Националист. Элитизм. Часть I

Алмаз Браев

Сегодня все решают не президенты, не автократы, не диктаторы, а деньги. Люди не думают, что у них грипп, но все заботятся о своем здоровье. Потому что сегодня каждый человек – это бог. Все думают, что они боги, потому что у них есть деньги. Никто не признает власть, любит только себя. Потому что элита исчезла. Являются ли олигархи элитой? Национализм – это первая эгалитарная идея, чтобы люди мечтали быть олигархами и перестали уважать благородство и честь. Как вернуть настоящую элиту?

Глава 7

Шовинизм.

Никогда племенной, он же этнический национализм не переходил границы со своими соседями — точно такими же племенами. В любой войне существовали неформальные правила. Например, в Великую Отечественную войну никто не стрелял по водовозам или когда воины справляли естественную нужду. Все хотели пить и понимали что такое жажда. Все ходили по естественной нужде. Все люди это делали, делают и будут делать, пока род людской существует на земле. Даже заклятые враги сохраняли некоторый кодекс чести. Вот так и племена без крайней необходимости не переходили на чужие участки. Нигде не было пограничных столбов, какие появились в эпоху модерна, но все знали, что за холмом, горой, рекой, лесом уже чужая территория, нельзя туда ходить. И переходить ее с любой целью, хоть охоты, хоть за своим потерявшимся скотом строго запрещается. Иначе соседнее племя воспримет это как агрессию. Кому же хочется просто так из-за дурака или растяпы вступать на тропу войны?

Но все изменилось в конце XVIII века.

Толпы плохо вооруженных, полураздетых людей под трехцветным знаменем Французской революции вырвались на свободу — за пределы Франции. Это та самая La Grande Armée (фр. Великая армия) начала так свой революционный поход на монархии Европы. Сначала неуверенные и пугливую, ведь солдаты были полураздетыми, облаченные почти в лохмотья. Затем революционные полки показали все более уверенную поступь победы: голые революционные крики заменила венная тактика.

Прежде чем побеждать, нужна идея. То есть крики, привычные в одной французской деревушке, могли быть непонятными для горожан: у тех были свои слова и культура. Например, у парижан был очень популярен клич «к оружию!».

Но что могло объединить эту разрозненную разношерстную толпу, так это состоявшееся республиканское гражданство. Все люди равны! Свобода, Равенство, братство! (фр. Liberté, Égalité, Fraternité). Все французы значит свободные, равные друг другу как братья.

А кто же тогда был не братом французам?

Это как раз пруссаки. Это коалиция из европейских монархий. Это те соседи, которые нападали на свободную Францию в неприятельской форме и с оружием в руках.

И вот тогда-то в рядах Великой армии появился отчаянный рубака, храбрый солдат, легендарный персонаж для будущих французских комедий — Николя Шовен. Но пока он только зародился как явление буржуазного патриотизма. Наполеон Бонапарт, всем известно, проиграл объединенному европейскому феодализму. К 1830 году в народе уже забыли о трехцветном знамени революционных отрядов. Во Францию вернулись бурбоны и белое знамя аристократии. Над старыми солдатами, ветеранами армии Наполеона стали смеяться прилюдно. И вот тогда-то появился Шовен, — подвергаемый насмешкам персонаж патриота фанатика, который даже спал, завернувшись в трехцветный флаг революции.

Потом конечно патриотичная оболочка от легендарного персонажа отпадет. Николя Шовен, как символ личной преданности делу исчезает. Останется только начинка для массового использования. Но эта начинка под видом шовинизма будет иметь другое значение, а именно будет означать превосходство. Уже другие люди, «граждане» начнут показывать, что они выше всех, что они доминируют, что они выше других народов.

На самом деле шовинизм и расизм надо рассматривать как возможность выразить старую племенную ксенофобию. Никогда еще понятие «свой — чужой» не имело такого размера, а только после модена — буржуазного перерождения деревенской массы. Все племена на свете, в любой части земного шара отвергают чужих, не родственных им людей. Но им никогда не приходилось это отчуждение записывать на бумагу. Когда появились буржуазные республики и всех записали гражданами, в новой конституции появились записи. Ни один зереф, ставший в результате революции гражданином, не мог записать в гражданском законе, что он превосходит другого зерефа. В республиканской конституции наоборот, всегда писали о всеобщем равенстве, что отныне больше нет никаких сословий.

Но конституции всегда пишут ремиды, образованные, обученные грамоте люди. До написания новой конституции и до революции ремидов (или зеремидов) возбудили просветители. Эти просветители самыми первыми провозгласили о своем равенстве с аристократами. Потому что они прочитали больше книг. Аристократы танцевали на своих балах, шили роскошные дорогие костюмы, показывали друг другу наряды, от скуки вызывали на дуэль. И только сыновья провинциальных чиновников в этот момент расширяли свою эрудицию. До такой степени расширили, что поняли — это они на самом деле элита, они, а не столичные штучки. Чтобы преодолеть феодальные касты, нужно сообщить о своих выводах другим людям. Когда одно наложилось на другое, даже темные зерефы — главные уши зрителей со своей сельской ксенофобией были вынуждены согласиться — да, все люди равные, все люди — граждане.

И только когда зерефы переоделись в солдатский костюм и подняли над собой знамя революции, они понесли в Европу не только Кодекс Наполеона. Они понесли в европе свой деревенский дух. На поле боя нет никаких философов, нет никаких просветителей. Поэтому, занимая города, победители заявляли о своем превосходстве. Более того, они настаивали на врожденном превосходстве, как если бы они были не солдатами, а шовинистами. Именно с Великой Армией, когда она переступила границы Франции, все связывают появление национализма. Но никто не мог понять, откуда у республиканцев столько гонора. Ну не может быть у революционера даже в виде военной силы и солдатской массы такого снобизма. Все революционеры на свете несут революционный дух. Они всегда рвут стереотипы и вместе со стереотипами на землю падают и традиции. Все традиции мира стоят и стояли и будут стоять на страже благородны привилегий. Именно традиция всегда поддерживает старую и вечную иерархию. Чернь не может быть равна аристократии — это главный постулат всех традиционных схем.

И именно революционные солдаты придумали, даже если бы они не хотели, свое превосходство, передали дух революционного превосходства. Сколько было в этом духе революции и сколько первобытной ксенофобии, никто не знает. Но первобытное чувство родства, которое теряется из-за цивилизации (а что такое цивилизация? Это подчинение республике), из-за постоянной миграции по причине голода, нищеты, революции, войны сохранилось в большой массе. Не может человеческая солидарность исчезнуть сразу, она принимает разные виды. Поэтому родство по крови было заменено на родство по духу, в данном случае буржуазном корпоративному духу. И этот буржуазный корпоративный дух новых"родственников"всегда везде принимал и принимает до сих пор вид национализма.

Дикая первобытная ксенофобия локальной ненависти к чужакам превратилась в цивилизованную ксенофобию и проявилась в политике. Националисты стали появляться и тут и там. Сначала по всей Европе, везде, где побывал Наполеон. Потому о Наполеоне забыли, но остался его Кодекс.

Там где начинаются преобразования, любая модернизация не может состояться без денег, там появляются, среди прочих результатов, разные патриоты и разные националисты. Как будто кто-то обязательно должен гордиться реформами. Но кому на самом деле интересны эти реформы, кроме правительства?

И на самом деле модернизацией, реформами, культурным изменениями люди начинают гордиться. Одни это делают вполне искренне, другие это делают, потому что в любом процессе модернизации существуют большие деньги. Никто не отказался о сих пор использовать «солдат» реформ, то есть почти все население в виде своего наполеоновского отряда. Любую массу, как и солдат можно использовать.

Безродные люди всегда страдают. Иногда кажется, что они переживают не оттого, что потеряли родственников. Обычно связь с малой родиной прерывается уже во втором поколении. С самого детства горожанам нет нужды в родстве, они общаются с теми, кто попадается на жизненном пути. С кем им интересно, по учебе, по соседству, профессионально, с кем им выгодно. Но не все новые горожане избавляются от комплексов. Часто родители передают им свое настроение, свои навыки, свои поступки, дети являются копией родителей. Можно уверенно говорить, что не у всех горожан высокая культура. Не все хотят учиться. Хотят быстрее жениться. Сегодня хотят быстрее разбогатеть, своровать, наторговать, если не получается, то быстро находят виновников. И чем короче стаж безродного проживания в городских коробках, тем люди быстрее находят «чужих».

Хотя также есть очень образованные идеологи этнического превосходства. Но это все из-за рынка. Манипулировать массами, особенно если они озлобились и хотят знать причину своих невзгод, если кто еще не знает очень выгодно. Часто национализм использует и власть, когда ей больше нечего предложить и надо переключить внимание с коррупционеров на условных таджиков. Но что ксенофобия имеет глубокие народные корни, это просто надо отметить. Только в традиционном обществе (или пост традиционном — какая разница!), где всегда были господа и холопы, патриции и плебеи, феодалы и крепостные, в общем всякие разные касты, это сделать еще проще. Дело даже не в образовании. Основная масса при остром кризисе, экономический кризис обычно образование не ценит. Снова ищет родство. То самое первородное родство, какое было до модернизации, до цивилизации.