Мой холодный парфюмейстер

Александр Ланс, 2023

Девятнадцатилетняя Кассандра Левелла Вангальм, представительница древнего аристократического клана, ненароком умудряется прогневить священную Праматерь Рода, за что её отправляют учиться в самую северную точку Королевства Ругиленд – в Колледж Хордаланн, считающийся не очень престижным полу магическим учебным заведением. В это время за тяжкий проступок Король высылает из столицы придворного королевского парфюмейстера – Эккехарда Эриха Локнеста – красавца-блондина и одаренного мага. Он отправляет его в Колледж Хордаланн, чтобы тот обучал студентов парфюмерному искусству. Своенравная и высокомерная Кассандра пытается всячески унизить молодого преподавателя, ведь она аристократка, и думает, что ей всё позволено. Она считает, что он ещё не дорос до того уровня, чтобы иметь золотые нашивки мага. Но Эккехард оказывается не так-то прост, он слишком горд, чтобы сносить издевательства. Что же ждет студентку, так опрометчиво настроившую против себя властного и не прощающего обид преподавателя?

Глава 3. Суровый нрав королевского парфюмейстера

— Так как же всё-таки правильно произносится моя фамилия? — строго спрашивает он.

— Герр Локнест, — негромко и четко произношу я. Немного теряюсь, находясь с ним наедине, поэтому не усугубляю конфликт.

— Видишь же, что это не сложно, — слегка насмешливо произносит он.

Пожимаю плечами, смотрю на него.

— Я так и говорила, — с вызовом отвечаю ему. — Теперь я могу идти?

— Ещё нет, — говорит он с интересом разглядывая меня.

Я слегка поправляю волосы, всегда смущаюсь, когда незнакомые люди пялятся на мой шрам, он черный, как татуировка, и всем интересно, что это такое.

— Этот шрам у тебя от темного заклятия? — спрашивает он.

— Да, — киваю я.

— Что произошло? — интересуется он.

— Не ваше дело, — огрызаюсь я. Терпеть не могу, когда посторонние люди лезут в мою личную жизнь.

— Ну, хорошо, — говорит он.

Отгибает рукав черной мантии, и я вижу, что у него на правой руке сверху на белой рубашке надет серебряный браслет с перекрещенными саблями. Он снимает его с руки и кладет на темную столешницу. Судорожно сглатываю. Я знаю, что он означает. Это разрешение преподавателя накладывать на студента физическое наказание. Мне говорили об этом на собеседовании при поступлении, но никто из преподавателей не носил такого, и я подумала, что ни у кого из них нет таких прав, и как-то больше не задумывалась об этом. В защиту от такого браслета существует золотой браслет со щитом, который надевают на руки в основном студентам из аристократических семей, чтобы оградить их от такого рода наказаний, мне обещали такой прислать из дома, но так и не прислали. Локнест поднимает на меня глаза и ждет, что я в свою защиту положу рядом с его браслетом свой, но мне нечего ему предъявить.

— Я думал, что Вангальм — это аристократическая фамилия, — негромко говорит он.

— Так и есть, — тихо произношу я.

Он с минуту озадаченно смотрит на меня, затем расстегивает пряжку ремня своих брюк. Меня словно обдает ледяной водой. Ещё никто ни разу в жизни не бил меня. Я снова судорожно сглатываю, следя за его движениями. Локнест вытаскивает ремень из шлевок, сворачивает его пополам и кладет на стол рядом с браслетом. Отставляет стул немного от стола и садится на него.

— Ну, что ж, фрау Ванльгам, прошу, — говорит он, показывая на свои колени.

Мелкая дрожь пробивает всё мое тело. Я, конечно, могу не подчиниться, сбежать, если смогу открыть двери аудитории, в чем я очень сильно сомневаюсь, но отказ получить наказание — это считается прямое неподчинение преподавателю, а два неподчинения — это уже исключение. Одно я уже успела заработать в осеннем триместре, отказавшись в наказание мыть пол в аудитории, и со мной директорат провел серьезную беседу, предупредив, что в следующий раз церемониться со мной не станут. А перед тем, как оставить меня в стенах этого учебного заведения, мои родные дали мне ясно понять, что если я сбегу отсюда или добьюсь исключения, то никогда в жизни больше не вернусь в свой родовой замок, лишусь наследства, титула и фамилии. И что я буду делать в этом жестоком мире без образования и средств существования? Работать прачкой за гроши?

Я вновь судорожно сглатываю, закусываю нижнюю губу. Я не хочу подчиняться ему, этому напыщенному блондинчику, который ненамного старше меня, но в то же время меня страшит участь, на которую меня с легкостью могут обречь мои же родные, если я попаду под исключение. Однажды уже такое произошло с моим дядей: четырнадцать лет назад его отвергли за какой-то проступок, и он сейчас скитается где-то на берегах Нормандии, нищенствуя и перебиваясь черствым куском хлеба. На тот момент мне было всего пять лет, но несмотря на свой тогда малый возраст, я до сих пор помню весь ужас в его глазах, когда Праматерь Рода объявила ему, что он лишен наследства, титула, фамилии, всех денег и не имеет права больше жить под кровом древнего родового замка. С того времени он уже трижды просился обратно в семью, жалуясь на голод и лишения, но наш клан до сих пор остается глух к его мольбам. Я страшусь такой судьбы, но всё равно, вместо подчинения я упрямо стою столбом, глядя на Локнеста исподлобья.

— Подойди ко мне или я занесу в журнал твое прямое неподчинение, — сурово произносит он, сверля меня стальным взглядом.

Уже узнал все порядки. Когда только успел? ведь приехал совсем недавно.

Я молча снимаю с плеча сумку и кладу её на первую парту, делаю шаг к нему, ступая словно на ватных ногах. Локнест хватает меня за руку и сильным ловким движением укладывает на свои колени, кверху попой. Я непроизвольно хватаю его ногу, кровь приливает к моей голове из-за резкого кульбита. Он задирает мою юбку, затем хватает резинку моих колготок и тянет вниз. Я зажмуриваюсь, мне некомфортно находиться в таком положении. Локнест спускает мои колготки до самых коленей, и мне становится холодно. К тому же, мне ужасно стыдно, что он видит мои белые кружевные трусики. Я судорожно втягиваю воздух, при этом вдыхаю терпкий незнакомый аромат, идущий от мантии Локнеста. Я не узнаю этот запах, он немного сладковат, и при этом горчит, как сорная трава. Вдруг Локнест хватает резинку моих трусиков и тоже тянет вниз. Я вздрагиваю, я не ожидала, что он будет оголять мою попку. Я хочу выпрямиться, но он кладет свою тяжелую руку на мою спину и прижимает меня к своим коленям, стаскивает трусики также низко, как и колготки. Холодный воздух облегает мои обнаженные ягодички, и они тут же покрываются пупырышками. Ежусь.

Локнест сразу переходит к экзекуции без всякого вступления. Бьет не сильно, терпимо, сжимаю зубы, чтобы не застонать. Больше, конечно же, стыдно, чем больно, но и больно тоже. Удары получаются хлесткие, и я чувствую, как начинает гореть моя попка, сжимаю ягодички, ерзаю, но не кричу. Я впервые ощущаю удары от ремня по обнаженной коже. Слезы выкатываются из глаз, и я стискиваю его лодыжку.

Локнест, видимо, чувствует, что мне становится больно, или ему самому уже больно от того, что я сильно сжала руками его ногу, но он вдруг перестает стегать меня ремнем, бросает его на стол; я слышу, как брякает стальная пряжка, и облегченно выдыхаю.

— Ты думала, что это такая смешная шутка вставлять в мою фамилию слово — «лох»? — строго спрашивает он. — Ты думала, что я не знаю значения этого слова?

Молчу, вытираю скопившиеся на ресницах слезы. И вдруг ощущаю на своей голой попке его горячую ладонь. Я судорожно сглатываю, сердце начинает учащенно биться. Никогда ещё ни один мужчина не дотрагивался до моего обнаженного тела.

— Почему молчишь? Я задал тебе конкретный вопрос, — повышает он голос, и уже ладонью звонко шлепает по моей ягодице.

— Да, — всхлипываю я.

— Что — да? — уточняет он, снова кладя свою руку на мою попу.

— Думала, что не знаете, — сознаюсь я. Я уже готова была во всем признаться, лишь бы он перестал меня бить и отпустил. — Простите, — тихо добавляю я.

— Что? — удивленно переспрашивает он. — Что ты сказала? Повтори.

— Простите, я больше не буду, — произношу я через всхлип.

— Неужели ты искренне раскаиваешься? — не верит он.

Его рука ползет по моей ягодице, и я чувствую шершавую кожу его ладони, его тепло, и вдруг внутри меня разливается горячая волна. Я сжимаю ноги в коленях, и слезы вдруг снова накатывают на меня.

Он внезапно поднимает меня и ставит перед собой, смотрит мне в лицо. Хорошо, что юбка спадает и закрывает всё, но мне стыдно стоять перед ним со спущенными трусиками и колготками, а поднять юбку и натянуть на себя трусики я при нем стесняюсь, и от того у меня ещё сильнее льются слезы. Вытираю их рукавом. Я боюсь, что у меня начнется истерика, ведь я очень давно не плакала, всё держала в себе. Локнест с удивлением и в то же время с сочувствием смотрит на меня.

— Я, видимо, слишком сильно переусердствовал в наказании, — говорит он будто сам себе. — Можешь идти.

Он встает, надевает браслет на руку, пряча его под мантию, берет свой сундучок со стола и уходит за стеллажи. Возможно, там его кабинет или лаборантская. Оставшись одна, я быстренько натягиваю на себя трусики и колготки, хватаю сумку, и бегу в темный конец класса. Размазываю остатки слез по щекам, надеваю курточку, толкаю дверь — она заперта. А мне ужасно не хочется идти в его кабинет и просить у него помощи. Трогаю замок и нащупываю в темноте поворотную защелку, кручу её и срабатывает механизм — дверь распахивается. Я с облегчением выбегаю из аудитории.

В галерее темно, погасли огни в связи с окончанием учебного дня, приходится идти чуть ли не наощупь, выручает золотистый свет от уличных фонарей, проникающий через большие арочные проемы. Уже вижу, что в соседнем здании, где находится столовая, зажглись люстры. В ярко-освещенных витражных окнах расплываются темные тени — это уже студенты идут на ужин, а я не иду.

Я шмыгаю носом и облокачиваюсь на широкие каменные перила, сбрасываю с них снег. Отсюда открывается прекрасный вид на замерзший фьорд, блестит голубой лед, горят вдали огоньки небольшого поселка. Северный ветер приятно охлаждает мое красное воспаленное лицо, я часто-часто моргаю, чтобы снова не зареветь. Не от того, что болит высеченная попка, а от унижения. Как посмел какой-то придворный маг стащить с меня трусики и отодрать ремнем по голой заднице? Меня! представительницу древнего аристократического рода! Я снова шмыгаю носом. Как глупо было разреветься перед ним. И как стыдно, если об этом узнают мои однокурсники. Сбежать что ли из Хордаланна? Я уже взрослая, совершеннолетняя, могу делать всё, что захочу, и никто ни в праве меня ограничивать, но… это вечное но… — кому я нужна в этой суровой реальности без денег и без титула? От бессилия хлюпаю носом.

Я ещё долго стою, вдыхая свежий морозный воздух, чтобы выветрились все ароматы. Стою, пока не замерзают руки. Затем через несколько галерей иду в здание, где расположены наши спальни. Украдкой добираюсь до своей комнаты, чтобы никто меня не увидел с заплаканным лицом. Там меня встречает Марко, он уже выспался и теперь кружит по комнате, издавая противный, переходящий в ультразвук, писк. Из-за своего белого цвета в полумраке комнаты он похож на приведение.

— Собрался на охоту? — спрашиваю его, задвигая защелку двери, чтобы никто ко мне не зашел, да ко мне никто и не ходит, и включаю свет. — И на кого ты там охотишься, зима же?

Марко нетерпеливо бьет крыльями, всем своим видом показывая, что очень жаждет отправиться на улицу.

— Ну, лети, — устало вздыхаю я.

Марко радостно вскрикивает и взмывает к самому потолку, там, через отдушину он пробирается на крышу, а затем отправляется по своим летуче-мышиным делам.

Оставшись одна, я переодеваюсь из формы в удобное мягкое худи, смотрю на себя в большое овальное зеркало на стене и тяжело вздыхаю — всё лицо красное и заплаканное. Иду в ванную, умываюсь холодной водой и, вернувшись, забираюсь под теплое одеяло. У меня нет настроения ни на что, я не хочу делать уроки, не хочу есть. Просто зарываюсь с головой под одеяло, вырубаю свет и засыпаю. Хочется проспать до самого утра, но просыпаюсь от громкого колокола, отбивающего отбой в десять часов вечера. Переворачиваюсь на другой бок и морщусь, чешется попка. Да ещё чувствую, как от голода у меня сводит желудок. Но я проспала и второй ужин. Он не такой сытный как первый, но всё же.

Сейчас время отбоя, все должны разойтись по своим комнатам и лечь спать. А я наоборот — не хочу спать, хочу есть. У меня в тумбочке лежит медовое печенье, можно, в принципе, спуститься в гостиную и налить себе чаю, там всегда стоит самовар. Тем более, по позднему времени там не должно быть никого.

Я выбираюсь из-под одеяла, зажигаю лампу на прикроватной тумбочке, натягиваю теплые трикотажные брючки, сую ноги в мягкие пушистые белые тапки с заячьими ушками и, перед тем как выйти из комнаты, придирчиво оглядываю себя в зеркало на стене. Вроде бы всё хорошо. Во время сна прошла краснота, и не видно, что я недавно плакала. Я поправляю волосы, снова уложив их на правую сторону, чтобы прикрыть шрам, и выхожу за дверь.