В поисках желтого попугая

Алексей Черепанов, 2021

Диапазон рассказов и повестей этого сборника достаточно широк – от реальных жизненных ситуаций до фантастических событий. Герои рассказов различны: молодые и в возрасте, сильные и слабые, влюбленные и одинокие. Заканчивается сборник трилогией повестей о фантастических приключениях друзей. Трое молодых людей и две их подруги путешествуют по прошлому в поисках сокровищ: в первой повести они оказываются в Барселоне восемнадцатого века, плывут на галеоне в Новый Свет; во второй части они охотятся за золотом фашистской Германии в одна тысяча девятьсот сорок первом году, встречаются с двумя прекрасными девушками, которые принимают участие в их последующих приключениях; в третьей – попадают в мир ацтеков. Что победит: золото или дружба? Комментарий Редакции: Пестрое название этого сборника лишь поначалу кажется забавным и поверхностным. Изображенная плеяда самых разных по жанру и настроению рассказов найдет искренний отклик у любого читателя: предложенные истории удивительны благодаря своему критическому многообразию.

Замок

Приглушённое подвывание телевизора, бормотание мужчины и женщины, тихий звон посуды проникали из квартиры сверху через потолок, в трубах периодически журчали невидимые ручейки, вентилятор в воздуховоде мерным звуком сопровождал своё вращение, иногда гудел лифт в подъезде, впуская и выпуская из своего нутра уставших к вечеру людей. За окном хрустели шипами резины по непокрытому ещё снегом асфальту крадущиеся по двору машины. Стекло окна разделяло жёлтый свет кухни, текущий из старых, болезненного вида, плафонов, и ноябрьскую темноту за окнами дома. Занавеска не скрывала от неё дряхлую кухню, и дома напротив заглядывали внутрь своими разноцветными глазами-окнами, брезгливо рассматривая убогое убранство с пожелтевшими фрагментами обоев, остатками треснувшего по середине линолеума, похожего на порванную, обгоревшую кинопленку и кухонным гарнитуром времён дружбы народов, совершенства русского балета, побед советских хоккеистов и достижений в космосе. Кухня напоминала заповедный край начала восьмидесятых годов прошлого века, правда весьма потрепанный.

Александр Сергеевич сидел на старом диване, положив ногу на маленький, уродливый и нелепый стол, как Наполеон на барабан на картине Верещагина. Правда, видел он перед собой не Бородинское поле, а древний холодильник серого цвета. Холодильник походил на сейф — и цветом, и исковерканной местами дверцей, будто её пытались вскрыть ломом, желая добраться до дорогого содержимого. В холодильнике же действительно были ценности: охлаждались две бутылки водки и плавала в уксусе квашеная капуста в ожидании Семёна — соседа, товарища и, по совместительству, собутыльника Александра Сергеевича.

Дружба эта была странная. Работали Семён и Александр Сергеевич в одном институте, только Александр Сергеевич состоял в должности юрисконсульта и работу свою не любил, а Семён занимался наукой, был совершенно одержим ею и напоминал чокнутого профессора из фильма «Назад в будущее». Как сошлись они, совершенно разные, словно две планеты из далёких галактик, было абсолютной загадкой.

Семён пришёл с блуждающим взглядом, банкой шпрот и буханкой хлеба.

— Ну что, Сёма, ударим по серому веществу и печени?! — приветствовал соседа Александр Сергеевич, открыл холодильник и продемонстрировал запасы.

— Да, чувствую, что количество новых синапсов у нас сегодня будет стремиться к нулю, — задумчиво сказал Семён.

— У тебя их итак слишком много образуется, — махнул рукой Александр Сергеевич и разлил водку по рюмкам.

— Ну, в принципе, для повышения эффективности нейросети, иногда полезно удалить избыточные нейронные связи. Оптимизируем их, проведём, так сказать, синаптический прунинг!

— За прунинг! — провозгласил тост Александр Сергеевич и опрокинул рюмку в рот.

Семён последовал его примеру.

Прунинг шёл хорошо — водка была прохладная, шпроты оказались настоящими рижскими, а вареная картошка чудесно сочеталась с квашеной капустой.

— Ну, рассказывай, учёная голова, что у тебя нового на поприще исследования человеческого мозга? — потрепал друга по плечу Александр Сергеевич, — Хотя, как говорил Леонид Броневой в фильме «Формула любви», голова — предмет тёмный и исследованию не подлежит.

— А давай ещё по одной, и расскажу, — таинственно сказал Семён.

Они выпили, похрустели капустой.

— Я машину времени изобрёл. В своём роде конечно, — проговорил с набитым ртом Семён.

— Это ты правильно, давно пора, — захихикал Александр Сергеевич, разливая водку по рюмкам.

— Нет, правда! — обиженно засопел Семён, — Ты не понимаешь! Наш мозг хранит воспоминания — тысячи мельчайших подробностей: запахи, ощущения, эмоции. Если их достать из глубин сознания и, так сказать, активизировать, мы снова сможем испытать пережитые давно события с невероятной реальностью!

— Это утопия, Сёма, — снисходительно произнёс Александр Сергеевич.

— Утопия?! Да я сейчас же докажу тебе! — Семён встал из-за стола и, шатаясь, пошёл к двери.

— Ты куда? — попытался остановить друга Александр Сергеевич.

— За машиной времени…

— Смотри, не надорвись! — с сарказмом бросил вслед Александр Сергеевич.

Через некоторое время Семён положил перед собутыльником дипломат, отрыл его и воткнул в розетку шнур. Внутри стали перемигиваться какие-то огоньки.

— Очень похоже на портативный электрический стул, — произнёс Александр Сергеевич заплетающимся языком.

Семён доставал из дипломата проводки с клеммами и присосками.

— Я придумал, Саня! — зашептал Семён пьяным сиплым голосом, — давай, ты будешь первым, кто испытает действие моего прибора?

— А давай, — мотнул головой Александр Сергеевич и посмотрел мутными глазами на друга, — Смотри минус с плюсом не перепутай, а то замкнёшь меня навсегда…

Через пять минут Александр Сергеевич сидел в паутине проводов, с рюмкой водки в руке.

— Ты ничего не перепутал, Кулибин? — еле ворочая языком, спросил он Семёна.

— Будь спок, — икнул Семён, беря в неверную руку рюмку с водкой.

— Ну, за эксперимент!

Александр Сергеевич вылил водку в рот, голова его беспомощно опустилась на грудь и он заснул…

Проснулся он от странного ощущения — не было похмелья. Александр Сергеевич лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к своему состоянию, но похмелья так и не обнаружил. Он прекрасно помнил, что они вчера с Семёном изрядно набрались, значит, похмелье обязано было присутствовать, но его не было. И вообще, он чувствовал себя слишком отменно — его будто очистили от всех шлаков, ощущение лёгкости было необыкновенное: не ныл желудок, нос дышал как-то подозрительно легко, геморрой не давал о себе знать. Хотелось продлить это состояние, и Александр Сергеевич, решив, что это часть сна, совершенно не хотел открывать глаза.

Глаза, однако, открылись сами собой, противясь воле своего, вроде как, хозяина. И тут-то вот посетил Александра Сергеевича, мягко говоря, шок, а если быть точным, он впал в полный ступор. Его взору предстали стены спальни родительской квартиры, не очень надёжно оклеенные советскими обоями с ядовито-коричневого цвета рисунком, навевающем мысли о суициде. Ярким пятном среди депрессивного советского обойного декаданса светился плакат с Самантой Фокс — волосы у неё были мокрые, футболка тоже, отчего под ней отчётливо проглядывала упругая грудь четвёртого размера с напряжёнными сосками. Саманта, похоже, символизировала свободу, равенством были не отягощённые излишеством палитры обои, на которых ржавая шляпка гвоздя смотрелась украшением. А вот братство лежало на соседней кровати. У братства были усы, которые он некоторое время носил после армии. Судя по ним, ему было примерно лет двадцать пять. «Мне, соответственно — семнадцать», — автоматически подсчитал Александр Сергеевич.

Неожиданно, Александр Сергеевич подскочил на кровати, сел, затем прошлёпал босыми ногами к окну, отдёрнул занавеску и увидел цветущую буйным белым кипением яблоню, спиленную тридцать лет назад соседом дядей Пашей, живущим под ними на первом этаже. Яблоня явно опровергала свою смерть и лезла, дура, ветвями, усыпанными белыми, дурманящими запахом, цветами, в окно.

«Я не в себе…» — со страхом и, одновременно, с восторгом подумал Александр Сергеевич. Однако, судя по всему, он как раз таки и был в себе — в семнадцатилетнем. И, похоже было, что он являлся как бы сторонним наблюдателем, поскольку молодое тело пятидесятилетнему Александру Сергеевичу не подчинялось, а приказывал этому телу тот, семнадцатилетний Александр Сергеевич. Молодая худющая рука его протянулась к Саманте Фокс, погладила её глянцевую грудь и толкнула дверь в зал…

Александр Сергеевич догадывался, что он сейчас увидит, но всё же, слёзы брызнули бы из его глаз, если б глаза ему подчинялись — в комнате находились сильно помолодевшие после своей смерти родители. Они были моложе его, пятидесятилетнего Александра Сергеевича, который находился в юном Саше.

— Иди завтракать, Саша, быстрее, а то опоздаешь в школу, — открыла мама дверь на кухню.

Папа занимался одним из своих любимых субботних занятий — разгадывал кроссворд. Как всегда, незаполненных клеточек было изрядно, а заполненные были написаны явно не в тему.

— Блиииин! — заныл неожиданно молодой Саша, Александр Сергеевич даже мысленно содрогнулся, — Все отдыхают, как люди, а мне тащиться на эти галеры!

— Какие ещё галеры?! — строго сказала мама, — У тебя выпускной класс, экзамены на носу… иди-ка пирожков поешь.

Александр Сергеевич почувствовал молодым обонянием божественный запах маминых свежеиспечённых пирожков. Юный Шурик откусывал от горячего пирожка, и Александр Сергеевич опять почти плакал от того, что снова вкушал эту выпечку из теста, замешанного на маминой любви к нему.

Насытившись, Саша побросал в дипломат тетради, одел костюм, обул ноги в свои любимые югославские кроссовки и выбежал на лестницу.

— В школу кроссовки нельзя, Саша! — крикнула сверху мама, но было уже поздно — Шурик нёсся по двору в сторону школы.

Саша прошёл быстрым шагом мимо окошка с торца магазина, где торговали пивом. Заветное оконце пока было закрыто, но возле него уже толпились страждущие. Они были тихи ещё, переговаривались осторожно, боясь спугнуть хрупкое похмельное равновесие. Александру Сергеевичу они, почему-то, показались материалом для картин Пикассо, в частности, для «Герники» — такое страдание, видимо, выражали их лица от изнуряющей, ежедневной и безрезультатной борьбы со своей страстью к пресмыкающемуся зелёного цвета. Территория вокруг пивного пункта напоминала выжженную землю — трава на ней почти не росла, вытоптанная паломниками к пивной святыне, чахлые кусты тщетно боролись за своё существование, с железным постоянством обильно орошаемые ядовитыми струями переработанного организмами этих самых паломников и сильно разбавленного водой пенного напитка.

Скверик рядом с торцом магазина был ещё не занят храмом цифровой техники, который непременно появится здесь через тридцать лет, и напоминал в данный момент преддверие перед пивным адом. Центр его был украшен кустом крыжовника, популярным в то время в подобных вытоптанных местах озеленения.

Саша быстро прошёл мимо молочного магазина к Мишкиному дому. Мишкин дом… Как можно было жить в однокомнатной «хрущёвской» квартире шестерым? Они жили — родители, Мишка, его старший брат с женой и их новорождённая дочка. «Наверное, когда они ложились спать, они напоминали те самые рижские шпроты, которыми мы закусывали намедни с Семёном», — подумал Александр Сергеевич, а молодой Шурик подошёл к подъезду, закинул голову вверх и закричал:

— Мииии-хааааа!

Тут же из окна на четвёртом этаже высунулась кудлатая Мишкина голова.

— Сейчас, спускаюсь, погодь, Пуш…

Александр Сергеевич опять внутренне всхлипнул: «Пуш…» — так звали его некоторые одноклассники. Вообще, «Пуш» — это сокращённое от «Пушкин», поскольку он писал стихи, да и имя его с отчеством подходили. Они с Мишкой пытались стихи эти совместить с несколькими гитарными аккордами, которые знали, но получалось из рук вон плохо — то ли аккорды их разнообразием не отличались, то ли стихи у Александра Сергеевича были не очень музыкальные и чересчур декадентские.

Мишка выбежал из подъезда через две минуты. В одной руке у него была замызганная кожаная папка, в другой — не менее затёртая тетрадь.

— Вот! — потряс он тетрадью, — Песню сыграем на выпускном на две… нет, на три гитары — вы с Серёгой ритм будете играть, а я проигрыш.

Шурик взял из Мишкиных рук тетрадь, заглянул в неё и простонал.

— «Домик на окраине»?! Ну, нееет… Что за пошлость!

— А ты бы хотел, чтоб мы твои стишки спели?! — Возмутился Мишка и прогнусавил, видимо, изображая Сашу.

— Есть каменный замок на мгачной скале,

Там духи усопших летают во мгле,

Он тих, как могила, он чёген, как склеп,

И катятся волны к далёкой земле…

Мишка ещё специально грассировал, изображая еврейский выговор.

— Очень смешно, — насупился Шурик, — я не свои стихи имел в виду — могли бы «Воскресенье» спеть, ну или Макаревича. Да, и я — не еврей…

— Правильно, не дорос ты до еврея, — согласился Мишка.

Александр Сергеевич вспомнил, как они орали эту песню на выпускном вечере в три глотки, и Мишка играл проигрыш на одной струнке, а Шурик с Серёгой рвали все шесть своих. Серёга же, то ли случайно, то ли нарочно, пел не «там падают в августе яблоки, по крыше ночами стуча», а «там падают, падают яблоки по крыше ногами стуча». И, в целом, не смотря на столь небрежное отношение к тексту со стороны Серёги, песня имела оглушительный успех, особенно Серёгина манера покачивать в ритм песни головой в стиле «Битлз». Эх, Серёга, Серёга…

И как только Александр Сергеевич подумал про него, так и появился он из-за угла — с дипломатом, усатый, похожий на Ринго Стара, и тоже в кроссовках, как и Шурик. И он был живой. Ни Мишка, ни молодой Саша не знали, что жить Серёге осталось меньше года — он разобьётся ночью на отцовском старом запорожце, ослеплённый фарами встречной машины. И по мистическому совпадению, произойдёт это в пасхальную ночь, и не останется ни одной общей фотографии с Серёгой, так как он всегда прятался за спины, когда фотографировали, или закрывался тем, что было под рукой — учебником, портфелем, совковой лопатой…

— Привет, граждане поэты, лабухи и прочие бездельники! — поприветствовал Серёга друзей.

— Под прочими бездельниками ты себя имеешь в виду? Это был риторический вопрос, — быстро добавил Мишка, — На-ка вот, песню посмотри.

Мишка сунул Серёге в руки тетрадку. Серёга читал, пока они втроём шли к школе, к концу чтения он стал неприятно хихикать.

— Что смешного?! — сдвинул брови Мишка.

— Похоже на «Песню восемьдесят пять» — хорошая патриотическая основа.

— Может тогда Сашины стихи споём? — с деланной серьёзностью спросил Мишка.

— Не, не, не! — замахал тетрадкой Серёга, — Лучше про домик, чем про замок!

— Чего вы к моим стихам пристали! — закричал Шурик.

Мишка с Серёгой прыскали, и чем больше психовал Саша, тем громче они смеялись. Наконец, Шурик не выдержал и быстрым шагом пошёл от них в сторону школы.

«Успокойся. Это же твои друзья, иди к ним…» — попробовал пробиться к сознанию молодого Саши Александр Сергеевич. И пробился, видимо — Шурик остановился и повернулся к Серёге с Мишкой.

— Вы, конечно, редкие придурки, но я вас люблю…

— А мы трепещем — у нас в друзьях такой талантище! — юродствовал Серёга.

— Эх, горбатого могила исправит… — ухмыльнулся Саша.

«Зря ты про могилу, дурак!» — почти взвыл внутри Саши Александр Сергеевич. И Шурик дёрнулся.

— Что с тобой, Пуш? — посмотрел на него Мишка.

— Не знаю. Странное какое-то ощущение сегодня… — задумчиво сказал Шурик.

— У вас, у творческих личностей так — очень тонкая нервная организация, — развязно продолжал Серёга.

«Скажи ему, чтобы не ездил по ночам на отцовском ушастом запорожце! — молитвенно обратился Александр Сергеевич к молодому Саше, — Скажи! Скажи! Скажи!!!»

Шурик запнулся.

— Серёга, не езди по ночам на отцовском ушастом запорожце… — проговорил он, чётко произнося каждое слово.

— Что ты сказал?! — в свою очередь остановился Серёга, — Откуда ты про запорожец знаешь?!

— Я не знаю… — пробормотал Шурик, — Я не знаю, откуда знаю…

— Его никто не видел, это секрет! Следишь за мной?! — рассердился Серёга, — И уж точно не твоё дело, буду я на нём ездить, или нет!

— Да ладно, Серёг, успокойся, — постарался примирить Шурика с Серёгой Мишка.

До школы шли молча. У школы стояла Лена Сафина и делала вид, что не смотрит в их сторону.

— Ой ти, бозе с мой! — умилительным голоском произнёс Серёга, — Лена Сашина!

— Она не Сашина и не Сафина, она Пушкина, — заржал Мишка.

— Блин, ну вы и олигофрены! — закачал головой Шурик и прошёл мимо Ленки, не глядя на неё.

Лена молча, с тоской посмотрела вслед Шурику.

«Ну, ты и балбес, Шурик, жалеть потом будешь, что упустил такую девочку!» — вздохнул Александр Сергеевич.

Саша остановился, оглянулся на Лену и улыбнулся ей, затем зашёл в школьные двери. Позади него Лена сжала кулачки и поднесла их к своему счастливому лицу.

Александр Сергеевич просидел с Шуриком все уроки. Особенно смешно было ему на уроке истории. В одну из перемен подошла к Саше Лена. Видно было, как краска румянцем покрывает её щеки, губы нервно дёргались.

— Привет… ты сегодня идёшь на дискотеку?

— Ну, да, схожу, наверное… — промямлил Шурик, отводя от Лены взгляд в сторону.

— Ты приходи, пожалуйста… и я приду… — прошептала Лена.

Серёга с Мишкой в сторонке согласно качали головами и украдкой показывали Саше большие пальцы (слава богу, не ног, а рук).

Дома Саша поел и надел любимую рубашку. Джинсы «Даллас», которые были ему на размер больше, он затянул ремнём, посмотрел на себя в зеркало и остался доволен. Затем он щедро плеснул себе в ладонь одеколон брата, растер его по шее, щекам, подмышкам и пошёл на дискотеку. Александр Сергеевич был в предвкушении…

В правом крыле первого этажа, в начальной школе, мигала светомузыка и играла песня Secret Service «Broken hearts». Лена стояла и смотрела на Сашу, в глазах у неё отражалась светомузыка, отчего казалось, что они у неё светятся, как у кошки. Заиграла медленная композиция Nazareth «Love htearts». Саша переминался с ноги на ногу.

«Иди же, чего ты ждёшь?! Иди к ней!» — возмущался внутри Шурика Александр Сергеевич.

Саша глубоко вздохнул, быстрым шагом пересёк холл и протянул Лене руку. Раздались смешки Лениных подружек: «Какой смельчак!» Лена, смущённо улыбаясь, пошла с ним танцевать.

Александр Сергеевич был в восторге, голова у Саши, похоже, кружилась от хрипловатого голоса Дэна Маккаферти, прикосновения к Лене и её запаха.

«Сделай ей комплимент, чудик, не молчи — скажи, что от неё приятно пахнет!» — посоветовал Александр Сергеевич.

— Такой клёвый аромат… от тебя… — выдохнул Шурик.

— Это «Дзинтерс»… духи такие… — тихо ответила Лена.

Песня закончилась.

— Давай лучше погуляем? — неожиданно предложил Саша.

— Давай, — легко согласилась Лена.

Они вышли в майскую ночь. Соловьи воспевали совершенство этого весеннего мира. Саша сжимал своей рукой Ленину ладошку, и Александр Сергеевич чувствовал, как тепла эта ладонь…

Александр Сергеевич проснулся, в глазах его блестели слёзы счастья.

— Ну, как путешествие в прошлое? — неожиданно услышал он.

Александр Сергеевич вздрогнул — перед ним сидел Семён, отлеплял от его головы присоски с проводами и улыбался загадочной, всё понимающей улыбкой.

— Я был там… — пробормотал Александр Сергеевич, — Там, в своей жизни… Я прожил целый день в мае одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года…

И он начал рассказывать Семёну обо всём, что произошло с ним в тот майский день.

— Занятно… — довольно улыбался Семён — его «машина времени» работала.

— Ещё более занятно то, Семён, что я, кажется, изменил прошлое — предупредил Серёгу и закрутил роман с Ленкой, с которой у меня в прошлом… раньше в прошлом ничего не было! — восторженно сообщил Александр Сергеевич.

Семён посмотрел с сочувствием на Александра Сергеевича.

— Прошлое нельзя изменить, Шур (он так называл его иногда), и машины времени, к сожалению, нет, а это всё — иллюзия, — показал он на дипломат, — Это всего лишь твои желания и печали, спроецированные на максимально приближённые к ощущениям реальности воспоминания…

— И что же теперь делать?! — в отчаянии прервал Семёна Александр Сергеевич, — Я так и не смогу спасти Серёгу?!

— Твой Серёга, к несчастию, погиб тридцать два года назад, а Ленка твоя (может, это тебя как-то утешит) сейчас старая и некрасивая тётка. А делать что? Жить. Твори добро!

Семён грустно улыбнулся, похлопал по плечу Александра Сергеевича, забрал своё изобретение и ушёл.

Александр Сергеевич полежал какое-то время с открытыми глазами, сел на диване, взял блокнот, ручку и нацарапал в блокноте: «Есть каменный замок на мрачной скале…»