Живая вода

Александра Власова, 2023

Рутина ежедневных дел затягивает все сильнее? Вам кажется, что искорка радости в вашей груди, что так ярко сияла когда-то, вот-вот погаснет? Тогда эта книга для вас. Словно глоток живой воды, она заставит трепетать те чувства, что, казалось, были уже похоронены. Вы посмотрите на мир глазами непонятого художника, обладающего даром видеть ауры; дадите отпор суккубу и выясните, зачем падают звезды, – может быть, их притягивают человеческие желания, настолько сильные, что нельзя не исполнить? После прочтения у вас останется ощущение, что вы сели на поезд, который шел до станции Детство. Говорят, его не вернуть. А мы решили попробовать!

Призрак

Сколько я знала Валентину Ефимовну, она была настоящей леди, какими их изображают в старинных фильмах и книгах: идеальная осанка, точеная фигура, мудрый и строгий взгляд, исключающий всякое панибратство по отношению к ней. И хотя она была уже в летах, ни у одного из ее знакомых не хватило бы духу даже мысленно назвать ее старой: она была из тех редких женщин, что носят свои годы как украшение, с достоинством и даже некоторой величавостью.

Каждое лето она предпочитала жить в домике в деревне, оставив мужа, детей и внуков в городе. Валентина Ефимовна посвящала им осень, зиму и весну и считала, что обладает полным правом посвятить четверть года себе. Валентина была немного ведьмой, как, впрочем, и все женщины. Она любила гулять по лесу, собирать восхитительно пахнущие травы («Заговорю их, будут оберегами в дом!»). Любила читать, жадно глотая книгу за вечер. Любила сидеть в одиночестве и думать, глядя на то, как трещит огонь в печке. Валентине Ефимовне казалось, что нет более увлекательного занятия, чем просто сидеть и думать о том, о чем не успеваешь подумать в круговерти города, когда тебя никто и ничто не прерывает и не отвлекает.

Тот вечер протекал как обычно: Валентина Ефимовна сидела с книжкой в руках, кот Птолемей тихонько урчал на ее коленях, пока ее уединение не было прервано тихим покхекиванием.

— Что читаем? Неужели произведение Ольвиана Великолепного, дошедшее до твоих дней, потомок?

Валентина оторвалась от книжки. Рядом с ней сидел беспокойный дух. То, что он беспокойный, ведьма поняла по гневно растрепанным светлым волосам, высокомерному выражению утонченного лица и затаенной надежде во взгляде. «Ну скажи, что читаешь стихи Ольвиана! Тебе что, жалко?» — казалось, просил весь его облик. Ведьма встрече с духом не удивилась, с ней частенько такое случалось.

«Вообще-то я перечитываю учебник по физике за одиннадцатый класс. Там куча сведений по магии. Но как бы тебе сказать об этом помягче?»

— Вы незнакомы с творчеством Ольвиана Великолепного? — Дух недовольно нахмурился. — Нет, не спрашивайте, кто это! Вы не можете его не знать! Он был величайшим поэтом современности! Непризнанным и гениальным!

Ведьма хмыкнула. Ох уж эта мания величия у некоторых неуспокоенных. Похоже, кое-кто здесь присутствующий считает, что оставил в истории огромный след!

С того дня Ольвиан Великолепный поселился в ее избушке. Валентина его не гнала, так как вреда от него не было, да и пользы (что там сказать!), по-честному, тоже. С самого утра он бродил из угла в угол, кашляя и бормоча какие-то стихи. Вначале немного пугал кота Птолемея, но кот к нему тоже довольно быстро привык. Каждого духа на этой земле что-то держит. Кого-то — месть, кого-то — любовь, кого-то — страх, что его там дальше ждет что-то неизвестное. Ольвиан Великолепный был редким случаем. Его держали на этой земле стихи, созревшие в его душе, но не успевшие вырваться из искаженного предсмертной конвульсией рта. И теперь они пригвождали Ольвиана к этой земле, как тяжелые гири.

В моменты, когда его лицо озарялось вдохновением, он казался Валентине совсем молоденьким, почти ребенком. Как она ни сопротивлялась, к ее сердцу тянулись скользкие щупальца жалости. «Дура старая! Нельзя помогать всем и вся. Особенно без запроса. Сколько раз ты получала за то, что лезла не в свое дело! Сколько раз обещала больше не вмешиваться в дела духа иль человека!» Однажды, когда его бормотание стало совсем невыносимым, Валентина не выдержала. Спросила:

— Сколько тебе было лет?

— Не важно, сколько поэту лет, — он является рупором поколений! Его ртом говорят и древние старики, и только что родившиеся на свет младенцы.

— Двадцать пять — двадцать шесть? — перебила ведьма.

— Двадцать один год, — помолчав, признался призрак. — Чахотка. Она в тот год многих унесла.

Валентина почувствовала, как у нее что-то дернулось в области груди. Ее внуку столько же.

— Ладно, — неохотно сказала ведьма, — считай, тебе повезло. У меня есть на тебя немного времени. Буквально пара месяцев. Давай осуществим то, что ты не успел.

Ольвиан просиял. Но через секунду замялся:

— Знаешь, я не уверен, что у меня все получится. В конце концов, может быть, я был не так уж талантлив. Раз меня не заметили.

— Меня не волнует, что ты там думаешь, — Валентина Ефимовна ни разу за последние двадцать лет ни на кого не повысила голос, но когда она злилась, даже Верховная Ведьма ковена не решалась с ней спорить, — надиктовывай давай!

И начался самый странный период в ее жизни. Каждый вечер Ольвиан брал перо (ручки он считал чем-то чудным и почему-то их презирал, а когда Валентина хотела включить ноутбук, он зажужжал и загорелся синим, Ольвиан забился в дальний угол избы, решив, что этот диковинный зверь — изобретение самого Сатаны). Валентине пришлось попросить внучку найти перо, чернила и привезти все это из города. Лиза, конечно, решила, что бабушка чудит, но Валентину очень любила и давно привыкла к ее странным просьбам, поэтому исполнила и эту.

Валентина не помнила сам процесс написания. Она садилась за стол и начинала писать слово за словом, слово за словом, не понимая, что пишет. Ее сознание как будто отключалось на пару часов, а когда она вновь «возвращалась», перед ней лежали исписанные незнакомым (довольно корявым, между прочим) почерком листы. Довольный Ольвиан смотрел на нее с печки светящимися от удовольствия глазами. В эти моменты его чахотка, казалось, совсем отступала: он почти не кашлял, его щеки наливались здоровым румянцем, как у мальчика, вернувшегося с зимней прогулки.

Хорошие ли стихи он писал? Валентина Ефимовна не знала, она разбиралась в целебных травах, человеческих болезнях, а вот в стихотворениях — нет. Ей они казались искренними, хотя немного устаревшими и… Неактуальными, что ли. Вот кому в наше время интересны балы? И разве сейчас кого-то впечатлишь описанием враждебной атмосферы в литературных салонах? О кознях литераторов, кажется, Булгаков уже все написал! А язык! Да сейчас никто так не говорит.

— Сейчас нет слова «бесстудный», нужно — «бесстыдный», — попыталась как-то донести свою мысль Валентина.

— Замолчи, ведьма, ты ничего не понимаешь в высоком искусстве!

Ведьма не видела поэта, но знала, что он высокомерно-картинно вскинул голову, задрав подбородок — так, что лунный свет пафосно забликовал бы тонкой мерцающей линией на его коже, подчеркивая очертания его горделивого профиля. Если бы Ольвиан, конечно, еще обладал плотью.

Однажды Ольвиан явился к ней во сне в старомодном цилиндре с пером. Заявил, чтобы она переписала все покрасивее и отвезла издателю. Пора представить его творения на суд Валентининых современников! Интересно, достойны ли они оценить высокую поэзию? Или окажутся такими же недоумками без вкуса, как и представители его поколения?

— Издателю не повезу, — отрезала ведьма, — мы сделаем иначе. Хочешь, я опубликую твои стихи так, что их сразу увидит весь мир? Не боишься? — посмеиваясь, предложила она.

Ольвиан Великолепный побледнел еще сильнее (если так можно сказать о призраке). У него задергался глаз, но дух призвал все свое мужество и решительно кивнул.

«Ну держись, поэтишка», — думала Валентина. Помнится, внучка как-то выложила в интернет свою повесть, а потом плакала от нападок этих… как она их называла? (Валентина поморщилась, пытаясь вспомнить современное слово.) Хейтеров. А этому Ольвиану уж точно достанется.

— Не опубликуешь стихи — не уйду, — заявил ей призрак тоном капризного мальчишки.

— Ладненько, будь по-твоему.

К ее удивлению, стихотворения Ольвиана людям понравились. Почта Валентины с этого дня ломилась от писем.

«Знаете, я вообще-то ненавижу стилизацию, но тут ощущение, что поэт сам пережил это!» «Что за Ольвиан, в каком веке он жил?» «Почему его нет среди русских классиков?» «Бред какой-то, но я читал и проживал то же, что автор. Никогда такого не было. Что со мной?»

Валентина зачитывала эти отзывы вслух, тактично минуя комментарии «ерунда» и «бред». Ольвиан радовался как ребенок.

— Смотри, стихотворение прочитали пять тысяч человек! Я знаменит, знаменит!

— Ты молодец, — хвалила она, умолчав, что по сравнению с охватами блогеров это не такое уж выдающееся достижение.

Однажды утром они обнаружили на почте предложение от издателя. Тот отдавал должное наблюдательности и таланту юного дарования (Валентина позаботилась о том, чтобы везде указать его возраст: «Ольвиан, 21 год») и предложил им издать книжечку. Маленькую, тоненькую, всего пятьсот экземпляров. Ольвиан забегал по потолку от радости, обнял недовольного кота и неожиданно для себя самого от души поцеловал Валентину в щеку.

Ведьма могла бы сказать ему, что мир изменился и сейчас пятьсот экземпляров — не такой уж гигантский тираж, как Ольвиану кажется. Что эта книжонка растворится в гигантском потоке выпускаемой литературы.

Но Валентина опять промолчала.

В тот день она выпила бокал вина и еще один бокал поставила ему на печку. Никогда очертания Ольвиана не были настолько плотными.

— Там дядя, дядя! В том углу дядя, — заметила поэта соседская девочка, забежавшая к Валентине Ефимовне за мукой.

— Ты знаешь, мне кажется, что я никогда не жил. Я имею в виду — не жил по-настоящему до сегодняшнего дня. Даже когда был живым в общепринятом смысле этого слова. Спать хочется, — сладко протянул Ольвиан.

И, свернувшись у камина (так пафосно он почему-то называл печку), как котенок, тихонечко засопел. С каждым вдохом он становился все меньше и меньше, пока не стал совсем маленьким десятилетним мальчиком. Мальчиком, который видел прекрасное там, где остальные люди лишь проходили мимо, и мечтал однажды стать Настоящим Поэтом.

На следующее утро Ольвиана на печке не было. Жизнь пошла привычным чередом: вскоре навестить Валентину приехал муж и забрал ее в город. Внучки за лето успели подрасти: старший закончил институт, младшая перешла в десятый класс школы.

Ольвиан больше никогда о себе не напоминал. От него осталась только вышедшая через полгода тоненькая книжечка старинных стихов. Стихов, которые Валентина никогда не писала.