Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Ботаник. Отшельник. Вольный стрелок

Александр Берзан, 2022

Выросший в лесах Сахалина молодой человек, после окончания института, становится ботаником созданного всего лишь год назад заповедника Курильский. И с головой погружается в буйство дикой природы самого южного из Курильских островов – острова Кунашир. День за днём, автор работает в лесах заповедника. Полевые дневники этого научного сотрудника и являются содержимым данной книги. Для большинства людей нашей большой страны Курильские острова – это цепочка безликих островков, затерянных в бесконечных туманах Тихого океана. И Кунашир – один из них! Кунашир… Это самый южный из больших Курильских островов. Природа этого острова удивительна! Это бездонный мир дикого леса! Моё детство и юность прошли в лесах Сахалина. Я работал в Поронайском заповеднике на Сахалине, в Лазовском заповеднике в Приморском крае, в Ботчинском заповеднике в Хабаровском крае. Но такой концентрации дикой жизни на одном квадратном метре «лесной поверхности» я не встречал нигде. Невообразимые лопухи; речки, полные рыбы; медведи, орланы. Лесная жизнь среди вулканов… Многочисленные встречи с реликтовыми растениями, с удивительными птицами и опасными зверями…Полный экзотики лесной мир Кунашира! Затерянные в этом лесном море кордоны заповедника. С утра и до вечера – лес, лес и лес… Это физически тяжёлая и часто, опасная работа. Эта книга будет интересна тем, кто бредит романтикой путешествий, экспедициями по диким просторам российского Дальнего Востока. Каждая глава – это год лесной жизни научного сотрудника заповедника «Курильский». Мой кумир Г. А. Федосеев писал об экспедициях геодезистов, о тяжёлой и героической полевой жизни этих людей. А я – постарался простым языком рассказать о лесной жизни научного сотрудника Курильского заповедника. Все встречи с растениями и животными – они абсолютно реальны. Это – буквально зарисовка с натуры! Я старался до мельчайших штрихов, с документальной точностью описать каждую такую встречу. Словами, а не красками, предельно точно нарисовать картину, которую видишь… Я очень благодарен Алексею Капустьяну, за эту книгу. Без него – ничего не было бы. Я буду благодарен ему за это всю жизнь. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

© Берзан А.П., 2022

Введение

Наш посёлок «Еловое» стоял посреди хаоса сопок, под самым Камышовым хребтом, что в средней части Сахалина. Лесопункт Макаровского леспромхоза. Дома из бруса нашей поселковой пилорамы, крытые дранкой. Вы знаете, что такое дранка? Дощатые заборы огородов, топящиеся дровами печи. Мы не знали вообще, что такое каменный уголь! Восьмилетняя школа. В моем классе было восемнадцать учеников… Больница, пекарня, промтоварный и продуктовый магазины, столовая, детский сад. Клуб. На взгорке перед клубом, высоко на столбе висел громкоговоритель. На всю котловину посёлка он вещал с утра до вечера. Радио — это склянки точного времени каждый час! Это Маяк — все новости нашей страны и мира. Клуб — это кино, каждый вечер. Клуб! Это средоточие поселковой жизни. В клуб взрослые ходили нарядившись, парами, как в театр…

До цивилизации, города «Макаров» в устье нашей Макаровки — сорок пять километров грунтовой дороги, вниз по речке. Речка, у нас — горная.

Сопки, сопки… Целая страна покрытых лишь горелыми пнями и поросших травой, сопок! Сплошными массивами, хвойный лес начинался под хребтом, на уровне нашего посёлка.

С весны, как только сходил снег, как и все мальчишки нашего посёлка, мы пропадали в лесу, на рыбалках. Предметом подражания, у меня были индейцы. Книгу Г. А. Федосеева «Злой дух Ямбуя» мама прочитала нам в младших классах, в качестве семейных чтений. Позднее, я зачитывался другими книгами Федосеева. Я знал, их — все! И это было естественно. Таёжная романтика этих книг была прямо вокруг нас! Она была нашей повседневной, лесной жизнью…

Я, мой младший брат Игорь и мой одноклассник Вовка Казазаев — мы «специализировались» на лесных походах. Нас манил горизонт…

В начале лета, после шестого класса, Шерстнёв Сашка провёл меня с моим старшим братом Сергеем, по тропе через перевал в истоках Сорок второго ручья, на лесопункт Прудный. Для меня — это было путешествие в запредельно неизведанное.

Под осень, с более старшими парнями Столпецкими Колькой и Петькой, мы с нашим Сергеем перевалили Тумановку и по распадку спустились к речке Горная. Это была таинственная, чужая страна. Местность, где не бывал никто из жителей Елового!.. Речка! Нехоженые человеком берега… Какие крупнющие каменки бросаются на крючок! Первозданная, абсолютно дикая природа…

Май. Раннее утро. Мне четырнадцать. Заспанный, я выхожу на кухню. Мама уже крутится у потрескивающей дровами, печки. Сейчас, весной, коров выпускают пастись так рано…

— Саша! Деточка! — оборачивается ко мне, мама, — Чего поднялся? Иди, поспи!

— Мам, медведь…

— Да, пасётся твой медведь! — ругается на меня, мама, — С самого рассвета пасётся!

Я хватаю взятый у Сергея Соловьёва бинокль и торопливо выхожу на крыльцо. На дворе — совершенно безоблачное, синее небо! А, запах какой! Весна!

Я лезу по широким ступеням лестницы на плоскую крышу сеней. Лестница, в нашем доме — не как у всех. Она — «стационарная», устроена рядом с дверью в дом. Ступени из широких досок.

На, по-весеннему ядовитой зелени крутого склона высоченной Школьной сопки, что гигантской плитой закрывает плато нашего посёлка с севера, я высматриваю чёрное пятнышко и навожу на него круглое поле бинокля. Это — медведь! Я жадно смотрю, как под лучами утреннего солнца, сально лоснится чёрная шерсть на медвежьем боку! Я долго-долго смотрю в бинокль, на пасущегося над нашим посёлком, медведя. Смотрю, как играют на лопатке бугры его мышц…

С Казазаевым Вовкой мы часто забегаем на Магазинную сопку, стоящую по другую сторону поселкового плато. Чуть ли не каждый день. Стараясь побыстрее. Каждый день мы стоим над нашим посёлком и смотрим на него с высоты… За много раз, тропинку набили.

— Смотрела, как вы на сопку поднимались! — улыбается мне как-то дома, мама, — Ты прыгаешь вверх, как кабарга. Прыг! Прыг!.. А следом — длинноногий Вовка, как лосёнок.

К концу лета, перед восьмым классом — уже не осталось сопок на горизонте, на которых мы не побывали бы, даже в самых дальних окрестностях нашей, Еловской страны.

…Мы, своей тройкой, шагаем от посёлка, по гряде сопок, в сторону Первого распадка.

— «Путники перевалили через сопку и их взорам открылась величественная картина!» — с пафосом декламирую я, подражая книжным путешественникам.

Высокий, ширококостный Вовка спокойно улыбается мне в ответ.

…Мы стоим высоко — на вершине покрытой ельником, Сирабукской сопки. Мы смотрим поверх острых сопок, далеко на восток, через лежащую далеко под нами котловину с плоским плато нашего посёлка, за острую стену Тумановкого хребта. Там, за Тумановкой, над сопками возвышается грандиозная гора. Покрытая хвойным лесом сопка, на которой стоит гигантский каменный молот, в качестве вершины! Из всех, видимых нам отсюда вершин, мы не были — только на этой.

На следующее утро, мы, своей неизменной тройкой, поднимаемся по Просеке и переваливаем через острый гребень Тумановского хребта. Скатываемся двести метров вниз по крутому травянистому склону — и начинается исток ручья. В чужую страну… По распадку ручья мы спускаемся до речки Горная. Этот путь мне известен, я здесь уже был прошлым летом.

Только теперь — в месте впадения этого ручья в Горную, стоит база лесорубов! Бревенчатые балки, рев трелёвочных тракторов… Лесные, стеснительные подростки, по окраине расчищенной от леса площади, мы обходим стороной человеческое жильё…

— Что встал, Семён? — возле балков, один мужик окликает другого.

— Какие-то мальчишки! — недоумённо отвечает тот, — Вон, там! По краю прошли!

— Шутишь? — сплёвывает его собеседник, — Откуда, им, взяться?

Мы пересекаем лопуховый ивняк долинки Горной и уходим по хвойному лесу дальше, в направлении горы-молота…

Ельники кончились. Выше — кедровый стланик. Мы долго продираемся среди кедрового стланика, вверх по склону… Всё круче становится склон! Вот уже сплошные заросли кедрача прорываются участками голых, каменных плит…

Вот, нам уже приходится карабкаться круто вверх, по краям настоящих скал! Значит, скоро вершина!

Но, однажды оглянувшись через плечо на сопки, на небо — мы понимаем, что у нас уже не остаётся светлого времени, на обратный путь.

— Ну, вот! — расстраиваюсь я.

— Как жаль! — вздыхает рассудительный Вовка, — Возвращаться нужно…

— Ага, — кивает Игорь, — Нам бы засветло перевалить через гребень Тумановки!

Здесь же, среди скал, в кедровом стланике, мы переводим дух. И начинаем скатываться обратно. Нам бы — где время взять?..

Вот. Выбрались! Перекур… Мы устало сидим на узком, как нож, гребне Тумановского хребта. Левая нога свешивается по гладкой каменной плите в нашу Еловскую страну, правая — в сторону Горной.

— Фуууу.

— Ну…

— Ага.

Этот узкий, скалистый гребень — только половина нашего пути домой. На западе, на самом горизонте, красное солнце уже зацепилось за зубья высокой стены Камышового хребта. Через час-другой, прямо под нами, в глубоком распадке Сорок второго ручья, наступят сумерки.

— А! Ничего! — устало улыбаемся мы, спокойно глядя на стоящий на одном уровне с нами, малиновый диск, уже не слепящего глаза, закатного солнца.

— Дальше — и так дойдём! По темноте…

— Ну! Тут — мы и так всё знаем!

— Ага! Тут, мы — у себя дома…

Через год наш посёлок закрыли. Такова участь поселков лесозаготовителей…

Дома стоят. Длинные ряды улиц… Людей нет! Ни-ко-го… Но уже столько раз, практически каждый год, я прихожу к нам, в Еловое. Наш дом — здесь. Он всегда будет здесь… Сейчас осень. Стоит пасмурный день. Дичь и глушь кругом. Я сижу на синем от ягоды обширном склоне нашей ягодной сопки «Первый распадок» и обозреваю окрестности. Вокруг стоит первозданная ти-ши-на… До звона в ушах.

— Хм! — хмыкаю я под нос, — На сорок километров вокруг — людей нет!

— Нет, не так! — поправляю я, сам себя — До людей, вниз по речке — сорок пять километров, по прямой. А на север, юг и запад — вообще неизвестно… Сколько, я, здесь? Первый день — дошёл из Макарова до Тихони. Второй день — дошёл до посёлка. Сегодня — третий день… Домой, клоповки нарвать надо. Ещё — сходить нужно по речке вверх, на Сирабуку, до Девяносто седьмого. Потом — на Флору ещё, заглянуть… Я — у себя дома.

В этом году — мы шагаем в наш посёлок вдвоём, с моим младшим братом. На ручье Тихоня стоит дощатый балок. Это наша ночёвка, половина пути. Утро нас встречает росистое и солнечное. Уже июль и ручей забит нерестящейся горбушей. Дети леса, мы выдёргиваем из ручья самку горбуши и прямо на галечной косе ручья, на зелёном лопухе белокопытника засаливаем икру. Пять минут! Мы «заправляемся» икрой с хлебом и уже через пару минут шагаем по дороге, под рюкзаками, дальше.

— Саш! — хмыкает Игорь, — Нам и костёр не нужен! Чтобы поесть…

Посёлок Соболиное, чуть севернее средней части Сахалина. Мне — уже восемнадцать. Мы работаем на отводах леса. Всё лето, под руководством лесника Петровича, мы с Юрой, двое практикантов лесного техникума, с ватагой местных мальчишек-девятиклассников, живём в большой избе, стоящей на террасе в месте впадения речушки Приторной в речку «Нерпичья», в пяти километрах дальше табора лесорубов. Это — конец лесовозной трассы. Тупик. Дальше нас — вообще никого нет. Дичь и глушь. Зелёное море тайги…

Каждый вечер, большим кругом подростков, мы сидим на поляне у своей избы, вокруг костра. Темнота вокруг и лес. В непроглядной черноте, в двух метрах под нами, то и дело вспыхивает водой, наша Приторная.

— Шлёп-шлёп-шлёп-шлёп! Шлёп-шлёп-шлёп-шлёп!..

Каждый раз, я только скашиваю, на эти звуки, глаза. Я знаю — это горбуша. Там, в речушке, в кромешной темноте, дерутся горбыли, гоняются друг за другом по мелководью. Нам, детям леса, привычны эти ночные звуки. Сейчас, горбушей забит и наш ручей и сама Нерпичья.

— Шлёп-шлёп-шлёп! Шлёп-шлёп-шлёп-шлёп!..

— Хм! — про себя, хмыкаю я, — А так — будто стая медведей носится по речке! Не отличить…

Лето проходит. Отросли до плеч, мои волосы. Загорел — до бронзовости, как индеец. Петрович привёз на грузовике женщину, из бухгалтерии лесхоза. У нас — проверка.

— Петрович! Маугли! Там! По речке пробежал! — я слышу позади изумлённый голос этой кореяночки.

Это не Маугли, это — я. Промчался босиком по галечной косе Нерпичьей, в одних обтрёпанных снизу брюках, гонясь за проскочившей вниз по речке, рыбой… Всё свободное от лесной работы время, я пропадаю на речке. Я ловлю огромных гольцов. На примитивнейшую удочку! Удилище из срезанного здесь же ивового прута. Одинарный крючок, с икринкой! Нужно суметь высмотреть осторожную рыбину в шлейфе стоящей по всей ширине речки, горбуши. Нужно подкрасться, буквально раздвигая горбушиные тела ногами и тихо-тихо забросив удочку в воду, изощриться подвести крючок с икринкой прямо к гольцовому носу… Поймать такого гольца — это настоящее искусство!

— Больше кетины! — очередной раз удивляюсь я, сам себе, — Таких здоровенных гольцов — никто из местных соболинцев в глаза никогда не видел!..

Курилы. Остров Симушир. Самая середина цепи Курильских островов. Студенческая экспедиция «Магнолия». Мой первый полевой сезон. Геоморфолог Грабков и мы, два студента второго курса института — почвовед Капустьян и я, ботаник. Мне — двадцать два. Мы «тянем» геоботанический профиль через вершину вулкана «пик Прево».

Дикий, запредельный туризм! Помимо всего, в моём неподъёмном рюкзаке — гербарная рамка. Этот, полуметровый по толщине, «кирпич» газетной бумаги занимает половину объёма моего рюкзака…

И восемнадцать килограммовых мешочков почвенных образцов! Знаете, такие стандартные матёрчатые мешочки, для геологических проб?.. Подниматься по склону с таким весом — ещё куда ни шло, а спускаться — вообще проблема. При шаге вниз, одна нога никак не может выдержать эту тяжесть! Шаг! Ещё шаг!.. Мы трудно спускаемся по каменистому ручью, к морю. Я с завистью посматриваю на Капустьяна — у него штыковая лопата, которой он копает свои почвенные шурфы. На каждый шаг вниз — он сначала упирается своей лопатой в ступеньку камней, что ниже. Лопата, ему — как верный костыль! А мне — хоть зубами скрипи…

Вечер. Темнота. Своей тройкой, мы устало сидим вокруг нещадно дымящего костерка. Почти касаясь языков пламени, на двух, перекрёстно вбитых в бамбуковый склон кольях, сушится моя, туго набитая «травой», гербарная рамка. Моя большая проблема — среди этой вечной влажности подсушить, сохранить от плесени драгоценный гербарий…

Последние полдня мы валили вниз по высоченному кедровому стланику, к морю.

— Алексей! С утра нужно будет сделать один шурфик, — раздумывает Грабков, неотрывно глядя в огонь, — Там, где Саша нас поджидал, в кедровом стланике. Помнишь?

— Ну… — односложно отзывается Капустьян.

— Ааа… — киваю я, переворачивая гербарную рамку другой стороной, к жару костра, — У куста тиса…

— Какого тиса?! — изумляется Владимир Константинович.

— Ну… — поднимаю я, на него, глаза, — Там, среди кедрового стланика, мне попался куст тиса. Широкий такой! Выше человека, высотой. Из-за него, я там и тормознулся.

— Саша! — смотрит на меня, Грабков, — На Симушире нет тиса!

— Ну, что я, совсем дурак?! — недоумённо смотрю я, на командира, — Тиса не знаю?!

— Я ознакомился с материалами всех предыдущих экспедиций! — артачится начальник, — Нужно было определить границу геоботанического подрайона… Я специально, по ареалу тиса, смотрел! Он заканчивается далеко южнее, ещё на Урупе! Может, ты уставшим глазом… спутал?

— Я?! — захлёбываюсь я, — Тис спутал?!

— Всё, Саша! Всё… — отыгрывает назад, Грабков, — Ну… Тогда, это — ботаническое открытие!

Капустьян расплывается в улыбке: «Ха! Мы тис нашли!».

— Ураааа! — уже голосит он, — Магнолия, на Симушире, тис нашла!

— Ладно. Решено, — распоряжается Грабков, — С утра — сразу на склон, к тису! Нужно его зафиксировать!

Отбой. Я лежу в нашей тесной палатке, в своём спальнике.

— Тис, — крутится в голове опасливая мысль, — Мог я, его, спутать? Откуда я знал, что официально — его, на Симушире, вообще нет?!. Ну что я, совсем дурак?!

Завершился очередной рабочий день. Сегодня он был — шикарный, солнечный. Закатное солнце золотит травяный пятачок на берегу моря. На этой терраске стоит наша брезентовая палатка. Догорает рабочий костерок. Ветра нет. На море полный штиль. Измотанный за день, я, на пять минут, забываюсь в палатке.

— Бе-е-е-е-е! Бе-е-е-е-е! непрерывно несётся с моря.

— Каланы… ворочается в голове сонная мысль, Словно, в стаде овец…

До моего уха, через брезент, от костра доносится голос Владимира Константиновича: «Алексей! Где ты, такого, нашёл?!».

На картошке! устало отзывается Капустьян, Вы же знаете — прошлой осенью, после Филлиса, загнали наш институт в Тымовское! Вечером как-то, на нашей базе, я смотрю — мой напарник по погрузке мешков веточки в газеты укладывает! Я его спрашиваю: «Зачем?». Он говорит: «Себе, в гербарий! У нас, на юге Сахалина, у ив — совсем другие листья!». Вы видели в нашем институте, второго такого студента?! Для меня, лес — это ёлка и берёза! Остальное трава.

— Поэтому, ты — почвовед! — рассуждает в ответ Грабков, — А он — ботаник.

Грабков с Капустьяном — напарники. За их плечами супертяжёлый полевой сезон на севере Кунашира. Тяжёлое, оно сплачивает навсегда. Они больше, чем друзья, они — свои люди…