Медленный фокстрот

Александра Морозова (2024)

Лайма всегда мечтала стать чемпионкой мира по спортивным бальным танцам, но полученная травма вынудила ее оставить любимый спорт. Ее талантливый партнер Даня, с которым они были непобедимы на паркете, стал чемпионом уже без нее. И вот, накануне Нового года, Даня возвращается в родной город. Встреча с ним вновь пробуждает в Лайме яркие воспоминания об их общем прошлом, нереализованной мечте и юношеской влюбленности. Но теперь Даня не один — с ним его прекрасная невеста. Смогут ли Лайма и Даня вновь сойтись на танцполе, подарив друг другу второй шанс?

Глава 9

Лайма

— Мне кажется, это бессмысленно, — сказал Даня, когда мы остановились у подъезда его дома. — Отец даже дверь не откроет.

— Подбери хвост, — ответила я. — Столько времени прошло. Мало ли, может, он перестал вести себя как полный псих.

— Сомневаюсь. Обычно психи со временем ведут себя только хуже.

— В любом случае, ты зачем из Москвы приехал? Чтобы дверь подъезда поцеловать и домой вернуться? Давай хоть попробуем в гости напроситься, раз пришли.

— Ты пойдешь со мной? — спросил Даня.

— А ты разве не об этом меня просил?

— Об этом. И не об этом, — начал путаться Даня. — Я хотел, чтобы ты пошла со мной, но в то же время не хочу, чтобы ты видела моего отца. Мало ли что он выкинет…

Я махнула рукой.

— Чего он при мне только ни выкидывал. Вряд ли у него получится удивить чем-то новым. Не переживай, — добавила я. — Я буду рядом на случай экстренной ситуации, но сама не полезу.

Наконец Даня кивнул, и я аккуратно припарковала машину во дворе по следам другой машины, проложенным по густому снегу.

У двери домофона Даня снова остановился.

— Блин, на что мы вообще надеемся? — забубнил он себе под нос.

Я вздохнула и набрала номер квартиры.

Домофон долго противно пиликал, пока наконец не затрещал и на том конце не послышалось раздраженное:

— Кто?

Теперь вздохнул и, думаю, мысленно выругался Даня.

— Это я, отец. Открой, пожалуйста.

После небольшой паузы ему ответили:

— Кто это такой — «я»?

Даня закатил глаза к козырьку подъезда.

— Один из твоих сыновей, Даниил. Помнишь такого?

— Зачем приперся? Думал, я сдох и ты сможешь поживиться куском общего пирога?

— Нет, сейчас ты мне нужен живым.

— Для чего это я тебе нужен, интересно?

— Раз интересно — открывай, — загорячился Даня. — Или мы что, как идиоты, по домофону будем разговаривать?

— Насчет идиотов не обобщай, — ответил отец, и домофон истошно запищал, сообщая об открывшейся двери.

Отец Дани — массивный, широкоплечий и пузатый — ждал нас в прихожей со скрещенными на груди руками.

— Даже один прийти не смог, — хмыкнул он. — Девчонку притащил, чтобы за нее прятаться.

Мы с Даней ничего не ответили.

— Можете не разуваться, — сказал он и направился вглубь жилища. — Вы ненадолго.

Квартира была старой — поверх доисторических обоев наклеены плакаты с какими-то борцами, в коридоре над дверью висел турник, сквозь окошко двери в комнату можно было рассмотреть очертания боксерской груши. Еще я увидела огромные разной степени убитости кроссовки, резиновые сапоги с меня ростом, рукавицы, которые я могу смело надевать на голову, как шапку, и прислоненную в углу бейсбольную биту.

Я не отставала от Дани, и скоро мы оказались на кухне. Последний раз, по словам самого Дани, прозвучавшими в далеком детстве, тут меняли мебель еще до его рождения. Но что нельзя было не заметить — и здесь, и везде в квартире наблюдалась строгая чистота и солдатский порядок.

За столом сидели двое парней — такие же здоровые, как их отец, и похожие друг на друга, почти как близнецы.

Даня разительно отличался от них всех. Тонкой фигурой, заостренными чертами лица, волнистыми волосами и улыбкой он пошел в мать, которую, к сожалению, и сам едва помнил, и которую мы с ним в детстве часто рассматривали на фотографиях. Именно от нее в его внешности и зародилась та самая изящность, которую Даня стеснялся и готов был выбивать из себя кулаками.

— Поздоровался бы хоть с братьями, — бросил отец, присаживаясь к столу.

Даня кивнул в их сторону. Я пряталась за его спиной, время от времени выглядывая из-за плеча.

— Так что тебе надо? — спросил Литвинов-старший.

Даня усмехнулся.

— Что, даже чай не предложишь?

— Могу кипятка налить. Ты же тоже с пустыми руками пришел.

— Ладно, не надо. Не дай бог мы тебя объедим.

Отец откинулся на спинку кухонного уголка и снова скрестил руки на груди.

— Говори, что хотел, или сматывайся.

Даня глубоко вдохнул.

— Через две недели я женюсь, — сказал он, — и моя невеста хочет с тобой познакомиться.

— О-ого! — протянул отец, округлив глаза. — У нас что, таких, как ты, женить начали?

Братья грубо заржали.

— У нас всегда женили таких, как я, — произнес Даня спокойно.

Слишком спокойно. Мне стало не по себе. Я коснулась его локтя.

— Дань…

Но он меня даже не слышал.

— Хочешь сказать, — продолжал отец, — что какая-то лахудра действительно согласилась выйти за тебя замуж?

— Согласилась. А куда, интересно, твоя «лахудра» делась? Что-то я ее тут не наблюдаю.

Парни недобро заерзали на своих местах, но я знала, что Дане уже все равно — если его разозлить, он перестает здраво оценивать противника перед собой, ему становится все равно на кого нападать. Так было с самого детства и, видимо, взрослая жизнь тут ничего не смогла поменять.

— Ты ее сожрал или убил? — продолжал Даня.

— Э! — с присвистом выкрикнул один из парней за столом.

— Мать с нами не живет, — не теряя суровости, ответил второй, судя по всему, младший.

— Выжил-таки, — усмехнулся Даня.

— Не твое собачье дело! — бросил отец. — И вообще, какого черта ты приехал? Ни слуху ни духу несколько лет, а тут нате, пожалуйста! «Папа, я женюсь». Хочешь, чтобы я порадовался за тебя?

— Ну, уж радости я точно не дождусь, на это даже не надеюсь…

— Вот и не надейся! Мне тоже надеяться не на кого было, когда старший сын, вместо того чтобы делом нормальным заниматься, пляски выбрал!

— А что для тебя нормальное дело?

Данин отец громко усмехнулся.

— Ты даже этого не знаешь, бестолочь! Нормальное дело для мужика — деньги зарабатывать.

— Так я и заработал! У меня квартира в Москве, машина, дело, которое меня кормит, скоро семья будет. Другой бы на твоем месте гордился таким сыном!

— Гордился бы?! Да где ты был, когда твои братья росли, а я один тянул всю семью? На тренировках своих? Здоровый лоб, а толку — что с козла молока!

— То есть ты их наделал, а я должен был горбатиться, чтобы их кормить? А ничего, что меня самого ты обеспечивать с пятнадцати лет перестал? Пока другие подрабатывали, чтобы себе телефоны новые купить, я газеты раздавал, чтобы пожрать купить! Мне пришлось снимать комнату у чужих людей в городе, где живет моя семья!

— Ты сам ушел из моего дома!

— Ушел, потому что больше не мог слушать о том, какой я никчемный!

— А как ты хотел? Чтобы тебя каждый день по головке гладили?

— Чтобы ко мне по-человечески относились! И уважали мои интересы!

— У настоящего мужика не может быть интереса в том, чтобы в блестящих трикошках под музыку прыгать!

Я услышала, как Даня зарычал, и сжала его руку.

— Перестань, — сказала я, зная, что до уха не дотянусь. — Пойдем отсюда.

— Да, — не оборачиваясь ко мне, ответил Даня, — ты права. Тут, кроме троих деревянных снеговиков, ловить нечего. Столько лет вас не видел, надеюсь, еще столько же не увидимся.

Братья Дани посмотрели на него таким взглядом, что я сильнее вцепилась в ладонь Литвинова. Вдвоем они его отметелят.

— Да, сынок, тебе того же! Когда я помру, тоже можешь не приезжать. Твоего тут ничего нет, так и знай.

— О! Это я усвоил давным-давно, не волнуйся.

— Давай-давай, уматывай в свою Москву и сиди там со своей куклой набитой! Какая нормальная баба за такого пошла бы!

— Да от тебя даже ненормальная сбежала! — зло усмехнулся Даня. — С тобой жить могут только тараканы и эти кретины.

Парни красноречиво поставили на стол кулаки.

— Лучше бы ты стал калекой, а не она, — кивнул на меня отец Дани. — Может, тогда бы хоть немного поумнел. А то вон сколько лет, а все пляшешь.

— Ну как вы можете?! — не выдержала я. — Как не стыдно?! Это же ваш сын!

— Калек не спрашивали! — рявкнул отец.

И я даже сама не поняла, что произошло дальше — помог инстинкт. Только заметила, как рядом, с той стороны, где стоял Даня, что-то резко дернулось. И в тот же момент, не размышляя, бросилась туда. Ухватила Даню за руку и почти повисла на ней, не давая ему ни кинуться на отца, ни сбросить меня с себя.

Парни за столом, почуяв драку, как собаки, оживились, повскакивали.

— Да не трогайте вы сопляка! — велел им отец. — Его ж прибить ничего не стоит, как комара. Будете потом рассказывать, как прихлопнули мировую знаменитость.

— Даня, прекрати! — Я сильнее сжала его плечо. — Что ты делаешь? Он же специально тебя выводит. Не ведись!

Его отец рассмеялся.

— Поразительный ты человек, — сказал он старшему сыну. — Когда я обозвал твою невесту, ты стерпел, а как про эту начал, — он кивнул на меня, — драться полез. Да отпусти ты его, — сказал он мне. — Что он мне сделает?

— Заткнись! — крикнул Даня и, хоть я его и не отпустила, опять дернулся в сторону отца. — Урод! Ненавижу тебя! Тебя и этих твоих придурков из ларца! Они тебе, небось, и тапочки приносят.

Парни как-то недобро задышали. Мне резко стало душно.

— Даня, хватит! Пойдем отсюда.

— Катитесь, — разрешил отец, потом, усмехнувшись, крикнул нарочно утончившимся голосом: — Сынок! А невестушку-то когда приведешь?

— Никогда! — ответил Даня. — Я ей скажу, что ты сдох неделю назад и валялся тут три дня, пока твои идиоты вспоминали, как дверь открывается.

— Даня, идем! — крикнула я и стала вытягивать его из кухни.

Я почувствовала, что времени у меня мало, что нога вот-вот снова откажет, но упасть на пол прямо здесь, перед отцом Дани, была согласна только замертво.

— Пожалуйста, — прошептала я, потрепав Данину руку.

Вдруг он опомнился.

— Идем.

— Девка-то поумней тебя будет, — снова заговорил мужчина.

— Прекратите! — крикнула я. — Вы псих!

Ответом снова был смех. Но я его уже не слышала. Держа Даню за руку, я тянула его к выходу. Коридор совсем короткий в маленькой квартирке старого дома. Всего несколько шагов, но ведь каждый из них может оказаться ложным. Ступаешь шаг, а ноги больше нет.

Я сделала рывок, распахнула дверь и уже в подъезде упала на перила лестницы.

— Лайма! — кинулся ко мне Даня. — Что такое? Опять?

— Да. — Я уже не чувствовала ногу и боялась отпустить перила. — Дай руку.

Даня тут же протянул мне обе. Я коснулась сначала одной, потом другой и тихонько опустилась на ступеньку.

— Отец у тебя, конечно, полный неадекват.

— Да черт бы с ним. — Даня присел передо мной на корточки. — Чем помочь? Хочешь, отнесу тебя вниз?

— Да брось, — ответила я, растирая ногу. — Сейчас посижу минутку, и пойдем.

— Хочешь, я поведу?

— Вот еще! Моя «мышка» слушается только меня. С тобой она не поедет. Да не волнуйся, — улыбнулась я. — Сейчас все пройдет.

Даня выдохнул и присел на ступеньку ниже.

— Прости, что тебе пришлось все это увидеть, — сказал он. — И услышать. Ненавижу его.

— Все нормально. — Я положила руку ему на плечо, а хотелось запустить в волосы. — Мы же с тобой, в принципе, этого и ждали.

— Зачем только позвал тебя… Слушать эту скотину…

— Мы хотя бы попробовали.

Даня вздохнул.

— Что теперь делать с твоей невестой? — спросила я. — Как ты будешь знакомить ее с отцом? Наймешь актера, у которого получится сыграть адекватного папочку?

Даня хмыкнул.

— Конечно, нет. Объясню ей, что мой отец — конченый психопат, и предложу поинтересоваться чем-нибудь другим из моего прошлого.

— Точно! — я щелкнула пальцами. — Ты можешь устроить ей экскурсию по местам своего детства. Покажешь тарзанку, с которой упал и сломал руку. А потом месяц занятий в спортшколе пропустил, и мне пришлось тренироваться с Сережкой, который был немногим лучше табуретки.

— Да я вообще на эту чертову тарзанку не полез бы, если бы кое-кто не пытался меня взять на слабо, что я повторю ее коронный прыжок.

— И, кстати, не повторил!

— Ни фига подобного! — Даня даже обернулся. — Еще как повторил.

— Но я-то рук себе не ломала, когда с нее прыгала, — смеялась я. — Ладно, тогда своди ее на тот пустырь, где жила Найда.

— Найда, — Даня снова усмехнулся, но теперь ласково. — Моя первая и единственная собака.

— Моя тоже.

Мне сразу вспомнилась худая, бледно-рыжая дворовая собака, спокойно обнюхивавшая наши руки каждый раз, как мы приходили, и размахивающая хвостом, если в этих руках для нее находились вкусности — сосиски, дешевая колбаса или то, что моя мама передавала застоявшегося в нашем холодильнике.

— А помнишь, как мы пристраивали ее щенков? — негромко спросил Даня. — Она тогда пятерых родила.

— Помню. Я еще боялась, что они попадут в недобрые руки, и заставляла всех потенциальных хозяев рассказывать о себе и доказывать, что им можно доверять.

— А я боялся, что они осенью перемрут от голода, и готов был тебя удушить, когда ты отказалась отдать щенка парню, который при тебе перешел дорогу на красный свет.

Я засмеялась.

— Я испугалась, что он так же перейдет дорогу со щенком и попадет под машину!

— Я уже думал затащить оставшихся домой и прятать их у себя в комнате, пока этот, — Даня кивнул на дверь, — не заметит. Нам сильно повезло, что вместо него подвернулся другой парнишка, который мечтал о дворняжке, — с явным сарказмом продолжил Даня.

— А я так хотела забрать их себе, но у мамы аллергия на шерсть. Помнишь, там был такой черненький, с белым пятнышком на груди? Он мне больше всех нравился.

Мы замолчали, а потом Даня сказал:

— Наверное, заведу собаку, как вернусь домой.

— Здорово, — улыбнулась я, чувствуя, что начинаю завидовать. — Аня любит животных?

— Да, наверное, любит. У нее есть аквариум с рыбками.

Я вообразила Даню и его невесту, которую пока не видела, но представляла ярко, сначала у аквариума, а потом с собакой. С огромным пушистым беспородным псом. Хотя, наверное, Аня бы предпочла кого-то поменьше и чистокровного. Какой-нибудь ретривер или далматин. Или, может, вообще девчачью сумочную лупоглазую шавку. Но на такую бы в жизни не согласился Даня.

Почему-то в тот момент мне нравилось думать, что невеста Дани любит не то, что нравится Дане. Что они могут спорить или даже ругаться. Но я быстро поймала себя на этой низости, и мне даже стало стыдно, хоть никто моих мыслей и не знал.

Даня заслуживал самого лучшего и всегда к такому стремился и, если он решил жениться, значит, нашел ту самую — единственную, удивительную, уникальную, без которой и жизнь не жизнь и которую он уже точно никогда не отпустит.