почивших родителей.

Наверное, Грегор и впрямь ведет себя как мальчишка — Ольга женщина умная, зря говорить не станет. Для него ведь и по сей день самой большой радостью было узнать об этом мире что‑то новое, неизвестное для себя. И эти ежедневные пешие прогулки по окрестностям — Грегор совершал их не для поддержания физического здоровья, как думает Николай, и не для того, чтобы побыть наедине со своими мыслями, как думает Ольга. Один только Максимка и мог понять истинное положение вещей: Грегору было интересно, что он увидит там — за тем поворотом, за тем камнем, за той деревней… и мир не уставал удивлять его.

Обычно для них с Максимом и дня не проходило, чтобы они не совершили какое‑нибудь грандиозное открытие: то находили невиданные прежде поделочные камни, надежно укрытые в горных породах, то костяные наконечники стрел, то осколки диковинной посуды, принадлежащей явно далеким предкам тех аборигенов, что проживали здесь сейчас.

Населен этот район был по большей части финнами — именно их и нанимали в обслугу господа, останавливающиеся в Горках. А уж сколько легенд, баек и сказок поведало это «коренное население» — не счесть! О Ладожском озере, невдалеке от которого находились Горки, о злобных морских духах и леших, что водились возле него по сей день. О загадочных метелиляйненах — великанах, населявших эти земли задолго до того, как сюда пришли финны и карелы. Об атлантах, что обитали в Карелии еще до метелиляйненов и даже оставили следы в виде таинственных сейдов — валунов, огромных по размеру, но тем не менее сложенных друг на друга в крайне неустойчивую конструкцию. Сейдов в Карелии и впрямь было множество — особенно на севере, близ Белого моря. Даже Грегору удалось увидеть один, от которого он до сих пор пребывал под большим впечатлением.

Максима же более всего заинтересовала легенда о капитане Сигварде и его призрачном корабле «Три шестерки», что и сейчас, говорят, бороздит Ладожское озеро, и о его несметных сокровищах, что спрятаны злобным капитаном в его водах. Слава богу, что до Ладожского озера несколько часов езды, не то Максимка перекопал бы его берег вдоль и поперек…

Зато была еще одна легенда, совсем уж сказочная, которая гласит, что в одном из многочисленных озер Карелии — неизвестно, в каком именно, — обитает ужасное чудовище. Огромных размеров, с длинной шеей и блестящей на солнце чешуей. Как водится, прислуга в Горках клялась и божилась, что чудовище живет именно в озере, что разделяет дачи Николая и графини Раскатовой, а потому Максимка порой часами просиживал на берегу в надежде его увидеть. И после заката тоже, прячась от своего гувернера, он любил посидеть у озера: дворовые угощали его морошкой, ароматной ухой из форели и снабжали заодно все новыми и новыми порциями баек.

А озеро это местные и впрямь недолюбливали и старались обходить стороною, потому как даже рыба здесь не водится — хотя во всей Карелии ох как сложно отыскать водоем, где не было бы рыбы. И хоть на картах это озеро никак не обозначено, но финское население меж собой называет его Перкелинъярви, что переводится, между прочим, как Чертово озеро.

* * *

Всякое совместное лето у Рейнеров начиналось с того, что старший брат пенял младшему, что пора, мол, остепеняться: обзаводиться семьей, домом и браться наконец за дело. Под «делом» Николай имел в виду серьезные занятия художественным искусством, поскольку считал, что у Грегора есть к этому способности. И то, что Грегор не желал «заниматься делом», было для Николая как нож по сердцу.

— Остепениться… — задумчиво произнес Грегор любимое словечко своего брата.

А потом осмотрелся — оказывается, он сам не заметил, как ноги привели его на другой берег озера, к даче Раскатовой. Уголок этот, укрытый от всего внешнего мира, был столь тихим и умиротворенным, что Грегор охотно понимал, отчего Надя так любит это место. Правда, самой Наденьки здесь теперь не было — лишь лежала ее книга, забытая на скамейке. Грегор, не удержавшись, подошел и прочел: «Джон Уильям Полидори “Вампир”⁶».

Хмыкнув, он положил книгу обратно. Отчего‑то Грегор не думал прежде, что Наденьке нравится подобная литература и герои вроде байроновского Чайльд Гарольда⁷ — сам‑то он подобных героев и их метания считал смешными и глупыми. Но быстро приободрился, решив, что если Надя бросила этого «Вампира» на скамейке, то тоже считает книгу смешной и глупой.

И вспомнил отчего‑то, что приятель его, Леон, как раз любил на досуге изображать из себя Чайльд Гарольда. Особенно при дамах.

— Остепениться… — снова повторил Грегор в задумчивости.

На доводы брата он обычно отшучивался, заявляя, что еще недостаточно зрел для женитьбы. Грегор и в самом деле не понимал, как можно, будучи в здравом уме, выбрать из тысячи женщин всего одну и оставаться верным ей до гробовой доски — а то, что супруге своей (ежели таковая когда‑нибудь появится) Грегор будет верен, было для него само собою разумеющимся.

Однако именно несчастье, приключившееся в семье Раскатовых этой ночью, заставило его взглянуть на слова брата куда серьезней. Жизнь коротка, а на что он тратит ее? Грегор еще раз посмотрел на «Вампира» и неожиданно для самого себя вдруг дал зарок: ежели до конца лета его отношение к Надин Шелиховой не переменится, то он предпримет решительные меры.

До конца лета меж тем оставалось десять дней.

Едва же Грегор остановился на последней своей мысли, словно в ответ на нее, из‑за валуна, облюбованного Наденькой, послышался легкий шорох прибрежной гальки. Грегор тотчас направился туда, уже предвкушая очередную премилую беседу…

Однако вместо Нади он увидел здесь своего племянника. Хмурый, сосредоточенный, с упрямым выражением лица, Максим вынимал из корыта целые охапки жгучей крапивы и толстым слоем раскладывал ее на Надин валун и подле него… Руки его предусмотрительно были одеты в плотные садовые рукавицы, украденные у матушки, должно быть.

— Что ты творишь! — вскричал Грегор и принялся смахивать крапиву с камней. — Убери все немедленно! Она ведь обожжется!

Он почти физически ощущал, как больно будет Наде, когда она своими нежными шелковистыми ладошками станет убирать эту крапиву с камня — а убирать ей придется, иначе она здесь не устроится, Максим верно все рассчитал.

— Ну и пусть! — тот еще более насупился. — Она мою карту изорвала и камни выбросила куда‑то, а я их на целую бескозырку выменял, которую мне с Черного моря привезли.

С камнями и самодельной картой Надя действительно погорячилась: Грегор вспомнил, как они с племянником рисовали эту карту, выверяя с точностью до шага все ориентиры, как Максимка вымачивал ее в чайном растворе, чтобы состарить бумагу, а потом сушил на бельевой веревке… Должно быть, Наденька была задета куда больше, чем он думал, потому так поступила — не из жестокости, а в порыве.

А Максим продолжал, зло хмурясь:

— Никогда ей этого не прощу! Объявляю войну Надьке Шелиховой!

— Она тебе не Надька, а Надежда Дмитриевна! — строго оборвал он племянника. — А выбросила она твои камни, потому что ты без спросу сюда залез. Это Раскатовых участок, пойми, ты сюда разве что в гости прийти можешь… — закончил Грегор уже миролюбивее, пытаясь объяснить мальчику ситуацию.

Но тот хитро прищурился и заявил:

— А вот и не их это участок: их — только до забора. Я в документах батюшкиных читал, что все за забором уже общее! Значит, кто первый занял, тот и хозяин!

— Так она же первая заняла. — Грегор потер висок, потому что у него начала болеть голова.

— А никто не докажет! — высокомерно задрал нос мальчишка и сложил на груди руки. — Это я первый на камне написал, что земля — моя.

Грегор не нашелся что на это ответить. Самое забавное, что формально мальчишка действительно был прав. И вспомнил слова Ольги, которая утверждала, что он дает мальчику слишком много свободы: действительно, в свои восемь лет Грегор и помыслить не мог сделать то, что вытворяет сейчас его племянник. Хотя гувернеры все равно считали его шалуном.

Со вздохом присаживаясь на валун, Грегор лишь сказал удрученно:

— Но она же девушка — уступи. Валунов тебе мало, что ли?

Максим еще более насупился, однако вскоре оставил свое занятие и молча сел на корточки рядом с дядей. Некоторое время они молча сидели так — очень по‑взрослому. Глядя на озеро и думая каждый о своем. По лицу Максимки было видно, что он все еще очень зол на Надю, но борется с этим чувством. Грегору никогда в голову не приходило разговаривать с мальчиком о чести, благородстве, мужском поведении — у них полно было и других, более интересных тем для бесед. Разве что своим собственным поведением и вскользь оброненными фразами он мог подавать пример. И сейчас Грегор был необыкновенно горд тем, что его маленький племянник все же сумел вычленить и усвоить необходимое, чтобы теперь поступить правильно. Словно это достижение было его собственным.

Однако вскоре Грегор подумал: не перехвалил ли он племянника? Потому как тот вдруг посмотрел на него хитро и, прищурившись, спросил:

— А чего это ты, дядюшка Грегор, ее защищаешь?

Смотрел он столь красноречиво, что Грегор неожиданно вспыхнул, словно его застали врасплох. Сбивчиво и излишне пафосно начал рассказывать что‑то о дворянской чести и о том, что, будь на месте Нади другая дама, он бы защищал ее точно так же.

Но племянник его был слишком догадлив и слишком хорошо знал своего дядюшку — он продолжал посмеиваться, поняв, разумеется, все.

А Грегор подумал еще, что Ольга, должно быть, ощущает себя так же, когда он, подобно Максимке, посмеивается над ее чувствами. И, решив быть строгим, поднялся во весь рост, нависнув над Максимкой:

— Да с какой стати я вообще должен перед тобою оправдываться?! Разговор окончен! Убери тут все немедленно, ясно тебе? — И, чуть смягчившись, добавил: — Если уберешь крапиву, я покажу, куда Надежда Дмитриевна выбросила твои камни.

Надя побросала их в озеро, стоя на этом самом месте у валуна, и Грегор хорошо помнил, что они плюхнулись в воду шагах в двух от берега, не дальше. Озеро мелкое, камни крупные и заметные — найти их можно, ежели постараться.

В глазах же Максима мелькнул интерес — похоже, он и не чаял уже отыскать свои сокровища, потому тотчас принялся собирать крапиву обратно.

* * *

Уже почти что стемнело, но Грегор — раз пообещал племяннику найти камни, — закатав брюки, все еще стоял по колено в теплой воде озера и высматривал эти диковинные радужные камни. Благо еще, что их хорошо было видно: вода совершенно прозрачная, и камни резко выделялись среди серой гальки своими переливами. Они уже отыскали много, но Максим заявил, что не хватает еще трех, а собрать он намерен все до единого. И все порывался зайти дальше, чтобы обогнуть скалу, утопающую своим подножием в озере, и поглядеть, не попали ли какие из камней в ту часть вод — там тоже был берег, только гораздо менее ухоженный и заросший камышами.

И в один из моментов, когда Грегор отвлекся, Максим все же это сделал.

Только отчего‑то очень быстро вернулся — серьезный, встревоженный и без камней.

— Что там? — без тени беспокойства спросил Грегор. Он устал за день и уже хотел отдохнуть.

— Ничего, — мотнул головой мальчик, но был он задумчив и, вдруг решившись, спросил: — Дядя Грегор, пойдем вместе посмотрим — там, на берегу за скалой, лежит что‑то…

— А один боишься идти? — хмыкнул Грегор. — Свое морское чудовище увидел, никак?

Но Грегор все же закатал брюки еще выше и начал пробираться за выступ скалы. Ему и самому было интересно, что нашел племянник. Может, рыбу какую выбросило на берег?

Но нет, это оказалась не рыба.

Примечания

5

На открытый воздух (фр.).

6

Полидори, Джон Уильям (1795–1821) — английский писатель и личный врач лорда Байрона, под влиянием произведений которого и была написана повесть «Вампир» — первое на тот момент произведение о вампирах, опубликованное в 1819 г.

7

Главный герой поэмы Дж. Г. Байрона «Паломничество Чайльд Гарольда», написанной в 1812–1818 гг. Стал первым воплощением так называемого «байроновского героя» — крайне популярного на протяжении всего XIX в. литературного типажа, раскрывающего образ пресыщенного молодого человека, который разочаровался в жизни, полной удовольствий и веселья. Он прекрасно образован, таинствен, загадочен, мрачен, пользуется популярностью у женщин и склонен к меланхолии и биполярному расстройству.