Сюрпризы Лебяжьего озера

Алексей Самочётов, 2019

После загадочного катаклизма в заповеднике у Лебяжьего озера мутировавшие звери и рыбы стали смертельно опасны для людей. Несмотря на это, заповедник становится популярным среди охотников и рыболовов. Более того, на прилегающих к нему водоемах устраиваются экстремальные соревнования среди мастеров рыбалки. Участников ждет каскад приключений, связанных с риском для жизни, ведь против них ополчилась сама Природа.

Глава 4

Евдокимыч

— Надо доложить, тудыть вас растудыть, что раньше этой плотины не было. Текла себе речка Скорогадайка и текла. Рыбой всякой-разной славилась. Весной эта рыба на нерест высоко по течению поднималась, на многие километры. И надо доложить, что икромет из года в год проходил очень хорошо, потому что не мешал никто рыбке о своем потомстве заботиться. Да-а…

Водитель микроавтобуса, Евдокимыч, встретивший спортсменов на железнодорожном вокзале, чтобы доставить на базу «Граничная», не умолкал всю дорогу.

Причем говорил он довольно громко, складывалось впечатление, что был глуховат. Хорошо хоть, обращался в основном только к Сфагнуму, то ли потому, что тот расположился на соседнем с водителем сиденье, то ли потому, что был приметен отсутствием волос на голове так же, как Евдокимыч.

— И надо вам, мастера, доложить, что, с одной стороны, правильно плотину возвели, причем возвели сразу же после вспышки, — мало ли, какая мутировавшая гадость могла в верховья подняться. Но с другой стороны, оскудела Скорогадайка на рыбу. Это я говорю про речку, что выше вот этой самой плотины…

Микроавтобус как раз вынырнул из окружавших дорогу зарослей кустарника на открытое пространство, и пассажиры наконец-то смогли увидеть массивное гидросооружение высотой примерно с трехэтажный дом. Складывалось впечатление, что прямая стена плотины наклонена вперед. Возможно, благодаря широкому желобу, расположенному в центре вершины плотины и значительно из нее выступающему, по которому низвергался поток воды.

— Специально так построили, тудыть их растудыть, — не дожидаясь расспросов, пояснил Евдокимыч, — чтобы ни у какой перламутровой твари не возникло желание заповедник покинуть.

— Что-то ты, дядя, краски сгущаешь, — недоверчиво усмехнулся Сфагнум, почесывая затылок. — Мутировавшая гадость, перламутровые твари…

— А вот поживешь в заповеднике шесть суток, тогда и убедишься, как я сгущаю. — Евдокимыч повторил жест пассажира. — Надо доложить, лысый, это тебе не на Рузском водохранилище окуньков да щучек ловить.

— Я не лысый, а коротко стриженный, — буркнул Сфагнум и с подозрением уставился на водителя. — А мы разве встречались на Рузе?

— Надо же, тудыть тебя растудыть! — стукнул тот ладонями по рулю. — Стоило мне после вспышки кудри растерять, сразу стал неузнаваем. А ведь ты-то, как на финиш позже всех приплывешь, так тебе все до фонаря: кто твою лодку мыть и переворачивать будет, кто весла с якорем убирать, — сунешь лодочнику в руку денежку, и был таков…

— Не узнаю, — признался Сфагнум.

— А вы, мастера, тудыть вас растудыть, узнаете? — обернулся водитель к остальным пассажирам.

— Я тебя помню, Евдокимыч, — подал голос с заднего сиденья Стамбул. — Ты в «Рузском доме рыболова» лодочником работал. Мы тебя еще за кучерявость и бакенбарды Пушкиным называли.

— И я тоже помню, — сказал Павел. — Только когда ж это было-то?

— Давненько, Змей, давненько, — вновь обернулся Евдокимыч и подмигнул Павлу. — Нинель моя выросла — не узнаешь…

Павел мгновенно покраснел. Хорошо хоть, все были заняты разглядыванием Скорогадайки, текущей вдоль дороги.

В последний раз, когда он виделся с дочкой лодочника, ей было лет тринадцать. Ниночка постоянно ошивалась на лодочной станции, крутилась среди рыбаков, помогала таскать весла и спасательные жилеты, а по возвращении мужчин с соревнований вместе с главным судьей взвешивала уловы, записывала результаты в протокол…

…В тот осенний день Павел в очередной раз поймал рыбы больше всех и стал чемпионом соревнований. Награждение победителей проходило на территории лодочной станции, и вручать призы поручили расторопной девочке. Павел, как чемпион, был последним, кому Ниночка вешала на шею медаль. Под всплеск аплодисментов он наклонился, подставляя шею, и без всякой задней мысли чмокнул девочку в румяную щечку, а она, ничуть не смутившись, чмокнула его в ответ.

Церемония награждения закончилась, народ стал расходиться, Павел же, отдав лодочнику своих окуней, пошел на пирс чистить пойманных щук, чтобы привезти деликатес домой в Москву. Ниночка вызвалась ему помогать: ополаскивать рыбу, убирать в пакет, перекладывать крапивой — для сохранения свежести. Он дочищал последнюю щуку, когда на небе долго надвигавшаяся черная туча разразилась проливным дождем. До «Рузского дома рыболова» бежать не было смысла, промокли бы до нитки, на лодочной же станции укрыться можно было лишь в вагончике, где хранились весла и другие полезные для рыбалки вещи.

Смеясь, Павел и Ниночка забежали в вагончик, все равно успев промокнуть. Будь на дворе лето — ничего страшного, но сейчас ожидание в мокрой одежде, пока закончится дождь, могло привести к плачевным последствиям. Это понимали оба, но рецепт спасения от простуды, пусть и сомнительный, предложила Ниночка.

— Змей, надо срочно и хорошо выжать нашу одежду и ею растереться, — тряся головой и разбрасывая брызги с каштановых кудрей, предложила девочка и, не дожидаясь решения Павла, шустро стащила с себя через голову платье, оставшись лишь в таких же промокших трусиках. — Давай быстрей, — сказала она, скрутив платье и протянув один конец растерявшемуся Павлу. — Ну же, бери!

Ростом Ниночка была ему по плечи. Глядя на почти сформировавшуюся фигуру девушки, он не мог не смутиться. Тем более после того, как Ниночка оставила в его руках выжатое платье и все так же шустро стянула с себя трусики. Чтобы тоже их выжать, помощи Павла не потребовалось.

Он бы не назвал Ниночку такой уж красавицей, да и обстоятельства не особенно располагали к оценкам внешних достоинств этого юного создания, но было в ней что-то настолько обаятельно-возбуждающее, что Павла пробила испарина.

— Ну же, Змей, разотри меня! — потребовала Ниночка, подступая к нему вплотную. — А я разотру тебя.

Павел почувствовал, как проворные девичьи пальчики проникают под пояс его спортивных штанов и начинают тянуть их вниз. В панике он оттолкнул Ниночку и бросился вон из вагончика, забыв и про свою рыбу, и про платье, которое так и не выпустил из рук. И тут же, на улице нос к носу столкнулся с отцом девушки, лодочником Евдокимычем.

Лодочник промок еще больше, чем Павел, и смотрел он на чемпиона не то чтобы со злостью или укором, скорее с жалостью.

— Дай-ка сюда! — Он вырвал у него платье и перевел взгляд на открытую дверь в вагончик. — Надо доложить, что ты далеко уже не первый и, боюсь, далеко не последний, тудыть вас всех растудыть! Так что, Змей, уезжай-ка ты в свою Москву, а мы здесь сами во всем разберемся…

В ту минуту, несмотря на продолжавшийся дождь, Павел покраснел точно так же, как сейчас.

Вновь он появился в Доме рыболова на Рузском водохранилище только следующим летом и узнал, что лодочник Евдокимыч с полгода как там не работает — вместе со своей дочкой куда-то переехал…

— Надо вам доложить, что наконец-то добрались, — сообщил водитель, останавливая микроавтобус на асфальтированной стоянке. — Милости просим на рыболовную базу «Граничная».

Поблизости все также неторопливо несла воды Скорогадайка, параллельно ей в рядок разместились с десяток аккуратных приземистых домиков, стоянка машин примыкала к такому же бревенчатому, но двухэтажному коттеджу — судя по всему, обители хозяина базы.

— Вещички свои оставляйте здесь, чуть позже перенесем их в ваши апартаменты, когда узнаем, кто и где проживать будет, — затараторил Евдокимыч. — А сейчас прошу пожаловать в офис — так сказать, взбодриться.

На крыльце коттеджа гостей поджидал Петр Васильевич собственной персоной — в легком камуфляжном комбинезоне, пустой правый рукав которого был заткнут за поясной ремень, и в до блеска начищенных ботинках. По очереди пожимая руку каждому, он произносил одну и ту же фразу:

— Приветствую, господа! Проходите, взбодритесь с дороги.

Стены просторной гостиной, в которую один за другим входили рыбаки, были заставлены витринами, за стеклами которых красовались разнообразные рыболовные причиндалы и к ним — ценники. Посредине комнаты на большом овальном столе в окружении стопок стоял хрустальный запотевший графин, рядышком — бутылки с пивом и минералкой, тарелки с маленькими, подрумяненными, донельзя аппетитно выглядевшими пирожками.

— Вот это по-нашему! — потер руки Павел и потянулся было к графину, но его опередила вынырнувшая из-за спины девица в сарафане, такой же расцветки, как и у начальника базы.

Она быстро до краев наполнила восемь стопок, с графином в руках отошла в сторонку и только после этого посмотрела в глаза Павлу и улыбнулась. Не узнать Ниночку было невозможно, разве что волосы у нее стали гораздо темнее. Павел открыл рот, не зная, что сказать, но тут на выручку пришел Петр Васильевич, поднявший стопку и предложивший выпить за приезд.

Водка оказалась холодной, а пирожки горячими и такими вкусными, что вскоре еще одна девица в камуфляжном сарафане принесла добавку, а Ниночке пришлось достать из холодильника второй графин. Впрочем, из него налили всего лишь по полстопочки — и без того взбодрились достаточно.

— Ну что ж, господа, — наконец призвал всех к вниманию начальник базы. — Дальнейшие действия таковы. Сначала расселяемся. Домики у нас со всеми удобствами, двухкомнатные — на двух человек…

— Я бы предпочел двухкомнатную на одного человека, — перебил Сфагнум. — За дополнительную плату, естественно.

— Пожалуйста, — не стал возражать Петр Васильевич. — Возможно, кто-то еще предпочитает жить в одиночестве? Если нет, то сами распределяйтесь по парам и через часок проходите на регистрацию ко мне в кабинет. Ужинать и вообще питаться двое суток, пока не начнутся соревнования, вы будете в местном трактире под названием «Бодрые поползновения», что в полутора километрах отсюда. Если же кто-то не захочет посетить трактир, несложно устроить доставку пищи на дом, но это тоже за отдельную плату. Напитки и к ним легкую закуску можно приобрести здесь в баре, которым заведует Нинель. Рыболовные приманки за этими витринами можно приобрести, обратившись к моей первой помощнице Хеллен.

Итак, господа, завтра перед обедом у нас запланировано непродолжительное посещение заповедника, точнее — исследовательского центра Комитета Ихтиологии Заповедника. После обеда — знакомство с егерями и подготовка снастей. Послезавтра — старт соревнований. Ну а сегодня у вас свободный день. Ужин — через два с половиной часа. Если вопросов нет, прошу на регистрацию.

— Евдокимыч! Эй, Евдокимыч, мы тебя заждались, иди сюда быстрей! — настойчиво зазывал водителя Лёва, высунувшийся из окна домика, в который заселился вместе с Павлом.

Сфагнум, как и хотел, единолично занял домик, рассчитанный на двоих, Волгарь заселился с Магзом, а

Стамбул — с Тапиром. Домики оказались на редкость уютными, без напускной пышности, зато идеально подходящие рыбакам, приехавшим именно рыбачить, а не пьянствовать в комфорте круглые сутки. Окна — с видом на реку; в каждой комнате — широкая кровать, шкаф для вещей, холодильник; помимо санузла — небольшая кухонька, терраска; мебель, пусть и не дорогая, зато удобная, располагающая к полному расслаблению…

— Иду, — наконец отозвался водитель на призывы Лёвы.

Павел вздохнул. Черт его знает, что думает о нем Евдокимыч после того случая на лодочной станции. Затаил ли обиду или не держал ее вовсе, зная характер своей беззастенчивой дочери. Все могло быть. Но в любом случае эти вопросы стоило разъяснить как можно скорее.

Лёва же, не имея понятия о терзаниях друга, пригласил Евдокимыча на «рюмку чая» не столько для того, чтобы отблагодарить за прием и поближе познакомиться, сколько с целью порасспросить о заповеднике.

— Что, мастера, тудыть вас растудыть, нормально разместились?

— Все отлично, Евдокимыч! — Довольный Лёва похлопал его по плечу. — Давай усугубим по соточке? Что предпочитаешь — вискарь, коньяк, водочку столичного разлива?

— Надо доложить, что нам, жертвам вспышки, все-таки лучше беленькую. — Евдокимыч снял камуфляжную бейсболку и погладил лысину.

— Мы хоть пока и не жертвы какой-то там вспышки, но сегодня тоже — исключительно по беленькой. — Лёва кивнул Павлу на холодильник.

Тот достал бутылку и налил в стоявшие на столе стаканчики: себе с Лёвой — до половины, Евдокимычу — полный.

— Пока — не жертвы, это ты точно подметил. — Евдокимыч по очереди чокнулся с рыбаками и осушил свой стаканчик в три больших глотка.

— Опять на что-то намекаешь. — Лёва придвинул к водителю тарелку с закуской. — Лучше бы рассказал про заповедник, как он возник и так далее. До нас ведь только слухи доходят, а хотелось бы, так сказать, из первых уст… — И Лёва вновь наполнил стаканчик Евдокимыча.

— Рассказать можно, — усмехнулся тот. — Только если подробно, то на это никаких ваших запасов огненной воды не хватит…

— Ну, во-первых, если не хватит, еще прикупим, — не отставал Лёва. — Ну а чтобы не затягивать с сутью, подробности можно опустить. Вот ты говоришь — вспышка. А разве это не с неба что-то неопознанное рухнуло?

— Если бы с неба, я бы сказал — с неба. А то, что вспышка была изнутри земли, точнее — из воды, это я точно знаю! — твердо сказал Евдокимыч и выпил второй стаканчик так же быстро, как первый.

— Хочешь сказать, своими глазами видел? — поинтересовался Павел.

— А ты что, Змей, в моих словах сомневаешься? Ученые тоже сомневаются, говорят, мол, это всего лишь одна из гипотез. Лопухи…

— Так, может, все-таки и нам расскажешь? — не отставал Лёва.

— А вот расскажу! Но при одном условии…

— Ты не бойся, водка у нас еще есть.

— Да при чем здесь водка, тудыть тебя растудыть! — отмахнулся Евдокимыч и уставился на Павла. — Мне надо, чтобы ты, Змей, правду об одном дельце сказал. Только наедине. Тебе, мастер, придется нас ненадолго оставить.

— Да я не мастер, я журналист.

— Тем более. Вдруг еще напишешь то, чего не надо.

Хмыкнув, Лёва встал и вышел из комнаты, а затем и из дома и, демонстративно остановившись напротив окна, чтобы Павел и Евдокимыч его видели, закурил.

Евдокимыч, внимательно проследив за его действиями, сам взял бутылку и разлил по стаканчикам остатки водки.

— Признайся, Змей, было у вас тогда чего-нибудь с Ниночкой? — спросил он без обиняков.

— Нет, конечно, — спокойно ответил Павел. — Да ты, Евдокимыч, сам посуди, — когда могло что-то быть? Я же после награждения до самого дождя щуку чистил. Кстати, так ее у вас в вагончике и оставил…

— Пойми, Змей! — перебил Евдокимыч, сжимая стакан так, что костяшки пальцев побелели. — Избил я тогда Ниночку очень сильно. До потери сознания избил! Рановато она, тудыть ее растудыть, созрела. В бабку свою покойную пошла. А вокруг на базе рыболовной да на берегу — сплошь мужики, а среди них симпатичные встречаются, молодые, сильные, да на все руки мастера. Стала она заглядываться на красавцев, заигрывать с ними, чем дальше, тем больше. А мне ее — сторожи? Пришлось сторожить! Вот если бы тогда я вовремя не вернулся и не застал бы тебя с ее платьем в руках, чего бы случилось?

— Да выжимали мы ее платье, насквозь промокшее, вот и все. А когда она попросила меня отвернуться, чтобы выжать трусы, я вообще на улицу вышел и там с тобой столкнулся. Не было ничего у меня с Ниночкой. И быть не могло. Она же тогда совсем ребенком была.

— Ребенком… Пришлось от греха этого ребенка сюда привезти. Евдокимыч уставился на Павла тяжелым взглядом, потом, как бы давая понять, что поверил его словам, протянул стакан.

Чокнулись, выпили.

— Говоришь, сильно избил? — спросил Павел, закусывая.

— До сих пор простить себе не могу. А теперь, после твоих слов, еще больше вину чувствую. Думаешь, Ниночка, когда выздоровела, перестала на мужиков заглядываться? Да назло мне — еще больше! А после того, как вспышка случилась, так вообще…

— Так все-таки вспышка?

— Ладно, зови своего журналюгу. И можешь еще одну беленькую на стол выставить.

— Надо сказать, что я в этих местах родился и прожил в поселке Плосково до четырнадцати лет, пока отец, тудыть его растудыть, с матерью не развелся и не переехал вместе со мной в Подмосковье. Ну, это другая история. Змей, вон, хорошо помнит, как я в Осташово лодочником работал. Так вот, вернулся я в Плосково с родной дочуркой, когда узнал, что матушка померла и дом может просто пропасть. Дом, правда, все равно пропал, но это было позже…

Так вот, занялся я здесь тем, чего больше всего любил и умел, то есть профессиональной рыбалкой. Другими словами, тудыть меня растудыть, ловил и продавал рыбку, которой в Скорогадайке и местных ручьях с озерами водилось немеряно. Однажды друга погостить пригласил — Ношпу, то есть Петра Васильевича Нешпаева. Тот как раз из органов уволился и вроде бы не у дел остался.

Ношпе в Плосково, само собой, понравилось, и решили мы с ним всерьез рыболовным бизнесом заняться. А будучи человеком, тудыть его растудыть, далеко не бедным, вскоре купил Ношпа здесь комнату в домишке у одной старушки древней, которая помирать собиралась. Та старушка и в самом деле вскоре отошла в мир иной, а Петр Васильевич похоронил ее честь по чести. После чего перебрался сюда на постоянное жительство, а квартиру в Москве сдавать стал каким-то там приезжим…

— Извини, Евдокимыч, — перебил рассказчика Лёва. — Ты когда до вспышки-то дойдешь?

— Скоро, журналюга, скоро. Давай лучше выпьем.

— Наливаю…

— Короче! — Евдокимыч отставил опустошенный стаканчик. — Как только наш с Ношпой, то есть с Петром Васильевичем, рыбный бизнес в гору пошел, объявились в округе оголтелые браконьеры. Не сетевики, нет. Эти здесь всегда были, и всегда нормальный рыбак, ловивший на удочку или спиннинг, их облавливал, так что, если сети вовремя снимать, вреда от них для природы никакого.

Появились электроудочники, тудыть их и еще много раз растудыть! Ну а там, где электрик со своей снастью изуверской прошел, особенно по неглубоким местам, вся живность подводная — кверху брюхом.

И ладно бы электрики меру знали, так ведь нет, взялись за это дело основательно, бригады стали образовывать: с катерами, машинами, с охраной, — чуть ли не с промышленным размахом развернулись. Никакой рыбнадзор, никакая полиция на них управу найти не могла. Территория дельты огромна — реки, протоки, старицы, озера, болота. И все это — в зарослях, порой непроходимых, как там браконьеров поймаешь! Пришлось местным жителям самим с электриками бороться — до перестрелок стало доходить…

Да ты не вздыхай, журналюга! Все, присказка закончилась, сейчас я вам сказочку, или, как говорят ученые, «гипотезу» о перламутровой вспышке расскажу.

— Налить? А то нам скоро на ужин…

— Ага… Вы сами-то чего половините, думаете остаться полутрезвыми, а меня споить, чтобы язык развязался? Не бойся, журналюга, расскажу не больше, но и не меньше, чем того требуется. Мне ведь беленькая не столько алкоголь, сколько лекарство. И думается мне, что той ночью исключительно она нам жизни сохранила…

Мы с Ношпой, с Петром Васильевичем то есть, решили тогда электрикам пакость подстроить. Там ведь сразу несколько бригад, чтобы между собой не конкурировать, решили объединиться и общими усилиями пробить током Лебяжье озеро — самое большое и самое рыбное в урочище.

Кабанье урочище с дальней от нас стороны плавно так заболоченным становится, а с ближней — ничего, земля твердая, и подъезды есть, если на вездеходах ехать, и лагерь можно разбить, и катер на воду спустить. Только с нашей стороны глубина у самого берега огромная, зато чем дальше, тем мельче. До этого в Лебяжьем озере никто из электриков, тудыть их растудыть, бить рыбу током не пробовал — то ли не хватало решимости замахнуться на, можно сказать, святое, то ли еще чего. А тут — сразу несколько бригад, тудыть их растудыть!

Поздней осенью дело было. Со дня на день ледостав ожидался. Вот электрики и порешили: Лебяжье озеро током побить, крупную рыбу собрать, ну а мелочь, которая тоже всплывет в количестве, ледок укроет, и все будет вроде бы шито-крыто. И надо сказать, если бы не мы с Ношпой, выгорело бы у них это дело, как пить дать…

— Пить? — Лёва поднял на рассказчика слегка мутноватый взор.

— Наливм… наливмай, журналюга, тудыть тебя расе… И надо сказать… Ночь была… Даже не то чтобы ночь, поздний ноябрьский вечер, темень, все такое, да еще и дождь собирался… Мы с Ношпой, с Петром Васильевичем то есть, поблизости от моей избушки на пригорочке в моей же машине сидели и все в сторону Лебяжьего смотрели. Ждали. Выпивали, конечно, закусывали. Ну и дождались…

Если от кого услышите, мол, прилетело небесное тело, мол, грохнулось-херокнулось… — выдуманная гипотеза… Или гипотеза — и без того выдумка?

— Предположение, — сказал Павел.

— Никакого предположения! — стукнул кулаком по столу Евдокимыч. — Своими глазами! Как только первые капли дождя с неба упали, засветилось вдруг все перламутровым светом, который от земли пошел. Не от земли — от воды, потому что центр этого свечения возник как раз в районе Лебяжьего озера. И свет этот перламутровый расширяться стал так, как волны расходятся от брошенного в воду камня. Не очень быстро так свечение расширяться стало. Но и не очень медленно. Я сразу смекнул — крандец надвигается, уматывать надо. Метнулся за Ниночкой, благо дом рядом был. А она, открыв рот, в окно смотрит на перламутр этот и меня не слышит. Я ее за руку хвать, потащил, а у нее ноги ватные. Я ее на руках до машины дотащил. Еще бы на секунду опоздал, и Ношпа без нас бы укатил, тудыть его растудыть.

Все вокруг сильнее и сильнее стало перламутром покрываться, только не Ношпа и не я. Зато по Ниночке, которую я на руках держал, тоже свечение пошло, и волосы из ее головы выпадать начали. Не знаю, что меня толкнуло, но я взял бутылку, что мы с Ношпой допить не успели, и силой заставил Ниночку несколько глотков сделать. Беленькая мою дочь от смерти и спасла. И меня с Ношпой тоже. Ученые не верят, но, по моей гипотезе, все, кто в тот вечер беленькую принимал, выжить сумели…

— А остальные как же? Кто беленькую не принимал? — спросил Лёва, зачарованно следя за бутылкой, которую Евдокимыч по очереди подносил к стаканчикам.

— Остальные… — вздохнул Евдокимыч. — Мы на рассвете очнулись. Машина в кювете застряла — аккурат на том самом месте, где сейчас коттедж стоит. Как туда доехали, как вырубились — не помним, хотя и недалеко это было от моего бывшего домика. Глядим друг на друга — все волосы на головах выпали. И у Ниночки моей — тоже. Это потом брови с ресницами потихоньку выросли, а тогда жутко было смотреть.

Потом огляделись — совсем обалдели. На земле и поперек Скорогадайки словно границу провели: с нашей стороны все, как раньше было, — травка пожухлая, деревца, еще не до конца листву сбросившие, река, как всегда, течет себе спокойненько. А буквально в полсотни шагах от нас — зима! Четко так граница выделяется — здесь травка желтенькая, дальше — все покрыто перламутровым сиянием: трава, деревья, река, словно на ней лед встал, только опять же перламутрового цвета. Никогда я такой красотищи не видел… и такой жути не испытывал…

Евдокимыч приложился к стакану и на этот раз пил долго, маленькими глоточками, словно смакуя и в то же время, кажется, засыпая.

— Так что с остальными-то? — тронул его за плечо Лёва, отчего Евдокимыч дернулся и продолжил как ни в чем не бывало:

— Красотищей этой долго можно было любоваться. Но мы-то здесь, а дома наши — за границей перламутровой, без присмотра. Ношпа туда и пошел, как я понял, чтобы проверить, вдруг ограбили. Мы-то с Ниночкой у машины остались и прекрасно все видели. Как только Ношпа границу пересек, перламутр, тудыть его растудыть, исчезать начал. Так же как надвигался волнами, так и исчезал, словно снег таял.

И что самое главное — трава, кусты, деревья словно от инея освобождались, а столбы телеграфные, постройки разные, то есть все, к чему человек руку приложил, таяли и никаких следов после себя не оставляли. Волна идет, а они тают. Наш с Ниночкой дом тоже под этой отливной волной растаял. У Петра Васильича дом подальше моего стоял. Но я, как сейчас, вижу: ступил он на крыльцо, а дом взял да и словно поплыл, растворяясь. И вот уже Ношпа стоит на том месте, где только что крыльцо было, а крыльца-то и нет, словно не было. И всего дома нет. Такая вот, господа мастера, сказочка, или по-научному — гипотеза.

— И что дальше было? — спросил Павел.

— Дальше? Я вам про вспышку рассказал, а про то, что дальше, давайте-ка завтра, а то язык у меня заплетается… Да и вам на ужин пора.

— Постой, Евдокимыч, — перегнувшись через стол, удержал его за плечо Лёва. — Я одного не понял, каким образом вы с Петром Васильевичем браконьерам напакостить собирались?

— А вот это… — дернул тот плечом и поднялся из-за стола, натягивая бейсболку на лысую голову. — Это не твоего журналючьего носа дело!