Таганка

Александр Минкин, 2016

«…Мечты о коммунизме привели к упразднению контролеров. В трамваях, автобусах, троллейбусах поставили кассы, куда надо было кинуть денежку и самому себе открутить билет. Добровольные контролеры возле касс следили, сколько ты кинул денег, сколько собираешь сдачи. Потому что публика делилась на честную, которая платила, нечестную, которая ехала без билета (как я), и бесчестную, которая стояла возле кассы и собирала сдачу, сколько могла. Кинет пятачок, а собирает полтинник…»

Детские болезни

Споры кончались по нарастающей:

— Честное слово!

— Честное ленинское!!

— Честное сталинское!!!

И всё. Честнее некуда. Хотя и остальное — не вранье.

Больше всего на свете я любил болеть. Честное сталинское! В школу не ходить! Помойку не выносить! Уроки не делать!

Лежи — читай. Счастье!

Вечером, конечно, приходят, начинают мучить. Таблетки, горчичники — это полбеды, это простуда. А если воспаление лёгких — тогда уколы. Хуже всего, если живот болит. Тогда — клизма.

— Трусы спусти, ляг на левый бок, коленки к животу, дыши глубже.

— Ой, не надо! Ой, скажи, чтоб уборную не занимали!

— Не займут, не займут. Дыши.

Но это — краткие страдания. Дешевая плата за драгоценное удовольствие — целый день свободы!

В столовой, в стене — книжный шкаф. Там — всё что хочешь: капитан Немо, Морис-мустангер, Пышка, Тимур, Миледи и судьба барабанщика.

В квартире, кроме меня, прабабка и нянька. Но они бесправные. У них надо мной власти нету. Одна молилась по-еврейски, другая — по-русски. Обе (дуры) не знали, что никакого Бога на небе нет. Посему их угрозы (мол, он накажет) были ничтожны.

И было любимое, главное. Освоенное лет с пяти. Как все уйдут (дед, бабка, мать и дядя), найти ключ (его иногда перепрятывали), отпереть маленькую верхнюю дверцу шкафа, а там — коробочки!

А в коробочках — ордена и медали. Красного знамени, Красной звезды, За оборону, За освобождение, За взятие, За Победу, За войну, За доблестный труд — всего штук двадцать. Прикалываешь медаль на пижамную курточку, привинчиваешь ордена, находишь место для цветных наборов орденских планок — и готово: комдив, комкор, маршал бронетанковых.

Потом — у зеркала — для себя:

— Пара-а-ад, смир-на!

Ну как же не спасибо за наше счастливое детство? Если б не доброта, если б не доблесть товарища Сталина — не было б у меня столько орденов!

Потом — на подоконник — для всех.

Квартира на первом этаже, проходной таганский двор. Стоишь на подоконнике, стуком в стекло и криками привлекаешь внимание прохожих. А когда обернутся — тогда гордо молча стоишь, пузо вперед, взгляд в небо, великий и скромный.

Бедные прохожие! 1952 год. За стеклом ребенок в полосатой концлагерной куртке, увешанный орденами. Люди отводили глаза и молча шли дальше.

…Через много лет я понимал Брежнева как никто.

Мы были богатые.

В доме 22/24 по Товарищескому переулку (бывш. Дурной), что идет от Таганской улицы до Андроновки, которую только кондукторы в трамваях называли официально «Площадь Прямикова» (я всю детскую жизнь думал «Пряникова» — в честь пряника)… Весь остальной народ говорил «Андроновка», потому что там, на горе над Яузой стоял Андроньевский монастырь; посмотрите направо: музей Рублева, иконы, еще не все украли и вывезли…

Дом 22/24 по Товарищескому переулку — кирпичный пятиэтажный, пять подъездов по десять трехкомнатных квартир.

Из пятидесяти квартир только две-три были отдельные. Одна из них — наша. А может, и вообще одна, ибо других отдельных я не знал, а только предполагаю. Остальные — коммунальные, по две-три семьи.

Даже кагэбэшник З-н в квартире № 11 (на одной площадке с нами) делил квартиру с Кабашкиными. У З-ных было две комнаты, у Кабашкиных — одна. Фамилия их была Ю-ы, но все звали Кабашкиными (от кабана). И почему-то они действительно были явно Кабашкины.

У высокопоставленной прокурорши Александры Васильевны Сергеевой (чуть не замгенпрокурора СССР) — тоже коммуналка. Мужа расстреляли, ее сослали, а моя бабушка кормила ее дочерей: Майю, которая стала врачом, и Галю, которая стала артисткой, одной из жен народного артиста Якута. Вернувшаяся из ссылки суровая прокурорша была категорически против этого брака и Галю выгнала, поэтому свою очередную свадьбу великий Якут справлял в нашей квартире, было очень много вкусного, а потом Галя развелась и окончательно вышла замуж в Германию…

Из Парижа приехал в СССР Ив Монтан, а у нас — первых на весь дом — телевизор «КВН-49»; экран с пачку «Казбека», а видеть хочется всем. Приставили огромную линзу (внутри глицерин, тоже не просто было достать), сели: Соня, дед, мать, Вовка, баба Роза, я и Александра Васильевна. А Монтан поет с микрофоном в руке и ходит по сцене! А надо стоять неподвижно, приклеив зад к роялю.

МАТЬ. Ах, как это прекрасно! (ни слова по-французски она не знала).

АЛЕКСАНДРА ВАСИЛЬЕВНА (тоже по-французски ни бэ ни мэ). Безобразие! Мерзость! Похабщина! Порнография!

У-у, какой был скандал из-за Ив Монтана.

АЛЕКСАНДРА ВАСИЛЬЕВНА. Ноги моей здесь не будет!

Грохнула дверью, чуть с петель не сорвала.

МАТЬ. Ха-ха-ха!!!

А я узнал и запомнил бессмысленное тогда слово «порнография».

Мостовая в Товарищеском была булыжная, в футбол играть неудобно, но играли. Когда весь двор завешен сохнущим бельем — там не поиграешь.

Веники ценились. Веник, стертый почти до ручки, потерявший все тонкие кончики, все еще работал на кухне и в коридоре. А новый веник, которым мели в комнатах, еще целый год назывался новым — то есть чтобы объяснить, какой надо, говорили: возьми новый веник.

Конец ознакомительного фрагмента.